Заключенные: женщины и мужчины
Холокост сместил женщин к центру системы концлагерей. В течение многих лет женщины-заключенные были явлением скорее второстепенным. Но решение 1942 года использовать лагеря на оккупированных территориях Восточной Европе для «уничтожения трудом» заключенных-евреев независимо от их пола коренным образом изменило сложившийся к тому времени статус-кво. В Майданеке к весне 1943 года еврейские женщины составляли до одной трети от общего числа заключенных[1934]. В Освенциме соотношение женщин и мужчин среди заключенных составляло к концу 1943 года менее чем 1:2. Подавляющее большинство этих заключенных-женщин были еврейками[1935]. В Равенсбрюке женщины-заключенные первоначально почти не подвергались насилию со стороны эсэсовской лагерной администрации. Однако в Восточной Европе все выглядело по-иному. Как только женщины весной 1942 года ступили на территорию Освенцима, они столкнулись с ужасными условиями, губительным трудом и выходящим за все мыслимые рамки насилием. Это подтверждается официальной статистикой СС. В июле 1943 года потенциальная смертность в Освенциме среди зарегистрированных женщин-заключенных была более чем в 20 раз выше в сравнении с Равенсбрюком[1936]. И в 1942–1943 годах приблизительно 54 тысячи зарегистрированных женщин-заключенных погибли в Освенциме[1937].
Из всех женщин-заключенных наибольшая опасность грозила еврейским женщинам. В концентрационных лагерях Восточной Европы смертность среди этой категории могла сравниться лишь со смертностью среди мужчин-евреев[1938]. Фактически она была даже выше, если включить убитых без предварительной формальной регистрации (поскольку большее число еврейских женщин, чем мужчин, отбирали для истребления непосредственно по прибытии). В целом некая нерешительность, проявляемая лагерными эсэсовцами в отношении к заключенным-женщинам в 1942–1943 годах, закончилась, по крайней мере для еврейских женщин в Восточной Европе. Однако это не означало, что их участь отныне была аналогична участи мужчин-евреев. Достаточно много различий по половому признаку все же оставалось, в то время как некоторые явления, такие, например, как беременность, приобрели иную значимость.
|
|
|
Ранее беременность заключенных-женщин расценивалась лагерными охранниками как второстепенная проблема. В целом численность женщин-заключенных оставалась относительно небольшой, и, кроме того, существовал запрет (по крайней мере, на бумаге) на отправку беременных женщин в государственные тюрьмы и концентрационные лагеря[1939]. Но поскольку война продолжалась, упомянутый запрет понемногу утрачивал смысл, в особенности если речь шла о массовых депортациях с началом холокоста: нацистское «окончательное решение» распространялось на всех евреев без исключения. В Освенциме еврейские женщины с явными признаками беременности сразу же по прибытии подвергались селекции и отправлялись в газовые камеры. Некоторые становились жертвами глумления уже на платформе, как летом 1943 года одна гречанка, которую эсэсовец ударил ногой в живот, после чего у женщины случился выкидыш[1940]. Заключенных-евреек, беременность которых была установлена позже, то есть уже после того, как они были включены в рабочие команды для рабского труда, отправляли в газовые камеры как до рождения ребенка, так и после. В последнем случае эсэсовцы умерщвляли и новорожденных. Согласно послевоенным признаниям бывшего лагерфюрера Бжезинки Йоганна Шварцхубера, «еврейские дети уничтожались без промедления». В других концлагерях Восточной Европы появившиеся на свет на их территории младенцы также умерщвлялись. В Риге эсэсовцы даже сохранили заспиртованные трупы нескольких младенцев. Случалось и так, что часть женщин возвращались к работе, если их беременость заканчивалась мертворождением или если лагерные врачи не прописывали им принудительные аборты[1941]. В Освенциме, например, врачи и санитары из числа заключенных даже тайно убивали новорожденных детей ради спасения их матерей. «Немцы даже нас превратили в убийц, – после войны писала Ольга Лендьел, работавшая в лазарете Бжезинки. – Меня и по сей день преследует картина тех убитых младенцев»[1942]. Заключенные мужского пола в Освенциме не сразу поверили, услышав об открытии женской лагерной зоны[1943]. Но контакты с женщинами были затруднены – по крайней мере, в Освенциме-Бжезинке (Аушвиц – Биркенау), где заключенные были строго разделены по половому признаку[1944]. Большей частью встречи с противоположным полом не шли дальше переглядываний на почтительном расстоянии, и вид несчастных женщин у большинства заключенных-мужчин вызывал лишь жалость и страх. Исчезновение вторичных признаков – как мужских, так и женских, – то есть превращение узников в бесполые, безжизненные и наголо обритые манекены, было еще одним свидетельством садистского всемогущества эсэсовцев. Полное отсутствие зеркал являлось еще одним изуверским напоминанием о десексуализации и дегуманизации всех до единого заключенных[1945]. Иногда мужчинам и женщинам в Освенциме-Бжезинке удавалось обменяться несколькими словами через ограждение, перебросить еду. Супруги даже переписывались, их записки доставлялись гражданскими рабочими и заключенными-неевреями. Но подобные контакты были редкостью, и осознание полной невозможности помочь своим женам, родственницам или просто знакомым женщинам лишь усугубляло чувство неполноценности мужчин-евреев[1946].
