О том, как живописец Ёсихидэ радовался, глядя на свой горящий дом 15 страница



как на свете прожить, –

отвечаю: да будь что будет!

Дождь так дождь, ветер так ветер![320]

 

 

* * *

Человеческий век

подобен единому мигу,

дню цветенья вьюнка...

Ничего мне в жизни не надо,

кроме жизни – той, что имею!

 

 

* * *

Если спросят меня,

где обитель моя в этом мире,

я отвечу одно:

«Мой приют к востоку от моста

через воды Реки Небесной...»[321]

 

 

Завещание  

После себя

что я оставлю на свете?

Вишни – весне,

лету – голос кукушки,

осени – алые клены...

 

 

КАГАВА КАГЭКИ

 

 

Все меньше цветов остается  

Вишни в вешней красе,

но время цветенья не вечно –

и все меньше цветов

с каждой новой зарей остается

для меня в этом бренном мире.

 

 

Вспоминаю друзей  

Нынче ночью опять

в одиночестве я на веранде, –

не спросить ли луну,

где друзья, что со мною рядом

прошлой осенью здесь сидели?..

 

 

Кузнечики  

На увядшем лугу

кузнечиков стрекот под вечер,

несмолкаемый хор –

как пронзительна и безнадежна

эта песня, тоски осенней!

 

 

Ясная луна над горами  

Все сосны в горах

уже обрели очертанья,

и ветви видны

до самой последней иголки –

светел месяц осенней ночью...

 

 

Конец года  

Беспечно и праздно

я месяц за месяцем жил,

но время приспело –

и задумался вместе со всеми

о делах минувшего года...

 

 

* * *

Опадают цветы

горных вишен по склонам отлогим –

неизвестно, зачем

существуют они в этом мире,

ничьего не радуя взора...

 

 

* * *

Значит, время пришло:

уныло, по‑зимнему сеет

нескончаемый дождь –

и былого очарованья

не вернуть оголенным кленам...

 

 

* * *

Ну что же, пора

итожить обширные планы –

все ближе тот день,

когда за третий десяток

года мои перевалят...

 

 

Днем и ночью в раздумьях о былой любви  

По прошествии лет

слились для меня воедино

явь и радужный сон –

днем и ночью душу тревожат

о минувшем воспоминанья...

 

 

Горная хижина  

Поселившись в горах,

Проводил я дни в созерцанье –

и познал наконец

всю тщету быстротечной жизни,

облакам и водам подобной...

 

 

Рассуждаю о прошлом в связи со снами  

Чем старей становлюсь,

тем отчетливей прошлого лики

в сновиденьях ночных –

засыпаю, чтобы душою

вновь и вновь устремиться в юность...

 

 

Непостоянство  

«Все сущее – явь,

не‑сущее – сон, наважденье!»

Так думаем мы,

забывая, что жизнь в этом мире

есть всего лишь жизнь в этом мире...

 

 

К портрету Дарума  [322] на стене  

Как ни старайся

от праздных влечений уйти,

снова и снова

и к луне, и к вишням цветущим

обратишься ты в бренном мире...

 

 

* * *

К ущербной луне,

потускневшей в преддверье рассвета,

прикован мой взор –

жаль, так мало ночей осталось

под луною жить в этом мире!..

 

 

Ива и уходящие годы  

Пролетают года.

Люди старятся и умирают –

но весенней порой,

как всегда, на привычном месте

ждет меня зеленая ива...

 

 

Немного цветов остается  

Если счесть до конца,

без остатка, грядущие весны

краткой жизни моей, –

как немного в них наберется

лепестков отцветающих вишен!..

 

 

ТАТИБАНА АКЭМИ

 

 

Песенки юлы,  

Или

Мои маленькие радости

Как хорошо,

когда на циновку приляжешь

в хижине горной

и отдыхаешь душой

от повседневных забот.

 

 

* * *

Как хорошо,

когда, раздобыв у друзей

редкую книгу,

можешь потрепанный том

на первой странице открыть.

 

 

* * *

Как хорошо,

когда, на столе развернув

редкостный свиток,

чтенью предашься душой

и созерцанью картин.

 

 

* * *

Как хорошо,

когда развернешь наугад

древнюю книгу –

и в сочетаниях слов

душу родную найдешь.

 

 

* * *

Как хорошо,

когда со старинным дружком,

всласть насмеявшись

и поболтав просто так,

душу хоть раз отведешь.

 

 

* * *

Как хорошо,

когда, при своей нищете,

чашки расставив,

можешь спокойно сказать:

«Ешьте и пейте, друзья!»

 

 

* * *

Как хорошо,

когда заглянул на часок

старый приятель –

и в тыкве‑горлянке нашлось

для обоих чуть‑чуть сакэ.

 

 

* * *

Как хорошо,

когда беспокойные гости

рано ушли

и никто тебе не мешает

с головой погрузиться в книгу.

 

 

В день, когда мне грустно  

Немного мне нужно:

один понимающий друг

для умной беседы

да один пейзаж по соседству,

чтобы только им любоваться...

