От моей последней встречи с Ахматовой в Москве и до первой встречи в Комарове 27 страница
«Он принес мне поэму. Она автобиографична. И спросил, стоит ли за нее бороться. Я сказала, что одного моего мнения недостаточно, пусть даст еще кому‑нибудь. Он сказал, что ему достаточно моего мнения. Я сказала, что бороться за эту поэму не стоит» («Двенадцать встреч», с. 235, 236).
По словам А. Солженицына, он прочел Ахматовой первые две главы из своей поэмы «Дороженька».
Поэму, включающую одиннадцать глав, см. в сб.: А. Солженицын. Протеревши глаза. М.: Наш дом – L’Age d’Homme, 1999. – Примеч. ред. 2006 .
15 Речь идет о книге И. Берлина «The Hedgehog and the Fox» («Еж и Лиса»), посвященной взглядам Льва Толстого на историю. Она вышла в 1957 году в издательстве «New American Library».
16 Зоя Афанасьевна Масленикова (1923 – 2008), изучавшая в Университете английский язык, одно время работала в английском отделе ТАСС. Но работа эта не пришлась ей по душе, она оставила ТАСС и начала зарабатывать, давая частные уроки английского. Скульптуре она не обучалась нигде и в этом отношении – самородок. 22 июня 1958 г. Масленикова приехала в Переделкино к Пастернаку и попросила разрешения лепить его. Позировать он согласился. Сеанс следовал за сеансом, разговор за разговором. Эти беседы Зоя Афанасьевна записывала. Отрывки из записей о Пастернаке напечатаны в 1978–79 годах в журнале «Литературная Грузия», а целиком в 1988 году в «Неве», в №№ 9 и 10.
С Анной Ахматовой Масленикова познакомилась уже после кончины Бориса Леонидовича, 27 декабря 1962 года, когда Анна Андреевна гостила на проспекте Мира у вдовы Г. А. Шенгели, Нины Леоньевны. Туда, по просьбе Ахматовой, Масленикова привезла скульптурный портрет Пастернака.
|
|
|
«Анна Андреевна смотрела портрет, я бы сказала, профессионально: вдумчиво, не торопясь, в разных ракурсах. Портрет ей понравился», – пишет Масленикова в своих воспоминаниях (см.: Панорама искусств, 9. М.: Сов. художник, 1986, с. 150). И когда Масленикова предложила Ахматовой лепить ее, Анна Андреевна согласилась.
С тех пор, приезжая в Москву, Ахматова не раз позировала Зое Афанасьевне – то на Ордынке у Ардовых, то в Лаврушинском у Маргариты Иосифовны Алигер.
Окончить работу при жизни Анны Андреевны Зое Афанасьевне, однако, не удалось. После каждого сеанса она оставалась недовольна своими эскизами. Когда же Ардов известил ее о кончине Ахматовой, она приехала в морг и сняла с нее посмертную маску. Только после смерти Анны Андреевны Масленикова снова принялась работать над прежними эскизами и окончила наконец портрет.
Портрет Пастернака, много раз переделывавшийся и при жизни и после кончины уже по памяти, сохранен. Портрету Ахматовой не суждено было уцелеть.
«Портрет… никогда не выставлялся, стоял в моей мастерской, и мало кто его видел. Летом 1978 года моя мастерская пострадала: хранившиеся там работы все до одной были уничтожены, пол был сплошь завален обломками гипса, изодранными в клочья рисунками, стихами, дневниками, письмами. Среди них валялись и куски портрета Анны Андреевны. У меня остались только фотографии с этой работы, да в квартире дочери уцелел еще один отлив посмертной маски. От греха подальше, я передала его в московский Литературный музей».
|
|
|
Фотографии обоих портретов – Пастернака и Ахматовой – приведены в том же выпуске «Панорамы искусств».
17 15 февраля 1963 года К. И. Чуковский пишет в дневнике: «В Доме Творчества отдыхает Паустовский. Вчера Лида сказала мне, что он хотел бы меня видеть. Сегодня я пришел к нему утром… Дело у него ко мне такое: идиоты, управляющие Карелией, решили уничтожить чуть ли не все древние деревянные церкви. На столе у него фотоснимки этих церквей – чудесных, затейливых, гибнущих. Так и хочется реставрировать их. Подумать о том, чтобы их уничтожить, мог только изверг – и притом беспросветный тупица. Разговор у нас был о том, чтобы послать телеграмму властям о прекращении этого варварства. Кто ее подпишет?
