От моей последней встречи с Ахматовой в Москве и до первой встречи в Комарове 29 страница
18 апреля 1924
Стихи впервые опубликованы уже после смерти Ахматовой в «Литературной России» – 16 сентября 1966 г.; а впоследствии в книге: Николай Асеев. Стихотворения и поэмы. Л.: Сов. писатель, 1967, с. 146 (Б‑ка поэта. Большая серия).
49 Анатолий Генрихович Найман (р. 1936) – поэт и поэт‑переводчик.
С конца 1962 года Анатолий Генрихович исполнял обязанности литературного секретаря Анны Андреевны. В 1989 г. вышли сначала в журнале «Новый мир» (№№ 1 – 3), а потом и отдельной книгой его «Рассказы о Анне Ахматовой» (М.: Худож. лит., 1989). В этом же году в США опубликован сборник его оригинальных стихов: «Стихотворения Анатолия Наймана» (New York: Эрмитаж). Перечисляю наиболее известные переводы: Джакомо Леопарди. Лирика. Переводы Анны Ахматовой и Анатолия Наймана. М., 1967; Песни Трубадуров. М., 1979; Фламенка. М., 1983; Роман о Лисе. М., 1987.
50 Об этом международном симпозиуме, состоявшемся в Ленинграде в августе 63 года, рассказывает в своем дневнике В. Лакшин – критик, член редколлегии «Нового мира» в ту пору, когда А. Т. Твардовский был главным редактором; заведующий отделом критики:
«5.VIII.1963. Первый день совещания. Тема: проблемы романа в литературе. Европейцы, якобы, в большинстве своем считают, что роман умирает, придумали какой‑то “новый роман”, по существу “анти‑роман”. А мы должны им доказать, что роман в классических его формах живет и здравствует…
6.III… Вечером за ужином Вигорелли, поддержанный другими итальянскими писателями, начал браниться с Сурковым. “Если и другие советские делегаты будут выступать, как Рюриков и Симонов, мы уедем. Мы приехали сюда не для того, чтобы нас воспитывали… Потом мы в Италии знаем русских писателей Казакова, Тендрякова – где они? Почему нет никого из молодых писателей?”
|
|
|
Сурков отбивался довольно неуклюже» («“Новый мир” во времена Хрущева», с. 146, 148).
51 Речь идет о книге: Лидия Чуковская. В лаборатории редактора. Изд. 2‑е. М.: Искусство, 1963.
52 Сохранилась запись К. Чуковского о роли Федина в истории с «Литературной Москвой»: «30 июля 1957. Был у Казакевича… Говорили о Федине – и о его выступлении на пленуме. Федин с огромным сочувствием к ЛитМоскве и говорил (мне), что если есть заслуга у руководимого им Московского отделения ССП, она заключается в том, что это отделение выпустило два тома “ЛитМосквы”. А потом на Пленуме вдруг изругал ЛитМоскву и сказал, будто он предупреждал Казакевича, увещевал его, но тот не послушался и т. д. Я склонен объяснять это благородством Федина (не думал ли он таким путем отвратить от ЛитМосквы более тяжелые удары), но Казакевич говорит, что это не благородство, а животный страх. Тотчас же после того, как Федин произнес свою “постыдную” речь – он говорил Зое Никитиной в покаянном порыве – “порву с Союзом”, “уйду”, “меня заставили” и готов был рыдать. А потом выдумал, будто своим отречением от ЛитМосквы, Алигер и Казакевича он тем самым выручал их, спасал – и совесть его успокоилась. “А все дело в том, – говорит Казакевич, – что он стал бездарно писать, потерял талант, растерялся – и захотел выехать на кривой”». («Дневник‑2», с. 252.) О Федине и «Литературной Москве» см. также в книге В. Каверина «Эпилог» (М., 1989, с. 250).
|
|
|
О Федине и Пастернаке рассказано в «Записках» (т. 2, с. 329), а также в записях К. Чуковского («Дневник‑2», с. 239, 261, 274, 283, 285). – Примеч. ред. 1996 .
53 …о нашей жизни в Куоккале – см. в книге: Лидия Чуковская. Памяти детства. М.: Моск. рабочий, 1989.