 

 

* * *

Всего‑то лишь друга

да глазу приятный пейзаж...

Но если и это

мне заказано – принимаю

жизнь любую в своей Отчизне!

 

 

ОКУМА КОТОМИТИ

 

 

* * *

Ночью где‑то в саду

лист сухой, сорвавшийся с ветки,

тихо прошелестел,

а почудилось – он приземлился

возле самого изголовья...

 

 

Смотрю на цветы с ложа болезни  

На бок поворочусь,

чтобы лучше увидеть с постели

вишни там, за окном, –

и никак не могу надивиться,

что цветы на ветвях все те же...

 

 

* * *

У закрытых ворот

с рукою, протянутой к дому,

старый нищий застыл –

лепестки цветов подаяньем

на ладонь тихонько ложатся...

 

 

* * *

Словно проведав о думах,

что так тяготят

душу скитальца, –

запоздалых цветов головки

у дороги грустно склонились...

 

 

* * *

Малютки еще,

и сами таких же малюток

готовы пригреть! –

Подобранных птенчиков нянчат

деревенские ребятишки...

 

 

* * *

На тропинке в полях

я застигнут ливнем осенним.

Тотчас зонтик раскрыл –

и сверкнули крупные капли

в замутненном лунном сиянье...

 

 

Горная хижина  [323]

Прозрачной воды

зачерпнув из горной протоки,

в ладонях своих

вижу скверне мирской и тлену

недоступное отраженье...

 

 

* * *

Пожил здесь – и опять

одиночество гложет ночами.

Неужели же нет

в том мире гор, чтоб навеки

захотелось там поселиться?..

 

 

* * *

Осенней порой

под сводами горного храма

застыли в тиши,

грустно выстроившись по чину,

одинокие бодхисаттвы...

 

 

В думах о будущей жизни  

Мне не нужны

ни чины, ни высокие званья –

здесь, на земле,

я б возродиться хотел

тем же, кем был до сих пор...

 

 

* * *

Нет у меня

ничего своего в этом мире,

кроме тех гор

и морей, что собственноручно

на картинах изображаю...

 

 

* * *

В тусклом свете луны

дверцу хижины приотворяю, –

посмотрю‑ка еще,

как под сенью осенней ночи

мелкий дождь без устали сеет...

 

 

Уголь  

Ночь все темнее,

все крепче мороз на дворе.

Печально слышать,

как в жаровне трещит, догорая,

мой последний кусочек угля...

 

 

СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ

 

Комо Мабути (1697–1769) – сын священника синтоистского храма, Мабути провел юные годы в провинции Тоотоми. Под руководством известного ученого Ватанабэ Моан он изучал классическую китайскую философию и литературу, обращая особое внимание на поэзию. Уже в зрелые годы, познакомившись с выдающимся теоретиком «отечественной школы» кокугаку Када Адзумамаро и проникшись его идеями, Мабути решил посвятить жизнь делу возрождения благородной древности.

В ранней лирике Мабути ощущается влияние антологии «Синкокинсю», в то время как более поздние вака ближе по духу к «Манъёсю». Его поэзия зиждется на трех основополагающих принципах: макото (искренность), сирабэ (мелодичность) и масаобури (благородная мужественность).

Мотоори Норинага (1730–1801) – родился в семье преуспевающего купца из провинции Исэ. Уже в отрочестве он получил классическое образование. В возрасте двадцати лет талантливый юноша перебрался в Киото и ряд лет занимался изучением традиционной медицины, одновременно осваивая фундаментальный курс китайских гуманитарных наук под руководством ученого‑конфуцианца Хори Кэйдзана. Увлекшись популярной в тот период доктриной «национальной школы» («кокугаку»), Норинага в дальнейшем полностью переключился на отечественную литературу и культуру, уделяя особое внимание текстологическому анализу таких памятников, как «Повесть о Гэндзи» и «Манъёсю». Принципы «национальной школы», утверждавшей примат японского духа и пропагандировавшей японскую эстетику, нашли отражение как в филологических трактатах Мотоори Норинага, так и в его поэзии танка, которую он считал оптимальным художественным средством для воплощения истинно японского понимания красоты.

Таясу Мунэтакэ (1715–1771) – Мунэтакэ, второй сын сегуна Токугава Ёсимунэ, с детства проявлял способности в области воинских искусств, литературы и музыки. Наставником изящной словесности при дворе сегуна был знаменитый деятель движения кокугаку Када Аримаро. Впоследствии его место перешло к поэту и ученому Камо Мабути.

Из древних антологий Мунэтакэ всем прочим предпочитал «Манъёсю». Легкость, раскованность, виртуозное владение богатейшим арсеналом тропов, умение одним штрихом передать глубину образа характеризуют лирику его сборника «Речения, ниспосланные небом» («Аморигото»).

Одзава Роан (1725–1803) – отпрыск знатного самурайского рода, Роан (настоящее имя Одзава Харунака) унаследовал почетную должность при княжеском дворе в Киото. Получив обычное по тем временам образование, он долгое время и не помышлял о литературной карьере, зато проявлял недюжинные способности в области фехтования и игры на флейте.

