БРАНЬ АРХИСТРАТИГА МИХАИЛА СО САТАНОЮ 6 страница

а Так обуздываются свиньи и ныне в Англии. Сей обычай был в дровле, как видно из Соломоновых «Притчей»: «Как кольцо золо­тое в ноздрях свиньи» и прочее...

114

что зло родятся. Природа благая есть всему начало, и без нее ничто не было, что было благо. Благодарю же неизреченным образом богу в образе его святом в отце моем, что благо от него родиться удостоил меня. Вторая же икона божия нам есть мать наша. Сего ради главным божиим дарованием одарен через родителей моих; все про­чее человеческое: чин, богатство, науки и все ветроносные их блонды и букли с кудрямиа — вменяю во хвост, без которого голова и живет, и чтится, и веселится, но не хвост без головы.

Пишек. Что же есть благо родиться и благая при­рода что есть?

Еродий. Благая природа и врода есть благое сердце.

Пишек. Что есть сердце благое?

Еродий. Сердце благое есть то же, что приснотеку-щий источник, источающий чистые вечно струи, знай, мысли.

Пишек. Что суть мысли?

Еродий. Семя благих дел.

Пишек. Дела же благие суть что ли?

Еродий. Добрые плоды, приносимые богу, роди­телям, благодетелям в честь, славу и жертву.

Пишек. Зачем же мне сердце твое не видно?

Еродий. Тем, что древесного корня не видишь.

Пишек. А ведь вся влага от корня?

Еродий. От сердца же все советы.

Пишек. Какая же твоя природа или врода? К чему ты рожден или врожденное тебе что ли? Скажи, молю!

Еродий. Благодарность — вот вам начало и конец моего рождения!

Пишек. Ах, мой боже! И ты на сем одном храмину счастия основал? Так ли?

Еродий. Ей-ей! Трехтысячелетняя печь неопально соблюла притчу сию: «Много хитростей знает лис6, а еж — одно великое».

а Блонды, букли, кудри — сие значит внешнее украшение, которым мир сей, во зле лежащий, как блудница, украшается, презрев совет Христа: «Лицемер! Омой прежде внутренность ста­кана».

б Эллинская пословица есть так: πολλά μεν οΐδεν ή άλώπες, άλλ εχιδνος εν μέγα, по-римски — multa novit vulpes, sed echinus unum magnum.

115

Пишек. Но может ли от дождевых безгодий спасти сия. так сказать, куртая и куцая куртинка?

Еродий. Довлеет, как ковчег.

Пишек. Мне кажется, сия надежда есть паучиная одежда.

Еродий. И мне видится малым червончик, но тайно там много сидит гривен.

Пишек. Сего же единого учит тебя твой отец?

Еродий. Единого только сего. Он родил мне крылья, а я сам научился летать. Он родил мне благое сердце, я же самовольно навыкаю и глумлюсь, сиречь забавляюсь благодарностью. Он только часто отсекает мне сорняки, разумей, поступки мои, не достойные благодарения, оро­шает беседою, оживляющею к благодарности. Все же беседы его, как магнитная стрела в северную точку, праволучно поражают в сей кон: неблагодарная воля — ключ адских мучений, благодарная же воля есть всех сладостей рай. Сын (часто вопиет на меня), сын мой! Ей, учись единой благодарности. Учись, сидя в доме, летя путем, и засыпая, и просыпаясь. Ты рожден благо, и сия наука есть дочь природы твоей. Да будет она тебе сладчайшим и вечерним, и ранним, и обедним куском! Знай, что все прочие науки суть рабыни сей царицы. Не будь буйным! Не хватайся за хвост, минув голову. Приемли и обращай все во благо. Да будет душа твоя желудком птиц, которые песок, чере­пашины и камушки обращают себе варением крепкого своего внутреннего жара в питательные свои соки. Небла­годарная и ропотливая душа есть то же, что больной желу­док, гнушающийся всякой пищи. Благодарность же есть твердость и здоровье сердца, приемлющего все во благо и укрепляющегося. Плоды блаженной жизни суть радость, веселие и удовольствие; корень же их и дерево благолиственное есть тишина сердечная, а корню зерном есть благо­дарность. Она есть дух чистый, тихий, благодушный, благовонный, весна и вёдро светлого смысла. Не трещит там молния и гром. Вопреки же, все терния и сорняки рождаются от несытой пиявицы зависти, зависть же — от ропота, ропот же — от неблагодарной воли, наполнив­шей сердечное недро неусыпаемым червием, беспрерывно денно и нощно душу грызущим. Ах! Дети мои, дети! Вот вам надежда и гавань! Евхаристия.