|
|
|
|
|
|
|
|
|
По-другому обстояло дело в новых концлагерях и лагерях-спутниках Восточной Европы в период 1943–1944 годов. И здесь заключенные-евреи были разделены по половым признакам – размещались в разных бараках или барачных отсеках, – но сама планировка этих лагерей в значительной степени затрудняла строгую изоляцию мужчин и женщин. Сближению мужчин и женщин также способствовал и тот факт, что ранее некоторые из упомянутых лагерей использовались как гетто или исправительно-трудовые лагеря. В концентрационном лагере Плашув, например, мужчинам и женщинам разрешалось встречаться по вечерам, и они спокойно проходили через незапертые ворота в ограждении женской и мужской зон. В других концлагерях администрация составляла смешанные рабочие команды[1947]. В очередной раз мы наблюдаем, как якобы неизменно строгие правила, установленные эсэсовцами в крупных концентрационных лагерях, нарушались в новых лагерях для евреев.
Содержание мужчин и женщин-заключенных в одних и тех же лагерях вскоре положило начало всякого рода фривольностям, причем как среди заключенных, так и среди эсэсовских охранников[1948]. После войны миф о якобы царившей в лагерях одержимости сексом получил широкое распространение, породив извращенную порнографию боли. Когда в 1970-х годах на экраны мира мутным потоком хлынули садомазохистские фильмы, Примо Леви, не выдержав, взмолился: «Прошу вас, уважаемые кинопроизводители, оставьте в покое женские лагеря»[1949]. В действительности же сексуальные отношения в подавляющем большинстве были привилегиями горстки избранных заключенных. В короткой лагерной жизни большинства заключенных-евреев периода холокоста они роли не играли или почти не играли: голод и стресс сначала подавляли половое влечение, а потом и сводили в могилу[1950]. Один прибывший в 1942 году в Освенцим австрийский еврей вспоминал, что половое влечение у него просто-напросто исчезло[1951].
Большинство женщин испытывали то же самое. Одна учительница-еврейка из Венгрии, оказавшись в 1944 году в Освенциме, отметила в своем дневнике, что «превратилась в бесполое создание» (у многих молодых женщин возникали подобные чувства, поскольку в лагерях у них прекратились месячные)[1952]. Все сексуальные контакты, которые все же имели место, причем довольно часто, включали элемент принуждения, по крайней мере если это касалось заключенных-евреек. Чаще всего женщины прибегали к сексуальным контактам как к способу выжить, то есть они диктовались чисто прагматическими соображениями при вступлении в связь с привилегированными заключенными, главным образом неевреями, в обмен на еду или одежду[1953]. Вместо цветов, как вспоминал один из уцелевших узников, мужчина приносил женщине кусочек маргарина. Таким образом, секс превращался в товар (услугу), который в условиях процветавшей в лагерях подпольной экономики легко было обменять на другой товар (услугу)[1954].
Дети
Холокост ничего равного по масштабам и замыслам не имел, ибо до нацистов никто не ставил целью полное уничтожение целого народа – всех «до последних его представителей», если прибегнуть к цитате Эли Визеля[1955]. Программа всеобщего массового истребления означала, что евреев в концентрационные лагеря бросали целыми семьями. По прибытии семьи почти всегда разрывались, и большинство их членов уже несколько часов спустя убивали, во всяком случае, так было в Освенциме. Таким образом, оставшиеся в живых психически травмировались дважды: кроме шока от прибытия в Освенцим, не щадившего никого из вновь поступавших заключенных, люди вскоре узнавали о гибели в газовых камерах по соседству жен, мужей, матерей, отцов или детей.