Леонов, Шостакович, я, Фаворский.
|
|
|
Паустовский предложил зайти к нему вечером. Он за это время приготовит текст». («Дневник‑2», с. 332.)
17 февраля было написано письмо к Н. С. Хрущеву, которое подписали Паустовский и Чуковский. Черновик сохранился в архиве Чуковского. Там, в частности, говорилось:
«Нами получена копия письма, посланного учеными Ленинграда и Петрозаводска в редакцию “Известий” о том, что управляющий делами Совета Министров Карельской Республики – Петр Афанасьевич СЕМЕНОВ (он же – Уполномоченный по делам русской православной церкви) подписал список 116 церквей, подлежащих безотлагательному уничтожению.
Пусть сейчас мы не имеем денег на охрану и реставрацию северных памятников, но недалеко время, когда великолепные эти произведения станут объектами отечественного и мирового туризма и источником гордости нашей страны. Почти все церкви, входящие в список Семенова, являются признанными памятниками архитектурного искусства (16‑го, 17‑го и 18‑го веков)… Мы обращаемся к Вам, дорогой Никита Сергеевич! Мы умоляем Вас спасти наше северное искусство… от холодных рук и равнодушных сердец, иначе будет обездолена наша великая культура» (РГБ, ф. 620). – Примеч. ред. 1996 .
|
|
|
18 Цикл стихотворений «Памяти М. И. Цветаевой» опубликован целиком в первом томе трехтомного Собрания сочинений Арсения Тарковского (1991).
19 М. П. Бронштейн был арестован 6 августа 1937 года и расстрелян 18 февраля 1938‑го. О нем см. «Записки», т. 1, в отделе «…Но крепки тюремные затворы».
В последние годы жизни Л. Чуковская писала автобиографическую книгу под условным заглавием «Прочерк». Многие главы этой книги касаются судьбы М. П. Бронштейна и написаны на основе вновь открывшихся документов. Книга осталась незавершенной и опубликована посмертно, см.: Лидия Чуковская. Сочинения: В 2 т. М.: Арт‑Флекс, 2001. Т. 1. – Примеч. ред. 2006 .
20 Евгений Михайлович Винокуров (1925 – 1993) – получил не Ленинскую, но Государственную премию гораздо позднее, в 1987 году. К 1963‑му вышло уже несколько сборников его стихотворений; в 1951‑м – «Стихи о долге»; в 1956‑м – сборники «Синева» и «Военная лирика»; в 1958‑м – «Признанья»; в 1960‑м – «Лицо человеческое»; в 1962‑м – сборники «Слово» и «Лирика». Винокуров не только поэт, но и эссеист, и поэт‑переводчик, и автор статей о поэзии ХIХ и ХХ века, редактор‑составитель многих сборников, преподаватель Литературного института. В 1961 году А. А. подарила Евгению Михайловичу сборник своих стихов с такою надписью: «Евгению Винокурову, от которого я жду стихи». «Ждали от него стихи», читали ему свои, обменивались с ним литературными впечатлениями и С. Маршак, и Борис Пастернак, и Александр Твардовский, и Илья Эренбург.
Имена Маршака, Ахматовой, Эренбурга, К. Чуковского назвал Евг. Винокуров в 1979 году, перечисляя тех, у кого он учился (ВЛ, 1979, № 3, с. 132.)
В 1984 г., в третьем томе собрания его сочинений (М.: Худож. лит.), вышли в свет, среди других прозаических работ, краткие воспоминания об Анне Ахматовой.
21 Егор Александрович Исаев (р. 1926) – поэт. Цитирую КЛЭ, т. 3: «Печатается с 1945 года. Автор лирических стихотворений, поэмы “Над волнами Дуная” (1953, отд. изд. 1955) – о советских воинах, несущих службу за рубежами Родины. Поэма “Суд памяти” (1962) – лирико‑философское, антифашистское произведение, посвященное борьбе за мир».