54 Интересно со спором о переводах Бальмонта из Шелли сопоставить суждение о тех же переводах – Бориса Пастернака:
«Упомянув о бальмонтовском переводе Шелли, Борис Леонидович сказал: “Мысль, вяло выраженная, для меня ничего не значит”» (см.: Вячеслав Вс. Иванов. «Сестра моя жизнь…». Фрагменты записей о Борисе Пастернаке // ЛГ, 31 января 1990, с. 5).
55 Михаил Константинович Поливанов (1930 – 1992) – физик‑теоретик, в ту пору и в наше время сотрудник Математического института АН СССР. После кончины Пастернака Михаил Константинович участвовал в изучении его текстов и в подготовке к печати издания его «Стихотворений и поэм» в Большой серии «Библиотеки поэта» (1965). Познакомился Михаил Константинович с Анной Ахматовой в 1959 г. у Ивановых, на праздновании дня рождения Вячеслава Всеволодовича (Комы) Иванова, где, среди друзей, присутствовали и Ахматова и Пастернак. (О Вяч. Вс. см. «Записки», т. 2, «За сценой»: 213, а о празднике – там же: 214.)
|
|
|
Цитирую устный рассказ М. К. Поливанова – мне.
Михаил Константинович впервые посетил Анну Андреевну зимою 1962‑63 года, у Ники Николаевны Глен. Хозяйка шепотом предупредила его, что сегодня А. А. дурно слышит, и потому он говорил несколько громче, чем это было принято. Вот отчего у Анны Андреевны создалось впечатление, будто он на нее «накричал». На вопрос Ахматовой, что́ он думает о романе «Доктор Живаго», Михаил Константинович ответил восторженно: роман этот «выстрел в ночи», это «новая мысль о революции», «Пастернак воскрешает эпоху с совершенно неожиданного угла». Анна Андреевна прервала: «Неверно! Это моя эпоха, мое общество, мои современники… Я не узнаю свою эпоху и своих современников. Роман – гениальная неудача». Он ответил: вы были в центре событий, в центре, где были и Блок, и Гумилев, и «Бродячая Собака», т. е. в Санкт‑Петербурге, а в тех же тринадцатом‑четырнадцатом годах в других слоях общества, в Москве, росла другая культура, и в том и состоит гениальность «Доктора Живаго», что в романе изображен тот слой и то общество, которое было не на виду, но для нас весьма существенно. Обрисовывая в разговоре круг, который изображает Пастернак, Поливанов назвал Флоренского, Булгакова, отчасти Бердяева. «Веденяпин напоминает Бердяева».
|
|
|
Возвращаясь в своих воспоминаниях к спору с Ахматовой, М. К. Поливанов пишет:
«Тогда я понял одну из важных причин того, что люди этого поколения часто были разочарованы романом. Юрий Живаго, конечно, “камень, отверженный строителями”. Таких людей не было видно в литературно‑художественном обществе тех лет, они были незаметны среди посетителей “Бродячей Собаки” или кружка около “Мусагета”. Легче представить себе их где‑то среди молодого окружения участников сборника “Вехи” или, позднее, в том Невельском кружке, из которого вышли Юдина, Бахтин, Матвей Каган и многие другие. Почти все люди этого рода были уничтожены или прожили свою жизнь очень незаметно. Недавно мы узнали имена Дмитрия Кончаловского, Александра Ельчанинова. Они ровесники Живаго и пример людей, к которым он духовно близок и с которыми тоже, вероятно, не встречалась Ахматова. Значение таких людей в преемственности поколений огромно, но до сих пор еще не оценено» (см. сб.: Воспоминания о Борисе Пастернаке. М., 1993, с. 504).
55а О судьбе этих писем рассказано в предисловии Е. Б. и Е. В. Пастернаков к их публикации. Ахматова передала письма Пастернака Л. Я. Рыбаковой, «объясняя это своей бездомностью и неумением хранить бумаги. Машинописные копии писем Ахматова в 1961 г. передала в семейный архив Пастернака. В 1972 г. письма, хранившиеся у Рыбаковой, поступили в ЦГАЛИ» («Литературное наследство. Из истории советской литературы 1920–1930‑х годов». М.: Наука, 1983, с. 653). – Примеч. ред. 1996 .
56 Ханна Вульфовна Горенко (1896 – 1978) – первая жена младшего брата Анны Андреевны, Виктора Андреевича Горенко (1896 – 1976). Когда, после революции, семья считала младшего брата, морского офицера – погибшим (см., например, стихотворение Анны Ахматовой 1918 года, оканчивающееся строками: «На Малаховом кургане / Офицера расстреляли. / Без недели двадцать лет / Он глядел на Божий свет»), в действительности он был жив и жил на Сахалине. Известие о брате А. А. получила в 1925 году (cм.: П. Н. Лукницкий. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1. 1924–25 гг. Paris: YMCA‑Press, 1991, с. 212).