Когда в конце 1942 года еще не успевшего оправиться от высылки из гродненского гетто (район Белостока) и селекции Залмана Градовского поместили в барак Бжезинки, он вместе с другими заключенными принялся расспрашивать узников с лагерным стажем о судьбе их семей. Что произошло после того, как их отделили друг от друга на платформе? Лагерные ветераны вынуждены были признаться во всем. Градовский впоследствии сделал запись в тайном дневнике, который сумел спрятать от эсэсовцев: «Они уже давно на небесах», «Наши семьи превратились в дым». Освенцим был лагерем смерти, и об этом вновь прибывшим сказали сразу же, и первое лагерное правило гласило: «Оставить позади скорбь по утраченной семье»[1956].
Со многими другими вновь прибывшими произошло то же самое, но, узнав страшную правду, они реагировали по-другому. Некоторые пытались справиться с постигшим их горем – так, доктор Эли Коэн, 34-летний голландский еврей, прибывший в Освенцим из Вестерборка в сентябре 1943 года, узнав, что его жена и сын погибли в газовых камерах, постарался «взять себя в руки» – то есть продолжить жить (как он позже писал)[1957]. Другие не выдерживали пережитого. Магда Зеликовиц помнит, что «лишилась рассудка», узнав, что ее 7-летний сын, ее мать и остальные члены семьи (вместе с которыми ее выслали из Будапешта) были отравлены газом: «Я больше не хотела жить». Другие заключенные несколько раз не давали ей броситься на электропровода ограждения[1958].
Тяжелее всего шок Освенцима был для детей, которые вдруг осиротели. Хотя подавляющее большинство еврейских детей убивали по прибытии, тысячи их все же регистрировали как заключенных и в самом Освенциме, и в других концлагерях для евреев на востоке. Альберту Абрахаму Бутону было всего 13 лет, когда его разлучили с родителями на платформе Освенцима в апреле 1943 года, куда они прибыли после депортации из Салоник в Греции. Родители были тут же направлены в газовые камеры, а Альберта с братом решили оставить в живых. «У нас это в голове не кладывалось, так мы были ошеломлены, – вспоминал он, – мы были не в состоянии осмыслить произошедшее с нами»[1959]. По мере возрастания численности заключенных-детей (как евреев, так и неевреев) снижался и средний возраст заключенных. В Майданеке администрация лагеря ввела в обиход новую категорию заключенных – наряду с самым старшим лагерным заключенным появился и самый младший, которого эсэсовцы все же решили наделить кое-какими привилегиями[1960].
Но в целом эсэсовцы предпочитали не утруждать себя выработкой подходов к заключенным в зависимости от их возраста: дети и подростки подвергались насилию наравне со взрослыми. Детей избивали, гоняли на переклички, заставляли выполнять тяжелые работы, они страдали от голода и болезней. Маше Рольникайте было 16 лет, а ее заставляли таскать тяжеленные камни, толкать тележки со щебенкой и песком на стройплощадках вблизи рижского лагеря-спутника Штрасденхоф. Некоторые молодые люди работали садовниками и каменщиками. Что касается тех, кого эсэсовцы расценивали как слишком молодых, чтобы работать, то есть малолетних, то в Майданеке им было уготовано несколько иное занятие – дни напролет они просто ходили по кругу[1961]. И при этом никто из заключенных-детей не был гарантирован от избиений эсэсовцев или официальных наказаний, таких как отправка на особо тяжелые работы[1962]. Кому-то выпала и куда более тяжелая участь.
В лагере-спутнике нарвского лагеря Вайвара, например, 10-летнего Мордехая командир подразделения эсэсовской охраны распорядился подвесить после неудавшейся попытки к бегству в назидание остальным (позже один из эсэсовцев все же перерезал веревку, и ребенок выжил)[1963].