Ленинскую премию 1963 года Егор Исаев, вопреки слухам, не получил. Но бурная его карьера не пострадала. Многие из его произведений издавались и переиздавались по два раза в год, и он был щедро награждаем. В 1964‑м – за поэму «Суд памяти» им была получена почетная грамота от Советского комитета защиты мира; в 1967‑м – он награжден орденом «Знак почета»; в 1974‑м – премией «Огонька»; в 1976‑м – орденом Трудового Красного Знамени; в 1980‑м – Ленинской премией; в 1984‑м – орденом Ленина; в 1986‑м – званием Героя Социалистического Труда.
С начала 60‑х годов Егор Исаев заведовал отделом поэзии в издательстве «Советский писатель»; с 1963 года он – член редколлегии газеты «Литературная Россия»; с 1965‑го – член правления Союза Писателей РСФСР; с 1981‑го – рабочий секретарь Правления СП СССР. Впоследствии он – один из авторов знаменитого антисемитского «Письма писателей России», опубликованного 2 марта 1990 г. в газете «Литературная Россия».
22 Михаил Ильич Ромм (1901 – 1971) – автор многочисленных кинофильмов (в частности, фильмов о Ленине), не единожды лауреат Сталинских премий, многолетний профессор ВГИКа. В посмертно опубликованных воспоминаниях Ромма так рассказано о его речи в ноябре 1962 года:
«Свобода [после ХХ и ХХII съездов. – Л. Ч. ] делалась все как‑то ощутимее, и я в нее так уверовал, что даже выступил на конференции Института истории искусств в ВТО и так разделал Грибачева, Кочетова и Софронова, что стало мое выступление ходить по рукам в качестве подпольного чтива… Очень уж вовремя я выступил с этой речью, потому что буквально через неделю состоялось знаменитое посещение Манежа, где Хрущев… топал ногами, обрушился на левое искусство, заодно на всю культуру, на молодых поэтов… В общем, начался разгром… И мне пришлось довольно лихо. Главным образом за мое выступление в ВТО…» (Михаил Ромм. Устные рассказы. М.: Киноцентр, 1989, с. 125, 131.)
Вот об этом‑то «подпольном чтиве», о выступлении Михаила Ромма в ВТО, я и упомянула в разговоре с Анной Андреевной.
В качестве примера сталинизма в искусстве Ромм привел знаменитую, незадолго до смерти Сталина отшумевшую антисемитскую кампанию, притворно именуемую «борьбой с космополитизмом»:
«На обложке “Крокодила” в те годы был изображен “безродный космополит” с ярко выраженной еврейской внешностью, который держал книгу, а на книге крупно написано: “жид”. Не Андре Жид, а просто “жид”. Ни художник, который нарисовал эту карикатуру, никто из тех, кто позволил себе хулиганскую выходку, нами не осужден. Мы предпочитаем молчать, забыть об этом, как будто можно забыть, что десятки наших крупнейших деятелей театра и кино были объявлены безродными космополитами… Они восстановлены – кто в партии, кто в своем Союзе, восстановлены на работе, в правах. Но разве можно вылечить, разве можно забыть то, что в течение ряда лет чувствовал человек, когда его топтали ногами, втаптывали в землю?!
А люди, которые с наслаждением, с вдохновением руководили этой позорной кампанией, изобретали, что бы еще выдумать и кого бы еще подвести под петлю, – разве они что‑нибудь потерпели? Их даже попрекнуть не решились – сочли неделикатным».
Далее Ромм снова говорит об «остатках сталинизма в сознании», останавливаясь на другом примере: на кампании против итальянского неореализма, против работ целой плеяды блистательных итальянских киномастеров, создавших, по его выражению, «действительно великие, незабываемые произведения».
«Я позволил себе три года назад заступиться за итальянский неореализм, и до сих пор люди, которые настаивают на верности традициям, напоминают мне этот мой грех: как я смел заступиться за итальянский неореализм? Как я мог признать, что это течение оказало влияние на нашу молодежь? А по‑моему, если оно оказало влияние на молодежь, то этого нельзя не признавать. Почему мы до бесконечности врем?.. Я здесь свидетель и утверждаю: оказало!» (там же, с. 174–175, 177.)
