Трагедия русской интеллигенции

Разорванность, трагизм мироощущения русского человека пер­вой четверти XX в. были обусловлены трагизмом национальной судьбы России. Мы знаем, что противостояние народа и образо­ванной части общества (интеллигенции) на рубеже XIX и XX вв. достигло опасной остроты. Этот раскол завершился октябрьской революцией и гражданской войной. Россия познала явление, неви­данное ранее и ставшее воистину национальной трагедией: это бы­ла эмиграция более двух миллионов русских людей, не желавших подчиниться большевистской диктатуре. Оказавшись на чужбине, они не только не поддались ассимиляции, не забыли язык и куль­туру, но создали — в изгнании, часто без средств к существованию, в чужой языковой и культурной среде — литературу диаспоры, рус­ского зарубежья.

Размежевание русской интеллигенции после революции шло уже не столько по традиционным партийным колеям, но по более широкому водоразделу: решимость на ту или иную меру революци­онного насилия и социального радикализма. Та часть интеллиген­ции, которая пошла за большевиками, поначалу была готова вос­принимать революционную жестокость, однако скоро разочарова­лась в своем выборе.

Большинство русской интеллигенции не могло отказаться от де­мократических форм разрешения общественных противоречий, при­мириться с реалиями большевистского режима: массовым террором, гражданской войной, «немедленным» социализмом и мировой рево­люцией. Интеллигенция в большинстве своем заняла выжидательную позицию, заявляя о своем «невмешательстве в политику».

Кто был прав в этом историческом споре? У каждой стороны были свои аргументы. Однако достаточно прочитать опубликован­ные письма В.Г. Короленко А.В. Луначарскому, чтобы признать предупреждения замечательного русского писателя провидческими: стихия беззакония и насилия подрывает «самое революцию», не­правые средства грозят деформировать гуманистические цели.

О позиции В.Г. Короленко необходимо сказать подробнее, по­скольку он с редким бесстрашием и мужеством защищал русскую ин­теллигенцию от большевистского террора и насилия, громко говорил вслух, то, что было на уме у всех независимо мыслящих людей.

Вот его автохарактеристика: «Я не принадлежал ни к какой пар­тии. Направление моей многолетней публицистической деятельно­сти было, в общем, народно-социалистическое. Но лично, как писатель, главным образом, я считал свое положение более свобод­ным, без подробно тактических партийных директив».

В.Г. Короленко безоговорочно осудил октябрьскую революцию, назвав ее авантюрой. Он был убежден, что большевистская револю­ция, разрушая стены старого мира, воспроизводит затем в изуродо­ванном, искаженном варианте все его прежние структуры. Творче­ское бесплодие разрушителей — вот урок, который, по мнению Короленко, вынесла Россия из опыта революции.

Вождей октября Короленко называет «авантюристами» прежде всего потому, что они «только ма­тематики социализма, его логики и схематики. «В письме, адресо­ванном «коммунистическому пра­вительству», Короленко писал: «Вы с легким сердцем приступили к сво­ему схематическому эксперименту в надежде, что это будет только сигналом для всемирной максимали­стской революции... Вам приходит­ся довольствоваться легкой побе­дой... над "соглашателями"».

С присущей ему откровенно­стью и бесстрашием Короленко открыто высказывал свои взгляды на политику большевиков. Его вы­сказывания стали известны Лени­ну, который мог уговорить М. Горького уехать из России в Италию под предлогом лечения туберкулеза, но изгнать Короленко за пре­делы своей Полтавы у него не получалось.

Когда в июне 1920 г. А.В. Луначарский был проездом в Полта­ве, Короленко обратился к нему с ходатайством за приговоренных к расстрелу местных «спекулянтов». Из этого ничего не вышло, но у обоих появилось желание вступить в переписку. Короленко после встречи с Луначарским написал ему шесть больших, поразительно мудрых, глубоких писем, оставшихся без ответа. Причин молчания у Луначарского было много, но главная заключалась, очевидно, в том, что отвечать-то было нечего. Это понимал и Короленко: со­общая А.Г. Горнфельду о том, что передал копии писем американскому корреспонденту, он так объяснял свой шаг: «Луначарский говорил, что постарается их напечатать, но со времени их получе­ния молчит. Оно и понятно».

К письмам Короленко проявил большой интерес Ленин. По су­ти, они ему и были адресованы. На вопрос редакции «Правды» (24 сентября 1922 г.) в разделе «Тов. Ленин на отдыхе»: «Чем Вла­димир Ильич интересуется?», — бывший у Ленина в Гор­ках Л.Б. Каменев ответил, — «только что опубликованными пись­мами Короленко к Луначарскому».

Письма Короленко к Луначарскому — это по существу преду­преждение о страшной беде, которая ожидает Россию, если ее ны­нешние руководители не осознают, в какой тупик завел страну и народ их схематический коммунистический максимализм.