Селекции представляли постоянную угрозу, и дети достаточно быстро усвоили это. После одной из рутинных селекций евреев в карантинном лагере Бжезинка лагерный врач обменялся несколькими словами с мальчиком из Бендзина по имени Юрек, включенным в группу смертников. Когда врач спросил его, как он себя чувствует, Юрек ответил: «Я не боюсь, здесь все так ужасно, может, там еще и лучше будет»[1964]. Некоторые эсэсовцы выбирали в качестве объекта издевательств именно детей. В Майданеке еврейские дети (включая грудных младенцев) помещались в специально отведенные бараки, отделенные от женской лагерной зоны ограждением из колючей проволоки. Через равные промежутки времени эсэсовцы освобождали этот барак, отправляя малолетних жертв в газовые камеры. Некоторые дети пытались убежать, но сторожевые псы настигали их. Другие хватались за охранников. «Дети кричали, они не хотели идти, – свидетельствовала после войны оставшаяся в живых узница Майданека Хенрика Митрон. – Детей тащили, а потом забрасывали в кузов грузовика»[1965].
Никто в концентрационном лагере не мог рассчитывать на снисхождение. Дети наравне со взрослыми были обязаны подчиняться лагерным правилам и действовать как взрослые[1966]. Террор проник даже в их игры – в лагере, например, были популярны такие игры, как «Шапки долой!» и «Перекличка», когда дети постарше выступали в роли эсэсовских охранников или капо и издевались над младшими. В Бжезинке изобрели игру под названием «Газовая камера», хотя никто из детей не желал играть умирающих. Вместо них использовались камни, которые бросали в яму, изображавшую газовую камеру, а затем игравшие принимались кричать – совсем как настоящие жертвы[1967].
Ни один ребенок не мог выжить в одиночку. Иногда взрослые заключенные пытались защитить тех детей, кто был отделен от своих родителей, выступая в роли матерей или отцов. «О нас… действительно заботились, – вспоминала Янка Аврам, одна из немногих еврейских детей, переживших ужасы Плашува, – потому что тысячи еврейских женщин, которые потеряли своих детей по концлагерям, считали нас своими»[1968]. Куда чаще дети оставались с одним из родителей, хотя их отношения существенно изменялись. Если маленькие дети приходили в ужас, когда из разлучали с родителями, те, кто постарше, очень рано взрослели – власть родителей над ними уже не была прежней в силу беспомощности перед лицом судьбы и болезней, поэтому иногда дети брали на себя заботу о родителях[1969].
В нескольких лагерях на востоке Европы, в дополнение к Майданеку, были специальные бараки для изоляции еврейских детей[1970]. В Вайваре их размещали в низине лагеря-спутника Эреда вместе с больными заключенными. Условия были ужасны. Болотистая местность, примитивные лачуги плохо защищали от погодных условий; зимой было так холодно, что иногда волосы заключенных за ночь примерзали к земле, пока они спали. Среди детей, томящихся здесь, была 5-летняя девочка, высланная в Эстонию летом 1943 года вместе матерью из Вильнюсского гетто. Мать находилась в верхней части Эреды примерно в полутора километрах от дочери и, несмотря на запреты, тайком пробиралась мимо охранников, чтобы увидеться с ней. Когда девочка заболела, мать, тоже тайком, доставила ее в барак для взрослых. Но там девочку обнаружил лагерфюрер как раз перед отправкой транспорта со смертниками. «Я всю ночь проплакала, – позже писала мать, – валялась в ногах у этого убийцы, целовала ему ноги, умоляя не отнимать ребенка, но все бесполезно». На следующее утро девочку вместе с несколькими сотнями других детей вывезли из Эреды, и несколько дней спустя она была убита в Освенциме-Бжезинке[1971].
Вблизи от лагеря смерти Бжезинка, где травили газом и сжигали детей из Эреды, располагалась одна из самых примечательных лагерных зон в концлагерной системе: так называемый семейный лагерь, особый сектор для еврейских семей, депортированных из Терезиенштадта, страшного нацистского гетто для пожилых и так называемых привилегированных евреев в Протекторате Богемия (Чехия) и Моравия, имевшего много общего с обычным концентрационным лагерем[1972]. Этот семейный лагерь в Бжезинке создали после прибытия двух транспортов из Терезиенштадта в сентябре 1943 года. Тогда прибыло около 5 тысяч евреев – мужчин, женщин и детей, почти все из Чехии; в декабре 1943 года в семейный лагерь прибыл еще один большой транспорт из гетто (поскольку этот лагерь был не единственным лагерем, подобным Биркенау, эсэсовцы решили основать и семейный лагерь для цыган). В лагерной зоне евреев – мужчин и женщин – разместили в бараках по обе стороны центральной дороги, разделявшей зону, но позволили им общаться перед вечерней перекличкой, а иногда заключенные исхитрялись тайно встречаться и днем возле уборных.