Пишек. А что ли сие слово значит евхаристия? Еродий. Эллины сим словом называют благодарение.

116

Пишек. И так сим-то образом вас учит ваш отец? Кому же вы сие благодарение ваше воздавать будете?

Еродий. Богу, родителям и благодетелям. Оно богу жертва, родителям — честь, а благодетелям — воз­даяние. Обладатели суть первые благодетели.

Пишек. Чудная форма воспитания. У нас бы осмеяли с ног до головы вас. Где сия мода? Разве на Луне или в дикой Америке?

Еродий. Отец наш вельми странного сердца. Из тысячи сердец едва одно найти, согласное ему.

Пишек. Так что же прочее?

Еродий. Так не удивляйтесь чудной форме.

Пишек. Как же так? Ведь не должно отставать от людей, а люди и мода — одно то.

Еродий. О! О! Он от сей думы дальше, нежели китайская столица от португальской. Он нам часто-пре-часто сию притчу поет:

По мосту, мосточку с народом ходи,

По разуму ж его себя не веди.

За жуком ползая, влезешь и сам в глинку.

Он всегда благовестит нам, что мода то же есть, что мир, мир же есть море потопляющихся, страна моровою язвою прокаженных, ограда лютых львов, острог пленен­ных, торщиже блудников, удка сластолюбная, печь, распаляющая похоти, пир беснующихся, лик и хоровод пьяно-сумасбродных. И не отрезвятся, пока не устанут, кратко сказать, слепцы за слепцом в бездну грядущие. Блажен муж, который не идет на путь его. Вначале ведь ворота его красны и путь пространный, конец же его — непроходимая пропасть, неторенная дебря, бездна глубо­кая. Ах, каковых он приемлет к себе? Каковыми же опять отпускает от себя юношей? Если бы ваше, дети мои, око прозирало так, как мое, показались бы и в ваших очах слезы. Но око ваше есть слепо, и злодей ваш хитер, сие источает мне слезы. О юноши! Когда помышлял о вас, в мир устремляющихся, нельзя, чтоб не пала мне в ум притча о волке, который, сожрав мать незлобных ягнят и надев кожу ее на себя, приблизился к стаду. Сын же, увидев мнимую мать свою, со всех сил устремился к ней, а за ним бесчисленные. Также-де мне приходят на память наши братья — птицы тетеревы, гоняющиеся за изобилием пищи и уловляемые. Но чайки, соседки, и дятлы бережли­

117

вее их настолько, насколько олени и сайгаки — овец и волов. Послушайте, дети, отца вашего песенку сию:

Будь доволен малым. За многим не гонись. Сетей, простертых на лов, вельми берегись. Я вам предсказываю — роскошно не жить! Па таковых-то всегда закидывают сети. Триста пали в неволю по горячей страсти, Шестьсот плачут в болезнях за временны сласти. Кто благодарен богу, тот малым доволен, А ропотник всем миром не сыт и не полон. Благодарная душа избежит от сети; Вместо же ее в сети попадет несытый.

Не правду ли я сказал, госпожа моя, что отец нага нравоучение всегда печатлеет благодарностью? В благо­дарности, говорит, так скрылось всякое благо, как огонь и свет утаился в кремешке. Верую и исповедую. Кто бо может возложить руки на чужое, если не прежде погубит благодарность, довольствующуюся собственным своим, по­сылаемым ей от бога? Из неблагодарности — уныние, тоска и жажда, из жажды — зависть, из зависти — лесть, хище­ние, татьба, кровопролитие и вся беззаконий бездна. В бездне же сей царствует вечная печаль, смущение, отчаяние и с неусыпным червием удка, увязшая в сердце. Сим образом живет весь мир.

Пишек. Но, друг мой, поколь мир впадет в ров отчаяния, вы с вашею богинею, благодарностью, прежде погибнете от голода, не научившись сыскать место для пропитания.

Еродий. Так ли? В сем-то ли блаженство живет? Иметь пропитание? Вижу же ныне, что по вашей желудковой и череватой философии блаженнейшая есть засажен­ная в тюрьму, нежели вольная свинья.

