Социальный смысл революционного праздника
Для массового участника политического действия революционный праздник был способом выхода за пределы своего частного, индивидуального опыта, средством приобщения к «социальному космосу» иного объема и иного содержания, нежели то, что доступно было ему эмпирически. Революционный праздник раскрепощал способ-кость масс к социологическому воображению и тем самым открывал для них возможность исторического творчества, которое в противном случае могло бы и не состояться, ибо революция для массового участника — почти всегда действие, окрашенное страстью, и редко — предмет аналитической работы ума.
Революционный праздник был ориентирован не только на массы, но и на тот тип личности, который был вызван к жизни и сформирован революционной действительностью. Он гораздо более соответствовал «человеческой природе» и «человеческому назначению», чем те {129} типы личностей, которые предшествовали революции, или те, которые в дальнейшем наследовали ее.
Для этого типа личности, выступавшей в роли идеолога революции, а равно и организатора революционного праздника, не характерны были ни раздвоение индивидуального и коллективного, ни разрыв слова и дела, ни расщепление долга и чувства. Собственно говоря, это был идеал «неотчужденного» человека для данного общественного организма, или, иначе, для данной исторической фазы общественного развития, открываемой буржуазной революцией во Франции.
|
|
|
К такому идеалу личности, к якобинцу, олицетворявшему ценности коллектива и отождествлявшего себя с ним, и апеллировал революционный праздник. Эта личность также нуждалась в празднике; для нее праздники праздничность выступали как бы постоянным внутренним измерением существования в ситуации революционной борьбы.
Ниспровержение старого общественного строя требует от участников революционной битвы величайших усилий, самопожертвования и беззаветного героизма. Революционный пафос социального движения основывался главным образом на идеальном предвосхищении будущего строя. И массам, и отдельному, сознающему свою задачу революционеру будущее представлялось великим царством свободы, равенства и братства, «землей обетованной», в которой осуществятся полностью все самые сокровенные человеческие чаяния и надежды. Подобные «антиципации» оказались, как свидетельствует история, в значительной степени иллюзорными. И об этом со всей определенностью говорил Маркс в «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта». Но в конкретно-историческом смысле идеализация содержания проводимой пионерами буржуазного общества борьбы, или, иначе, отождествление своей революции с праздником, сыграло колоссальную роль. Это, говоря словами Маркса, помогло им «удержать свое воодушевление на высоте великой исторической трагедии»[134].
|
|
|
Идеальное предвосхищение и переживание будущего общества как общества всеобщего равенства, справедливости и счастья переводило назревшую историческую {130} необходимость утверждения нового, более прогрессивного строя в личную, внутреннюю потребность каждого отдельного участника революции.
Если учесть, что основной сферой, где и посредством чего совершалось подобное предвосхищение, выступал революционный праздник, то нам будет понятно все то огромное значение, которое имел этот тип праздника в истории. Как сфера действия и переживания ситуации, приближающейся к идеалу подлинно свободной жизни, революционный праздник служит для возвеличения революционной борьбы. Он имеет дело не с призраком, а с подлинным духом революции, поддерживает священный огонь на ее алтаре до тех пор, пока сама революция не исчерпает все свои возможности. Что же касается поколения участников революции, то революционный праздник способствует развитию в них «сущностных сил» — духовных, нравственных и физических способностей, без которых революция не в состоянии разрешить ни одной своей задачи.
|
|
|
Место революционного праздника в системе праздничной культуры
Такова сущность революционного праздника в ее всеобщем, простейшем виде. Данная характеристика, естественно, нуждается в конкретизации, и мы ее дадим во второй части книги, обратившись к анализу как французских, так главным образом и советских революционных празднеств 20‑х годов. Здесь же ограничимся формулированием некоторых выводов, которые вытекают из предыдущих рассуждений по поводу отношения между праздником и социально-политическим идеалом и касаются места революционного праздника в праздничной культуре.