«В 1922 году… на Сахалине, – рассказывает Н. Готхард, – Ханна Вульфовна познакомилась с Виктором Андреевичем и они поженились, а в 1925 году к ним на Сахалин приехала мать Виктора (и Анны Андреевны) – Инна Эразмовна… Ханна Вульфовна с волнением ожидала ее приезда, не знала, как посмотрит свекровь на сноху‑еврейку. Но эти волнения были безосновательны, они быстро сблизились». Инна Эразмовна прожила на Сахалине до 1929 года. Оттуда уехала на Украину к сестре, а Ханна Вульфовна и Виктор Андреевич задумали перебраться в Китай. «Перейти границу… помог китаец‑проводник, – пишет далее Готхард. – Поселились они в Шанхае» («Двенадцать встреч», с. 229 – 231). Когда же в 1947 году супруги разошлись, то он уехал в США, а она вернулась в СССР.
Ханна Вульфовна, живущая в Риге, не раз приезжала в Ленинград и в Комарово, чтобы ухаживать за Анной Андреевной.
57 Впоследствии А. Солженицын горько сожалел о своем промахе. «Я круто ошибся», – писал он в первом издании своих очерков литературной жизни «Бодался теленок с дубом» (Paris: YMCA‑Press, 1975, с. 261). Дело было в том, что Александр Исаевич заподозрил Ахматову в обычной «человеческой слабости» – «неспособности держать тайны…» и потому не дал «читать своих скрытых вещей, даже “Круга” – такому поэту! современнице! уж ей бы не дать?! – не смел. Так и умерла, ничего не прочтя».
58 …Мандельштам… про меня написал, что я прессую русскую психологическую прозу. – Ахматова имеет в виду такие строки Мандельштама из его статьи «Письмо о русской поэзии» (напечатанное впервые в Ростове‑на‑Дону, в газете «Советский Юг» 21 января 1922 года): «Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и психологическое богатство русского романа ХIХ века… Генезис Ахматовой весь лежит в психологической прозе, а не в поэзии». (О. Мандельштам. Собр. соч. в трех томах / Под редакцией Г. П. Струве и Б. А. Филиппова. Т. 3. Нью‑Йорк: Международное литературное содружество, 1969, с. 34.)
В 1918 г. В. В. Гиппиус высказал ту же мысль: «Я вижу разгадку успеха и влияния Ахматовой… и вместе с тем объективное значение ее лирики в том, что эта лирика пришла на смену умершей или задремавшей форме романа» (статья «Анна Ахматова» – впервые в киевском журнале «Куранты…» в 1918‑м, № 2, а теперь в «Литературной учебе», 1989, № 3, в публикации М. Баженова).
О. Мандельштам видит генезис поэзии Ахматовой в прозе, в психологическом русском романе; К. Чуковский, еще ранее, чем Мандельштам, высказал схожую мысль: «Кроме дара музыкально‑лирического, – пишет он, – у Ахматовой редкостный дар беллетриста. Ее стихи не только песни, но и повести. Возьмите рассказ Мопассана, сожмите его до предельной сгущенности, и вы получите стихотворение Ахматовой». И далее: «…это новеллы Мопассана, сгущенные в тысячу раз и каким‑то чудом преображенные в песню» (статья «Ахматова и Маяковский» – журнал «Дом Искусств», 1921, № 1, с. 27, а также: ВЛ, 1988, № 1).
Ранее, чем трое процитированных авторов, а именно в 1916 г., те же черты новеллистической или повествовательной прозы отметил В. М. Жирмунский. «Целый ряд стихотворений Ахматовой, – написал он, – может быть назван маленькими повестями, новеллами: обыкновенно каждое стихотворение – это новелла в извлечении, изображенная в самый острый момент своего развития, откуда открывается возможность обозреть все предшествовавшее течение фактов» (статья «Преодолевшие символизм» в журнале «Русская мысль», 1916, № 12, а также в книге: В. М. Жирмунский. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л.: Наука, 1977, с. 120).
59 Корнилов прочел стихотворение Межирова:
Мы под Колпиным скопом стоим,
Артиллерия бьет по своим.
