Региональный центр умерщвления
Холокост изменял облик Освенцима. Разрастался сам лагерный комплекс, пропорционально увеличивалась и численность его узников, подскочив примерно с 12 тысяч в начале января 1942 года примерно до 21 400 в начале мая, включая и несколько тысяч женщин[1707]. Но Освенцим изменился не в одночасье; в конце концов, и массовая смертность, и массовое умерщвление были частью лагерной повседневности, в особенности с осени 1941 года, когда стали прибывать советские военнопленные и когда стали планировать расширение лагеря в Бжезинке. Даже весной 1942 года Освенцим все еще пребывал на периферии холокоста. Путь к массовому геноциду проскочили за несколько месяцев, и он состоял из трех ключевых этапов. Первым, как мы только что убедились, стали развернувшиеся с конца марта 1942 года массовые депортации РСХА. А всего несколько недель спустя начался и второй.
С мая 1942 года Освенцим становится региональным лагерем смерти для систематического уничтожения евреев Силезии[1708]. Как «нетрудоспособных» евреев Вартегау убивали в Хелмно, так и признанных непригодными для работы евреев из Силезии уничтожали в Освенциме[1709]. В Освенциме стали практиковать оба элемента нацистского окончательного решения – и немедленное уничтожение, и приводящий к гибели принудительный труд – в зависимости от того, откуда прибывали транспорты: «нетрудоспособных» евреев из Силезии убивали сразу же по прибытии, а евреев из других мест регистрировали как обычных заключенных и уничтожали трудом. Подобное уже имело место в Освенциме осенью 1941 года в отношении советских военнопленных[1710].
|
|
|
Подробности превращения Освенцима в региональный центр умерщвления холокоста неизвестны. Подлинных документов не сохранилось, а послевоенные свидетельства таких ключевых фигур, как Рудольф Хёсс и Адольф Эйхман, противоречивы и неточны[1711]. Известно лишь, что Эйхман неоднократно приезжал в Освенцим для координации так называемого окончательного решения еврейского вопроса. У него установились приятельские отношения с «дорогим товарищем и другом» Хёссом, в котором ему импонировала «пунктуальность», «скромность» и то, что он «примерный семьянин». Молчаливый Хёсс также увидел в Эйхмане родственную душу, и они перешли на «ты». Иногда после долгого рабочего дня, осмотра лагеря или поездки к одному из новых зданий два рьяных организатора массовых убийств вместе отдыхали, курили и выпивали, а на следующее утро выходили к совместному завтраку[1712]. В первый раз Эйхман приехал в Освенцим, вероятнее всего, весной 1942 года, в марте или апреле. Подготовка к депортациям РСХА из Франции и Словакии – которыми он руководил – шла полным ходом, и он, по-видимому, ездил в лагерь держать совет с комендантом Хёссом об этих и следующих транспортах. Эйхман, судя по всему, предупредил его, что в ближайшее время из Верхней Силезии прибудет транспорт евреев, отобранных для немедленного уничтожения[1713]. Безусловно, эта встреча была лишь одной из многих. В ближайшие месяцы Эйхман часто совещался с Хёссом и старшими офицерами лагеря, чтобы в преддверии массовых депортаций определить «потенциал» Освенцима; «в конце концов», как пояснял Эйхман много лет спустя, эсэсовцы Освенцима должны были знать, «сколько человеческого материала я планировал им направить»[1714].
|
|
|
Не мог обойти вниманием растущую роль Освенцима в нацистском «окончательном решении» и шеф ВФХА Освальд Поль, где-то в начале апреля 1942 года прибывший в лагерь с первым в ранге вновь назначенного руководителя системы концлагерей официальным визитом[1715]. В тот период Поль тесно взаимодействовал с Гиммлером – в середине апреля встречался с ним множество раз – и, несомненно, был в курсе главных замыслов нацистских руководителей, дорисовывавших контуры политики панъевропейского уничтожения евреев[1716].
Вскоре после визита Поля в Освенцим стали прибывать транспорты с обреченными на смерть силезскими евреями. В мае 1942 года около 6500 «нетрудоспособных» евреев депортировали из нескольких городов Верхней Силезии. Многие из них прибыли из Бендзина, находящегося всего в 40 километрах, где первые жертвы попали в крупную облаву, устроенную 12 мая немецкой полицией и еврейской милицией в гетто, в убогом и скученном еврейском секторе городка, некогда важного регионального центра культурной и хозяйственной жизни еврейства. На протяжении следующего месяца из Силезии в Освенцим депортировали еще около 16 тысяч евреев, что позволило нацистским властителям нескольких населенных пунктов с гордостью объявить их «очищенными от евреев»[1717].
|
|
|
Небольшое красное здание
Свидетелем массового убийства силезских евреев был Филип Мюллер, 20-летний словацкий еврей, депортированный в Освенцим 13 апреля 1942 года и вскоре включенный в зондеркоманду узников, охранявших крематорий главного лагеря, который с осени 1941 года служил и газовой камерой. После войны Мюллер дал свидетельские показания о прибытии в мае и июне 1942 года нескольких транспортов с польскими евреями, среди которых было много пожилых мужчин и женщин, а также матерей с детьми и грудными младенцами. Эсэсовцы, загнав заключенных во двор перед крематорием, приказали им раздеться для помывки. Затем жертв заперли в тускло освещенной, лишенной окон газовой камере внутри крематория. Угодившие в ловушку узники запаниковали. Эсэсовцы кричали: «Не обожгитесь в бане». Несмотря на заглушавший крики шум двигателей, те, кто, как и Филип Мюллер, стояли рядом с крематорием, всё слышали: «Внезапно до нас донеслось хрипение. Потом крики. Было слышно, как вопят дети». Некоторое время спустя крики начали стихать, а затем смолкли совсем»[1718].
|
|
|
Массовые убийства, начавшиеся в газовой камере крематория главного лагеря (позже названного крематорий I), вскоре продолжились в новых камерах смерти в Бжезинке[1719]. В уединенном месте близ березового леса эсэсовцы переоборудовали в газовую камеру пустующий дом. Небольшое здание, известное как бункер 1 или «маленькое красное здание», переоборудовали без особого труда – окна заложили кирпичом, загерметизировали и усилили двери, а также пробили в стенах небольшие отверстия (закрываемые заслонками) для вброса гранул «Циклона Б». Сотни заключенных загоняли в две комнаты с усыпанным опилками – для впитывания крови и испражнений – полом[1720]. Бункер 1 ввели в эксплуатацию, скорее всего, в середине или конце мая 1942 года, а спустя несколько месяцев прекратились убийства газом в крематории главного лагеря[1721]. В перемещении массовых убийств газом в Бжезинку эсэсовские палачи видели решение практических проблем геноцида. Осуществлять в видавшем виды, уже давно эксплуатируемом старом крематории массовые убийства и вывозить оттуда трупы на ликвидацию становилось все труднее, кроме того, это привлекало внимание заключенных главного лагеря; перемещение убийств газом в стоящее на отшибе здание в Бжезинке обеспечивал большую эффективность и скрытность[1722]. Кроме того, когда Бжезинка превратилась в крупный лагерь для обреченных узников – которых ожидалось еще больше, – стали масштабнее массовые селекции ее зарегистрированных заключенных. С точки зрения эсэсовцев, было куда легче убить отобранных ими заключенных в самой Бжезинке, вместо того чтобы везти их в газовую камеру в главный лагерь. Так Бжезинка стала новым центром массового уничтожения в лагерном комплексе Освенцим.
