БРАНЬ АРХИСТРАТИГА МИХАИЛА СО САТАНОЮ 8 страница

«Ба-ба-ба! О любезный Немее! — воскликнул от ра­дости Сабаш, узрев дятла, именуемого Немее — Радуйся, и опять твержу — радуйся!»

Немее. Мир тебе, друже мой, мир нам всем! Благо­

134

словен господь бог Йзраилев, сохраняющий тебя доселе от сетования.

Сабаш. Я сеть разумею, а, что значит сетование, не знаю.

Немее. Наш брат птах, когда попадет в сеть, тогда сетует, сиречь печется, мечется и бьется об избавлении. Вот сетование.

Сабаш. Избави, боже, Израиля от сих скорбей его!

Немее. А я давеча из того крайнего дуба взирал на жалостное сие зрелище. Взгляни! Видишь ли сеть напялен­ную? Не прошел час, когда в ней и вокруг нее страшная совершалась будто Бендерская осада 3. Гуляла в ней дю­жина тетеревов. Но в самом шуме, и плясании, и козлогласовании, и прожорстве, как молния, пала на них сеть. Боже мой, какая молва, лопот, хлопот, стук, шум, страх и мятеж! Нечаянно выскочил ловец и всем им переломал шеи.

Сабаш. Спасся ли кто из них? Η е м е с. Два, а прочие все погибли. Знаешь ли Фрид-рика?

Сабаш. Знаю. Он добрая птица.

Η е м е с. Воистину тетерев добрый. Он-то пролетел мимо меня из пира, теряя по воздуху перья. Насилу я мог узнать его: трепетен, растрепан, распущен, измят... как мышь, играемая котом: а за ним издалека племянник.

Сабаш. Куда же он полетел?

И е м е с Во внутренний байрак оплакивать грехи.

Сабаш. Мир же тебе, возлюбленный мой Немее! Пора мне домой.

Немее А где ты был?

Сабаш. Звал дядю в гости.

Немее. Я вчера с ним виделся и долго беседовал. Лети ж, друг мой, (и спасайся, да будет) господь на всех путях твоих, сохраняющий вхождения твои и исхождения твои. Возвести отцу и дяде мир мой.

Сия весть несказанно Сабаша устрашила. Сего ради он не признался Немесу, что беседовал с Фридриком пред самым его несчастием. «Ну, — говорил сам себе, — на­учайся, Сабаш, чужою бедою. Для того-то бьют песика перед львом (как притча есть), чтоб лев был кроток. О боже! В очах моих бьешь и ранишь других, достойнейших от меня, да устрашусь и трепещу беззаконной жизни и

135

сластей мира сего! О сласть! О удка и сеть ты дьяволь­ская! Сколь ты сладка, что все тобою пленены! Сколь же погибельна, как мало спасаемых! Первое все видят, вто­рое — избранные».

Таковым образом жестоко себя наказывала и сама себе налагала раны сия благочестивая врода 4 и, взирая на чу­жую бедность, больше пользовалась, нежели собственными своими язвами битые богом, жестокосердные беззаконники, и живее научалась из черной сей, мирские беды содержа­щей (бо черная книга, беды содержащая, есть то сам мир) книги, нежели нечестивая природа, тысячу книг перечи­тавшая разноязычных. О таковых ведь написано: «Знает господь неповинных избавлять от напасти... Праведник от лова убежит, вместо же него попадется нечестивый».

В сих благочестивых мыслях прилетел Сабаш домой, а за ним вскоре с двумя своими сыновьями приспел дядя. Созваны были и соседи на сей убогий, но целомудренный пир и беспечный. В сей маленькой сторонке водворялась простота и царствовала дружба, творящая малое великим, дешевое — дорогим, а простое — приятным. Сия землица была часточка той земельки, где странствовавшая между людьми истина, убегающая во зле лежащего мира сего, последние дни пребывания своего на земле проводила и последний отдых имела, пока взлетела из дольних в гор­ние страны.

Сабаш, отдав отцу и дяде радость и мир от Немеса, тут же при гостях возвестил все приключившееся. Гостей был сбор немал с детьми своими, отроками, и юношами, и женами. Алаудаа — так нарицался отец Сабашев — был научен наукам мирским, но сердце его было — столица здравого разума. Всякое дело и слово мог совершенно рас­кусить, обрести в нем корку и зерно, яд и еду сладкую и обратить во спасение.