Это наша разведка, наверно,
Ориентир указала неверно.
Недолет. Перелет. Недолет.
По своим артиллерия бьет.
Мы недаром Присягу давали.
За собою мосты подрывали, –
Из окопов никто не уйдет.
Недолет. Перелет. Недолет.
Мы под Колпиным скопом лежим
И дрожим, прокопченные дымом.
Надо все‑таки бить по чужим,
А она – по своим, по родимым.
Нас комбаты утешить хотят,
Нас великая Родина любит.
По своим артиллерия лупит –
Лес не рубят, а щепки летят.
(Александр Межиров. Избранное.
М.: Худож. лит., 1989, с. 561.)
60 Г. А. Русанов в своих воспоминаниях приводит такие слова Льва Толстого: «…у нас кого читать, много ли у нас великих писателей?.. Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Герцен, Достоевский, ну… я (без ложной скромности) …» (См. в сб.: Лев Толстой в воспоминаниях современников. Т. 1. М.: Гослитиздат, 1955, с. 251.)
61 Стихотворение Д. Самойлова «Я вышел ночью на Ордынку» опубликовано было уже после кончины Ахматовой. См.: Д. Самойлов. Дни. М.: Сов. писатель, 1970, с. 79.
62 Стихотворение А. Наймана, которое тогда показала мне А. А., привожу:
Я прощаюсь с этим временем навек,
И на прежнее нисколько не похоже
Повторяется вдали одно и то же –
Белый снег вдали летает, белый снег.
Я прощаюсь с этим временем, и вот
Ваше имя, произнесенное глухо,
Больше годное для вздоха, не для слуха,
Речкой дымною затянуто под лед.
Еще вздрогнет комаровская сосна,
И мелькнет ослепший призрак Ленинграда,
И меж листьев Александровского сада
Еще вспыхнет темнокрасная стена.
Но по‑новому во время этих встреч
Вы кивнете величавой головою,
И по‑новому задышит над Москвою
Ваша горькая божественная речь.
Стихотворение В. Муравьева привожу тоже:
The analogy must not be overstressed.
(Аналогия не должна быть преувеличенной.)
Исайя Берлин. Еж и Лиса.
Горе тому, кто услышал голос певца,
Сбросивший песню.
Сердцу не будет ни тверди, ни дна, ни конца, –
Негде воскреснуть.
Смерть наступает, и голуби падают с крыш
В проруби окон.
Голос все ближе – его не поймешь, не простишь –
Песня – далеко.
Но – раздробившись в стекле, отразившись стократ
В зеркале речи –
Помни, что ты на земле, и забытый неправ,
Мертвый – не вечен.
Владимир Сергеевич Муравьев (1939–2001) – филолог, знаток многих иностранных языков и литератур; по узкой специальности – «англист». После окончания Университета В. Муравьев начал работать в Библиотеке Иностранной литературы. В 1968 году вышла его книга «Джонатан Свифт» (М.: Просвещение); в 1972‑м – «Путешествие с Гулливером» (М.: Книга); он автор множества статей по английской, американской, немецкой, итальянской литературам. Переводил он Фолкнера, О. Генри, Вашингтона Ирвинга. Последняя его переводческая работа – книга Джона Рональда Руэла Толкиена «Властелин колец» (М.: Радуга, 1989, 1990, 1991).
С 1974 года В. Муравьев редактор журнала «Современная художественная литература за рубежом», выпускаемого Библиотекой Иностранной литературы.
С Анной Андреевной В. Муравьев познакомился в феврале 1962 года. Она подарила ему фотографию одного из набросков, сделанных с нее А. Тышлером, давала ему читать «Поэму без героя», а также стихи из первого «Бега времени» – того, уничтоженного Книпович.
В. Муравьев был одним из молодых людей, живо и деятельно заинтересованных в судьбе и поэзии Иосифа Бродского.
63 Ахматова имеет в виду две статьи Пушкина: «Александр Радищев» и «О Мильтоне и Шатобриановом переводе “Потерянного Рая”». В характеристике и краткой биографии Радищева, написанной Пушкиным, Ахматова усматривала искусно скрытые автобиографические черты. Статья же о переводах Мильтона тоже, по мнению Ахматовой, насквозь полемична и автобиографична. На полях пушкинской статьи о Мильтоне Ахматова сделала пометку, оканчивающуюся словами: «Тема – независимость поэта». (См. ОП, с. 237.)