Пишек. Вот он! Черт знает что поет! Разве же голод то не мука?

Еродий. Сию муку исцелит мука.

Пишек. Да где же ее взять?

Еродий. Когда свинья имеет, как нам не достать пищи? Да и где вы видите, что свинья или наш брат, тетерев, от голода умирает? Но от прожорства или умирает, или страдает. Может ли быть безумие безумнейшее и мерзостнейшая неблагодарность богу, помышляющему о нас, как бояться голода? Нужного ведь никто не лишается.

118

Зачем клевещете на владыку Вселенной, как бы он голодом погублял своих домочадцев? Пища насущная от небесного отца всем подается тварям. Будь только малым доволен. Не жажди ненужного и лишнего. Не за нужным, но за лишним за море плывут. От ненужного и лишнего — всякая трудность, всякая погибель. Всякая нужность ведь есть дешева и всякая лишность есть дорога. Для чего дорога и трудна? Для того, что не нужна, и напротив того. Мы аисты. Едим зелье, вкушаем зерно, поедаем змий, редко съедаем буфонов и пищи никогда не лишаемся; только боимся прожорливости. О боже! Какая чародейка ослепила очи наши не видеть, что природная нужда малою малостью и мальским малым удовлетворяется и что необузданная похоть есть то же, что пытливая пиявица, рождающая в единый день тысячу дочерей, никогда не сказавших: «Довлеет!»

Пишек. Отрыгну слово эллинское μάλα ευ (мала эи) или турецкое пек эи. — «Вельми добро». «Благо же!» Но пытливая пиявица разнообразно из околичностей может ведь мало-помалу насосать себе многого добреца, но уже сухая ваша, немазанная, по пословице, и немая благодарность, скажи, молю, какие вам принесет плоды? Чинок ли, или грунтик, или империалик, что ли? Скажи, умилосердись!

Еродий. Она нам не приносит многих плодов, но один великий.

Пишек. В одном не много ведь доброго найдешь.

Ε ρ о д и й. Отец наш славословит, что все всяческое, всякая всячина и всякая сплетка, сплетающая множество, не есть блаженная; только блаженное есть едино то, что единое только есть. На сем едином, сего же ради и святом, птица обретет себе храмину и горлица гнездо себе; еродиево же жилище предводительствует ими. «Окаянен (говорит) всяк человек есть и всуе мятется, не обретший единое».

Пишек. Да подай же мне в руки оное твое единое!

Еродий. Премудрая и целомудрая госпожа! Наше добро в огне не горит, в воде не тонет, тля не тлит, тать не крадет. Как же вам показать? Я единосердечен отцу и в том, что счастия и несчастия нельзя видеть. Обое сие дух есть, проще сказать, мысль. Мысли в сердце, а сердце с нами, будто со своими крыльями. Но сердце невидимое. Ведро ли в нем и весна, и брак или война, молния и гром,

119

не видно. Отсюда-то и прельщение, когда несчастных счастливыми, вопреки же, блаженных творим бедными.

Пишек. Однако я ничему не верю, поколь не ощу­паю и не увижу. Таковая у меня из молодых лет мода.

Еродий. Сия мода есть слепецкая. Он ничему не верит, поколь не ощупает лбом стены и падает в ров.

Пишек. По крайней мере назови именем духовное твое оное едино. Что ли оно?

Еродий. Не хочется говорить. Конечно, оно вам постылою кажется пустошью.

Пишек. Сделай милость, открой! Не мучь.

Еродий. Оно по-эллински именуется χάρις или ευφροσύνη (эвфросина) 5.

Пишек. Но протолкуй же, Христа ради, что значит сия твоя харя?

Еродий. Будете ведь смеяться.

Пишек. Что же тебе нужды? Смех сей есть прия­тельский.

Еродий. Оно есть веселие и радость.

Пишек. Ха! ха! ха! ха!.. Христа ради, дай мне отдохнуть... Уморишь смехом... Здравствуй же и радуйся, гол да весел! Ты мне сим смехом на три дня здоровья призапасил.

Еродий. Для меня ведь лучше веселие без богатства, нежели богатство без веселия.