Условия в семейном лагере были ужасны – приблизительно 25 % евреев погибло в течение полугода после прибытия в сентябре 1943 года. И все же он считался лучшим, чем некоторые другие части комплекса Освенцима. По сравнению с другими евреями в Бжезинке заключенные имели и кое-какие приви легиии. Им позволяли оставить часть имущества и одежды, даже не остригали наголо, они получали иногда и продовольственные посылки. И – что самое поразительное – здесь евреев не подвергали селекции ни по прибытии, ни в последующие месяцы. Причина такого к ним отношения неясна. Наиболее вероятно, что Гиммлер планировал использовать семейный лагерь Бжезинка в качестве пропагандистской витрины на случай посещения лагеря делегациями Международного комитета Красного Креста (точно так же, как эсэсовцы рассчитывали обмануть Красный Крест, показав «образцовое» гетто Терезиенштадт). Но каковы ни были бы причины, остальные заключенные-евреи Освенцима взирали на этот семейный лагерь с недоверием и завистью[1973].
Среди заключенных семейного лагеря Бжезинка было несколько тысяч детей. В течение дня многим из них, тем, кому было меньше 14 лет, разрешили собираться в детском блоке, которым управлял Фреди Хирш, харизматичный 28-летний немецкий еврей, проявлявший заботу о детях и молодежи в Терезиенштадте. И хотя в других частях Бжезинки также имелись детские бараки, барак Хирша в семейном лагере был уникален, подчеркивая особый статус лагерной зоны. Несмотря на дефицит всего, от бумаги до ручек, Хирш вместе с другими единомышленниками-учителями составили учебный план. Дети разучивали песни, рассказывали истории из жизни и сказки, изучали немецкий язык, проводили даже спортивные состязания и игры. Дети старшего возраста выпускали собственную газету, украшали голые барачные стены рисунками. И ставили пьесы, включая мюзикл по мотивам мультфильма о Белоснежке. Но вся эта идиллия, разыгрывавшаяся в нескольких сотнях метров от газовых камер Бжезинки, долго не продлилась. В ночь с 8 на 9 марта 1944 года, лишь неделю спустя после визита в лагерь Адольфа Эйхмана, эсэсовцы в газовых камерах крематориев II и III убили около 3800 заключенных, прибывших в лагерь в сентябре 1943 года. Среди погибших было и много детей; их наставник Фреди Хирш несколькими часами раньше – после того, как кто-то из заключенных раскрыл ему планы лагерных эсэсовцев, – покончил жизнь самоубийством[1974].
Среди оставшихся в живых были и близнецы, которых оставляли жить ради проведения над ними всякого рода медицинских и других экспериментов. Среди них были Зденек и Иржи Штайнеры. Когда эти два мальчика уцелели после убийств в марте 1944 года, в ходе которых погибли их родители, лагерная зона почти полностью опустела – все, что дети видели, так это «вырывавшееся из дымохода крематория пламя». Немногие оставшие в живых заключенные семейного лагеря вскоре пополнились тысячами прибывших в мае 1944 года в ходе новой волны депортаций из Терезиенштадта. Но очень немногие из них продержались в лагере долгое время. В июле 1944 года после селекции (эсэсовцы отобрали тогда для рабского труда приблизительно 3200 заключенных) остальные 6700 узников – главным образом дети, пожилые и ослабленные люди – были умерщвлены в газовых камерах. По мнению эсэсовцев, семейный лагерь Бжезинка свою задачу выполнил и его требовалось упразднить[1975].
