Сочинение по тексту С.С. Качалкова
(1)Сергей Николаевич Плетёнкин вернулся домой как обычно, в половине девятого. (2)Он работал в сервисной мастерской, в самом центре города. (3)Чтобы оправдать горючее, по дороге домой он делал остановку возле центрального рынка и подхватывал, если, конечно, повезёт, попутчика. (4)Сегодня ему несказанно повезло, душа от радости пела, и он, едва разувшись, даже не помыв руки, сразу же помчался на кухню рассказывать об удивительном происшествии.
(5)Жена стояла возле раковины и мыла посуду. (6)Дочь с недовольным видом допивала чай и, капризно оттопырив нижнюю губу, спрашивала:
(7) - Мам, а почему нельзя?
(8) - Потому что... - раздражённо отвечала мать. (9)- Вон у отца отпрашивайся!
(10)Плетёнкин нетерпеливо махнул рукой, прося тишины, и, взвизгивая от радости, чем всегда раздражал жену, начал рассказывать.
(11) - Представляете, еду я сегодня мимо центрального рынка, тормозит меня какая-то женщина... (12)Просит, чтобы я её подвёз до заводоуправления. (13)Я гляжу: кожаное пальто, сапожки стильные, ну, и на лицо такая, видно, что ухоженная... (14)Я сразу ей: триста!.. (15)Она даже рот открыла. (16)Ну, ничего, села, довёз я её до управления. (17)Она выходит и даёт мне пятьсот рублей... (18)Я такой: «Так, а вот сдачи-то у меня нет!» (19)Она посмотрела на меня, пожала плечиками и говорит: «Ладно, сдачу оставьте себе!» (20)Представляешь, как повезло!
(21)- Да-а! (22)Были бы все пассажиры такие! - протянула жена.
(23) - Ты иди мой руки и давай садись ужинать...
|
|
|
(24) Плетёнкин закрылся в ванной и начал намыливать руки, вновь и вновь прокручивая подробности всего происшедшего. (25)Густые чёрные волосы, тонкие пальцы с обручальным кольцом, слегка отрешённый взгляд... (26)Такой взгляд бывает у людей, которые что-то потеряли, а теперь смотрят туда, где должна бы лежать пропавшая вещь, прекрасно зная, что там её не найдут.
(27)И вдруг он вспомнил её! (28)Это была Наташа Абросимова, она училась в параллельном классе. (29)Конечно, она изменилась: была невидной дурнушкой, а теперь стала настоящей дамой, но тоскливое разочарование в глазах осталось. (30)Однажды в одиннадцатом классе он вызвался проводить её, вёл тихими улочками, чтобы их не видели вместе. (31)У неё глаза светились от счастья, и, когда он попросил написать за него сочинение на конкурс «Ты и твой город», она тут же согласилась. (32)Плетёнкин занял первое место, получил бесплатную путёвку в Петербург, а после этого уже не обращал внимания на очкастую дурнушку.
(33)И только на выпускном балу, выпив шампанского, он в порыве слезливой сентиментальности попытался ей что-то объяснить, а она смотрела на него с той же усталой тоской, с какой смотрела и сегодня.
(34) - Ну, получается, что я обманул тебя!
|
|
|
(35) - Меня? - она улыбнулась. (36)- Разве ты меня обманул?
(37)- А кого же! - сказал он и глупо ухмыльнулся. (38)Она молча ушла.
(39)...Плетёнкин хмуро намыливал руки. (40)Он подумал, что обязательно встретит её и вернёт ей двести, нет, не двести, а все пятьсот рублей... (41)Но... понял, что никогда не сделает этого.
(42)- Ты чего там застрял? (43)Всё стынет на столе! - потеряв терпение, крикнула из кухни жена.
(44)«Разве ты меня обманул?» - вновь вспомнилось ему, и он поплёлся есть остывающий суп. (По С.С. Качалкову)
Сергей Семёнович Качалков (род. в 1943 г.) - современный писательпрозаик.
Некоторые люди считают, что на пути к достижению цели все средства хороши, главное, добиться чего желаешь. Но так ли это?
Именно проблему выбора средств для достижения своей цели и поднимает в тексте С. С. Качалков.
Его герой, Сергей Николаевич Плетёнкин, неожиданно прозревает, понимая,что он обманывает самого себя, нечестно, непорядочно поступая с другими людьми. От его действий пострадала дважды одноклассница: в юности написала за него сочинение, победившее в конкурсе, наградой которого была поездка в Петербург, куда и съездил Плетёнкин, а потом на Наташу не обращал никакого внимания. Оказавшись случайной пассажиркой Сергея, Абросимова платит за поездку слишком высокую цену, назначенную им, и при этом не получает законной сдачи.
|
|
|
Придя домой, Плетёнкин рассказывает своей жене о неожиданном везении. «Да-а! Были бы все пассажиры такие!» - отвечает она. Но Сергей Николаевич неожиданно вспоминает свою одноклассницу и понимает, что удачно обсчитал именно её. Вспомнив все события своей юности, связанные с Наташей, Плетёнкин осознаёт, что обманул самого себя, стремясь лишь к материальным ценностям и забыв о таких понятиях, как добро, честь и достоинство. Жена разделяет его чувства, и от этого становится грустно, потому что понимаешь: их души источены страстью к наживе, к потребительству. Ясно, что главное в этой семье - материальное благополучие. О таких понятиях, как честь, достоинство, порядочность, речи не идёт.
Автор считает, что человек, совершающий неблагородные поступки, разрушает в себе человеческое начало. Однако рано или поздно приходит осознание глубины собственного духовного падения и невозможности возвратить упущенное.