23 Хотя выступление М. Шолохова и не состоялось, но слухи возникли не случайно. Выступление против Солженицына готовилось к очередной встрече Н. С. Хрущева с интеллигенцией 7–8 марта. А. Солженицын рассказывает:
«У меня сохранились записи – самих совещаний, прямо там и сделанные, на коленях, и в те же вечера еще добавленные посвежу. Все в подробностях не буду, но даже глоток того воздуха вырвать из тех залов и дать подышать опоздавшим – может быть стоит…
Встретились мы с Твардовским, и он мне сказал, поблескивая весело, но не без тревоги: “Есть фольклор, что Шолохов на подмосковной даче с 140 помощниками приготовил речь против Солженицына”. Я еще так был самоуверен, да и наивен, говорю: “Побоится быть смешным в исторической перспективе”. Твардовский охнул: “Да кто там думает об исторической перспективе! Только о сегодняшнем дне”…
Тут – объявили Шолохова, я вспомнил слова Твардовского, и сердце мое пригнелось: ну, сейчас высадят из седла и меня, не много же я проехал!
В своих записях я помечал время начала каждого оратора. Ильичев и Хрущев начали в 13.25, Шолохов – в 13.50. А следующего за ним я записал – 13.51. Всего‑то одну минуту, без преуменьшений, говорил наш литературный гений, это еще и со сменой. На возвышенной трибуне выглядел он еще ничтожнее, чем вблизи, да и бурчал невнятно. Он вытянул вперед открыто небольшие свои руки и сказал всего лишь: “Смотрите, я безоружный. – (Пауза.) – Вот Эренбург сказал – у него была со Сталиным любовь без взаимности. А как сейчас у вас – с нынешним составом руководства? У нас – любовь со взаимностью”.
И – все, и уже сходил, как Хрущев подал ему руку с возвышенности: “Мы любим вас за ваши хорошие произведения и надеемся, что вы тоже будете нас любить”.
И все. Этот жест безоружности и был показ, что заготовленной речи Шолохов говорить не будет. (Потом узналось: его и Кочетова предупредили против меня речей не произносить, чтобы “пощадить личный художественный вкус Хрущева”. А – должны были две речи грянуть, шла банда в наступление!)…
Худой волковатый Кочетов… прошелся… по “Вологодской свадьбе” Яшина, противопоставил такой пьянствующей деревне – просвещенную, ждущую журналов (его “Октября”), и закончил неудовлетворенно: – Не выбрасывать же со Сталиным и Советскую власть. Я приготовил другую речь, извините, прочел эту.
Так понять: речь‑то была – против “Ивана Денисовича”. И самое время им – душить его всеми катками! самая пора атаковать! Но – нельзя. Вот он, “культ личности”!» (БТД // НМ, № 6, с. 41, 42, 49, 50, 53, 54.)
24 А дело было в том, что 7 и 8 марта 1963 года состоялась «Встреча руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства». На этой встрече Хрущев произнес речь, знаменующую «отбой»: разоблачение сталинских зверств, начатое на ХХ и ХХII съездах партии – прекращено. При этом Хрущев грубо накричал на Илью Эренбурга: как это посмел Эренбург в своих воспоминаниях написать, будто при Сталине все знали о его зверствах, но молчали; нет, истинные большевики не молчали; потом ни с того ни с сего наорал на Андрея Вознесенского и даже на одного молодого человека – художника И. Голицина – только за то, что тот аплодировал Вознесенскому, а не ему, Хрущеву. Крики, брань и придирки были лишь формой; смысл же встречи – отказ от разоблачений Сталина. Тут‑то я и поняла, что мою «Софью Петровну» прикончат. (О «мартовском погроме» см. подробно: БТД // НМ, № 6, с. 48 – 56; Михаил Ромм. «Четыре встречи с Хрущевым» в сборнике его «Устных рассказов» (М.: Киноцентр, 1989); В. Каверин. Эпилог. М.: Моск. рабочий, 1989, с. 381–382; Василий Аксенов. Зима тревоги нашей, или Как марксист Никита учил писателей партийной правде // Стрелец, 1991, № 1, с. 182 – 190.)
Отрывок из моей «Записной книжки»:
«11 марта меня пригласили в издательство. Художница, иллюстрирующая мою повесть, показала мне обложку и фронтиспис. Она говорила со мною так, как будто ничего не случилось и вот‑вот книжка выйдет.
Но я понимала: случилось. Надежды нет.