Пишек. О мать божия, помилуй нас!.. Да откуда же тебе радость сия и веселие? Оттуда, что ты гол? Вот! В какую пустошь ваша вас приводит благодарность. Хорошо веселиться тогда, когда есть чем. Веселие так, как благовонное яблочко. Оно не бывает без яблони. Надежда есть сего яблока яблонь. Но не тверда радость, ветрено веселие есть что? Пустая мечта — мечетная пус­тыня, сон встающего.

Еродий. Воистину так есть. Всяк тем веселится, что обожает, обожает же то, на что надеется. Павлин надеется на красоту, сокол на быстроту, орел на вели­чество, еродий же веселится тем, что гнездо его твердо на едине. Порицаете во мне то, что я гол да весел. Но сие же то самое веселит меня, что моя надежная надежда не на богатстве. Надеющийся на богатство в кипящих морс­ких волнах ищет гавани. Радуюсь и веселюсь, что гнездо наше не на сахарном ледке, не на золотом песке, не на буяном возке, но на облачном столпе возлюбленного

120

храма, красящего всю кифу, кифу адамантову, святого Петра кифу, которую врата адовы вовек не одолеют. Впрочем, в какую суету наша нас вводит благодарность? Не клевещите на нее. Она никогда не низводит во врата адовы. Она избавляет от врат смертных. Благодарность входит во врата господни, неблагодарность — в адские, возлюбив суету мира сего паче бисера, который суть заповеди господни, и путь нечестивых, как свинья болото, предызбравшая паче пути, которым ходят блаженны не­порочные. Что бо есть оный бог: «В них же бог мира сего ослепил разумы»? Бог сей есть неблагодарность. Все духом ее водимые, как стадо гергесенское 6, потопляются в озере сует и увязают в болоте своих тленностей, едящие дни жизни своей и, не насыщаясь, жаждущие, ропотливые и день ото дня неблагодарны; пока не искусили божий заповеди иметь в разуме и презрели вкусить ангельского сего хлеба, услаждающего и насыщающего сердце; сего ради предаст их вышний во свиные мудрования искать сытости и сладости там, где ее не бывало, и бояться страха, где же не было страха, дабы из единой несытости 300 и из единой неблагодарности 600 родилось дочерей во истомление и мучение сердцам и телесам их и во исполнение Исаиных слов: «Сами себе разожгли огонь вожделений ваших, ходите же во пламени огня вашего и опаляйтесь». Не гордость ли низвергнула сатану в преисподнюю бездну? Она изгнала из рая Адама. Что же есть рай? Что есть благовидная светлость высоты небесной, если не заповеди господни, просвещающие очи? Что же опять есть гордость, если не бесовская мудрость, предпочитающая драгоценные одежды, сластные трапезы, светлые чертоги, позлащенные колесницы и как бы престол свой поставляющая выше скипетра и царствия божия, выше воли и заповедей его? Не только же, но и все служебные духи (разумей, науки мирские) возносятся и восседают выше царицы своей, выше божией премудрости. Кто есть мать сих блудливых и прозорливых бесиков? Гордость. Гордости же кто мать? Зависть. Зависти же кто? Похоть. Похоти же кто? Небла­годарность. Неблагодарности же кто? Никто! Тут корень и адское тут дно. Сия адская душка, жадная утроба, алчная бездна, рай заповедей господних презревшая, никогда же ничем не удовлетворяется, пока живет, пламе­нем и хворостом похотей опаляется, по смерти же, горя, жжется углием и жупелом своих вожделений. Что бо

121

Ость Сердце, если не печь, горящая й дымящая вечно? Что же опять есть смерть, если не из снов главный сон? Беззаконную бо душу, не спящую ведь во внутреннем судилище, зеркалом, тайно образующим живо беззакония, тайно уязвляет свежая память, во сне же горя ужасными мечтами, страшными приведений театрами и дикообраз-ными страшилищами смущает и мучит та же вечности памятная книга, грозя достойною местью. Из неблагодар­ного сердца, как из горнила вавилонского, похотный огонь, пламенными крыльями развеваясь, насилием серд­це восхищает, да, что ненавидит, то же и творит, и тем же мучится. Ибо ничто не есть вечная мука, только самому себя осуждать, быть достойным мести. Грех же достоинством, как жалом, уязвляет душу покрывающей тьме и находящему страху. Налетает же страх оттуда, как помыслы, не обретая помощи, как гавани, и не видя ни малого света надежды; помышляя, ужасаются, рассуж­дая, недоумевают, как бы улучить исход злоключению... Отсюда раскаиваются без пользы, болят без отрады, же­лают без надежды. Вот сей есть исход сердцу неблагодар­ному!