В своих письмах Короленко говорил о том, что свобода мысли, собраний, слова и печати — не простые «буржуазные предрассудки». «Не создав почти ничего, — обращался Короленко к большевист­ским комиссарам, — вы разрушили очень многое, иначе сказать, вводя немедленный коммунизм, вы надолго отбили охоту даже от простого социализма, введение которого составляет насущнейшую задачу современности». Короленко обвинял Ленина и его окруже­ние в том, что они «силой навязывали новые формы жизни». «За это посягательство на свободу, — предупреждал он, — вас ждет расплата». При этом писатель пытался подсказывать большевикам («вожакам скороспелого коммунизма»), что делать дальше. Он ре­комендовал отказаться от насильственного социального экспери­мента, «признать свою огромную ошибку, подавить свое самолюбие и свернуть на иную дорогу — на дорогу, которую вы называете со­глашательством с буржуазной цивилизацией».

Однако политика партии большевиков и советского государства по отношению к старой русской интеллигенции с самого начала революции была подчинена прежде всего решению идеологических задач и исходила из классовых принципов. «Капитализм, — говорил Ленин, — оставил нам громадное наследство, оставил нам своих крупнейших специалистов, которыми мы должны непременно "воспользоваться", но для этого необходимо их "перевоспитать" в духе "марксистского миросозерцания"».

«Буржуазные специалисты», по определению Ленина, должны идти в шеренге с рабоче-крестьянской властью», деятельность их необходимо контролировать, «решительно пресекая попытки ис­пользования своих знаний во вред советскому государству.

Художник Ю. Анненков, рисовавший в 1921 г. с натуры портрет В.И. Ленина, в эмиграции вспоминал, как вождь большевиков в порыве откровенности рассказал, каким видится ему место интеллигенции в предстоящей культурной революции: «Вообще к интел­лигенции, как вы, наверное, знаете, я большой симпатии не питаю, и наш лозунг "ликвидировать безграмотность" отнюдь не следует толковать как стремление к нарождению новой интеллигенции. "Ликвидировать безграмотность" следует лишь для того, чтобы каж­дый крестьянин, каждый рабочий мог самостоятельно, без чужой помощи, читать наши декреты, приказы, воззвания. Цель — вполне практическая. Только и всего». Ленину хотелось, в конечном счете, обойтись и без интеллигенции, этих «буржуазных спецов» от куль­туры, и «вырезать» их из общественной жизни. Это представлялось ему вполне возможным и желательным для социализма.

Официальное отношение партии большевиков к старой русской интеллигенции сформулировано в программе РКП(б), принятой в марте 1919 г. на VIII съезде партии. Программа требовала не давать «буржуазным специалистам ни малейшей политической уступки» и беспощадно подавлять «всякое контрреволюционное поползнове­ние» с их стороны». Так что насилие по отношению к старой ин­теллигенции, в первую очередь к той ее части, которая осмелива­лась открыто высказывать свои взгляды, полностью соответствовало партийным установкам. Начались аресты интеллигентов только за принадлежность в прошлом к «буржуазным» партиям, которые приобрели такой широкий характер, что политбюро ЦК РКП(б) вынуждено было вмешаться. 11 сентября 1919 г. на его заседании в присутствии Ленина рассматривался вопрос «О массовых арестах профессоров и ученых». С протестами против этого выступили Л.Б. Ка­менев, А.В. Луначарский и М. Горький. Политбюро предложило Ф.Э. Дзержинскому, Н.И. Бухарину и Л.Б. Каменеву пересмотреть совместно списки и дела ученых, арестованных за их былую при­надлежность к партии кадетов.

Несколько дней спустя после этого заседания были освобожде­ны из-под стражи профессор С.И. Сазонов, арестованный по обви­нению в принадлежности к партии кадетов, а также другие предста­вители интеллигенции, принадлежавшие к этой партии. Некоторые из них вскорости эмигрировали.

Однако репрессии против интеллигенции продолжались. М. Горь­кий вынужден был в октябре 1919 г. вновь обратиться к председате­лю ВЧК Ф.Э. Дзержинскому. «Аресты ученых, — считал он, — не могут быть оправданы никакими соображениями политики, если не подразумевать под ними безумный и животный страх за целость шкуры тех людей, которые производят аресты». В своем письме Горький в очередной раз подчеркивал, что смотрит на аресты пред­ставителей науки «как на варварство, как на истребление лучшего мозга страны». Идейные позиции великого пролетарского писате­ля и руководства РКП(б) расходились все дальше: В.И. Ленин как раз в середине сентября в письме Горькому характеризовал интел­лигенцию как пособников буржуазии, «лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно».

Нигилистически относились к старой интеллигенции Л. Троцкий и его сторонники, считавшие, что невозможно «переделать ее по социалистическому образцу» и отстаивавшие тезис «завинчива­ния гаек»; возражавший Троцкому А.В. Луначарский допускал воз­можность «идейной перестройки» старой интеллигенции.