Невозможно не согласиться с автором. Человек в своей жизни должен руководствоваться высшими нравственными принципами, которые, кстати, основаны на библейских заповедях: не прелюбодействуй; не укради; не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего; не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего, и другие.
|
|
|
Именно такое поведение может сделать каждого из нас счастливым, помочь сохранить внутреннюю гармонию, избежать угрызений совести. А поступая недостойно, человек, добиваясь желаемого, убивает в себе нравственное начало, и это не приносит счастье ни ему, ни окружающим людям.
В комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума» Молчалин лишь изображал влюблённость в Софью «в угодность дочери такого человека», чтобы укрепить своё положение в доме Фамусова, а там, кто знает, возможно, и стать его зятем. На самом деле ему нравилась Лиза, в общении с которой Молчалин старается выглядеть повесой, забыв о робости. В финале комедии, хоть он и не испытывает угрызений совести, но разоблачён, планы его рушатся. Коварство Молчалина губительно сказывается на судьбе Софьи, которой сурово распорядился её отец:
В деревню, к тётке, в глушь, в Саратов,
Там будешь горе горевать,
За пяльцами сидеть, за святцами зевать.
Можно вспомнить одного из героев произведения Александра Сергеевича Пушкина «Капитанская дочка»Швабрина, который совершал много страшных поступков: оговаривал Машу, чтобы вызвать к ней неприязнь Петра Гринёва, советуя, что «ежели хочешь, чтоб Маша Миронова ходила к тебе в сумерки, то вместо нежных стишков подари ей пару серёг». На дуэли пытался исподтишка нанести удар Петру. Во время взятия крепости перешёл на сторону Пугачёва, а будучи арестованным, оговорил Гринёва. Заканчивается жизнь Швабрина печально: он в заключении, закован цепью, таков итог жизни эгоистичного человека. Показывая столь бесславный конец жизни Швабрина, А.С. Пушкин заставляет нас задуматься о том, что недостойное поведение, неразборчивость в выборе средств для достижения цели, способность ради удовлетворения своих желаний пойти на подлость губительны и для души, и для судьбы человека. Такое отношение к людям и жизни не приносит счастья.
И с этим невозможно не согласиться.
ТЕКСТЫ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОГО НАПИСАНИЯ СОЧИНЕНИЙ
Текст № 1
Оглядываясь на прошлое, я могу сказать, что всегда страдал при виде тех бедствий, которые наблюдал в мире. Непринуждённой детской радости жизни я, собственно, никогда не знал и думаю, что у многих детей дело обстоит так же, хотя внешне они казались весёлыми и беззаботными.
Особенно же удручало меня то, что так много боли и страдания приходится выносить бедным животным. Вид старого хромого коня, которого один крестьянин тащил за собой, тогда как другой подгонял его палкой - коня гнали на бойню, - преследовал меня неделями.
Я не мог понять - это было ещё до того, как я пошёл в школу, - почему я в своей вечерней молитве должен упоминать только людей. Поэтому, когда матушка, помолившись вместе со мной и поцеловав меня на сон грядущий, уходила, я тайно произносил ещё одну, придуманную мной самим молитву обо всех живых существах. Вот она: «Отец Небесный, защити и благослови всякое дыхание, сохрани его от зла и позволь ему спокойно спать!»
Глубокое впечатление произвёл на меня случай, происшедший, когда мне было семь или восемь лет. Генрих Бреш и я смастерили рогатки из резиновых шнуров, из них можно было стрелять маленькими камешками. Была ранняя весна, стоял Великий пост. Как-то воскресным утром он предложил мне: «Давай пойдём на Ребберг, постреляем птичек». Это предложение ужаснуло меня, но я не осмелился возразить из страха, что он меня высмеет. Так мы оказались с ним возле ещё обнажённого дерева, на ветвях которого бесстрашно и весело распевали птицы, приветствуя утро. Пригнувшись, как индеец на охоте, мой спутник вложил гальку в кожанку своей рогатки и натянул её. Повинуясь его настойчивому взгляду и мучаясь страшными угрызениями совести, я сделал то же самое, твёрдо обещая себе промахнуться. В этот миг сквозь солнечный свет и пение птиц до нас донёсся звон церковных колоколов. Это был благовест, звонили за полчаса до главного боя. Для меня он прозвучал гласом небесным. Я отшвырнул рогатку, вспугнул птиц, чтобы спасти их от рогатки моего спутника, и побежал домой. С тех пор всякий раз, когда я слышу сквозь солнечный свет и весенние голые деревья звук колоколов Великого поста, я взволнованно и благодарно вспоминаю, как во мне тогда зазвучала заповедь: «Неубий».
С того дня я научился освобождаться от страха перед людьми. В том, что затрагивало мои глубочайшие убеждения, я теперь меньше считался с мнением других, и меня уже не так смущали насмешки товарищей.
Тот путь, каким вошла в моё сердце заповедь, запрещающая нам убивать и мучить, стал величайшим переживанием моих детских лет и моей юности. Всё остальное рядом с ним поблекло. (Альберт Швейцер. Из книги «Жизнь и мысли»)
* Альберт Швейцер (14.01.1875-04.09.1965) - немецко-французский мыслитель, богослов, врач, музыковед и органист; всемирно известен антивоенными выступлениями.
Текст № 2
Плотник есть плотник: за ним всегда работа бегает - не он за работой. Так что взяли Егора, можно сказать, с поясным поклоном в плотницкую бригаду местной строительной конторы. Взять-то взяли, а через полмесяца...
- Полушкин! Ты сколько дней стенку лизать будешь?
- Так ведь это... Доска с доской не сходится.
