После стольких лет –- по-прежнему Р.Д. Лэнг 11 страница
Джон Стюарт Милль, великий поборник личной свободы прошлого столетия, однажды заметил, что в свободном обществе право человека размахивать руками кончается у носа его ближнего. По Зацу, психиатрия вкупе с иными установлениями, призванными облагодетельствовать современное общество, слишком часто действует так, будто способна позаботиться об этом самом "носе" лучше владельца носа. И хуже того, такие благодетели, получая санкцию общества, нередко простирают свое вмешательство до принудительного психиатрического лечения, что, как считает Зац, есть силовое давление, применяемое в целях контроля за свободомыслием в обществе, а нисколько не забота об общественном благе. "Зац исполнен такого недоверия к "благодеянию", что возражает против "благой" помощи человеку со стороны кого бы то ни было", – говорит Джей Хейли, впервые выступивший с критикой психиатрии почти одновременно с Зацем.
В течение двадцати пяти лет Зац был, возможно, самым выдающимся и, конечно же, самым смелым критиком ортодоксальной психиатрии. "Я бы сказал, что история психиатрии – это, скорее, история лжи, – заявлял Зац. – Когда искажает истину пациент, мы говорим об иллюзиях. Когда искажают истину психиатры, мы называем их обман "теориями". В книгах "Закон, свобода и психиатрия", "Идеология и помешательство", "Производство безумия" Зац провел всестороннее и беспощадное исследование психиатрических приемов и посылок, не помышляя о компромиссах, не думая об осторожности, что, казалось бы, следовало ожидать от любого, критикующего свой "клуб". "Я думаю, то, что он устроил, – это настоящее побоище на поле психиатрии, – говорит Хейли. – Такое мог сделать лишь человек редкой отваги". Разумеется, Зац не завоевал себе друзей в Американской ассоциации психиатров, сравнив ее с профсоюзом. "Тут модель Джимми Хоффа[6]. Кто водит грузовик? Неважно, хорошо или плохо водишь. Главное, что ты свой".
|
|
|
Возможно, Зац высказывал свои мысли столь свободно потому, что в начале карьеры не задавался целью вести дискуссии с коллегами, да и о каких дискуссиях речь, если много лет он не мог опубликоваться ни в одном из ведущих журналов по психиатрии. Его книги и более трехсот статей, обзоров были в основном адресованы широкому читателю. За исключением Роберта Коулза из Гарварда, трудно назвать другого психиатра, столь широко печатавшегося в американских периодических изданиях литературного и политического направления.
Сегодня Зац, может быть, более всего известен по выступлениям в защиту гражданских свобод, и в особенности как ярый противник принудительного помещения пациентов в психиатрические больницы. В 50-е годы, когда он впервые заговорил об этом, Зац представлял точку зрения меньшинства. "Помню, двадцать пять лет назад я призывал Американский союз борьбы за гражданские свободы вызволить из клиники пациента, попавшего туда в принудительном порядке, – вспоминает Зац. – Мне ответили, что случай не имеет отношения к гражданским свободам, болезнь – дело медиков". С того времени Зац – в первых рядах тех, кто добивается пересмотра законности принудительного психиатрического лечения. По словам Э. Фуллера Торри, авторитетнейшего среди психиатров сторонника биологической теории шизофрении, "многое, за что ратовал Зац, осуществилось; он побудил Американский союз борьбы за гражданские свободы потребовать введения новых правил принудительного лечения; его выступлениям, его образу мыслей мы немало обязаны возможностью освобождать помещенных на лечение".