О тех же двух статьях подробно см. комментарий Н. К. Козьмина в книге «Сочинения Пушкина», т. 9, ч. 2, Л., 1929, с. 710 и 846.
64 Привожу отрывки из записок Ольги Михайловны Фрейденберг (1890 – 1956) – двоюродной сестры Пастернака, специалистки по классической филологии:
«С декабря пошло двойное усиление: морозов и голода. Такой ледяной зимы никогда еще не было. Город не имел топлива. Ни дров, ни керосина не выдавали, электроплитки были запрещены. Нормы все уменьшались… Уже в декабре люди стали пухнуть и отекать от голода…
Стал трамвай. Не было топлива, а потому и тоска. Громадные городские и пригородные расстояния люди одолевали ногами… Ходили молча, из района в район, через мосты, по льду рек. Тащили за собой санки… на них балки, бревна, доски, щепки, палки… С первого января по двадцатое ровно ничего не выдавали…
Голодные, опухшие, отекшие люди стояли в ожидании привоза по 8 – 10 часов на жгучем морозе, в платках, шалях, одеялах поверх ватников и пальто… День за днем, неделю за неделей человеку не давали ничего есть. Государство, взяв на себя питание людей и запретив им торговать, добывать и обменивать, ровно ничего не давало…
Начались повальные смерти. Никакая эпидемия, никакие бомбы и снаряды немцев не могли убить столько людей. Люди шли и падали, стояли и валились. Улицы были усеяны трупами. В аптеках, в подворотнях, в подъездах, на порогах лестниц и входов лежали трупы… Дворники к утру выметали их, словно мусор… Больницы были забиты тысячными горами умерших, синих, тощих, страшных…
А еды все не выдавали и не выдавали…
В Ленинграде погибло за зиму, по слухам, 3,5 миллиона человек… Ученых умерло, по словам специалиста (акад. Крачковского), больше половины…
Нельзя было ни говорить, ни жаловаться, ни взывать. В газетах и радио кричали о бесстрашии и отваге осажденных… О, мы‑то города не сдадим! Нет тех условий, которые могли бы требовать капитуляции. Когда‑то сдавали крепости, когда иссякали запасы продовольствия. Мы знали, что гибель от голода запертых в ящик пяти миллионов людей не ослабит героизма наших сытых главарей… Часто приходило в голову: кто безжалостней, – те ли, что заперли живых людей в ящик смерти, или те, кто стреляли и убивали?.. Никакие муки живых людей, ни убийства, ни голод – ничто никогда не побудило наши власти к сдаче города, или к каким‑либо переговорам, соглашеньям, к подаче какой‑либо помощи жертвам. Здесь действовал обычный закон истаптыванья человека. Он именовался отвагой, доблестью, геройством осажденных, добровольно‑де отдавших жизнь “отчизне”» (см. в кн.: Борис Пастернак. Переписка с Ольгой Фрейденберг / Под редакцией и с комментариями Эллиотта Моссмана. New York and London, 1981, p. 204–205. См. также: О. М. Фрейденберг. Осада человека / Публикация К. Невельского в сб.: Минувшее, 3. М.: Прогресс, Феникс, 1991).
Любовь Васильевна Шапорина (1877 – 1967) – художница, организовавшая театр марионеток в Петрограде в 1919 году – рассказывает у себя в дневнике (22 сентября 1944‑го): «Встретила на улице Анну Андреевну. [Напоминаю читателю, что А. А. вернулась в Ленинград 1 июня 1944 г. – Л. Ч. ] Разговорились: “Впечатление от города ужасное, чудовищное. Эти дома, эти 2 миллиона теней, которые над нами витают, теней умерших с голода. Это нельзя было допустить, надо было эвакуировать всех в августе, в сентябре. Оставить 50 000 – на них бы хватило продуктов. Это чудовищная ошибка властей. Все здесь ужасно… Никаких героев здесь нет, и если женщины более стойко вынесли голод – то все дело здесь в жировых прослойках, клетчатке, а не в героизме. Вы думаете, я хотела уезжать – я не хотела этого, мне два раза предлагали самолет и наконец сказали, что за мной приедет летчик. Все здесь ужасно, ужасно» (см.: Ахматовский сборник, 1 / Составители С. Дедюлин и Г. Суперфин. Париж: Институт славяноведения, 1989, с. 206‑207).
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 207; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!