- Ну и чёрт с ними, с досками! Тебе что ль тут жить? У нас план горит, премиальные...
- Так ведь для людей же...
- Слазь с лесов! Давай на новый объект!
- Так ведь щели.
- Слазь, тебе говорят!..
Слезал Егор. Слезал, шёл на новый объект, стыдясь оглянуться на собственную работу. И с нового объекта тоже слезал под сочную ругань бригадира, и снова куда-то шёл, на какой-то самоновейший объект, снова делал что-то где-то, топором тюкал, и снова волокли его, не давая возможности сделать так, чтобы не маялась совесть.
А через месяц вдруг швырнул Егор казённые рукавицы, взял личный топор и притопал домой за пять часов до конца работы и сказал жене:
- Не могу я там, Тинушка, ты уж не серчай. Не дело у них – понарошка какая-то.
- Ах горе ты моё, бедоносец юродивый!..
Откочевал он в другую бригаду, потом в другую контору, потом ещё куда-то. Мыкался, маялся, ругань терпел, но этой поскаковской работы терпеть никак не мог научиться. И мотало его по объектам да бригадам, пока не перебрал он их все, что были в посёлке. А как перебрал, так и отступился: в разнорабочие пошёл. Это, стало быть, куда пошлют да чего велят.
И здесь, однако, не всё у него гладко сходилось. В мае - только земля вздохнула - определили его траншею под канализацию копать. Прораб лично по верёвке трассу ему отбил, колышков натыкал, чтоб линия была, по лопате глубину отметил:
- Вот до сих, Полушкин. И чтоб по ниточке.
- Ну, понимаем.
- Нормы не задаю: мужик ты совестливый. Но чтоб...
- Нет тут вашего беспокойства.
- Ну, добро, Полушкин. Приступай.
Поплевал Егор на руки, приступил. Землица сочная была, пахучая, лопату принимала легко и к полотну не липла. И тянуло от неё таким родным, таким ласковым, таким добрым теплом, что Егору стало вдруг радостно и на душе уютно. И копал он с таким старанием, усердием да удовольствием, с каким работал когда-то в родимой деревеньке. А тут майское солнышко, воробьи озоруют, синь небесная да воздух звонкий! И потому Егор, про перекуры забыв, и дно выглаживал, и стеночки обрезал, и траншея за ним еле поспевала.
- Молоток ты, Полушкин! - бодро сказал прораб, заглянувший через три часа ради успокоения. - Не роешь, а пишешь, понимаешь!
Похвалу начальства Егор уловил и наддал изо всех сил, чтобы только угодить хорошему человеку. Когда прораб явился в конце рабочего дня, чтобы закрыть наряд, его встретила траншея трёхдневной длины.
- Три смены рванул! - удивился прораб, шагая вдоль канавы. - В передовики выходишь, товарищ Полушкин, с чем я тебя и...
И замолчал, потому что ровная в нитку траншея делала вокруг ничем не примечательной кочки аккуратную петлю и снова бежала дальше, прямая как стрела.
Не веря собственным глазам, прораб долго смотрел на загадочную петлю и не менее загадочную кочку, а потом потыкал в неё пальцем и спросил почти шёпотом:
- Это что?
- Муравьи, - пояснил Егор.
- Какие муравьи?
- Такие, это... Рыжие. Семейство, стало быть. Хозяйство у них, детишки. А в кочке, стало быть, дом.
- Дом, значит?
- Вот я, стало быть, как углядел, так и подумал...
- Подумал, значит?
Егор не уловил ставшего уже зловещим рефрена. Он был очень горд справедливо заслуженной похвалой и собственной инициативой, которая позволила в неприкосновенности сохранить муравейник, случайно попавший в колею коммунального строительства. И поэтому разъяснил с воодушевлением:
- Чего зря зорить-то? Лучше я кругом окопаю...
- А где я тебе кривые трубы возьму, об этом ты не подумал? На чьей шее я чугунные трубы согну? Не сообразил?
Про петлю вокруг муравьиной кучи прораб растрезвонил всем, кому мог, и проходу Егору не стало. Но он терпел по великой своей привычке к терпению, ещё ласково улыбался, а сын Колька ходил сплошь в синяках да царапинах: он дрался с одноклассниками за то, что те смеялись над его отцом. (По Б. Васильеву)
*Борис Львович Васильев (1924-2013) - русский писатель-фронтовик. Его роман «Не стреляйте в белых лебедей» был экранизирован в 1980 году.
Текст № 3
Странное состояние переживал Алексей. С тех пор как он поверил, что путём тренировки сможет научиться летать без ног и снова стать полноценным лётчиком, им овладела жажда жизни и деятельности.
Теперь у него была цель жизни: вернуться к профессии истребителя. С тем же фанатическим упрямством, с каким он, обезножев, выползал к своим, стремился Мересьев к этой цели. Ещё в ранней юности привыкший осмысливать свою жизнь, Алексей прежде всего точно определил, что должен сделать, чтобы достичь этого как можно скорее, не тратя попусту драгоценного времени.
И вышло, что он должен, во-первых, быстрее поправиться, вернуть утраченные во время голодания здоровье и силу, а для этого больше есть и спать; во-вторых, восстановить боевые качества лётчика и для этого развивать себя физически доступными ему, пока ещё коечному больному, гимнастическими упражнениями; в-третьих, и это было самое важное и трудное, развивать обрубленные по голень ноги так, чтобы сохранить в них силу и ловкость, а потом, когда появятся протезы, научиться проделывать на них все необходимые для управления самолётом движения.