|
|
|
Борец за гражданские свободы, Зац озабочен правами душевнобольных скорее как частным моментом, выстраивая – и здесь он уже философ – свою концепцию равновесия прав и обязанностей личности в свободном обществе. У некоторых вызовет удивление позиция Заца – противника принудительного психиатрического лечения и одновременно не менее решительного противника защиты правонарушителя, признанного невменяемым. Для Заца, однако, тут прямая связь. "На мой взгляд, действия симметричны, – писал он. – В одном случае психиатр действует как соучастник преступления, совершаемого – с моральной точки зрения – государством, в другом – как соучастник преступления, совершаемого индивидом. Более того, поскольку убийство невинного человека – тягчайшее преступление по сравнению с лишением невинного человека свободы, что тоже есть тяжелое преступление, американского психиатра, способствующего освобождению от ответственности убийцы по причине его невменяемости, следует обвинить в серьезнейшем злоупотреблении полномочиями, тогда как всего лишь в менее серьезном – его русского коллегу, стараниями которого лишен свободы человек, признанный "шизофреником". Аналогично вопросу о принудительном лечении наступление Заца на практику защиты правонарушителя, признанного невменяемым, вначале принятое за эксцентричность интеллектуала, теперь получило широкую поддержку в связи с подробно обсуждавшимся в средствах массовой информации судом над Хинкли.
|
|
|
Нельзя отделаться от искушения и не поискать в прошлом Заца-иммигранта фактов, объясняющих его чрезвычайный интерес к проблемам личной свободы и социальной ответственности. Перед началом второй мировой войны переселившийся в Америку из восточноевропейского государства с диктаторским режимом, не испытал ли он некоего внутреннего побуждения встать на страже новых свобод, найденных в принявшей его стране? "Прелестная, сентиментальная фантазия, но и только, – холодно замечает на это Зац. – А вообще, какая была разница подростку, где жить – в Венгрии накануне второй мировой войны или в Нью-Йорке?.. Разве что в Венгрии он мог получить лучшее образование".
|
|
|
С 1956 г. Зац – профессор кафедры психиатрии в филиале Нью-Йоркского медицинского центра в городе Сиракьюс. Полемика, разгоревшаяся после публикации его книги "Миф о душевных болезнях", чуть не обернулась для Заца потерей места. Впрочем, подал в отставку заведующий кафедрой психиатрии, а многих молодых сторонников Заца вынудили уйти с факультета.
Карьера Заца почти в точности отражает путь, пройденный семейной терапией. Несомненно, его ранние выступления с критикой действующей медицинской модели способствовали созданию интеллектуального климата, в котором семейная терапия – только зарождавшееся направление – получила поддержку. Впрочем, если вначале Зац был, можно сказать, двоюродным братом новому "отпрыску", то с годами сделался дальним родственником. Но начинал с того же, что и пионеры семейной терапии, – с критики системы психиатрической диагностики и эффективности традиционных методов лечения.
Практикующих в семейной терапии поглотил интерес к совершенствованию методов, откуда, как они полагали, и пойдет процесс перемен, однако Зац занял иную позицию. Его заботили не столько возможные перемены, сколько во вред истине и вопреки морали совершаемое под именем "терапии". По его словам, "в лучшем случае старания психотерапевтов можно считать не имеющим отношения к медицине воздействием в нравственных или безнравственных целях, а в худшем – это грубейшее насилие, замаскированное под медицинское вмешательство".
Зац критикует не какую-то определенную школу, не какой-то определенный метод в психотерапии. Его мишень – ложное представление современного человека о магическом целительном воздействии терапии. Нет, он не считает произвольную психотерапию крайне вредной. В действительности психотерапия часто может оказаться полезной, полагает он, и сам практикует как психотерапевт. Однако в конечном счете он видит заблуждение и ограниченность ума в стремлении отождествлять какую бы то ни было форму "терапии" с ответом на извечные дилеммы, предлагаемые жизнью.
"Я рассматриваю все сегодняшние подходы в психотерапии, все методы достижения "душевного здоровья" как ошибочные в своей основе, потому что они ищут решений формально-медицинскими средствами. И решений чего? Жизни! Но жизнь – не проблема, которую требуется решить. Жизнь – это то, что надо прожить... настолько разумно, умело и хорошо, насколько нам удается жить... изо дня в день. Жизнь надо вынести. Решения у жизни нет".