«Фабрики смерти»
11 июня 1942 года лидеры эсэсовского геноцида во главе с Адольфом Эйхманом встретились в кабинете отдела решения еврейского вопроса РСХА в Берлине для обсуждения деталей общеевропейской программы депортаций. Настроены все были довольно мрачно. Всего за два дня до этого состоялись помпезные государственные похороны ближайшего приспешника Гиммлера Рейнхарда Гейдриха, убитого двумя чехословацкими агентами (чехом и словаком), подготовленными британскими спецслужбами. Нацистские главари уже развязали кампанию жесточайшей мести чешскому народу, а заодно решили покарать и евреев. В панегирике Гейдриху, произнесенном 9 июня, Гиммлер заявил генералам СС, что пришло время «полностью избавиться» от евреев: «В течение года мы, безусловно, завершим массовое переселение евреев; потом уже переселять будет некого». Освенциму в плане Гиммлера отводилась важная роль. Как два дня спустя пояснил Эйхман, на совещании в РСХА Гиммлер приказал депортировать множество еврейских мужчин и женщин для принудительного труда в Освенцим. Затем управленцам СС сообщили детали: начиная с середины июля 1942 года в лагерь составами из Франции, Бельгии, Нидерландов доставят около 125 тысяч евреев – как мужчин, так и женщин. Но Гиммлер отводил большинству из этих заключенных роль рабов; основная масса депортированных в Освенцим евреев, распорядился он, должна быть от 16 до 40 лет и трудоспособна. Но сделал важную оговорку: транспорты также могут включать меньшую – около 10 % – долю нетрудоспособных евреев. Их судьба Эйхману и другими руководителям СС была ясна. Они будут убиты по прибытии[1723].
Подготовка к геноциду
В глазах Гиммлера Освенцим был готов сыграть важную роль в холокосте. В начале 1942 года он превратился в крупный трудовой лагерь для евреев, а теперь решением рейхсфюрера мог превратиться в не менее значимый лагерь смерти. Достаточно изолированный для сокрытия массовых убийств, он благодаря хорошо отлаженным железнодорожным коммуникациям, отличной инфраструктуре и удобному местоположению прекрасно подходил для приема транспортов из стран Западной и Центральной Европы[1724]. Более того, после массовых убийств предполагаемых советских комиссаров и силезских евреев основная инфраструктура геноцида в лагере уже была испытана. Когда Освенцим положительно зарекомендовал себя в качестве регионального лагеря смерти, его повысили до лагеря смерти первого разряда. Как с гордостью заявил комендант Хёсс год спустя, Освенциму поручили новую важную задачу: «решение еврейского вопроса»[1725].
Новые планы в отношении Освенцима вызвали в июне 1942 года взрыв лихорадочной активности руководства концлагерей. И бесспорно, далеко не случаен тот факт, что именно в это время главу компании, распределявшей «Циклон Б», вызвали в Берлин; вскоре заказы на поставки газа для Освенцима резко увеличились[1726]. Внутри ВФХА в принципиальные дискуссии оказался вовлечен Освальд Поль, 18 и 20 июня 1942 года вставший на сторону Гиммлера[1727]. Всего за несколько дней до этого его шеф, руководитель системы концлагерей Рихард Глюкс (в тот момент начальник отдела D ВФХА) посетил Освенцим для личной встречи и переговоров с местными палачами. После войны Рудольф Хёсс сетовал, что Глюкс, мол, и слышать не хотел о так называемом окончательном решении еврейского вопроса[1728]. Возможно, это и соответствовало действительности в тот период, когда Глюкс постепенно отходил на задний план, но на первых порах он действовал активно, работая в тесном контакте с Адольфом Эйхманом и ведя регулярные переговоры с коллегами в РСХА, главой гестапо Генрихом Мюллером[1729]. Более того, он стремился произвести впечатление на своего нового босса Поля, с которым регулярно встречался, обсуждая холокост[1730].
Глюкс прибыл в Освенцим под вечер 16 июня 1942 года и, по-видимому, до утра не остался. Вероятнее всего, он докладывал о нацистской политике уничтожения, так как сразу же после этого визита смертность среди зарегистрированных заключенных-евреев резко подскочила[1731]. Глюкс осмотрел лагерь. В программу его визита, судя по всему, входило и посещение старого крематория в главном лагере (в тот момент закрытого на ремонт), а также склада одежды убитых заключенных[1732]. По-видимому, Глюксу не терпелось взглянуть на новые объекты истребления в Бжезинке. Бункер 1 уже действовал. А в нескольких сотнях метров от него эсэсовцы занимались переоборудованием второй, несколько большей крестьянской усадьбы – «маленького белого здания» – в еще одну газовую камеру, что почти наверняка являлось прямым следствием недавнего решения о превращении Освенцима в лагерь смерти общеевропейского масштаба. Бункер 2 ввели в эксплуатацию, видимо, в конце июня или в начале июля 1942 года[1733]. Ровно неделю спустя после поездки Глюкса в Освенцим Рудольф Хёсс отправился в берлинский Лихтерфельде в штаб-квартиру ВФХА, где Поль созвал на вечер четверга 25 июня 1942 года совещание всех комендантов лагерей. Уезжая в столицу Третьего рейха, Хёсс, несомненно, задумывался о предстоящих массовых депортациях в Освенцим. Выехал он из лагеря 24 июня, чтобы успеть на ночной поезд в Берлин, а незадолго до отъезда его сотрудники направили секретный телекс Глюксу с просьбой о частной встрече на следующие утро или день с тем, чтобы Хёсс успел «обсудить с Вами, бригадефюрер, актуальные важные вопросы». Сотрудники Глюкса спешно запланировали встречу в кабинете эсэсовского инженера Ганса Каммлера, активно участвовавшего в реализации всех крупных строительных проектов в Освенциме[1734]. Мы не знаем, о чем говорили три руководителя эсэсовской лагерной системы в ходе этой встречи. Но они не могли не затронуть вопрос о подготовке Освенцима к депортации огромного количества евреев для умерщвления в лагере.