Даже хождение для безногого - нелёгкое дело. Мересьев же намеревался управлять самолётом, и именно истребителем. Алексей верил, что это в пределах человеческих возможностей, а раз так, то он, Мересьев, обязательно этого достигнет.
И вот Алексей взялся за осуществление своего плана. С педантизмом, который поражал его самого, он взялся исполнять прописанные процедуры и принимал положенное количество лекарств. Мересьев много ел, всегда требовал добавки, хотя иной раз у него и не было аппетита. Что бы ни случилось, он заставлял себя отсыпать положенное число часов и даже выработал привычку спать после обеда, которой долго сопротивлялась его деятельная и подвижная натура.
Заставить себя есть, спать, принимать лекарства нетрудно. С гимнастикой было хуже. Обычная система, по которой Мересьев раньше делал зарядку, человеку, лишённому ног, привязанному к койке, не годилась. Он придумал свою: по целым часам сгибался, разгибался, упёршись руками в бока, крутил торс, поворачивал голову с таким азартом, что хрустели позвонки. Товарищи по палате добродушно посмеивались над ним. Кукушкин поддразнивал его, называя то братьями Знаменскими, то Лядумегом, то именами каких-то других знаменитых бегунов.
Когда с ног сняли бинты и Алексей получил в пределах койки большую подвижность, он усложнил упражнения. Улёгшись на спину, он по очереди то сгибал их, подтягивая к себе, то разгибал, выбрасывая вперёд. Когда он в первый раз проделал это, то сразу понял, какие огромные, а может быть, непреодолимые трудности его ожидают. В обрубленных по голень ногах подтягивание вызывало острую боль. Движения были робки и неверны. Их трудно было рассчитать, как, скажем, трудно лететь на самолёте с повреждённым крылом или хвостом. Невольно сравнивая себя с самолётом, Мересьев понял, что вся идеально рассчитанная конструкция человеческого тела у него нарушена и, хотя тело ещё цело и крепко, оно никогда не достигнет прежней, с детства выработанной гармонии движений.
Гимнастика ног причиняла острую боль, но Мересьев с каждым днём отводил ей на минуту больше, чем вчера. Это были страшные минуты - минуты, когда слёзы сами лились из глаз и приходилось до крови кусать губы, чтобы сдержать невольный стон. Но он заставлял себя проделывать упражнения сначала один, потом два раза в день, с каждым разом увеличивая их продолжительность. После каждого такого упражнения Мересьев бессильно падал на подушку с мыслью: сумеет ли он снова возобновить их? Но приходило положенное время, и он принимался за своё. Вечером Алексей ощупывал мускулы бедра, голени и с удовольствием чувствовал под рукой не дряблое мясо и жирок, как это было вначале, а прежний, тугой мускул.
Ноги занимали у Мересьева все мысли. Он так много думал о ногах, что часто видел себя во сне здоровым, быстрым. То по тревоге несётся во весь опор к самолёту, с ходу вспрыгивает на крыло, садится в кабину и пробует ногами рули, пока Юра снимает чехол с мотора. То вместе с Олей, взявшись за руки, бегут они что есть духу по цветущей степи, бегут босиком, ощущая ласковое прикосновение влажной и теплой земли. Как это хорошо и как тяжело после этого, проснувшись, увидеть себя безногим! (По Б. Полевому)
*Борис Николаевич Полевой (Борис Николаевич Кампов) (1908-1981) - русский советский писатель. Широкую известность получила книга «Повесть о настоящем человеке», в основе которой - реальный подвиг Героя Советского Союза лётчика А.П. Маресьева.
Текст № 4
Мне шестьдесят лет. Я горжусь, что за всю свою жизнь я не убил своей рукой ни одного живого существа, особенно из животного мира. Я не разорил ни одного птичьего гнезда, не умел стрелять из рогатки, не держал в руках охотничьего и иного оружия.
Это привело меня к глубокому конфликту с моей семьёй, отдалило от отца.
Я не вегетарианец, не толстовец, хуже, чем толстовская фальшь, нет на свете.
Я умею мстить.
- Ты всегда был не такой, как все. Все смеялись над тобой, и отец твой тоже. Что ты не разорял гнёзд, не стрелял из рогатки. Мне было за тебя стыдно. Стыдно! - говорила мне мама. А я вымыл ей ноги - ей было очень трудно сгибаться на уродливых руках, вымыл их тёплой водой и поцеловал.
И мама заплакала.
Два старших сына знали в совершенстве оружие, а Сергей стрелял - до самой своей смерти был лучшим, чуть не легендарным охотником города.
Мои вкусы были иные, и я их сумел защитить, несмотря на насмешки.
Отец сам меня учил, как снимать шкуру с зайцев, кроликов.
Но я никого не зарезал, ни одного кролика, ни одной козы, ни одной курицы.
Нанимать для этого кого-то, для такой работы было нельзя. Кто убивал кроликов, я не знаю. Думаю, что отец - ощупью в сарае.
Охота с ружьём не разрешается православному духовенству, но рыбная ловля даже рекомендовалась. Охотничья страсть отца нашла разрядку в рыбной ловле. В Америке же, на Алеутских островах, где отец был православным миссионером, более десяти лет охотился, его страсть находила выход.
Я видел много американских фотографий отца с ружьём, стреляет - на байдарке.
Однажды поймали большую рыбу, щуку, и я думал, что её отпустят сейчас назад в реку, где она... Но щука выскочила на песок и билась, каждым прыжком приближаясь к воде!
Но это были сети отца, лодка отца, и, наконец, ему принадлежала честь убийства. Прыгнув, отец ухватил бьющуюся щуку за голову, пальцы, суставы в жабры, колени прижали светлое тело рыбы к песку, из кармана отец выхватил перочинный нож...
