Историзм, реальность, домысел
Роман известного литературоведа Александра Чудакова, названный цитатой из Блока: «Ложится мгла на старые ступени…» Это роман-воспоминание. Герой, в образе которого очевидны черты биографизма, воссоздает образ своего деда, человека старой, дореволюционной культуры и энциклопедической образованности. В тридцатые годы он, уже старик, сумел организовать со своею семьей в казахской степи настоящее натуральное хозяйство и в тяжелое предвоенное и военное время обеспечить и жизнь, и образование детей, и непрерывность культурной традиции.
/ Текст для Ю.Ш. /
Тема уклада.
Текст ниже
Религиозная проблематика.
В лучшем смысле слова. Это не сусальная религиозность, и не тематическое внедрение околоцерковных аксессуаров. Это именно постановка проблем, актуальных в нынешние времена формального официозного воцерковления, вызывающего законную тревогу. Может ли церковь молиться за убийц и убиенных одновременно? А ведь тех и других так много было в ХХ веке, и они зачастую совпадали в одном лице. Как относиться к сотрудничеству церкви с ГПУ?
Остро проблемным является роман Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» (2006): в нем подняты проблемы межконфессиональных отношений, предельно актуальные в современном мире.
Конструктивный принцип романа тот же, что в предшествовавшей ему крупной прозе Улицкой (Гл. II, п. 4): центральный персонаж, вокруг которого вращается множество других, со своими историями. Интерес писателя к проблематике исторического масштаба реализуется в том, что изображение частной жизни группы связанных друг с другом людей становится поводом и средством для создания образа целой эпохи. При видимой «локальности» отдельных тем, за внешним сюжетом прослеживается ещё и сюжет движения исторического времени.
|
|
|
Центральный персонаж романа, Даниэль Штайн – еврейский юноша, в начале Второй мировой войны оказавшийся на оккупированной фашистами территории. Несколько рад чудом спасшись от смерти, он умело скрывает свою национальность и поступает на службу в гестапо переводчиком. Будучи по должности осведомлён о планах немецкого командования, он регулярно предупреждает жителей близлежащих селений о готовящихся расправах и карательных акциях. В последний раз ему удаётся предупредить жителей гетто, в результате чего ночью накануне казни несколько сотен человек уходят в леса. К концу войны из них остаётся в живых несколько десятков. Эти люди, а потом их дети и внуки, разъехались по всему миру; и, рассказывая о судьбах этой диаспоры, насчитывающей уже несколько поколений, Улицкая создаёт панораму эпохи второй половины ХХ столетия. География романа охватывает весь земной шар: СССР – Россия, Ближний Восток, Америка, страны Западной и Восточной Европы – всюду живут, поддерживая письменные и духовные связи, люди, объединенные причастностью к военным скитаниям по белорусскому лесу. И еще тем, что спас их всех Даниэль Штайн: весь сюжет оказывается возможен лишь благодаря его подвигу.
|
|
|
Создавая образ Даниэля, Л. Улицкая пытается решить проблему, которая уже полтора века занимает сознание русской литературы. Это проблема этического идеала: человека, поведение и поступки которого в реальных, современных и даже обыденных условиях можно назвать совершенными в нравственном смысле. Первым эту проблему поставил Ф.М. Достоевский, которого привлекал идеал святости. В образе князя Мышкина Достоевский попытался воплотить фигуру «святого в миру», человека совершенного. «Главная мысль романа, – писал Достоевский, – изобразить положительно прекрасного человека… Это задача безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал – ни наш, ни цивилизованной Европы еще далеко не выработался. На свете есть одно только положительно прекрасное лицо – Христос»[101]. «Безмерность» задачи обнажила предел возможностей самой художественной литературы, искусства вообще. Не святость (Мышкин – человек больной, лишенный внутренней гармонии, которую святость непременно подразумевает), а только праведность может стать одновременно этическим и эстетическим идеалом, воплотившись в искусстве. Сам Достоевский позже, в «Братьях Карамазовых», обратился именно к образу праведника, каковым является Алеша. Старец Зосима благословлял Алешу не затворяться в монастыре, а жить в миру. Отношения с людьми, в их повседневной мирской действительности – способ поверить глубину этической состоятельности персонажа.