Массовые депортации
Поезда с депортированными со всей Европы начали прибывать в Освенцим, как и планировалось, с июля 1942 года. В предыдущие месяцы массовые транспорты евреев носили скорее спорадический характер. Теперь, особенно с середины июля 1942 года, они стали рутинными. Транспорты, обычно доставлявшие около тысячи человек, прибывали ежедневно, иногда в один день по два состава. В общей сложности в течение июля и августа 1942 года в Освенцим доставили свыше 60 тысяч евреев из Франции, Польши, Нидерландов, Бельгии, Словакии и Хорватии[1735]. Преисполненные решимости в кратчайшие сроки ликвидировать как можно больше евреев, в РСХА настаивали на еще более масштабных депортациях. В ходе совещания в Берлине 28 августа 1942 года Адольф Эйхман приказал своим людям в ближайшие месяцы форсировать оправку транспортов из Европы. Это стало новостью для коменданта Рудольфа Хёсса, вызванного из Освенцима для участия в заседании (на следующий день Хёсс рассказал об этом Глюксу). С осени 1942 года регулярные транспорты пошли из Великогерманского рейха, первоначально из Терезиенштадта (Терезин) и Берлина. Весной 1943 года прибыли поезда из Салоник – в марте первые четыре транспорта доставили в лагерь 10 тысяч евреев из Греции. А в октябре 1943 года, после оккупации немецкими войсками капитулировавшей перед союзниками Италии, первый состав РСХА с 1031 евреем-заключенным отошел из Рима в Освенцим. Однако, несмотря на расширение географии депортаций до всей Европы, польские евреи по-прежнему оставались самой многочисленной группой среди 468 тысяч евреев, депортированных в Освенцим в 1942–1943 годах[1736].
В то время как РСХА неуклонно расширяло пространственный охват депортаций, число поездов смерти существенно разнилось, увеличиваясь и уменьшаясь сообразно с общим темпом холокоста. Например, в июле 1943 года РСХА депортировало в Освенцим менее 7200 евреев. Через месяц, по завершении новой кампании по ликвидации гетто на востоке Верхней Силезии, в лагерь доставили более 50 тысяч[1737]. Большинство составов прибывало из гетто, транзитных лагерей и лагерей интернированных. Как и Станислава Янковского, заключенных нередко перебрасывали из одного лагеря в другой, а последним звеном в длинной цепи являлся лагерь смерти. В Европе было много лагерей для евреев, о некоторых, таких, например, как Вестерборк (Нидерланды), до сих пор хорошо помнят, другие, наподобие в городе Жилина (Словакия), давно забыты[1738]. Далеко не везде охранниками были немцы. В Дранси, например, до лета 1943 года, когда охрана перешла к СС, служили французские полицейские[1739]. Условия содержания в лагерях отличались; хотя они почти всегда были тяжелыми, но, как правило, не гибельными. Важно отметить, что ни один из этих транзитных лагерей, за исключением Герцогенбуша (Вюгта)[1740] в Нидерландах, не находился в ведении отдела концентрационных лагерей ВФХА.
Герцогенбуш (Хертогенбос), в провинции Северный Брабант, первоначально не задумывался как концлагерь. Летом 1942 года высший руководитель СС и полиции в Нидерландах Ганс Альбин Раутер решил создать большой дополнительный лагерь для евреев: в период «полной зачистки в Нидерландах» их предполагалось там содержать до «отправки на Восток». Но в декабре 1942 года лагерь передали под начало ВФХА в качестве официального концлагеря (некоторое время Раутер продолжал сохранять в нем свое влияние, хотя и ценой многочисленных конфликтов с ВФХА). Так называемый еврейский транзитный лагерь открыли 16 января 1943 года, причем, по воспоминаниям адвоката Артура Леманна, немецкого еврея чуть за пятьдесят, «большинство его зданий были готовы лишь наполовину». Новый лагерь быстро заполнили, и в начале мая 1943 года в нем содержалось свыше 8600 евреев – мужчин, женщин и детей. Многие из них официально освобождались от немедленной депортации, что давало им ложную надежду на то, что лагерь Герцогенбуш, не считая названия «лагерь», будет обычным гетто[1741].
В то время Герцогенбуш (Вюгт) с концлагерями вроде Освенцима роднило лишь внешнее сходство. Правда, были специально возведенные бараки, переклички, эсэсовцы, а также каторжный труд. Но на этом сходство заканчивалось. Вводя заключенных-евреев в заблуждение относительно их участи, эсэсовцы Герцогенбуша вели себя куда сдержаннее. В первую очередь заключенным позволили оставить свою одежду и имущество; Артур Леманн с его очками и пышной шевелюрой больше походил на профессора, чем на арестанта. Условия труда – работа на компанию «Филипс» – были в основном терпимыми. И хотя заключенных разделили по признаку пола, у матерей не отняли детей, а мужчинам и женщинам разрешались регулярные свидания. Однако самым главным было то, что внутренний распорядок, как и в нацистских гетто, в основном был в руках самих заключенных-евреев. Главы еврейской общины, вроде Леманна, ставшего начальником внутренней лагерной администрации, контролировали средства, выделяемые на столовую, организовывали распределение продовольствия и поддерживали связи с адвокатами и родственниками, находившимися на свободе. Была и еврейская лагерная полиция (Ordnungsdienst), несшая патрульную службу в лагере и охранявшая его склады, а также встречавшая на вокзале новоприбывших. Узников, обвиняемых в краже и других правонарушениях, ожидало не наказание эсэсовцев, а суд заключенных во главе с бывшим судьей. В целом случаи жестокого обращения в лагере были редки, и лагерные эсэсовцы сознательно держались в тени. Все это нашло отражение в сравнительно невысокой смертности, всего около 100 человек – почти исключительно младенцы или старики – из в общей сложности 12 тысяч евреев, прошедших через лагерь.
Евреи, доставленные в транзитный лагерь Герцогенбуш, были рады, что условия там оказались лучше, чем они опасались. Когда 1 июня 1943 года в лагерь попала 18-летняя Хельга Дин из Тилбурга, она записала в своем тайном дневнике, что «пока все не так плохо», добавив: «Здесь нет ничего ужасного». Но эсэсовцы лишь маскировали свои смертоносные намерения; террор таился и вскоре поднял голову. В июле 1943 года Хельгу Дин с семьей, пробывших в лагере всего месяц, депортировали на Восток, где и убили. Это произошло в ходе проведения летом 1943 года масштабной акции СС, в рамках которой основную массу заключенных-евреев Герцогенбуша – свыше 10 тысяч человек – отправили на смерть в Собибур; для них пребывание в концлагере оказалось лишь краткой передышкой на пути в лагерь смерти. В числе немногих оставленных в лагере узников, привилегии которых существенно урезали, были квалифицированные рабочие завода «Филипс» и несколько служащих из числа евреев, вроде Артура Леманна. Нацисты добрались до них не сразу, но особый статус в лагере не мог спасти и их от депортации, и в начале июня 1944 года эсэсовцы отправили из Герцогенбуша последнюю группу евреев. «Мне очень печально», – писал один из них в записке, брошенной из поезда, идущего в Освенцим. Самого Леманна в марте 1944 года уже увезли, и он в итоге оказался в Лаурахютте, филиале Освенцима. Как он писал позднее, по сравнению с Освенцимом условия в Вюгте были «очень хорошими»[1742].