Как я ненавидел потом этот стальной нож - стальной белый нож перочинный с двумя лезвиями и отвёрткой. Я не взял нож на память об отце, когда отец умер – в 1933 году. (По Варламу Шаламову)
* Варлам Тихонович Шаламов (5 июня 1907 - 17 января 1982 года) – русский прозаик и поэт советского времени. Создатель одного из литературных циклов о советских лагерях «Колымские рассказы».
Текст № 5
Неряшливость в одежде - это прежде всего неуважение к окружающим вас людям, да и неуважение к самому себе. Дело не в том, чтобы быть одетым щегольски. В щегольской одежде есть, может быть, преувеличенное представление о собственной элегантности, и по большей части щёголь стоит на грани смешного. Надо быть одетым чисто и опрятно, в том стиле, который больше всего вам идёт и в зависимости от возраста. Спортивная одежда не сделает старика спортсменом, если он не занимается спортом. «Профессорская» шляпа и чёрный строгий костюм невозможны на пляже или в лесу за сбором грибов.
А как расценивать отношение к языку, которым мы говорим? Язык в ещё большей мере, чем одежда, свидетельствует о вкусе человека, о его отношении к окружающему миру, к самому себе.
Бравирование грубостью в языке, как и бравирование грубостью в манерах, неряшеством в одежде, - распространённейшее явление, и оно в основном свидетельствует о психологической незащищённости человека, о его слабости, а вовсе не о силе. Говорящий стремится грубой шуткой, резким выражением, иронией, циничностью подавить в себе чувство страха, боязни, иногда просто опасения. Грубыми прозвищами учителей именно слабые волей ученики хотят показать, что они их не боятся. Это происходит полусознательно. Я уж не говорю о том, что это признак невоспитанности, неинтеллигентности, а иногда и жестокости. Но та же самая подоплёка лежит в основе любых грубых, циничных, бесшабашно-иронических выражений по отношению к тем явлениям повседневной жизни, которые чем-либо травмируют говорящего. Этим грубо говорящие люди как бы хотят показать, что они выше тех явлений, которых на самом деле они боятся. В основе любых жаргонных, циничных выражений и ругани лежит слабость. «Плюющиеся словами» люди потому и демонстрируют своё презрение к травмирующим их явлениям в жизни, что они их беспокоят, мучают, волнуют, что они чувствуют себя слабыми, незащищёнными против них.
По-настоящему сильный и здоровый, уравновешенный человек не будет без нужды говорить громко, не будет ругаться и употреблять жаргонных слов. Ведь он уверен, что его слово и так весомо.
Наш язык - это важнейшая часть нашего общего поведения в жизни. И по тому, как человек говорит, мы сразу и легко можем судить о том, с кем мы имеем дело: мы можем определить степень интеллигентности человека, степень его психологической уравновешенности, степень его возможной «закомплексованности» (есть такое печальное явление в психологии некоторых слабых людей, но объяснять его сейчас я не имею возможности - это большой и особый вопрос).
Учиться хорошей, спокойной, интеллигентной речи надо долго и внимательно - прислушиваясь, запоминая, замечая, читая и изучая. Но хоть и трудно - это надо, надо. Наша речь - важнейшая часть не только нашего поведения (как я уже сказал), но и нашей личности, нашей души, ума, нашей способности не поддаваться влияниям среды, если она «затягивает». (По Д.С. Лихачёву)
*Дмитрий Сергеевич Лихачёв (1906-1999) - российский учёный-литературовед и общественный деятель, академик. В своей книге «Письма о добром и прекрасном», адресованной молодёжи, он рассказывает о любви к Родине, о величайших духовных ценностях человечества, о красоте поведения и окружающего мира, о нравственном и эстетическом воспитании молодёжи.
Текст № 6
Принято считать, что самолюбие - свойство почти отрицательное; во всяком случае, оно должно быть умеренным. А уж ребёнку самолюбие положено и вовсе в гомеопатических дозах: «не задирай нос», «не считай себя лучше других», «не выступай», «не задавайся» - список всем известных фраз-наставлений можно продолжить. Но за всей этой «педагогической мудростью» стоит одно: ребёнок ещё «ничего из себя не представляет»; дескать, вот когда станешь «кем-то», тогда и будешь демонстрировать самолюбие, а пока потерпи. Ситуация, чреватая опасностью. Достоинство взрослого человека охраняется нормами поведения, социальным статусом; стоит только нарушить первое или покуситься на второе, ответ последует незамедлительно: «Как вы со мной разговариваете?» Достоинство ребёнка – если говорить всерьёз - не охраняется ничем; он на то и ребёнок, чтобы выслушивать поучения, получать наказания, и не дай Бог ему выказать несогласие, тем самым показав, что сомневается в справедливости взрослых: за это подозрение, высказанное явно или неявно, наказание возрастёт многократно. Оттого детское самолюбие, как правило, не производная от эгоизма и самолюбования, а реакция постоянно задеваемого человеческого достоинства; достоинства, которое никак не получается охранить в неприкосновенности, и остаётся только показывать, что оно - есть. У ребёнка - таковы установки поведения, общения и по сей день - практически нет легальной возможности восстановить, возместить оскорблённое взрослыми достоинство. Он не может призвать обидчика к ответу, не может «потребовать сатисфакции» в любой форме. Он должен либо «проглотить» оскорбление - а против этого и так уже оскорблённое достоинство протестует со всей силой, - либо отомстить, показать, что он не пустое место. Но месть, какой бы она ни была, всегда экстремальный способ восстановления достоинства; в ней самой как в поступке достоинства либо мало, либо вовсе нет. Так, задевая самолюбие ребёнка, заведомо слабейшего по отношению к ним, взрослые провоцируют его на неадекватные поступки, поскольку возможности поступить адекватно, так, как это дело решилось бы между взрослыми людьми, он лишён. <...> Но самое печальное в том, что когда достоинство ребёнка раз за разом терпит урон, уничтожается, разрушается (полностью или частично) та преграда, которая не позволяет человеку совершать по-настоящему дурные поступки. Эта преграда и есть достоинство человека. (Евгений Баратынский «О самолюбии и чувстве собственного достоинства»)
*Евгений Абрамович Баратынский (19 февраля 1800 - 29 июня 1844) - русский поэт 19 века. Его поэзии присущи философичность, глубина мысли. Виссарион Григорьевич Белинский считал, что «из всех поэтов, появившихся вместе с Пушкиным, первое место бесспорно принадлежит господину Баратынскому».