Многие согласны признать заслуги Заца в разработке философских основ психотерапевтической практики, однако усомнятся в том, что он смог подсказать какой-то "верный" способ в будничном деле помощи людям, переживающим трудности. "Я думаю, его авторитет был велик, когда речь шла о принудительном лечении, о том, чтобы, не неся ответственности, упрятать человека в больницу, – говорит Джей Хейли. – Но считаю, что он мало знает о психотерапевтической практике".
Э. Фуллер Торри также оспаривает практическую ценность работ Заца. "Я высоко ценю сделанное Томом во многих областях психиатрии. Но что до шизофрении, я думаю, он не понимает болезнь и не осведомлен об исследованиях, ясно доказывающих: шизофрения – болезнь мозга. Психиатрия сегодня приближается к биологическому истолкованию душевных расстройств, а значит его взгляд уже неуместен и устарел".
Кажется, отчасти задачей Заца в его профессиональной среде всегда было побуждать людей к спору с ним. Оценивая его путь ученого, приходится удивляться упорству, с каким Зац в одиночку вел битвы и добивался уважения к своей точке зрения – изначально отвергаемой за экстравагантность.
"Положение Заца в психиатрии значительно переменилось с годами, – отмечает Ричард Ватц, издатель избранных трудов Заца. – Его уже не называют "радикалом Зацем". Не считают экстремистом или еретиком".
Несмотря на разногласия, Торри говорит о Заце: "За последние двадцать пять лет он один, возможно, больше воздействовал на все направления американской психиатрии, чем кто-то еще".
Как думает сам Зац? "Давайте считать, что я выстоял в большинстве схваток".
В приводимом интервью Зац высказывает свой взгляд на семейную терапию, рассматривает тенденции в современной психиатрии и возрастающее влияние различных сил, которые формируют, как он выражается, "терапевтическое государство".
Инт.: Ваше возмущение творящимся под именем "терапии" у всех в памяти. Но мне кажется, вы никогда не подвергали специальному анализу семейную терапию. Как вы считаете, практикующие в семейной терапии попадаются в те же ловушки, если речь об истине, морали, что и прочие психотерапевты, которых вы неустанно обличали?
З.: Должен признаться, семейная терапия меня не увлекает. Когда вы читаете Боуэна, Хейли, Минухина, представляющих семейную терапию, то видите, что им нравится вмешиваться в чужую жизнь. Они, кажется, знают, как следует жить этой паре или той семье.
Инт.: Есть ли, по-вашему, у них теория по проблемам семьи и метод, применяя который они могли бы помочь семье?
З.: Я бы не назвал это "теорией". У химиков и физиков теории есть. Теория – нечто такое, что можно изложить на бумаге – в статье или в книге, – чтобы люди прочли и поступили с ней, как сами захотят. Однако сообщать людям теории не значит проводить "терапию". Чем владеют семейные терапевты? Не теориями, но красноречием и ценностной ориентацией. Я хочу сказать, что они более или менее сведущи в том, как заставить человека изменить свое поведение, и придерживаются определенных убеждений относительно желательного или, наоборот, нежелательного поведения. Терапевт – тот же пастырь, который предостерегает от прелюбодеяния, тот же вещатель рекламы, призывающий покупать мыло "Айвори". Я ничего не имею против. Люди всегда этим занимались. А возражаю я, когда это выдают за науку, называя "терапией". Психотерапевты притворяются, будто у них нет ценностной ориентации, будто они не предлагают правил хорошего – в отличие от дурного – поведения, что просто помогают "оздоровить" семью. Какая нелепость!
Мне также не нравится покровительственное отношение многих психотерапевтов к пациентам. Не нравится, например, что они убеждены, будто незачем обсуждать план действий с пациентами, можно просто обманным маневром изменить поведение пациентов в сторону "желательного". Не нравится то, что людей лишают ответственности – или освобождают от ответственности – за жизнь... пусть даже они сами просят об этом.
Инт.: Если, по-вашему, семейная терапия больше религия, чем наука, то какого рода религия?