Несмотря на то что начиная с лета 1942 года роль Освенцима в холокосте существенно возросла, на первых порах он оставался младшим партнером, пребывавшим в тени более крупных формирований террора. Основные подразделения летального принудительного труда «еврейских рабов» по-прежнему находились не здесь. В конце 1942 года в Освенциме было зарегистрировано лишь 12 650 заключенных-евреев. Для сравнения: по статистике СС, в генерал-губернаторстве еще проживало почти 300 тысяч евреев, и большинство из них работали в крупных гетто, таких как Варшавское (50 тысяч). В других гетто оккупированной нацистами Европы, например в Лодзинском (87 тысяч) и в Терезиенштадте (50 тысяч), евреев тоже было гораздо больше, чем в Освенциме. Даже в самой Силезии региональные трудовые лагеря для евреев под началом оберфюрера СС Альбрехта Шмельта все еще опережали Освенцим по численности заключенных[1743]. Что касается Освенцима как лагеря смерти, то его затмевали лагеря смерти Глобочника. В 1942 году в Освенциме погибло около 190 тысяч евреев, подавляющее большинство из них в газовых камерах Бжезинки[1744]. Для сравнения: лагеря смерти Глобочника унесли жизни около 1 миллиона 500 тысяч жертв год; только в Треблинке было убито свыше 800 тысяч человек, включая небольшое количество цыган[1745]. И только в 1943 году, когда Бельзен (Белжец), Собибур и Треблинка, выполнив задачу по уничтожению основной массы еврейского населения в генерал-губернаторстве, начали сворачивать деятельность, а большая часть оставшихся гетто и трудовых лагерей была ликвидирована, центр холокоста переместился в Освенцим[1746].
Прибытие в Освенцим
Морозным утром конца 1942 года большая колонна польских евреев вышла за ворота гетто города Млава (административный округ Цихенау) и, меся грязь и снег, двинулась по дороге к железнодорожному вокзалу города. Мужчины, женщины и дети, проведшие свою последнюю в гетто ночь в мрачных развалинах большого завода, продрогли до костей и обессилели. Но злобные немецкие охранники подгоняли, и, неся на себе рюкзаки, волоча чемоданы и узлы с последним скарбом, евреи шли вперед. Среди них был религиозный судья 30-летний Лейб Лангфус, его жена Дебора и их 8-летний сын Самуил. Как и многих в этой колонне, их недавно депортировали в Млаву из небольшого гетто в городе Макув-Мазовецки, ликвидированного нацистами во второй половине ноября 1942 года. Обливаясь потом, Лангфус вместе с остальными в конце концов добрался до станции, где полиция и эсэсовцы выстроили их вдоль поезда и затолкали внутрь. В возникшем беспорядке некоторые семьи оказались разлучены, но Лангфус крепко держал жену и сына, и их всех вместе впихнули в вагон для перевозки скота. Около полудня все двери закрыли, и поезд медленно тронулся. Он направлялся в Освенцим[1747].
Как и в большинстве транспортов, шедших в лагеря смерти из Восточной Европы, условия в вагоне были невыносимыми. На Востоке немецкие власти для начавшихся летом 1942 года массовых еврейских депортаций использовали товарные вагоны без окон, быстро наполнявшиеся смрадом рвоты, мочи и фекалий. Люди были так тесно прижаты друг к другу, что ни сесть, ни встать на колени, ни лечь, ни достать еду из сумок было невозможно, только стоять. В душном вагоне всех скоро стала мучить чудовищная жажда. «Жажда господствовала надо всем», – писал Лангфус в своих тайных записках уже в Освенциме. В вагоне воцарилась жуткая тишина. Большинство людей находилось в полуобморочном состоянии, неспособные вымолвить ни слова, потому что во рту пересохло. Дети были вялыми, их губы тоже «потрескались, и в горле совсем пересохло». Был лишь краткий миг передышки: когда поезд ненадолго остановился, в дверях появились двое польских полицейских и в обмен на обручальные кольца дали заключенным немного воды[1748].
Помимо голода и жажды, в вагонах царил парализующий страх. Как в этом, так и в других составах депортации большинство мужчин, женщин и детей не знали ни того, что их везут в Освенцим, ни того, что там их ждет смерть. Но многие польские евреи были наслышаны об этом лагере. Лангфус, например, знал, что это трудовой лагерь с дурной славой и конечный пункт прибытия транспортов с евреями. Также ходили слухи о массовом истреблении за колючей проволокой. Евреи, жившие неподалеку от Освенцима, даже слышали о том, что заключенных бросали в «печи» или «насмерть травили газом», как записала в дневнике в начале 1943 года одна девушка из Бендзина, однако, несмотря на подобные слухи, некоторые польские депортированные сохраняли несокрушимый оптимизм. «Мы едем работать. Настрой позитивный», – написано в записке, брошенной из другого поезда, шедшего в Освенцим из польского гетто в конце 1942 года. Однако подавить подспудные страхи было невозможно. И если у евреев, которых депортировали из стран Центральной и Западной Европы и проживавших вдали от эпицентра холокоста, нередко оставались какие-то надежды и они думали, что их ждет лишь тяжелый труд (как обещали им перед депортацией немецкие офицеры и что, как им казалось, подтверждали даже написанные под давлением лагерных эсэсовцев открытки от друзей и родственников), то польские евреи уже долгие месяцы жили в нищете и насилии в гетто. На долю Лангфуса и его семьи выпало пережить и голод, и эпидемии, и рабский труд, стать свидетелями избиений, убийств и публичных казней. В 1942 году уже по всей оккупированной Польше ходили слухи о кровавых расправах, чинимых нацистами в гетто и лагерях, поэтому, когда жителям гетто города Макув-Мазовецки сказали, что и их скоро депортируют, их охватил страх. Маленький Самуил Лангфус безутешно зарыдал, крича: «Я хочу жить!» Его убитый горем отец тоже опасался худшего. В Млаве, незадолго до отправки в Освенцим, Лейб Лангфус вместе с товарищами по несчастью всю ночь не смыкал глаз от мучительных раздумий: «Мы думали о том, что нас ждет в конце этого путешествия: жизнь или смерть»[1749].
Ответ знали в Освенциме. О подходе транспортов – давая возможность подготовиться – лагерному начальству загодя сообщали местные органы полиции или РСХА (или и те и другие)[1750]. По прибытии состава, который мог прийти в любое время суток, отлично смазанная эсэсовская машина запускалась на максимальные обороты. Предупреждая комендатуру, дежурный свистел в свисток и кричал: «Транспорт прибыл!» И офицеры СС, врачи, водители, блокфюреры и все остальные быстро занимали свои места. Иногда санитары ехали прямо к газовым камерам Бжезинки. А десятки эсэсовцев садились в грузовики и на мотоциклы и направились к так называемой еврейской рампе (Judenrampe) на новой товарной станции между Освенцимом и Бжезинкой (с мая 1944 года транспорты прибывали уже к другой рампе, расположенной внутри самой Бжезинки). Когда поезд подходил к длинной деревянной платформе, эсэсовцы, как свидетельствовал в 1945 году офицер СС Франц Хёсслер, «оцепляли транспорт», после чего отдавался приказ открыть двери[1751].