История свидетельствует, что праздник как переживание свободы, как освобождение, будучи неистребимой категорией культуры и общественного сознания, следовательно сопутствуя человечеству всегда, тем не менее открыто и с наибольшей полнотой заявляет о себе лишь в обстановке массовых социальных движений, направленных против освящаемого официальным обычаем и законом порядка. В этом смысле ситуация революции оказывается особенно благоприятной для праздника, ибо {131} здесь совершается встреча праздника с действительной свободой, которая обусловлена, с одной стороны, самой высокой человеческой целью — обновлением мира социальных отношений в направлении равенства, братства и счастья всех людей, а с другой — теми колоссальными трудностями, которые приходится преодолевать для достижения этой цели. В контакте с такой свободой праздник только и может стать самим собой и обрести свое подлинное содержание и свой подлинный смысл как формы функционирования идеала. Им является тип революционного праздника — олицетворение порыва к свободе, к обновлению мира и себя в этом мире.
|
|
|
Массовый революционный праздник, впервые заявивший о себе в эпоху ранних буржуазных революций, свидетельствует и о другом. Он является выражением того, что праздничная культура в своем историческом развитии не только многое теряет, но и многое приобретает, причем такого, что не было свойственно ей в прошлом. Отметим здесь одно из таких приобретений, ставших возможным в новое время благодаря революционному типу праздника.
Отношение к времени, к становлению является, как уже неоднократно отмечалось, определяющим или конститутивным моментом праздника вообще. Праздник возникает как оформление кризисных, переломных этапов в движении жизни человека и общества, в эволюции всей природы. В течение многих столетий складывались народные праздники, отмечавшие смену времен года, начало и окончание сельскохозяйственных работ, оформлялись обрядово-праздничные традиции в связи с важными моментами интимно-бытовой жизни людей. Но лежавшее в основе обрядово-зрелищных форм отношение к времени, ощущение и осознание фактора времени с помощью праздника на протяжении длительнейшего исторического процесса существенно не менялись. В праздничной культуре прошлого, в том числе и в средневековом карнавале Европы, время присутствовало как простое совмещение двух фаз развития — начальной и конечной: зимы — весны, лета — осени, рождения — смерти и т. п. Время двигалось в биокосмическом кругу, и единственным его измерением выступал цикл, однотипное повторение фаз природной и человеческой жизни. И если праздничная культура в ее массовом и универсальном значении не {132} остановилась на этой примитивной — с точки зрения отношения к времени — ступени развития, то лишь благодаря революционному типу праздника. Революционный праздник впервые выступает как оформление перелома, разделяющего две исторические эпохи — эру феодализма и эру буржуазного общества. С его помощью присущее праздничной культуре чувство времени и временной смены предельно расширяется и углубляется, вовлекает в свой круг социально-исторические и политические явления. Культура праздника оказывается в состоянии преодолеть присущую ей биокосмическую цикличность и подняться до ощущения исторического понятия времени. Праздничная культура в лице революционного типа праздника становится начиная с эпохи ранних буржуазных революций одним из активных средств эстетико-идеологического выражения могучего чувства историзма.
Связь с социально-политической историей, чувство историзма, сформировавшееся в результате этого, — вот, следовательно, то приобретение, которое было добыто праздничной культурой с помощью революционного праздника. Данное приобретение, если его оценивать с социологической точки зрения, означало для праздничной культуры качественную метаморфозу. Оно расширило представление о смысле праздника как условии свободного существования человека. Из вместилища народных чаяний лучшей, более справедливой жизни, новой правды, тех ожиданий, которые хотя и были подкреплены значительным протестом, тем не менее отличались пассивностью и созерцательностью, были лишены исторической перспективы и по этой причине оказывались, как правило, ориентированными на прошлое («золотой век»), праздничная культура благодаря революционному типу праздника превращалась в орудие классовой борьбы. Она оказывалась способной создавать уже не мнимые, а подлинные общности людей, то «мы», которое характеризуется единством классовых целей и интересов, вносить в это «мы» с помощью революционного праздничного настроения дух единства и сплоченности. Тем самым праздничная культура обретала еще один смысл как форма революционного действия. Этого смысла праздничная культура в своем прошлом, в частности в средневековом карнавале, была лишена.
{133} V. Праздник и искусство. К вопросу о специфике праздничного выразительно-игрового поведения
Рассмотрим теперь праздник с точки зрения того особого выразительно-игрового поведения или художественной культуры поведения, которую предполагает он в наше время. Вопрос этот отчасти совпадает с проблемой соотношения между праздником и искусством, в частности театром, что дает нам основание совместить рассмотрение этих вопросов в одном месте.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 378; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!