З.: У семейной терапии много наименований. Ситуация с семейной терапией сегодня очень напоминает ситуацию с психоанализом, когда последняя форма "терапии" была в моде. Каждый выдающийся психоаналитик старался обратить людей в свою веру, утверждая, что только он способен к истинной терапии. Сегодня каждый выдающийся семейный терапевт делает то же самое. Это как с проповедниками-протестантами: каждый основывает свою церковь, и вот вам лютеране, кальвинисты, методисты, пресвитериане, англиканцы, баптисты. Вот вам фрейдисты, юнгианцы, адлерианцы, ранкианцы, райхианцы, фроммианцы. Таким же образом обстоит дело с семейными терапевтами – разве что они пока не столь широко развернулись.
Инт.: Но вы, конечно, и сами вербуете сторонников в течение уже двадцати пяти лет. Можно даже сказать, прозелитизм – ваше постоянное занятие. Я имею в виду то, что вы регулярно выступаете с лекциями по всей стране, публикуете множество статей, книг. Сегодня, наверное, существует основанная в пику консерваторам индустрия Томаса Заца?
З.: Я вижу это иначе. Впрочем, в одном вы правы: я тоже стремлюсь влиять на людей. Любой, кто старается осмыслить положение человека, неизбежно будет влиять на людей. Таковы правила игры. Но если прозелитизм – всегда влияние, то влияние – не всегда прозелитизм. Понятие "прозелитизм" подразумевает тип отношений "вождь – последователи", ситуацию, когда некто прилагает усилия, чтобы инспирировать общественное движение – если не склоняет приобщиться к уже существующему движению, как миссионер – к признанной церкви.
Я приведу вам пример влияния, свободного от прозелитизма. Вольтер стремился к влиянию. Но опирался ли он на организацию, подобную римской католической церкви? Нет. Опирался ли на индустрию, подобную той, которую являет собой американский психоанализ? Нет. Вы можете сказать, что у Лютера, устоявшего в противоборстве с папой, возникла своя "индустрия". Как и у Кальвина. Но у Вольтера, хотя он располагал огромным влиянием, никакой "индустрии" не было.
И у меня нет. Я не пытаюсь зародить "зацианское движение". Да, люди иногда говорят о "зацианской психиатрии". Здесь я ничего не могу поделать.
К чему я все это разбираю? Чтобы решить вопрос о схожести и отличиях между индустрией блюстителей душевного здоровья и моим предприятием. Я бы подчеркнул отличия. Вы не заработаете денег, если вы "зацианец", никаких должностей или стипендий не получите. Что было бы, если бы множество психиатров, психологов приняли мои идеи? Они отказались бы от психиатрической диагностики и тестирования, остерегались бы лишать людей гражданской свободы, но также – оправдывать преступников по причине их "невменяемости", отказывались бы от гонораров за "психотерапию", установленных для третьей стороны. Тогда что осталось бы от психиатрии? Мало что осталось бы. Что было бы, если бы за психиатрическую помощь, за "врачевание души" потребитель платил непосредственно, как за кочан салата или за бутылку мартини (а я считаю, тут есть свой резон)? Осмелюсь сказать, большинство психологов, психиатров и занятых в сфере социальных проблем стали бы безработными.
Инт.: Зацианская психиатрия – дело неприбыльное, однако вы отчасти зарабатываете на хлеб как психиатр. Вы очень критично настроены к психотерапии и ее формам, но тем не менее люди идут к вам со своими проблемами, и вы каким-то образом помогаете их разрешить. К чему именно вы обращаетесь в своей практике и как вам удается удерживаться от "вмешательства" в чужую жизнь?
З.: У меня всегда одна цель – стараюсь помочь пришедшему ко мне человеку обрести способность лучше распоряжаться собственной жизнью. В сущности, следуя личным принципам Фрейда, Сократа, Шекспира. "Непроанализированную жизнь не стоит жить". "Своему "я" будь верен". Клиент вместе со мной занят тем, что рассматривает свою жизнь, пытается разобраться в ней и особенно – понять, почему делает то, что он делает.