Потрясение от прибытия в Освенцим было ошеломляющим. Лейб, Дебора и Самуил Лангфусы и другие евреи из Млавы уже будто окаменели от продолжавшегося больше суток стояния в вагонах, когда вечером 6 декабря 1942 года поезд внезапно остановился. И тут события начали развиваться в бешеном темпе. Распахнулись двери, и эсэсовцы вместе с заключенными в полосатых робах принялись, погоняя, выволакивать евреев из поезда. Они толкали и кричали на тех, кто колебался. Удары сыпались один за другим, однако охранники редко шли дальше. Сдерживались они, вероятнее всего, потому, что хотели обеспечить порядок и повиновение, а также ввести жертв в заблуждение относительно ожидавшей их участи. Около 2500 евреев из Млавы, цепляясь друг за друга и за свои пожитки, быстро высыпали на платформу; в вагонах остались лежать тела скончавшихся в давке в пути стариков и детей.
Выйдя из темного вагона, узники, ошеломленные, жмурились от света ярких огней, «мутивших их разум», как несколько месяцев спустя писал в своих тайных записках Лейб Лангфус. Фонари освещали большую площадь, кишевшую вооруженными эсэсовцами со сторожевыми собаками. Растерянных и испуганных евреев быстро отгоняли от поезда и заставляли бросить сумки, тюки и чемоданы, которые затем подбирали заключенные так называемой команды Канада. Утрата имущества парализовывала новоприбывших, но у них не было времени об этом думать, потому что эсэсовцы приказывали им разделиться на две группы, с одной стороны – мужчины, с другой – женщины и большая часть детей. Приказ заставлял многих заключенных оцепенеть. Они ехали большими семьями, но охранники сразу же разделяли их, разлучая братьев и сестер, мужей и жен, сыновей и дочерей, отчаянно пытавшихся еще раз обняться. «Стоял ужасающий плач», – писал Лейб Лангфус, которому пришлось расстаться с женой и сыном. По мере формирования в нескольких метрах друг от друга двух колонн многие заключенные теряли своих близких, чтобы уже никогда больше их не увидеть. Затем, колонной по пять человек в ряд, заключенные подходили к небольшой группе эсэсовцев, которые, как потом узнал Лангфус, решили их судьбу: «Началась селекция»[1752].
В Освенциме регулярные эсэсовские селекции евреев по прибытии начались летом 1942 года, после решения Гиммлера депортировать в транспортах РСХА нетрудоспособных евреев[1753]. Видимо считая всех евреев в поезде обреченными, Гиммлер дал разрешение на проведение селекций как средства определения времени и места их гибели. Кого-то официально зарегистрируют в лагере для убийства принудительным трудом, а остальных сразу пошлют в газовую камеру. К тому моменту, когда транспорт с Лейбом Лангфусом и другими евреями Млавы – один из более чем десятка в декабре 1942 года, – прибыл в Освенцим, подобные селекции давно превратились в рутину[1754]. По послевоенному признанию служившего в политическом отделе Освенцима роттенфюрера Пери Броада, эсэсовцы нередко спешили и действовали «довольно бессистемно»; часто селекции занимали не более часа. Когда заключенный-еврей подходил к краю платформы, офицеры СС – как правило, руководивший селекцией дежурный лагерный врач, которому помогали другие высокопоставленные должностные лица, такие как заместители коменданта и начальники трудовых подразделений, – окидывали его беглым взглядом, иногда спрашивали о возрасте и профессии, а затем кивком или небрежным взмахом руки указывали налево или направо. Мало кто из заключенных знал, что этот лаконичный жест означал немедленную смерть или временную отсрочку[1755].
Эсэсовское руководство Освенцима установило широкие критерии селекции евреев, выходящие за рамки выработанных в ходе предыдущих селекций заключенных, считавшихся советскими комиссарами[1756]. Один из эсэсовских врачей Освенцима доктор Фриц Кляйн кратко изложил их так: «Нетрудоспособных выбирал врач. Сюда входили дети, старики и больные»[1757]. Как и везде, наиболее уязвимыми в нацистской войне с евреями были дети. С 1942 по 1945 год в Освенцим депортировали около 210 тысяч человек. Практически все в возрасте до 14 лет были отравлены газом сразу же по прибытии, как и большинство стариков. В целом начальные селекции пережили менее 2500 еврейских детей[1758]. Большая опасность грозила также еврейским женщинам, даже физически здоровым, поскольку имевших на руках маленьких детей матерей эсэсовцы убивали, даже не подвергнув их селекции[1759]. А некоторые матери из лучших побуждений отказывались от своих детей. Ольга Лендьел, прибыв в Освенцим, была преисполнена решимости уберечь своего сына Арвада от пугавшего ее тяжелого труда. Поэтому, когда доктор Кляйн спросил ее, сколько лет ее мальчику, она, хотя он выглядел старше, ответила, что ему нет тринадцати. И доктор Кляйн отправил Арвада в газовую камеру. «Если бы я знала», – в отчаянии писала Лендьел после войны[1760].
Некоторые новоприбывшие узнавали правду своевременно. Когда они выходили из поезда или ожидали на рампе, заключенные «команды Канада», нарушая приказ эсэсовцев, сообщали им три основных правила селекции: выглядеть сильным и здоровым, говорить, что вам от 16 до 40 лет, и отдать маленьких детей пожилым родственникам[1761]. Это помогло некоторым евреям уцелеть, по крайней мере на какое-то время[1762]. Но и ставило перед ужасными дилеммами. Прежде всего, решение приходилось принимать матерям, причем без долгих раздумий. Отказываться ли ребенка? Последовать непонятному совету незнакомого человека? Или же встать в группу обреченных? Стариков и ослабевших? Все моральные нормы кончались. Вместо них в Освенциме господствовал «выбор из ничего», как сформулировал ученый Лоуренс Лангер[1763].
Большинство евреев убивали уже несколько часов спустя после селекции, проведенной на платформе. В целом комендант Хёсс никогда не был против заиметь как можно больше рабов; когда оберфюрер СС Шмельт прекратил направлять в Освенцим поезда с депортируемыми и стал отбирать еврейских мужчин к себе в трудовые лагеря, Хёсс и Эйхман даже договорились бойкотировать подобные селекции, лишавшие Освенцим лучших работников[1764]. Но все это на словах. Как только дело доходило до селекций у рампы Освенцима, Хёсс был непреклонен, утверждая, что оставлять в живых следует «лишь очень здоровых и очень сильных евреев». В противном случае лагерь будет переполнен беспомощными узниками, что ухудшит условия для всех[1765]. Хотя столь жесткий подход Хёсса и критиковали некоторые его лагерные подельники, большинство эсэсовцев Освенцима его разделяли. Несмотря на все их разговоры о принудительном труде, эти люди, как свидетельствовал роттенфюрер Пери Броад, видели «свою основную задачу» в «уничтожении максимального числа» «врагов государства»[1766]. Разделяли подобные взгляды и некоторые высокопоставленные офицеры СС, в том числе и начальник медицинской службы СС, доктор Эрнст Гравиц, надзиравший за массовыми убийствами в Освенциме и выступавший за широкомасштабное умерщвление газом как радикальное средство против эпидемий в концлагерях[1767]. Освальд Поль и высшие руководители ВФХА, напротив, неоднократно делали Хёссу выговоры, настаивая на том, чтобы эсэсовцы Освенцима отбирали для принудительного труда как можно больше евреев, в том числе слабых, которых можно эксплуатировать лишь недолго[1768]. Высший авторитет, глава СС Генрих Гиммлер, в этой дискуссии склонялся то к одной, то к другой стороне[1769].