Я позвонила Льву Ильичу Левину, одному из тамошних заправил, спросила, какова, по его мнению, будет судьба книги. Он ответил, что, конечно, в издательстве станут теперь все пересматривать – и принятое, и отвергнутое, и даже то, что уже в типографии. “Вы ждали 25 лет, – сказал он бодро, – подождите еще парочку месяцев. Через парочку месяцев будет виднее”».
(В действительности, повесть «Софья Петровна» напечатана в России только через четверть века, в 1988 году, в № 2 журнала «Нева».)
25 Александр Ильич Гитович (1909 – 1966) – поэт и поэт‑переводчик. О его стихах и переводах, созданных до 1955 года, привожу справку из КЛЭ:
«…Первый сборник стихов “Мы входим в Пишпек” вышел в 1931 г. Многие стихи 30–40‑х гг. посвящены военно‑оборонной теме. Поэма “Город в горах” (1939) повествует о борьбе Красной Армии с басмачеством в горах Таджикистана… Острая публицистичность, тонкие зарисовки пейзажа и быта дружественной страны характерны для “Стихов о Корее” (1950). В послевоенные годы Гитович переводит классических и современных поэтов Китая и Кореи. Автор лирического сборника “Под звездами Азии” (1955)».
С середины пятидесятых годов публиковались преимущественно переводы Гитовича и главным образом с китайского и корейского. Из собственных произведений, к которым, впрочем, прибавлены и переводы – в первой половине шестидесятых, еще при жизни автора, вышли два сборника: «Звезда над рекой» (1962) и «Зимние послания друзьям» (1965). После его смерти вышло несколько книг: «Стихотворения» – в 1966‑м и 1968‑м годах; «Избранное» – в 1973‑м и 1978‑м.
Дача Гитовича в Комарове находилась на том же участке, что и «Будка» Ахматовой. Среди его стихотворений, посвященных А. А., есть такие строки:
..................................................
Нам остались забор и лужайка,
Чтобы все повидать наконец.
Чтобы вышла седая Хозяйка,
Приглашая гостей во дворец.
Ты забудешь вокзал и киоски,
Ахнув, словно в кино детвора:
Почему на высокой прическе
Не надета корона с утра?
Все забудешь ты в этом чертоге,
Где сердца превращаются в слух,
Подивясь на волшебные строки,
На ее верноподданных слуг.
Нет, на старость они не похожи,
Потому что сюда, в кабинет,
Или Смерть, или Молодость вхожи,
Но для Старости доступа нет.
Может, песню ты сложишь про это,
Чтоб друзья подивиться могли,
Как спокойная гордость поэта
Стала гордостью русской земли.
1960
(«Об А. А.», с. 328 – 329)
25а Примеч. ред. 1996: Речь идет о стихах Александра Гитовича «Из цикла “Пикассо”», напечатанных в ленинградском альманахе «День поэзии» и в его книге «Звезда над рекой». Оба эти издания вышли в конце 1962 года. Почти одновременно правительство посетило художественную выставку в Манеже и там разразился скандал. Стихи Гитовича прозвучали как своего рода протест против вмешательства невежественной власти в искусство.
В стихотворении «Пикассо» поэт говорит:
Нет, я не варвар. Я не посягну
На то, что мне пока еще неясно,
И если половина мне прекрасна.
Пусть буду я и у второй в плену.
Чтобы оценить еретичность подобных признаний, достаточно вспомнить тогдашнюю реплику Хрущева по адресу скульптора Э. Неизвестного: «В этом человеке… – дьявол и ангел. Дьявола мы в нем убьем, а ангела надо поддержать…» (см. воспоминания художника Л. Рабичева в сб: «Другое искусство: Москва 1956 – 76». М.: «Моск. коллекция» и «Интербук», 1991, т. 1, с. 105).
В тех же воспоминаниях говорится: «Члены правительства с возбужденными и злыми лицами, одни бледнея, другие краснея, хором кричали: ”Арестовать их! Уничтожить! Расстрелять!” Рядом со мной Суслов с поднятыми кулаками кричал: “Задушить их!”» (там же, с. 101 – 102).
Вызовом искусствоведам из Политбюро прозвучало и другое стихотворение А. Гитовича из цикла «Пикассо» – «Бессонница»:
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 195; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!