|
|
|
Этический идеал, его связь с праведностью и религиозностью неоднократно становились предметом переосмысления в русской литературе. Вспомним повесть М. Горького «Мать», в которой настойчивые аллюзии, относящиеся к евангельскому сюжету, способствовали сближению образа Павла Власова с образом Христа.[102] Революционная деятельность Павла в контексте такого сближения представала как религиозное подвижничество, а праведность трактовалась как преданность социалистической идее. Однако для Улицкой и ее героя, напротив, служение догматической идее (неважно, религиозной или светской) не является мерилом этики. Такая позиция писательницы более свойственна русскому менталитету ХХ века, в котором каноническая религиозность как основание праведности была поставлена под сомнение. Вспомним: спустя почти столетие после Достоевского образ «положительно прекрасного» человека возник в творчестве А. Солженицына. Героиня хрестоматийного рассказа Матрена так именно и характеризуется автором: праведник, без которого не стоит ни село, ни город, ни вся земля. Но при упоминании о религиозных представлениях Матрены автор замечает, что она была «скорее суеверна». Праведность человека для писателя середины ХХ века реализуется не в догматической вере, а в отношении к другим людям.
|
|
|
Даниэля Штайна перипетии военных лет привели к принятию христианства, а затем к монашеству и священству в маленькой израильской церкви. Его этику определяет не церковный сан, а дела среди людей и для людей. «Я не духовник… Я обыкновенный социальный работник, но без зарплаты», – говорит Даниэль своему прихожанину. Вера его далека от канонической. Католик по формальному исповеданию, он создает собственный символ веры, в котором на первое место ставится гуманистическая, направленная к человеку сущность религии. «Бога никто не видел. В человеке надо видеть Бога. Во Христе, человеке, надо видеть Бога», – вот credo Даниэля, принцип, который он неизменно отстаивает в своем пастырском служении.
Даниэль Штайн подчеркнуто далек от всего того формального, что есть в церкви. Он служит вопреки церковному уставу, совершает запрещенные в Израиле обряды крещения, и вообще в церковных вопросах ведет себя как еретик. Он сочувственно ссылается на слова эфиопского епископа, который отстаивает право каждого народа на собственный путь к Богу: «Мои люди пляшут и поют в Храме, как царь Давид, и когда мне говорят, что это неблагочестиво, я могу ответить только одно: мы не греки и не ирландцы!». Сквозь букву обряда Даниэль умеет увидеть живого человека с его насущными, а не метафизическими проблемами; рассудить его дела не по закону, а по совести. Так, он советует своим прихожанам Ефиму и Терезе оставить обет безбрачия и образовать семью; отказывает своей помощнице Хильде в благословении на монашеский путь: «Хочешь служить Богу – служи в миру», – и не осуждает ее за любовь к женатому арабу; прячет у себя в доме от родителей подростка, находящегося на грани самоубийства. Решение житейских ситуаций для Даниэля важнее, чем верность правилам благочестия.
Один из важнейших аспектов деятельности Даниэля Штайна связан с преодолением национальных различий как в делах веры, так и в повседневности. Смысл проповеди Даниэля в том, чтобы вернуть христианство к его историческому первоначалу. Проповедь Христа была обращена ко всем народам, ее целью была Церковь, лишенная национальной ограниченности. Такую же церковь проповедует и Даниэль. «Христианские народы вовсе не новый Израиль, они – Расширенный Израиль… Речь идет не о доктрине, а только об образе жизни». Заповеди иудейской религии и христианства сходятся к одному главному принципу, который имеет не богословский, а этический, жизненно-практический характер: «Не делай своему ближнему того, чего не хочешь, чтобы он делал тебе». Образ жизни, построенный на этом принципе, был и остается путем праведности в любой религии.