Фрейд был прав, подчеркивая, что, пока человек не понимает, о чем сигнализирует "симптом" (или, скорее, нежелательное поведение), он не сумеет сознательно изменить его. Что касается верности своему "я", мне думается, есть важная предшествующая этому задача, с которой большинство не в силах справиться, а именно – придать своему "я" такую форму, чтобы сохранялась потребность быть верным этому "я".
Возможно, я выразился несколько общо. Добавлю, что, делая свое дело, я исхожу из двух посылок. Первая – всякий человек и, конечно, всякий пришедший ко мне человек является носителем морали со свободами и обязательствами носителей морали. Вторая посылка – всякий человек реально или потенциально находится в конфликте с окружающими людьми, особенно с людьми, занимающими в его жизни большое место.
Дело клиента – привести в равновесие стремление к автономности и независимости с потребностью в близости и неизбежной зависимостью от других людей; примирить эти разнонаправленные потребности невозможно без соответствующих компромиссов. Мое дело как психотерапевта – помочь человеку, который пришел ко мне, который платит мне, которому я обязан гарантировать конфиденциальность. Если я в роли психотерапевта, будучи vis-a-vis[7] с клиентом, делаю что-то во вред его жене или его детям, или его работодателю, это очень плохо. Совершаемое мною в данном случае может как повредить им всем, там и оказаться полезным. В любом случае, я вижу свою роль в том, чтобы помочь человеку, потенциально находящемуся в антагонизме с другими, но помогаю как адвокат при бракоразводном процессе, поддерживающий ту или иную сторону.
Разумеется, я свободен решать, буду с кем-то работать или нет. Но если я принял человека как клиента или пациента, мое дело – защищать его интересы, а не чьи-то еще. Хотелось бы думать, что это прямо вытекает из концепции индивидуальной терапии... подчеркиваю, индивидуальной. Но я знаю, что так бывает далеко не всегда, ведь психотерапевты, включая психоаналитиков, лицемерят, уверяя, что действуют как агенты пациента.
Инт.: Не расскажете ли подробнее о том, как вы действуете в роли психотерапевта? Мне известно, что вы весьма критически отзывались о разбирательстве дела Хинкли. Согласились бы вы помочь, если бы к вам на прием явился такой Хинкли?
З.: Не уверен, что смогу ответить на этот вопрос. И зачем Хинкли, т. е. Джон Хинкли-младший, пришел бы ко мне? Он не испытывал потребности побывать у психотерапевта, он хотел видеть Джуди Фостер.
Инт.: Но разве вы никогда не сталкивались с молодыми людьми, похожими на Хинкли?
З.: Давайте я объясню, как бы я вел себя в такой ситуации. Привычный сценарий таков: мистер Хинкли звонит – моя секретарша снимает трубку. Он говорит: "Я хотел бы записать сына на прием к доктору Зацу. Когда это возможно?" Секретарша в соответствии с указаниями отвечает: "Доктор Зац сам назначает встречи. Будете говорить с доктором?" Он: "О'кей". Тогда я беру трубку, если свободен, или, если занят, звоню ему, когда освобожусь. Он говорит: "Доктор Зац, у моего сына проблемы. Когда вы смогли бы принять его?" На что я: "Пожалуйста, расскажите немного, что за проблемы. Я могу уделить вам несколько минут по телефону". Отец описывает, и тогда я говорю: "Не похоже, что ваш сын хочет побывать у психиатра". Отец: "Вы правы, но он готов прийти". Я говорю: "О'кей, если он готов, я буду рад обсудить это. Пожалуйста, передайте ему, пусть позвонит мне. И обратите внимание, прошу вас, что я принимаю из семьи лишь одного человека. Если придет ваш сын, я буду работать с ним и только с ним. А еще я в тактичной форме ясно даю понять, что не стану обсуждать "случай" его сына с ним или с кем бы то ни было.
Дата добавления: 2018-04-15; просмотров: 208; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!