Уже после окончания Гражданской войны, в августе 1921 г., по так называемому «Таганцевскому делу» было расстреляно 62 человека (среди них — поэт Н.С. Гумилев). В числе расстрелянных было не­мало представителей старой интеллигенции, т.е. не сочувствовав­ших советской власти, хотя и не принимавших участия в борьбе с ней (дело было сфабриковано Петроградской ЧК).

Уже в феврале 1922 г. по указанию Ленина началась подготовка операции по высылке большой группы интеллигентов за границу. С участием ВЧК проверялись на «контрреволюционность» изда­тельства, периодические издания, их авторы и сотрудники. К этой ра­боте Ленин рекомендовал подключить членов политбюро ЦК РКП(б), им в обязанность вменялся просмотр печатных изданий «2-3 часа в неделю».

В марте 1922 г. в статье «О значении воинствующего материа­лизма» Ленин указывал на «целесообразность» высылки за границу некоторых «буржуазных теоретиков», «преподавателей и членов ученых обществ». В частности, как «проводника грубейших и гнуснейших реакционных взглядов» Ленин обличал набиравшего популярность философа и социолога Питирима Сорокина. Возмущение вождя большевиков вызвала его статья «О влиянии войны», опубликованная в журнале «Экономист» в начале 1922 г. В этой статье шла речь о статистике разводов в стране после войны. За это «контрреволюционное» исследование его автора следовало выслать за границу. Как известно, П. Сорокин, поселившийся в США, стал всемирно известным ученым, но об этом Ленину не суждено было узнать.

Вопрос о необходимости применения высылки на практике был поставлен Лениным в мае 1922 г. при разработке Уголовного кодекса РСФСР. «По-моему, — писал он наркому юстиции Д.И. Курскому, — надо расширить применение расстрела (с заменой высылкой за границу)». А в письме Дзержинскому от 19 мая 1922 г. Ленин пи­сал: «К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции. Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим. Прошу обсудить такие меры подго­товки... Собрать систематические сведения о политическом стаже, работе и литературной деятельности профессоров и писателей. По­ручить все это толковому, образованному и аккуратному человеку в ГПУ».

Высылка из России в конце августа 1922 г. более 160 крупней­ших русских философов, литераторов, ученых стала одной из самых подлых и позорных карательных акций большевистской диктатуры. Среди высланных были Н. Бердяев, С. Булгаков, С. Франк, Н. Лосский, Л. Карсавин, П. Сорокин и др. В приговоре, принятом без судебного разбирательства, говорилось: «По постановлению Госу­дарственного Политического Управления наиболее активные контрреволюционные элементы из среды профессоров, врачей, аг­рономов, литераторов высланы в северные губернии, за границу. Высылка активных контрреволюционных элементов из буржуазной интеллигенции является первым предупреждением Советской вла­сти к этим слоям».

М. Горький, еще в 1917 г. резко выступавший в печати против закрытия «буржуазных» газет, разгрома издательств, библиотек, на­родных домов, справедливо обвинявший большевиков в подавлении любого инакомыслия, снова решительно выступил против админист­ративного произвола в отношении интеллигенции. В письме к А. Рыкову он с болью писал: «За время революции я тысячекратно указывал Советской власти на бессмыслие и преступность истребле­ния интеллигенции в нашей безграмотной и некультурной стране».

Уже в то время для морального оправдания административного произвола советская власть использовала демагогический прием — ссылку на «одобрение трудящимися» карательной политики боль­шевиков, утверждения, что «народ требует, народ просит» карать «врагов народа». Газета «Правда» 31 августа 1922 г. писала, в част­ности, что «принятые советской властью меры предосторожности будут, несомненно, с горячим сочувствием встречены со стороны русских рабочих и крестьян, которые с нетерпением ждут, когда наконец эти идеологические врангелевцы и колчаковцы будут вы­брошены с территории РСФСР».

В истории послереволюционной России эта административная высылка большой группы ученых, писателей и деятелей искусства была первым случаем, когда людей «выдворяли» из собственного отечества, не спросив у них согласия, причем только потому, что они не хотели менять своих убеждений. Высылаемую интеллиген­цию объединяла именно независимость образа мыслей.

За границу были высланы ученые и литераторы не только из Москвы и Петрограда, но и из Казани, Нижнего Новгорода, Мин­ска, Клева, Харькова, Екатеринослава и др. Арестованных допра­шивали, предъявляли стандартное обвинение «в контрреволюционной деятельности», которой они, естественно, не занимались, и отбирали подписку в том, что они подлежат расстрелу в случае воз­вращения в советскую Россию. И все это без суда, в административ­ном порядке, волевым решением ГПУ. В декрете об административ­ной высылке ее сроки ограничивались трехлетними рамками, но устно все предупреждались, что изгоняются пожизненно.

Унизительными были материальные условия высылки: каждому высылаемому разрешалось взять с собой одно летнее и одно зимнее пальто, один костюм, две рубашки, две пары кальсон, две пары чу­лок. Запрещалось брать с собой даже нательный крестик. По свиде­тельству Михаила Осоргина, «не было разрешено вывезти ни одной писаной бумажки и ни одной книги».

 

---

Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 1044; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!