Алауда в слух многих мужей, юношей и отроков научал сына так:

— Сын мой единородный, приклони ухо твое. Услышь голос отца твоего и спасешься от сети, как серна от лов­цов. Сын, если премудр будешь, чужая беда научит тебя, дерзкий же и бессердый сын уцеломудряется собственным искушением. И сие есть бедственное. Сын, да болит тебя ближнего беда! Любящий же свою беду и не болящий о чу-

а Алауда — по-римски значит жаворонок, а lauda — хвалю, по-римски — laudo, лаудо; л_аудон — хвалящий.

136

жой, сей есть достоин ее. Не забудь притчи, какую часто слышал ты от меня, сей: «Песика бьют, а левик боится».

Какая польза читать многие книги и быть беззаконником? Одну читай книгу, и достаточно. Воззри на мир сей. Взгляни на род человеческий. Он ведь есть книга, книга же черная, содержащая беды всякого рода, как волны, встающие непрестанно на море. Читай ее всегда и по-учайся, вместе же будто из высокой гавани на бесную­щийся океан взирай и забавляйся. Не все ли читают сию книгу? Все. Все читают, но несмысленно. Пяту его блюдут, как написано, на ноги взирают, не на самый мир, сиречь не на голову и не на сердце его смотрят. Сего ради никогда его узнать не могут. Из подошвы человека, из хвоста птицы — так и мира сего: из ног его не узнаешь его, разве из головы его, разумей, из сердца его. Какую тайну закрывает в себе гадание сие?

Сын, все силы мои напрягу, чтоб развязать тебе узел сей. Ты же внимай крепко. Тетерев видит сеть и в сети еду или снедв. Он видит что? Он видит хвост, ноги и пяту сего дела, головы же и сердца сей твари, будто самой птицы, не видит. Где же сего дела голова? И есть она что то такое? Ловца сердце в теле его, утаенном за кустом. Итак, тете­рев, видя едину пяту в деле сем, но не видя в нем головы его, видя, не видит: зрячий по телу, а слеп по сердцу. Тело телом, а сердце зрится сердцем. Се ведь оная еван­гельская слепота, мать всякой злости! Сим образом все безумные читают книгу мира сего. И не пользуются, но увязают в сети его. Источник рекам и морям есть глава. Бездна же сердечная есть глава и источник всем делам и всему миру. Ибо ничто же есть мир, только связь, или состав дел, или тварей. И ничто есть века сего бог, разве мирское сердце, источник и голова мира. Ты же, сын мой, читая книгу видимого и злого сего мира, возводи сердеч­ное твое око во всяком деле на самую голову дела, на самое сердце его, на самый источник его, тогда, узнав начало и семя его, будешь правый судья всякому делу, видя голову дела и самую исту, истина же избавит тебя от всякой напасти. Ибо, если два рода тварей и дел суть, тогда и два сердца. Если же два сердца, тогда и два духа: благой и злой, истинный и лживый... По сим двум источни­кам суди всякое дело. Если семя и корень благой, тогда и ветви и плоды. Ныне, сын мой, будь судья и суди поступок

137

тетеревов. Если прав осудишь, тогда по сему образу пер­вый судья будешь всему миру. Суди же так.

Напал тетерев на снедь. Видишь ли сие? Как не видеть? Сие и свинья видит. Но сие есть едина только тень, пята и хвост. Тень себя не оправдывает, не осуждает. Она за­висит от своей главы и исты. Воззри на источник ее — на сердце, источившее и родившее ее. От избытка бо сердца, сиречь от бездны его, говорят уста, ходят ноги, смотрят очи, творят руки. Гляди! Если сердце тетерева бдагое, откуда родилось сие его дело, тогда и дело благое и бла­гословенное. Но не видишь ли, что змиина глава есть у сего дела? Сие дело родилось от сердца неблагодарного, своею долею недовольного, алчущего и похищающего чужое...

Сие то есть истинное авраамское богословие — проз­реть во всяком деле гнездящегося духа: благ ли он или зол? Не судить по лицу, как лицемеры. Часто под злобным лицом и под худою маскою божественное сияние и бла­женное таится сердце, в лице же светлом, ангельском — сатана. Сего ради, видя неволю и плен тетерева, жертвую­щего себя в пользу чужую, не ленись работать для собст­венной твоей пользы и промышлять нужное, да будешь сво­боден. Если же не будешь для себя самого рабом, принуж­ден будешь работать для других и, избегая легких трудов, попадешь в тяжкие и умноженные в сто раз.