Текст № 7
Среди белого дня боевая лошадь красноармейца Трофима родила жеребёнка.
За станицей в лугу пулемёт доканчивал ленту, и под его жизнерадостный строчащий стук, в промежутке между первым и вторым орудийными выстрелами, рыжая кобыла любовно облизала первенца, а тот впервые ощутил полноту жизни и незабываемую сладость материнской ласки.
Когда второй снаряд упал где-то за гумном, из хаты, хлопнув дверью, вышел Трофим и направился к конюшне.
- Та-а-ак... Значит, ожеребилась? Нашла время, нечего сказать. - В последней фразе сквозила горькая обида.
Жеребёнок стоял на тонких пушистых ножках, как игрушечный деревянный конёк.
«Убить его?» - подумал Трофим.
Утром он вышел из хаты с винтовкой. Солнце ещё не всходило. На траве розовела роса. Луг, истоптанный сапогами пехоты, изрытый окопами, напоминал заплаканное, измятое горем лицо девушки. Около полевой кухни возились кашевары. На крыльце сидел эскадронный. Пальцы, привыкшие к бодрящему холодку револьверной рукоятки, неуклюже вспоминали забытое, родное - плели половник для вареников.
Эскадронный смёл с колен обрезки хвороста, спросил:
- Идёшь жеребёнка ликвидировать?
Трофим молча махнул рукой и прошёл в конюшню.
Эскадронный, склонив голову, ждал выстрела. Прошла минута, другая, но выстрела не последовало.
Так и остался жеребёнок при эскадроне.
Как-то, через месяц, под станицей Усть-Хопёрской эскадрон Трофима ввязался в бой с казачьей сотней. На полпути Трофим безнадёжно отстал от своего взвода. Ни плеть, ни удила, до крови раздиравшие губы, не могли понудить кобылу идти в бой вместе со всеми. Высоко задирая голову, хрипло ржала она и топталась на одном месте до тех пор, пока жеребёнок не догнал её. Трофим прыгнул с седла, пихнул в ножны шашку и с перекошенным злобой лицом рванул с плеча винтовку и схватил на мушку выточенную голову жеребёнка. Рука ли дрогнула сгоряча, или виною промаха была ещё какая-нибудь причина, но после выстрела жеребёнок дурашливо взбрыкнул ногами, тоненько заржал и, выбрасывая из-под копыт седые комочки пыли, описал круг и стал поодаль...
В эту ночь эскадрон ночевал в степи возле неглубокого буерака. Перед рассветом подошёл к Трофиму эскадронный, в потёмках присел рядом и, поглядывая на меркнувшие звёзды, сказал:
- Жеребёнка своего уничтожь! Наводит панику в бою... Гляну на него, и рука дрожит... рубить не могу. А всё через то, что вид у него домашний, а на войне подобное не полагается... Сердце из камня обращается в мочалку... И между прочим, не стоптали поганца в атаке, промеж ног крутился... - Помолчав, он мечтательно улыбнулся, но Трофим не видел этой улыбки. - Понимаешь, Трофим, хвост у него, ну, то есть... положит на спину, взбрыкивает, а хвост, как у лисы... Замечательный хвост!..
На следующий день была переправа через Дон. Рядом с лошадьми, держась за гривы, подвязав к винтовкам одежду и подсумки, плыли красноармейцы.
Напрягая зрение, Трофим увидал и жеребёнка. Плыл он толчками, то высоко выбрасываясь из воды, то окунаясь так, что едва виднелись ноздри.
Ветер, плеснувшийся над Доном, донёс до Трофима тонкое, как нитка паутины, призывное ржанье: и-и-и-го-го-го!..
Крик над водой полоснул Трофима по сердцу, и чудное сделалось с человеком: пять лет войны прошёл, сколько раз смерть засматривала ему в глаза, и хоть бы что, а тут побелел до пепельной синевы — и, ухватив весло, направил лодку против течения, туда, где в коловерти кружился обессилевший жеребёнок.
Жеребёнок ржал всё реже и глуше. И крик его до холодного ужаса был похож на крик ребёнка.
На правом берегу белый офицер в парусиновой рубахе гаркнул:
- Пре-кра-тить стрельбу!..
Через пять минут Трофим был возле жеребёнка, левой рукой подхватил его под живот, захлёбываясь, судорожно икая, поплыл к левому берегу. С правого берега не стукнул ни один выстрел.
Последнее чудовищное усилие - и ноги Трофима скребут землю. Волоком вытянул он на песок маленькое тельце жеребёнка.