В 1765 г. Роан ушел со службы, чтобы в дальнейшем зарабатывать на жизнь литературным трудом. Он слагал вака, писал трактаты по поэтике, читал лекции. После большого пожара 1788 г. в Киото Роан переселился за пределы города, в горное урочище Удзумаса, где и прожил пять лет при небольшом дзэнском храме. Глубоким старцем он вернулся в Киото и там вскоре умер. Вака Роана вышли в сборнике «Тайна скверны мирской» («Тири хидзи»).

Поэтическое кредо Роана засвидетельствовано в его эссе и манифестах. Опираясь на опыт «Кокинсю», он выдвинул идею о сочетании в поэзии «извечных чувств человеческих» (додзё) и «новых чувств» (синдзё), порожденных единственным и неповторимым данным моментом.

Рёкан (настоящее имя Ямамото Эйдзо, 1758–1831) – был старшим сыном деревенского старосты и настоятеля синтоистского храма в отдаленной северо‑западной провинции Этиго. Семнадцати лет от роду юноша принял постриг, вступив в буддийскую секту дзэн школы Сото, и поселился в небольшом дзэнском монастыре. Там ему удалось пополнить полученное в детстве классическое образование. Позже Рёкан провел несколько лет в стенах дзэнского храма Энцу‑дзи. Затем скитался по стране, собирая подаяние и слагая стихи. В сорок два года Рёкан вернулся на родину и обосновался в обители Гого‑ан на горе Куками, где прожил безвыездно до самой смерти. Собрание его сочинений вышло под названием «Роса на лотосе» («Хатису‑но цую»).

Литературные пристрастия Рёкана определялись главным образом изучением «Манъёсю» и творчества китайского дзэнского поэта Хань Шаня. В исторической легенде Рёкан предстает эксцентричным чудаком, чурающимся благ цивилизации, хотя в действительности его стремление к простоте и умение улыбкой встречать тяготы земного бытия были плодом глубокой философской мысли.

Кагава Кагэки (1768–1843) – выходец из обедневшей самурайской семьи, Кагэки обязан своей фамилией приемному отцу, Кагава Кагэмото, одному из ведущих киотоских поэтов, к которому девятнадцатилетний юноша поступил в ученики. Большое влияние на поэтическую индивидуальность Кагэки оказало знакомство с Одзава Роаном. В то же время после выхода в свет его основного сборника «Ветвь из сада багряника» («Кэйэн исси») в 1828 г. Кагэки, возглавивший столичную школу вака, подвергся нападкам со стороны поэтов кокугаку, учеников Камо Мабути и Мотоори Норинага.

Требуя спонтанного творчества и выступая против сознательной ориентации на поэтику классических антологий, Кагэки отстаивал приоритет сирабэ – методики тональности стихотворения. В его лирике следование канону и безупречное изящество формы сочетаются с естественностью и глубиной содержания.

Татибана Акэми (настоящее имя Идэ Госабуро, 1812– 1868) – сын богатого купца из провинции Этидзэн, принял фамилию Татибана в честь своего легендарного аристократического предка Рано оставшись сиротой, он стал послушником буддийского храма секты Нитирэн, где получил фундаментальное классическое образование. Позже под руководством одного из учеников Мотоори Норинага он познакомился с доктриной кокугаку.

В возрасте тридцати пяти лет Акэми передал все дела торгового дома сводному брату, отказался от своей доли наследства и переселился с семьей в уединенный приют, который он назвал «Соломенная хижина» («Варая»). Там, слагая вака, любуясь цветами и принимая изредка гостей, он прожил до конца дней своих.

По убеждениям Акэми был сторонником реставрации императорской власти, приветствовал ее, но не дожил десяти дней до провозглашения эры Мэйдзи.

При жизни Акэми увидели свет его сборники «Пеленки» («Муцугуса»), «Песни Соломенной хижины» («Варая эйсо») и «Стихи Синобуя» («Синобуя касю»).

Окума Котомити (настоящее имя Окума Киёхара, 1798‑1868) ‑ был наследником богатого купеческого дома в Фукуока на о. Кюсю. В юности он изучал искусство сложения вака и каллиграфию у известного ученого Хиросэ Тансо Самостоятельно читал и комментировал «Манъёсю», «Кокинсю» стихи Сайгё и Басё. В возрасте тридцати восьми лет Котомити передал коммерческие дела брату и удалился в скромную хижину на окраине города.

В 1857 г. Котомити переехал в Осака, где вскоре опубликовал свое основное сочинение – сборник ««Тропинка меж трав» («Сокэйсю»). Книга прошла незамеченной и была «открыта» только в конце XIX в., вызвав настоящую сенсацию в поэтическом мире. Стихи Котомити отличает острое чувство предметности бытия и необычайно тонкое понимание дзэнского принципа «вечное в текущем».

Перевод, комментарии и сведения об авторах А. А. Долина

 


Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 221; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!