Пишек. Ба! Как балалайку, наладил тебя твой отец. Бряцаешь не вовсе глупо. Для меня мило, что сердце есть то же, что печь.

Еродий. Всякое сердце есть жертвенник, огнище или каминок...

Пишек. Что же ты умолк?

Еродий. Желание есть-то неугасаемый огонь, день и ночь горящий. Дрова суть то все, желаемое нами. Сие горнило и сия бездна — углие огненное, курение дыма, восходящее до небес и нисходящее до бездн, пламенные волны вечно изблевает сама сущь морских бездн и ширина небес всех. Тут-то прилично подобает сказать святого Исидора слово 7. «О человек! Почему удивляешься высотам звездным и морским глубинам? Войди в бездну сердца твоего! Тут-то удивись... если имеешь очи». О глубокое сердце человека, и кто познает его? О сердце и воля, беспредельный и бесконечный ад!

Пишек. Ведь же и твое сердце горит, и курит, и дымится, кипит, клокочет, пенится. Так ли?

Еродий. Содома ведь горит, курит и прочее, сиречь неблагодарное сердце. О всех бо неблагодарных пишется: «Горе им, ибо в путь Каинов пошли...» Но не все же суть

122

сердца Каиновы. Суть и Авелевы жертвенники благовон­ные, как кадило дым, возвевающие в обоняние господа вседержителя. Не знаете ли, госпожа моя, что пеларгиянский мы род, рождаемый к благодарности? Сего ради и благочестивые из людей нашим именем знаменуются (еродиос), ибо мы есть божие благоухание. Не воздаем безумия богу, тщанием не ленивы, духом горя, господу работая, упованием радуясь, скорби терпя, в молитвах пребывая и всем благодаря, всегда радуясь.

Пишек. Разве же у вас благочестие и благодарность есть то же?

Еродий. Разве ж то не то же есть: благое чествовать и благой дар за благо почитать? Благочестие чествует тогда, когда благодарность почтет за благое. Благочестность есть дочь благодарности. Благодарность есть дочь духа веры. Тут верх... Вот вам Араратская гора!

Пишек. Признаюсь, друг, что сердце мое нудится дивиться сердцу, неописанной (по слову твоему) бездне. Оно мне час от часу удивительнее. Слово твое действует во мне, будто жало, впущенное в сердце пчелою.

Еродий. Сего ради ублажаю вас.

Пишек. О чем?

Еродий. О том, что ваше желание, или аппетит, начал остриться к единой сладчайшей и спасительнейшей из всех пищ пище. Как денница солнце, так и сие знаме­ние ведет за собою здравие. Недужной утробе мерзка есть еда самая лучшая и яд для нее. Здравое же и оновлен­ное, как орлина юность, господом сердце преображает и яд в складкополезную еду. Какая спасительнее пища, как беседа о боге? И все гнушаются. Что горестнее есть, как пароксизмами мирских сует волноваться? И все ус­лаждаются. Откуда сия превратность? Оттуда, что голова у них болит. Больны, последы же мертвы, и нет Елисея, чтоб сих умонедужных и сердобольных отроков воскре­сить. Ибо что есть в человеке голова, если не сердце? Корень дереву, солнце миру, царь народу, сердце же че­ловеку есть корень, солнце, царь и голова. Мать же что есть болящего сего отрока, если не перламутр, плоть тела нашего, соблюдающая в утробе своей бисер оный: «Сын, храни сердце твое!» «Сын, дай мне сердце твое!» «Сердце чистое создай во мне, бог!» О блажен, сохранивший цело цену сего Маргарита! О благодарность, дочь господа Савао­фа, здоровье, жизнь и воскресепие сердцу!

123

Пишек. Пожалуйста, еще что-либо поговори о сердце. Вельми люблю.

Еродий. О любезная госпожа моя! Поверьте, что совершенно будете спокойны тогда, когда и думать и бе­седовать о сердце не будет вам ни омерзения, ни сытости. Сей есть самый благородный глум. Любители же его на­званы «царское священие».

Пишек. Для чего?

Еродий. Для того, что все прочие дела суть хвост, сие же есть глава и царь.

---

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 158; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!