Качаясь, встал Трофим на ноги, прошёл два шага по песку и, подпрыгнув, упал на бок. Словно горячий укол пронизал грудь; падая, услышал выстрел. Одинокий выстрел в спину - с правого берега. На правом берегу офицер в изорванной парусиновой рубахе равнодушно двинул затвором карабина, выбрасывая дымящуюся
гильзу, а на песке, в двух шагах от жеребёнка, корчился Трофим, и жёсткие посиневшие губы, пять лет не целовавшие детей, улыбались и пенились кровью. (По М.А. Шолохову)
* Михаил Александрович Шолохов (1905-1984) - советский писатель и общественный деятель, лауреат Нобелевской премии по литературе (1965) «за художественную силу и цельность эпоса о Донском казачестве в переломное для России время».
Текст № 8
Казалось бы, странный вопрос - что такое радость? Но ведь не скажешь, что она - чувство; скорее блаженное напряжение чувств, возникающее без усилия – и без усилия длящееся; то, что не вызывается намерением или замыслом, хотя и намерение, и замысел могут вести к ней. Но когда радость случается, она, если говорить строго, не имеет причины: слишком велик разрыв между возможной ничтожностью повода и ликованием, охватывающим всё наше существо (если мы умеем радоваться) при встрече, при подарке, в сотнях других случаев.
Радость есть нечто «сверх», нечто «над»; великолепный избыток, обозначающий, что в ядре многих мгновений, которые показались бы пресному человеку скучными, ничего не значащими или, во всяком случае, неглубокими, легковесными, есть подлинное духовное зерно, есть значительность, но особого свойства.
Печаль, тоска - все те чувствования, при которых словно блокируется сама способность различения, разъединения и мир окрашивается в один цвет печали.
Радость же, наоборот, усиливает способность различения, узнавания; в печали может быть глубина проникновения, в радости - богатство оттенков. Ни Шиллера, ни Бетховена не назовёшь весельчаками, но Шиллер написал «Оду к радости», а Бетховен положил её на музыку. Но ведь и дело в том, что радость - не веселье. «Райский дух, слетевший к нам», - пишет о ней Шиллер.
И вероятно, неслучайно: в радости мы как бы прозреваем, какой могла бы быть жизнь, если бы гармоническое начало в ней не искажалось; мы получаем принципиально иной образ её, образ-оклик, образ-обещание.
И очень важно, чтобы ребёнок, который только входит в жизнь, только начинает выстраивать отношения с ней, не был ограничен в своих радостях.
Это нам кажется, что радость бессодержательна, пусть и приятна, но бесполезна. А на самом деле человек возрастает в радости: это опыт траты душевных сил, когда трата тут же благодарно восполняется и возникает тот кровоток, то редкое, но безошибочно узнаваемое ощущение прямой связи с жизнью, которое может так не называться, может вообще никак не формулироваться, но без этого ощущения человек печально потерян, оставлен.
Радость нужна не потому, что в тяготах человеку будет что вспомнить: была и радость, а значит, жизнь не совсем пропала. Нет, радость, может быть, вообще закладывает основу доброкачественности любого другого переживания; мгновения бытия, которые мы помним с бескорыстной благодарностью, всегда говорят нам, что жизнь всё-таки обращена к человеку светлой стороной, что он ей небезразличен, и если даже он оставлен ею - это как морской отлив, в этой оставленности тоже есть непресёкшееся отношение; за отливом следует прилив. (По К. Станиславскому «О возрастании в радости и благодатной избыточности бытия »)
*Константин Сергеевич Станиславский (5 января 1863 - 7 августа 1938) - русский театральный режиссёр, актёр и педагог, реформатор театра. Создатель знаменитой актёрской системы, которая на протяжении 100 лет имеет огромную популярность в России и в мире. В 1898 году вместе с Вл. И. Немировичем-Данченко основал Московский Художественный театр.
Текст № 9
Ребёнку одиночество отпускается дозированно: час на «поиграть», два на «погулять». Одиночество же бездеятельное - читай праздное - дозволяется разве что во сне. На ребёнка, который довольно много времени старается проводить сам с собой, смотрят в лучшем случае с недоумением: какой-то он у вас нелюдимый растёт. А родителям в стремлении ребёнка к одиночеству чудится невысказанный упрёк: дескать, вы такие, что лучше уж одному, чем с вами. Или они опасаются, что потом ребёнок так и не найдёт контакт с окружающими. И взрослые стараются так или иначе включить ребёнка в общение. А он - не хочет, уклоняется, отказывается. Он хочет быть один. Что же это такое - детское желание одиночества? Конечно, оно бывает вызвано внешними причинами: устал, обижен и так далее. Но это понятный случай. Самое же интересное начинается там, где это желание кажется беспричинным, где оно явлено, так сказать, «в чистом виде». Тот, кто ищет одиночества, на самом деле обретает связь со всеми.
У ребёнка нет способов охранить себя от пустого общения: его любой может потрепать и спросить, «как у нас дела в школе», любой может сделать замечание или как следует, длительно и с расстановкой, поучить жизни - единственно ради того, чтобы ощутить себя в роли поучающего. Взрослый человек с той или иной степенью вежливости выйдет из ситуации, а ребёнок не может, у него нет такого права: «Ах, ты не хочешь со мной разговаривать? Ну, я тебе...» В результате именно на детей приходится львиная доля всех тех пустых фраз, в которые говорящий если и вкладывает чувство или интерес, то только в их дежурной разновидности. Другой взрослый пожалуй что может и обидеться, а ребёнку не положено. Ребёнка буквально растаскивают на части бессодержательным общением, но он-то, в отличие от взрослых, не обладает той привычкой к жизни, которая даёт иммунитет к пустоте слов. Он стократ острее чувствует, что, как и зачем говорится. Чувствует за словом равнодушное (хотя поверхностно оно может быть эмоционально окрашенным) отношение к себе самому. И - уходит в одиночество. Ребёнок ищет высоты – высоты отношений, слов, поступков. Той высоты, которой чаще всегощет в окружающей его жизни. Это не значит, что жизнь эта низка. Она скорее плоска. Плоские слова, плоские чувства. Плоские люди. Ребёнок ищет высоты не потому, что она есть самоцель; просто он чувствует, что там, где есть место высокому, есть жизнь. А где всё плоско, жизни нет. И тогда единственный выход - искать это высокое в себе самом. Искать в одиночестве, на свой страх и риск. А поиск сам по себе уже даёт высоту. (По Сальвадору Дали «Об одиночестве и поиске высоты»)
*Сальвадор Дали (1904-1989) - испанский живописец, график, скульптор, режиссёр, писатель. Один из самых известных представителей сюрреализма.