Видишь ли чью-либо сияющую одежду, или славный чин, или красный дом, но внутри исполненный неусыпаемого червия, вспомни сам себе слова Христовы: «Горе вам, лицемеры! Горе вам, смеющимся ныне», разумей, сна­ружи. Видишь ли нищего, или престарелого, или боль­ного, но божественной надежды полного, воспой себе песенку сию соломоновскую: «Благая ярость паче смеха, ибо в злобном лице ублажается сердце». Видишь ли рас­слабленного параличом? Избегай печального, ревностного и яростного сердца. Убежишь, если не будешь завистлив. Сотрешь главу завистному змию, если будешь за малое благодарен и уповающий на бога живого. Видишь ли не дорогую, не сластную, но здоровую пищу, воспой: «Бла­гая ярость паче смеха». Слышишь совет, словесным медом умащенный, но с утаенным внутри ядом: «Благая ярость паче смеха. Елей грешного да не помажет головы моей». Видишь ли убогий домик, но невинный, и спокойный, и беспечный, воспой: «Благая ярость паче смеха...» Сим

138

образом читай, сын, мирскую книгу и иметь будешь вместе утешение и спасение.

Блажен разумеющий причину всякого дела! Сердце человеческое изменяет лицо его на добро или на зло. О милые мои гости! Наскучил я вам моим многоречием. Простите мне! Се стол уже готов, прошу садиться безразборно. Прошу опять простить мне, что и трапеза моя ни­щая и созвал вас на убогий пир мой в день непраздничный.

Гости все спели притчу оную, что «у друга вода есть слаще вражеского меда».

— Как же в день непраздничный? — сказал Алаудин брат Адонийа .

— Ах, доброму человеку всякий день — праздник, беззаконнику же — не велик день... Если всему миру главою и источником есть сердце, не корень ли и празд­нику? Празднику мать есть не время, но чистое сердце. Оно господин есть и суббота. О чистое сердце, ты воистину не боишься ни молнии, ни грома. Ты есть божие, а бог есть тебе твой. Ты ему, а он тебе есть друг. Оно тебе, боже мой, жертвою, ты же ему. Вы двое есть и есть едино. О сердце чистое! Ты новый век, вечная весна, благовидное небо, обетованная земля, рай умный, веселие, тишина, покой божий, суббота и великий день пасхи. Ты нас посе­тило с высоких обителей светлого востока, выйдя из солнца, как жених из чертога своего. Слава тебе, показав­шему нам свет твой! Сей день господень: возрадуемся и возвеселимся, братия!

— О возлюбленный брат мой! — воскликнул Алауда.— Медом каплют уста твои. Воистину ничто не благо, только сердце чистое, зерно, прорастившее небеса и землю, зер­цало, вмещающее в себе и живопишущее всю тварь веч­ными красками, твердь, утвердившая мудростью своею чудные небеса, рука, содержащая горстию круг земной и прах нашей плоти. Что бо есть дивнее памяти, вечно весь мир образующей, семена всех тварей в недрах своих хра­нящей, вечно зрящей единым оком прошедшие и будущие дела, как настоящие? Скажите мне, гости мои, что есть память? Молчите? Я ж вам скажу. Не я же, но благодать божия во мне. Память есть недремлющее сердечное око, видящее всю тварь, незаходимое солнце, просвещающее Вселенную. О память утренняя, как нетленные крылья!

а Адоный по-эллински значит певца, ода—песня.

139

Тобою сердце взлетает в высоту, в глубину, в широту бес­конечно, быстрее молнии в сто раз. «Возьму крылья мои рано с Давидом...» Что есть память? Есть беззабвение. Забвение эллинами называется лифа, беззабвение же — алифия; алифия же есть истина. Какая истина? Се сия истина господня: «Я путь, истина и жизнь». Христос гос­подь бог наш, ему же слава вовеки, аминь!

Но сем Алауда благодарственною молитвою благосло­вил трапезу, и все воссели. При трапезе не была критика, осуждающая чуждую жизнь и проницающая в тайные закоулки людских беззаконий. Беседа была о дружбе, о чистоте и спокойствии сердечном, об истинном блажен­стве, о твердой надежде, услаждающей все житейские горести. В средине трапезы объяснял Адоний сие слово: «Блаженны нищие духом, ибо тех есть царство небесное».