В итоге прямо с платформы Освенцима офицеры СС, как правило, отправляли евреев в газовую камеру; в среднем лишь около 20 % прибывших евреев проходили селекцию для принудительного труда и регистрировались как заключенные Освенцима (хотя в зависимости от пауз между прибытием составов варианты могли существенно отличаться)[1770]. Аналогичным образом действовали эсэсовцы и в ночь на 6 декабря 1942 года после прибытия транспорта из Млавы. Жизнь временно сохранили лишь 406 молодым и сильным мужчинам (нетипично то, что эсэсовцы отправили на смерть всех прибывших женщин). Среди немногих избранных оказался и Лейб Лангфус. Его жена Дебора и сын Самуил исчезли в другой почти двухтысячной толпе. Лангфус во все глаза глядел, как женщины и дети не спеша садились на большие эсэсовские грузовики, освещенные яркими огнями. Многих заключенных вводила в заблуждение деланая вежливость эсэсовцев, помогавших больным евреям забираться в грузовики, что воспринималось как проявление сострадания. Другие эсэсовцы заверили оставшихся еврейских мужчин, что те скоро вновь увидят своих любимых родственников; Лангфусу сказали, что он сможет встречаться со своей семьей раз в неделю в специальном бараке. Затем грузовики уехали к газовым камерам[1771].
Огонь и газ
Остальные евреи, обреченные на смерть в газовых камерах, обычно следовали за грузовиками по той же дороге, миновав два с половиной километра от платформы до лагеря Бжезинка, а затем направлялись через поле к переоборудованным крестьянским домам. «Это улица с односторонним движением, – писала позднее Шарлотта Дельбо (депортированная из Франции в начале 1943 года), – но этого никто не знает». Как правило, порядок в строю заключенных на марше эсэсовцы поддерживали с помощью сторожевых собак. Чтобы ввести несчастных в заблуждение, охранники как бы невзначай расспрашивали евреев о профессии и опыте работы, поясняя, что сейчас их, мол, направляют в баню для дезинфекции. Некоторые заключенные с явным облегчением смотрели на медленно следовавшую за ними карету скорой помощи; иногда в нее даже усаживали евреев, которые не могли идти. Но эта машина служила не для оказания неотложной медицинской помощи. Ее истинное назначение заключалось в том, чтобы доставить эсэсовского врача, руководившего газацией. И еще в ней везли жестянки с «Циклоном Б». «Профанация символа Красного Креста поездкой к объектам истребления, – вспоминал комендант Хёсс, – никого не беспокоила»[1772].
Первое впечатление по прибытии на место обнадеживало: небольшой крестьянский дом и два деревянных барака (для раздевания), окруженные фруктовыми деревьями. На участке было много эсэсовцев, а также группа заключенных из так называемой зондеркоманды, помогавшей при массовых убийствах. К подходу колонны заключенных все были уже в сборе. Вскоре к ним присоединялись и остальные. Эсэсовцы били отстававших и натравливали на них собак. Всех заталкивали в дом, и последнее, что они видели, была табличка на открытых дверях: «В баню». После того как комнаты были до отказа набиты мужчинами, женщинами и детьми, тяжелые двери запирали и эсэсовский врач приказывал санитарам бросать газ. Руководивший осенью 1942 года многочисленными убийствами газом эсэсовский врач Иоганн Пауль Кремер позднее свидетельствовал, что уезжал, когда «крики жертв» затихали[1773]. Некоторое время, иногда всю ночь, в газовые камеры входить запрещалось, поскольку и 1-й и 2-й бункеры не были оборудованы системой принудительной вентиляции для вытяжки газа[1774].
Когда двери открывались, к работе приступали заключенные зондеркоманды. Одним из них был Лейб Лангфус. После того как 6 декабря 1942 года на рампе эсэсовцы разлучили его с женой и сыном, он вместе с другими отобранными в этот день для рабского труда еврейскими мужчинами маршем двинулся в Бжезинку. На следующее утро их повели из барака в так называемую сауну Бжезинки для обычной процедуры регистрации. После душа побрили головы и выдали полосатые робы; затем сделали татуировки. А два дня спустя, вечером 9 декабря 1942 года, в бараке заключенных внезапно появились эсэсовцы во главе с гаупт-шарфюрером Отто Моллем и объявили, что им нужны крепкие узники для специальных работ на резиновой фабрике. Все заключенные сделали шаг вперед, и Молль сделал свой выбор. Ни один примерно из 300 евреев не знал, что на самом деле их отобрали в зондеркоманду. Не знали они и того, что трупы их предшественников – первой зондеркоманды Бжезинки – догорали в старом крематории.
На следующий день 10 декабря большую часть новой зондеркоманды повели с территории лагеря Бжезинка, но не на резиновую фабрику, а к газовым камерам, в тот день работавшим с полной нагрузкой (почти 4500 евреев, депортированных из Голландии, Германии и Польши). Окруженный эсэсовцами со сторожевыми собаками, Молль рассматривал заключенных новой зондеркоманды. Они еще не знали, что этот невысокий, приятной наружности блондин с круглым веснушчатым лицом внушал ужас всему лагерю. И не только своей исключительной жестокостью, но и тем, что входил в небольшую группу специалистов по массовым убийствам и кремации. Проинструктировав заключенных относительно их истинной задачи, он пригрозил всем, кто откажется, что изобьет их и натравит на них псов[1775].
После чего заключенных двух зондеркоманд – по одной на каждый из переоборудованных крестьянских домов – разделили на группы. Среди дюжины узников, которым 10 декабря 1942 года пришлось вытаскивать тела из газовых камер, был широкоплечий 20-летний здоровяк Шломо (Шлама) Драгон. Родившийся в небольшом польском городке, он более года прожил в Варшавском гетто, где умерли его отец и сестра и откуда он бежал вместе со своим старшим братом Авраамом. Промучившись несколько месяцев без документов, братья в конце концов забрались в поезд, который, как они думали, шел в трудовой лагерь. И 6 декабря 1942 года тем же транспортом, что доставил в лагерь Лейба Лангфуса, они прибыли в Освенцим; и как Лангфуса, братьев Драгон отобрали для зондеркоманды[1776].