Текст № 10
Солнце уже поднялось над лесом. Иней давно растаял. Небо раскрылось в вышине, прозрачно-льдистое и голубое. Деревья в мокром сияющем золоте склонялись над дорогой. День занялся тёплый, непохожий на осенний.
Левинсон рассеянным взглядом окинул всю эту светлую и чистую, сияющую красоту и не почувствовал её. Увидел свой отряд, измученный и поредевший втрое, уныло растянувшийся вдоль дороги, и понял, как он сам смертельно устал.
- Что ты сказал? - спросил Левинсон у Бакланова, который подъехал к нему и своим вопросом вывел из состояния задумчивости.
- Я говорю, надо бы дозор послать.
- Да, да, надо послать; распорядись, пожалуйста...
Через минуту кто-то обогнал Левинсона усталой рысью, - Левинсон проводил глазами сгорбленную спину и узнал Мечика. Ему показалось что-то неправильное в том, что Мечик едет в дозор. Потом ещё кто-то проехал мимо.
- Морозка! - крикнул Бакланов вслед уезжавшему. - Вы всё-таки не теряйте друг дружку из виду. Выстрелами предупредите о засаде.
Мечик, отъехавший уже довольно далеко, оглянулся: Морозка ехал саженях в пятидесяти от него, отряд тоже был ещё виден. Потом и отряд и Морозка скрылись за поворотом.
Мечик, задремавший в седле, больше не подгонял свою кобылу Нивку. Иногда он приходил в себя и с недоумением видел вокруг всё ту же непроходимую чащу.
Вдруг Нивка испуганно фыркнула и шарахнулась в кусты, прижав Мечика к каким-то гибким прутьям... Он вскинул голову, и сонное состояние мгновенно покинуло его, сменившись чувством ни с чем не сравнимого животного ужаса: на дороге в нескольких шагах от него стояли казаки.
- Слезай! - сказал один придушенным свистящим шёпотом.
Кто-то схватил Нивку под уздцы. Мечик, тихо вскрикнув, соскользнул с седла и вдруг стремительно покатился куда-то под откос. Он больно ударился руками в мокрую колоду, вскочил и побежал вдоль по оврагу, хватаясь руками за что попало и делая невероятные прыжки. За ним гнались: сзади трещали кусты и кто-то ругался с злобными придыханиями...
Морозка, зная, что впереди ещё один дозорный, тоже плохо следил за тем, что творилось вокруг него. Он находился в том состоянии крайней усталости, когда совершенно исчезают всякие, даже самые важные человеческие мысли и остаётся одно непосредственное желание отдыха - отдыха во что бы то ни стало.
Он думал только о том, когда же наконец откроется перед ним обетованная земля, где можно будет приклонить голову. Эта обетованная земля представлялась ему в виде большой и мирной, залитой солнцем деревни, полной жующих коров и хороших людей, пахнущей скотом и сеном. Он заранее предвкушал, как он привяжет лошадь, напьётся молока с куском пахучего ржаного хлеба, а потом заберётся на сеновал и крепко заснёт.
И когда внезапно выросли перед ним жёлтые околыши казачьих фуражек и Иуда попятился назад, всадив его в кусты калины, кроваво затрепетавшие перед глазами, - это радостное видение большой, залитой солнцем деревни так и слилось с мгновенным ощущением неслыханного гнусного предательства, только что совершённого здесь Мечиком.
- Сбежал, гад... - сказал Морозка. Он испытывая чувство щемящей тоскливой жалости к себе и к людям, которые ехали позади него.
Ему жаль было не того, что он умрёт сейчас, то есть перестанет чувствовать, страдать и двигаться. Морозка ясно понял, что никогда не увидеть ему залитой солнцем деревни и этих близких, дорогих людей, что ехали позади него. Но он так ярко чувствовал их в себе, этих уставших, ничего не подозревающих, доверившихся ему людей, что в нём не зародилось мысли о какой-либо иной возможности для себя, кроме возможности предупредить их выстрелом об опасности... Он выхватил револьвер и, высоко подняв его над головой, чтобы было слышнее, выстрелил три раза, как было условлено...
В то же мгновенье что-то звучно сверкнуло, ахнуло, мир точно раскололся надвое, и Морозка, сражённый вражеской пулей, вместе с конём упал в кусты, запрокинув голову. (По А. Фадееву)
*Александр Александрович Фадеев (1901-1956) - русский советский писатель и общественный деятель. Известность получил его роман «Разгром» (1926), в котором рассказывается о партизанском движении на Дальнем Востоке в годы гражданской войны.
КЛЮЧИ К ЗАДАНИЯМ ТРЕНИНГОВ
Задание № 1.
Основные проблемы, затронутые в рассказе М. Гелприна «Свеча горела»:
Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 2426; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!