Некоторые из охранников-эсэсовцев Освенцима испытывали смешанные чувства, когда дело коснулось упразднения семейного лагеря, что было в целом обычным явлением – убивали ведь не просто безликих узников, а тех, которых они хорошо знали и даже испытывали нечто вроде привязанности[1976]. В особенности это казалось отношения к еврейским детям Бжезинки, пробывшим в лагере несколько месяцев. За это время отдельные эсэсовцы успели на самом деле привязаться к ним, приносили им игрушки, играли с ними в футбол, с удовольствием смотрели поставленные ими спектакли. И когда поступил приказ о ликвидации лагеря, кое-кто из охранников рангом чуть повыше, очевидно, пытались повлиять на действия начальства ради спасения детей[1977]. Но в конечном итоге повиновались преступным приказам, убедив себя в том, что, дескать, это необходимо для блага фатерланда. Подобные доводы были не новы.
Эсэсовская рутина
Утром в среду 23 сентября 1942 года начальник Главного административно-хозяйственного управления СС Освальд Поль и другие старшие офицеры СС, включая блестяще зарекомендовавшего себя руководителя Строительного бюро Ганса Каммлера, прибыли в Освенцим, где на протяжении всего дня проводили встречи и занимались проверками[1978]. Всего неделей ранее, 15 сентября, Поль и Каммлер встречались с министром вооружений Альбертом Шпеером, подписавшим амбициозные проекты расширения Освенцима (общая запланированная стоимость 13,7 миллиона рейхсмарок), отражая его растущую роль и особый статус в холокосте. Большую часть фондов решено было выделить «фабрике смерти» Бжезинке (Биркенау), где предполагалось возведение дополнительных бараков и совершенствование инфраструктуры. Когда все вопросы были решены, Поль рассчитывал, что численность заключенных Освенцима достигнет 132 тыся человек, то есть в четыре раза превысит существовавшую на тот период[1979]. Поль немедленно проинформировал Гиммлера о соглашении со Шпеером, а затем 19 сентября последовала и личная встреча, на которую он также явился в сопровождении Каммлера для рассмотрения некоторых деталей[1980].
Во время их визита в Освенцим, четыре дня спустя, Поль и Каммлер обсудили планы с экспертами СС из местного отдела по строительству. Это было лишь одним из многих пунктов повестки дня. Поль также председательствовал на расширенном совещании с официальными представителями партии и государственными служащими, где решались щекотливые вопросы о месте, которое занимал лагерь в местной административной структуре. В дополнение к бесконечным проблемам с водоснабжением лагеря и захоронением отходов собравшиеся обсудили и вопросы, касавшиеся превращения населенного пункта Освенцим в образцовый город. Архитектор Ганс Штосберг детально представил собравшимся некоторые сведения о прилегавших к лагерю территориях и получил разрешение Поля на сооружение парка отдыха для местных жителей неподалеку от лагеря[1981]. Днем 23 сентября 1942 года Поль предпринял продолжительный тур по всему лагерному комплексу, посетив главный лагерь, а также Бжезинку, Моновиц и другие. Поездка Поля заняла больше времени, чем ожидалось, и он возвратился как раз к обильному ужину в офицерском казино, где подавалось лучшее пиво и вдоволь рыбы[1982].
После ужина Поль провел беседу с собравшимися старшими офицерами лагерных СС Освенцима. Он поблагодарил их за то, что они превратили Освенцим в самый важный концентрационный лагерь СС, и заверил их, что проделанная ими работа ничуть не менее важна, чем фронтовые успехи частей дивизии «Мертвая голова» (в сравнении с ними лагерные эсэсовцы неизменно испытывали комплекс неполноценности). Приказы и распоряжения Гиммлера относительно концентрационных лагерей чрезвычайно важны для победы, подчеркнул Поль, несмотря на все трудности, с которыми им приходится сталкиваться. Естественно, что Поль в первую очередь имел в виду геноцид европейских евреев, который он эвфемистично окрестил «особой обработкой». Осмотр бункера 2 в Бжезинке стоял в программе посещений Поля предыдущим днем, и он не мог не заметить клубы черного дыма, поднимавшиеся над вырытыми неподалеку рвами, где эсэсовцы сжигали трупы. Рассматривая так называемое окончательное решение, Поль похвалил подчиненных за верность делу и самоотдачу[1983]. Покончив с речью, Поль на деле доказал, что оценивает усилия лагерных эсэсовцев – одобрил открытие борделя для охранников Освенцима, что явилось первым шагом в данном направлении. В конце концов, их лагерные охранники – тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо. Да и отдых необходим, в особенности если принять во внимание ежедневно творимые насилия и убийства[1984].
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 354; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!