10 декабря 1942 года Шломо Драгон вместе с другими узниками из его зондеркоманды должны были в противогазах войти в газовые камеры; как свидетельствовал он несколько лет спустя, внутри «было очень жарко и воняло газом». Им предстояло вытаскивать переплетенные тела. Возмущаясь, что заключенные действовали слишком аккуратно, Молль показал им, как это делается. «Он засучил рукава, – вспоминал Драгон, – и стал выбрасывать трупы через дверь во двор». Там другие узники из зондеркоманды срывали с мертвых все, что эсэсовцы считали ценным. Одни заключенные состригали волосы на головах трупов, а другие, так называемые «стоматологи», вырывали золотые коронки, разжимая челюсти покрытых пеной ртов (некоторые «стоматологи» вынуждены были прерывать работу из-за приступов неукротимой рвоты). Освободив здание, заключенные зондеркоманды вымыли полы, набросали опилок и побелили стены, подготовив таким образом бункер к приему следующего транспорта[1777]. Отныне это стало жизнью Шломо и Авраама Драгонов, Лейба Лангфуса, а также остальных членов зондеркоманды.
Как и все массовые убийцы, эсэсовцы Освенцима вскоре поняли, что убить проще, чем избавиться от тел. Торопясь создать большой лагерь смерти, проектировщики СС мало задумывались о том, как поступать с трупами. Транспорты с людьми для массового уничтожения начали приходить летом 1942 года, когда крематории не работали: старый ремонтировали, а новый в Бжезинке еще не построили. Когда в Бжезинке стали расти горы трупов отравленных газом евреев, эсэсовцы прибегли к той же импровизированной мере, что и несколько месяцев назад в ходе массового убийства советских военнопленных, – кое-как закидали тела землей в рвах в лесах рядом с Бжезинкой (вместе с тысячами умерших зарегистрированных заключенных). Но вскоре оказалось, что это не решает проблему. К визиту Гиммлера в середине июля 1942 года в воздухе лагеря повис тошнотворный смрад. В разгар лета из массовых захоронений вываливались разлагавшиеся фрагменты тел, угрожая отравить грунтовые воды всей прилегающей к лагерю местности. Поскольку транспортов для уничтожения ожидалось все больше, лагерные эсэсовцы торопились завершить сооружение в Бжезинке нового крематория[1778].
Заглядывая вперед, строительные эксперты из окружения Ганса Каммлера в ВФХА пришли к выводу, что с учетом роли Освенцима в холокосте одного нового крематория будет недостаточно. К августу 1942 года они заложили в Бжезинке еще три; в общей сложности четыре новых крематория должны были сжигать 120 тысяч трупов в месяц. Вскоре эсэсовские проектировщики дополнительно снабдили строящийся комплекс крематориев Бжезинки газовыми камерами. Перевод убийств газом из переоборудованных крестьянских домов в новые крематории давал эсэсовцам возможность убивать и сжигать жертвы в одном месте (как в старом крематории главного лагеря). Геноцид становился эффективнее. Проект практически идентичных крематориев II и III переделали под массовое уничтожение, превратив расположенные в подвале морги в раздевалки и газовые камеры; предусмотрели и установку принудительной вентиляции для вытяжки газа, а также добавили лифт для подъема трупов к печам на первом этаже. В противоположность этому меньшие крематории IV и V были проще, поскольку сразу разрабатывались для массовых убийств газом; оба представляли собой длинные одноэтажные кирпичные здания с раздевалками, газовыми камерами (не оборудованными системами принудительной вентиляции) и печами, располагавшимися на одном уровне[1779].
Пока новый комплекс кремации в Бжезинке не был пущен в эксплуатацию, эсэсовцы решили сжигать мертвых в погребальных кострах. Вскоре после визита в Освенцим в середине июля 1942 года Гиммлер приказал эксгумировать и сжечь все разлагавшиеся в Бжезинке трупы. Для обучения местных эсэсовцев в Освенцим откомандировали штандартенфюрера Пауля Блобеля, эксперта СС по кремации под открытым небом. Блобеля, командира одного из «эскадронов смерти» – зондеркоманд, действовавших в составе айнзацгрупп на территории оккупированного Советского Союза, – Гиммлер недавно назначил руководителем секретного подразделения СС, созданного для поиска наиболее эффективного способа уничтожения тел жертв холокоста. Экспериментируя в лагере смерти Хелмно, где скопилось огромное количество трупов, Блобель быстро разработал эффективную процедуру: убитых сжигали в ямах, кости размалывали, а пепел рассеивали. Вскоре после визита в Освенцим Блобеля сам комендант Хёсс 16 сентября 1942 года поехал в Хелмно, чтобы посмотреть на массовые кремации в действии. Они произвели на него столь сильное впечатление, что он почти сразу заказал требуемое оборудование, в том числе тяжелую машину для измельчения костей. И буквально несколько дней спустя новый способ кремации во многом по образцу Хелмно уже применялся.
В течение нескольких недель осени 1942 года эсэсовцы заставляли заключенных из зондеркоманды голыми руками выкапывать похороненные в Бжезинке трупы. В общей сложности заключенные эксгумировали (по оценке Рудольфа Хёсса) более 100 тысяч тел. Впоследствии один из заключенных зондеркоманды, Эрко Хейблум, описывал эту работу так: «Мы копались в смеси грязи и гниющих тел. Нам не помешали бы противогазы. Казалось, трупы поднимались – словно земля возвращала их». Многие заключенные зондеркоманды не вынесли этого кошмара. Через неделю Хейблум «почувствовал, что сходит с ума» и решил покончить с собой; его спас друг, устроивший ему перевод на другую работу. Нескольких заключенных, отказавшихся продолжать работу, расстреляли. Остальные извлекали разлагающиеся тела и укладывали их для кремации сначала в огромных кострах, а потом в длинных прямоугольных рвах. А трупы новых жертв, депортированных в Освенцим для массового уничтожения, кремировали в других рвах у бункеров 1 и 2. Пепел и фрагменты костей сбрасывали в реки и болота. Также ими посыпали зимние дороги и удобряли окрестные поля, на которых полным ходом велись милые сердцу Гиммлера сельскохозяйственные эксперименты. Будущие германские колонии должны были вырасти на останках убитых[1780].
Комплекс убийств Бжезинки
Новые объекты в Бжезинке – четыре громадных крематория с устроенными в них газовыми камерами – обеспечивали геноцид на самом современном техническом уровне. Но строительство нового комплекса убийств заняло гораздо больше времени, чем ожидалось. Лагерные эсэсовцы подгоняли с его завершением, беспрестанно обвиняя в задержках компанию «Топф унд Зонс», частного подрядчика, занимавшегося строительством печей. Наконец, после нескольких месяцев проволочек и взаимных обвинений, с марта по июнь 1943 года все четыре крематория были запущены в эксплуатацию и начали функционировать[1781]. В конце июня 1943 года руководитель строительного отдела Освенцима, штурмбаннфюрер СС Карл Бишоф сообщил своему начальству в Берлин, что четыре крематория способны за 24 часа превратить в пепел 4416 трупов[1782]. Бишоф был так рад, что даже вывесил фотографии крематориев на всеобщее обозрение в главном здании Освенцима[1783]. Высокопоставленным чинам СС новый объект демонстрировали с гордостью как достопримечательность. В марте 1943 года офицеры ВФХА присутствовали на первой кремации в крематории II, а как только к работе был готов весь комплекс, в эсэсовские экскурсии включили новые объекты. Когда в августе 1943 года в Освенцим с одним из регулярных визитов приехал Освальд Поль, он внимательно осмотрел новые крематории. Гиммлер направлял партийных и эсэсовских руководителей смотреть и учиться. «Все они были под глубоким впечатлением», – вспоминал Рудольф Хёсс[1784]. Теперь, вслед за первоначальным, совершавшимся поспешно, превращением Освенцима в лагерь смерти, СС учредили более устойчивый и методичный порядок работы. По словам Примо Леви, лагерь превратился в фабрику наизнанку: «Каждый день прибывали поезда под завязку груженные людьми, а все, остававшееся на выходе, представляло собой пепел их тел, их волосы и золото их коронок»[1785].