— Не на лица, — говорил он, поедая со сладостью бобы, — зрит бог. Человек зрит на лица, а бог зрит на сердце... Не тот нищ есть, кто не имеет, но тот, кто по уши в богатстве ходит, но не прилагает к нему сердца, сиречь на оное не надеется; готов всегда, если господу угодно, лишиться с равнодушием. И сие-то значит «нищие духом». Сердце чистое и дух веры есть то же. Какая польза тебе в полных твоих закромах, если душа твоя алчет и жаждет? Наполни бездну; насыти прежде душу твою. Если же она алчет, то ты не блаженный оный евангельский нищий, хотя и богат ты у людей, но не у бога, хотя и нищий ты у людей, но не у бога. Без бога же и нищета и богатство есть окаянное. Нет же бедственнее, как нищета среди богатства, и нет блаженнее, как среди нищеты богатство. Если мир весь приобрел ты и еще алчешь, о, среди богат­ства страждешь нищету в пламени твоих хотений! Если ничего не имеешь в мире сем, кроме самонужных твоих, и благодарен ты господу твоему, уповая на него, не на сок­ровища твои, воспевая с Аввакумом: «Праведник от веры жив будет». О, воистину нищета твоя есть богатейшая царей. Нищета, обретшая нужное, презревшая лишнее, есть истинное богатство и блаженная оная среда, как мост между болотом и болотом, между скудостью и лишностыо.

Что бо есть система мира сего, если не храм божий и дом его? В нем нищета живет и священствует, приносит милость мира, жертву хваления, довольствуется, как дитя, подаваемым себе от отца небесного, завися от промысла его и вселенской экономии. И сие-то значит: «Ибо тех

140

есть царство небесное». Сие есть — они знают — промысл божий, и на оный надеются. Сего ради нищета нарицается убожеством или же, как дитя, живет в доме у бога или того ради, что все свое имеет, не в своих руках, но у бога. Не так нечестивый, не так, но, как прах от вихря, так зависят от самих себя, обожают сокровища свои, уповают на собрания свои, пока постыдятся об идолах своих. Сего ради нарицаются богатые, что сами себе суть лживые боги.

— Возлюбленный друг и брат мой, — сказал тогда Алауда, — вкусно ты вкушал у нас бобы. Но не без вкуса разжевал ты нам и слово Христово. Насыщая тело, еще лучше мы насытили сердце. Если же оно голодное, суетна есть самая сладкая пища. Прошу же еще покушать репы после капусты и после бобов. Увенчает же трапезу нашу ячменная с маслом кутья.

В конце трапезы начал пироначальник пришучивать, а гости смеяться. Адоний, пособляя брату, забавно пове­ствовал, каким образом древле божия дева — истина — первый раз пришла к ним в Украину: так называется страна их. Первыми-де встретили ее близ дома своего ста­рик Маной и жена его Каска6. Маной, узрев, вопросил с суровым лицом:

— Какое имя твое, о жена?

— Имя мое есть Астрая3, — отвечала дева.

— Кто ты, откуда и почто здесь пришла?

— Возненавидев злобу мирскую, пришла к вам вод­вориться, услышав, что в стране вашей царствует благо­честие и дружба.

Дева же была в убогом одеянии, препоясана, волосы в пучке, а в руках жезл.

— А, а! Нет здесь пребывального города, — восклик­нул с гневом старец, — сия страна не прибежище блудно-стям. Вид твой и одеяние обличают в тебе блудницу.

Дева сему смеялась, а старик возгорелся. Увидев же, что Каска вынесла навстречу чистый хлеб на деревянном блюде во знамение странноприимства, совсем взбесился:

— Что ты делаешь, безумная в женах? Не ведая, ка­кого духа есть странница сия, спешишь странноприятство-вать. Воззри на вид и на одеяние ее и проснись!

а Астрая 6 — слово эллинское, значит звездная, сие есть гор­няя, лучезарная.