Поиск общих корней, позволяющих сблизить исторические разделенные конфессии, становится одним из главных аспектов проблематики романа. Такое сближение, происходящее в последние времена мира, представлял в «Трех разговорах» Вл. Соловьев – на основании безусловного исповедания Христа. «Всего дороже для нас в христианстве сам Христос»[103], – говорил соловьевский старец Иоанн. Л. Улицкая продолжает этот поиск, вместе со своим героем всматриваясь в Божественную природу Христа. «Сердцевина нашей веры – сам Христос… Я вижу в нем Сына Божия», – говорит Даниэль. Однако он же настаивает и на том, что Иисус был галилейским раввином, и «большая часть вещей, которые он проповедовал, была известна евреям из Торы». Попытка встречи христианства с иудейской религией, не на основе поверхностного экуменизма, а на основе генетического родства этих вер и порожденных ими культур, составляет главную идейную коллизию романа, живо актуальную в контексте духовного движения рубежа тысячелетий[104].
Однако образ Даниэля Штайна вызвал волну категорической – и небезосновательной! – критики со стороны христианской общественности. Оставим без внимания очевидно несправедливые упрёки героя за якобы пособничество фашистам. Существенные претензии к Даниэлю заключаются в том, что он, по выражению писателя Юрия Малецкого, «никакой не священник никакой не церкви»[105]. И это действительно так. Даниэль, конечно, выдающийся человек. Но церковь – это исторический институт со своей системой уклада, обрядов, традиций; со своим учением. В своей заботе о человеке Даниэль игнорирует все эти вещи. Не случайно образ Даниэля стал настолько притягательным для постсоветской интеллигенции. Ю. Малецкий справедливо пишет, что в интеллигентском сознании понятия «христианин» и «просто хороший человек» непростительным образом смешались. Сам факт бурной полемики вокруг романа свидетельствует как о действительном существовании такой проблемы, так и об актуальности вопросов духовного поиска в современном обществе.
Рассмотренный в аспекте формы, «Даниэль Штайн» представляет собой разновидность жанра эпистолярного романа, известного в Европе и в России с XVIII века. Этот жанр всегда имел интеллектуальный, рассудочный характер. Герои такого романа, «авторы» писем, его составляющих, излагали друг другу свои мнения об устройстве мира, об отношениях людей, о политике, воспитании и многом другом. Сюжетный компонент в романах этого рода выполнял второстепенную роль; главное в них – выражение мысли. Используя модифицированную (в текст включаются не только письма, но и фрагменты других документов) разновидность эпистолярного романа, Л. Улицкая сознательно ослабляет значимость сюжета в своем произведении и выводит на первый план компонент философский. «Даниэль Штайн, переводчик» не столько роман-действие, сколько роман-рассуждение. Постановка традиционных для русской классики «мировых» вопросов, касающихся веры и религии, путей развития человечества, осуществляется в наиболее непосредственной, открытой формулировке. Для этого используется слово проповеди (выступления Даниэля Штайна перед паствой, перед школьниками), бесед с прихожанами. Проблемы судеб мира, отношений человека с людьми и с Богом главенствуют, в противоположность фрагментарному сюжету.
Философичность романа характерна для этапа интерференции художественного и внехудожественного слова, охватывавшего в русской литературе всё ХХ столетие (Гл. III, п. 1). Он подразумевал постепенное размывание повествовательных форм в пользу эссеистического письма; доминированию в литературе рассуждения в противовес повествованию[106]. Роман Л. Улицкой стоит в русле развития русской художественной прозы, которая в последние десятилетия регулярно отходит от повествования и тяготеет к форме философских «фрагментов».
Как видно из сказанного, роман «Даниэль Штайн, переводчик» по ряду формальных и содержательных показателей стоит в русле развития традиций русской литературы. Проблематика романа – праведность и ее соотношение с религиозностью – продолжает мощную линию, начатую Достоевским и развивавшуюся в продолжение всего ХХ века. А философичный, эссеистический тип письма отражает тенденцию построения художественных текстов, становящуюся доминантной в литературе второй половины ХХ столетия.
М. Кучерская. «Современный патерик, или Чтение для впавших в уныние». В этом сборнике непритязательных и заведомо «несерьезных» рассказов религиозная тематика лишается своей официозной напыщенности и предстает бытовой, повседневной.
Деконструкция советского представления о религии и церкви. – И не только советского. Представление о Церкви как авторитарном институте, гнетущем, подавляющем человека, сложилось в русском обществе, в его мысли в XVI веке[107]. Тогда, по мысли Федотова, «обрядовое благочестие» возобладало над святынями веры. (Цит. Это спор осифлян с заволжцами.)
Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 321; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!