Этот образ Освенцима как фабрики смерти показывает его современную природу, опиравшуюся на бюрократию, железные дороги и технику[1786]. Технику использовали и для учета убитых. После каждой селекции по прибытии эсэсовец из политического отдела Освенцима – структурного подразделения, отвечавшего за процесс массового уничтожения в крематориях, – фиксировал, сколько евреев отправили в газовые камеры. Затем он садился на мотоцикл, мчался к себе в кабинет и готовил статистический отчет с указанием даты прибытия и места отправления транспорта, а также численности как всех доставленных в нем евреев, так и отобранных для принудительного труда и «особого размещения» или «особого обращения» (в бумагах эсэсовцы за редким недосмотром продолжали употреблять эвфемизмы). Затем политический отдел Освенцима обычно в день убийства по телексу передавал эти данные в РСХА и ВФХА СС; иногда чиновники добавляли краткое пояснение, как, например, в одном из телексов за февраль 1943 года: «Произведено особое размещение мужчин, из-за их крайней слабости, и женщин, поскольку большинство из них были [с] детьми»[1787]. Таким образом, эсэсовские управленцы в Берлине, например Адольф Эйхман и Рихард Глюкс, узнавали о ходе холокоста в Освенциме незамедлительно, практически в режиме реального времени.
Однако конвейерные массовые убийства шли не так гладко и бесперебойно, как полагают некоторые историки[1788]. Комплекс убийств Бжезинки оказался не столь эффективен, как рассчитывали эсэсовцы[1789]. И сколько бы в процесс уничтожения ни привнесли рутины, убийство не превратилось в чисто механический процесс, лишенный всяких эмоций. У каждой жертвы оставался палач[1790]. Последние часы обреченных – между прибытием и смертью – были изнеможением, страхом и мукой. После душераздирающего акта разлучения с родными на платформе и доставки в Бжезинку, у газовых камер обреченных ждало унижение и насилие. На отказывавшихся раздеваться женщин набрасывались и срывали с них одежду. Всех, не желавших входить в газовую камеру, расстреливали на месте или жестоко избивали[1791]. А дальнейшее – когда смутные подозрения стиснутых в темноте газовых камер до невозможности продохнуть людей еще до вброса гранул газа сменялись страшным осознанием неизбежного – описанию не поддается. Заключенные из зондеркоманды, стоявшие снаружи, слышали, что агония длилась несколько минут; кто-то из умирающих бросался на двери, иногда даже разбивая стеклянные глазки и защищавшие их решетки, давя уже лежавших на полу[1792]. Однажды газовые камеры были настолько переполнены, что часть заключенных эсэсовцы заставили ждать своей очереди поблизости. Слышавшие агонию загнанных внутрь, несколько часов ждавшие смерти пережили «самую страшную в мире боль», как написал Лейб Лангфус в своих тайных заметках. «Те, кто этого не пережил, даже отдаленно не могут себе это представить»[1793].
Еще один миф – также связанный с Освенцимом как фабрикой смерти – об абсолютно пассивных жертвах[1794]. Согласно ему, обреченные предстают некими апатичными объектами, дрейфующими навстречу смерти, не нарушая устойчивого хода промышленного конвейера массового убийства. Подобный взгляд в заостренной форме выразил психолог Беттельгейм, сам прошедший через довоенные концлагеря (проведя в Дахау и Бухенвальде около года – с июня 1938 по май 1939 года). В короткой статье, написанной в 1960 году и вызывающей споры десятилетия спустя, он развернул тотальную атаку на жертв: европейские евреи сначала отказались от воли к жизни, а затем «словно лемминги» добровольно двинулись «в газовые камеры»[1795].
Беттельгейм жестоко ошибался. Во-первых, лишь немногие из евреев, доставляемых к газовым камерам Освенцима, знали, что их собираются убить. Горящие рвы и коптившие трубы крематориев были зловещими предзнаменованиями, но даже боявшиеся самого худшего цеплялись за надежду. Подобные надежды постоянно подогревались эсэсовцами. Несмотря на всплески насилия, лагерные эсэсовцы пытались до самого конца обманывать своих жертв, чтобы воспрепятствовать малейшему неповиновению обреченных. Перед началом убийств офицер СС обычно произносил перед газовыми камерами краткую речь примерно следующего содержания: «Сохраняйте спокойствие, вы сейчас будете мыться, поэтому вам следует раздеться, аккуратно сложить одежду, а затем пройти в душевые. После чего вы получите кофе и еду».
Чтобы еще больше успокоить обреченных, ту же историю в общих чертах повторяли заключенные из зондеркоманды, хорошо понимавшие, что ослушание грозит им гибелью (летом 1943 года заключенный из зондеркоманды, сказавший молодой женщине, что ее сейчас отравят газом, был заживо сожжен перед своими товарищами). Мучимые беспомощностью, заключенные зондеркоманды считали, что, сказав правду, они лишь усугубят страдания жертв[1796]. «Все, что мы говорили, было ложью, – сказал один из них интервьюеру после войны. – Я старался никогда не смотреть в глаза [людям], чтобы они не догадались»[1797]. Некоторые узники на других участках комплекса Освенцим слишком хорошо понимали неразрешимую дилемму зондеркоманды[1798].
Даже когда заключенным рассказывали об их скорой гибели, организованное восстание было немыслимо. Они были дезориентированы – измучены, голодны, их подгоняли охранники, – времени подумать или посовещаться не было. После доставки евреев из гетто города Тарнув заключенные перед газовыми камерами услышали от зондеркоманды, что их собирались убить, и, по словам одного из членов зондеркоманды, «умолкли и посерьезнели». Затем, прерывающимися голосами, «они начали читать Видуй» (предсмертную молитву). Но не все могли поверить, что обречены; и один молодой человек встал на скамейку, успокаивая остальных, говоря им, что они не умрут, потому что столь варварское массовое убийство невинных невозможно[1799]. Все эти мучения – иногда оборачивавшиеся спонтанным неповиновением – были весьма далеки от «добровольного следования в крематории рейха», о котором писал Беттельгейм[1800].
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 430; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!