141

Каска рассмеялась и молчала. Дева же сказала: «Так не похвали человека в красоте его, и не будь тебе мерзок человек видением своим» а. После сих божиих слов ста­рик несколько усомнился. Нечаянно же узрев на главе ее венец лучезарный и божества светом воссиявшие очи, вельми удивился. Паче же ужаснулся тогда, когда дивный дух, превосходящий фпмиамы, крыны6 и розы, вышед­ший из уст девичьих, коснулся обоняния его и усладил несказанно. Тогда Маной отскочил вспять, поклонился до земли и, лежа ниц, сказал: «Госпожа! Если обрел бла­годать пред тобою, не минуй меня, раба твоего...» Старица, оставив лежащего старца, повела деву в горницу, омыла ей по обычаю ноги и маслом голову помазала. Тогда вся горница божественного исполнилась благоухания. Маной, вскочив в горницу, лобызал ей руки. Хотел лобызать и ноги, но дева не допустила. «Единую имею гуску, — за­кричал старик, — и тую для тебя на обед зарежу». Дева, смотря в окно, усмехалась, видя, что старина — господарь и господарка новою формою ловят гуску. Они бегали, шатались, падали и ссорились. Деве смешным показа­лось, что старик преткнулся о старуху и покатился.

— Что ты? Ты выстарел ум что ли?

— А у тебя его и не бывало, — сказал, вставая, старик. Гостья, выскочив из горницы, сказала, что я прочь

иду, если не оставите гуски в покое. На сем договоре во­шли все в горницу. Вместо обещанной гуски в саду, в простой беседке, приняли и чествовали небесную гостью и божественную странницу яичницею и ячменною с маслом кутьею. От того времени, даже доселе, ячменная кутья в нашей стороне есть в обычае.

В сем месте встали из-за стола все гости. Алауда же благодарил бога так: «Очи всех на тебя уповают, и ты даешь им пищу в благое время. Богатая десница твоя в сытость и нас убогих твоих исполняет твоего благоволе­ния, Христос-бог. Будь благословен с отцом твоим и свя­тым духом вовеки!» Гости все восшумели: «Аминь!»

а Сие слово есть сираховское. Оно тот же имеет вкус с Христо­вым оным: «Не на лица глядя, судите». И с оным Самуила-пророка, пришедшего помазать на царство всех братьев своих меньшего Давида: «Человек зрит на лице, а бог зрит на сердце».

б Крын — слово эллинское, по-римски — лилия, крына; крыны сельные, то есть дикие, полевые.

142

Адоний продолжал повесть, что Астрая в стране их жила уединенно, Маноя и Каску паче прочих любила, посещала и шутила, пока переселилась в небесные оби­тели. Алауда пить и петь побуждал. Он наполнил стака-нище крепкого меда. «Да царствует Астрая! Да процветает дружба! Да увядает вражда!» Сие возгласив, испразднил стакан. Прочие последовали. Они пили крепкий мед, хмельное пиво и питие, или сикеруа, называемую в Мало­россии головичник, дети же — воду и квас. Из гостей большая часть была сродна к пению. Адоний разделил певцов на два крыла, или хоры, — на хор вопросный и на хор ответный, придав к обоим по нескольку свирельщиков. Они сперва раздельно, потом пели, хор совокупивши. Песнь была такова:

 

ПЕСНЬ РОЖДЕСТВУ ХРИСТОВУ О НИЩЕТЕ ЕГО 7

Из Соломонова зерна: «Благая ярость паче смеха, ибо в злобе лица ублажится сердце» (Екклезиаст).

Из Христова: «Горе вам, смеющимся ныне», то есть снаружи.

Из Иеремиина: «Втайне восплачется душа ваша».

Вопрос. Пастыри милы,

Где вы днесь были?

Где вы бывали,

Что вы видали?

Ответ. Грядем днесь из Вифлеема,

Из града уничиженна,

Но днесь блаженна.

 Вопрос. Какое же оттуда несете чудо?

И нам прореките

Благовестите.

Ответ. Видели мы вновь рожденно

Дитя свято, блаженно,

Владыку всем нам.

 Вопрос. Какие палаты

Имеет тое,

а Сикера есть слово эллинское, значит всякое питье, опьяняю­щее, пьяное или хмельное, кроме единого гроздного вина, хлебное же (называемое) вино в том же всеродном имени заключается, сего ради пишется: «Вина и сикеры не должны инть».

143

Ах, всеблаженно

Чадо царское?

Ответ. Вертеп выбит под скалою,

И то простою рукою.

Се чертог его!

Вопрос. Мягка постель ли?

В красном ли ложе

Сей почивает

Чудный сын божий?

Ответ. В яслях мать кладет траву,

Ту ж перину и под главу.

Се царская кровать!

 Вопрос. Какие там слуги

Из домочадцев

Имеет то

Милое чадцо?

Ответ. Овцы и мулы с ослами,

Волы и кони с козлами.

---

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 165; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!