Тот, кто любит, творит себе Бога, 3 страница
Тот, кто любит, творит в себе Бога,
Значит, Бог равнозначен Любви.
Я же не крещенный, и строчки эти, как крестик, в душе ношу. И не просто другими глазами на жизнь посмотрел. Мне новый мир открылся, в котором я не щенок слепой и беспомощный, а че-ло-век! На днях так занятно получилось... Юля ведь изо всех сил вид делает, что меня не замечает, а ей от меня постоянно по работе что-то требуется. Она в конце дня ко мне заходит, чтобы бумаги забрать, которые с утра ей для банка понадобятся. Как-то не успел оформить их, сижу, доделываю, а она рядом стоит, и меня для нее нет в принципе! И тут мысль такая мелькнула, что я засмеялся даже, – наша с тобой семья на волоске держится, Юля на меня смотреть не может, а я сижу и думаю: “За что мне это счастье?!” Если я с ума сошел, то иного мне и не надо! Вижу, как тебе нелегко сейчас, на тебя столько мусора общественное мнение вываливает, никто бы не выдержал такой атаки, но я благодарен тебе за терпение. Я люблю тебя и любви этой ханжам с лавочки не отдам. У нас теперь многое по-другому будет: проще, светлей и чище”.
А ведь так и есть: те дни и недели я как в кошмаре пережила, но постепенно замечать стала, что Алешка мой легкий какой-то стал. Последние годы стоило слово неосторожное сказать – мог на неделю замкнуться, не ругался, не ссорился, а словно камень в душе таскал и порой от тяжести непосильной на крик срывался... А тут я ему столько обидного высказала, всю нашу жизнь наизнанку вывернула и накопившуюся грязь ему в лицо швырнула, а он встряхнется и дальше живет. Шутить с ним стало можно, как раньше, не боясь обидеть. И ласковый стал, как в первые годы. Только обида меня грызла: не укладывается в голове у меня, как двоих сразу любить можно, пусть даже одну безо всяких надежд. Вижу ведь, кому он стихи пишет, и от кого свет у него в глазах. Значит, меня он просто жалеет или жизнь налаженную разворотить боится. Да сообразила, а чего, собственно, ему бояться? Не инвалид беспомощный – кухню я давно ему во владение отдала, разве пирог какой испечь подойду. А так: первое, второе он лучше меня делает, а какие соусы, какой плов у него получаются! Для меня это всегда тягомотиной было, а он у плиты как дирижер перед оркестром. Вот стирку я ему не доверю: не умеет чисто отстирывать, терпения нет, но не пропадет в одиночку...
|
|
|
Дверь входная хлопнула! Алешка! И что делать: навстречу бежать, в глаза глядеть бесстыжие, или дождаться, пока сюда придет и врать начнет? Здесь останусь. Он, конечно, сначала на кухню отправится, ужинать. Но пить чай меня позовет, он всегда так делает. Это наш ритуал. Еще с тех времен, когда я к нему в лабораторию, где он подрабатывал по вечерам, после лекций бегала. Мы чай пили с сушками, болтали обо всем. Я до Алексея чай совсем не пила и понять не могла, как нравится людям.
|
|
|
А Юля пьет чай. Очень крепкий и очень горячий. Я о Юле впервые именно по поводу чая услышала. Мы с Алешкой в гостях были у бывшей подруги моей, Инны, сидели, пили чай, об экстрасенсах беседовали, об энергетике, которая организм омолаживает и кожу. Меня морщины беспокоили, тридцати пяти еще нет, а морщины – есть. Алексей и сказал, что к ним на фирму девушка устроилась, крепкий чай пьет и о цвете лица не беспокоится. “В ее годы я тоже не беспокоилась”, – отмахнулась я, а Инна так внимательно на Алексея посмотрела и на меня, и глаза опустила… Инна всегда умела так посмотреть... И я вдруг подумала, что Алешка с начала июля домой стал приходить светящийся и задумчивый, словно к музыке внутри себя прислушивался. Он всегда с работы поздно приходил, как поставили ему компьютер – стал в восемь, а то и в девять приходить. Восхищался, что компьютер – такая интересная штука, и мне пытался объяснять, как он устроен, и как легко его чинить и настраивать. И какие программы интересные есть. Про текстовый редактор – мне как машинистке бывшей это легко оценить было, – про рисовальные программы, обучение языкам (Алешка несколько лет назад начал и английский подтягивать, и одновременно учить немецкий с французским, жаловался, что по учебнику не понять, как слова правильно произносить. Я-то понимала: блажь это). Приходил поздно и рассказывал про компьютер, увлеченный, как мальчишка. И консультанты у него тоже мальчишки семнадцатилетние были, школьники. Я спрашивала: “А расчеты для придуманного мной костюма твой компьютер может сделать?” “Есть такая программа, – отвечает мой гуру компьютерный, – конструктор одежды называется, я тебе покажу, у меня демонстрационная программка есть, а рабочая – четыре тысячи “баксов” стоит”. Я интерес и потеряла. Он рассказывал анекдоты компьютерные, истории про чайников, а я уже и не слушала. А в июле он рассказывать перестал. Приходил, чай пил, улыбался чему-то внутри себя, потом брал свои бумаги и писал, писал. Так в нашу жизнь Юля вошла и, того не заметив, на две части ее, как лист бумажный, разодрала, на жизнь до июля и после. До Юли и после. Я собралась и к брату в Питер уехала. Машка в лагере торчала, я Егора подмышку взяла и уехала. По-моему, Алексей этого и не заметил. Думаю, ладно, пусть сам разберется. А приехала, Алексей обрадовался, но я заметила, что радость эта чем-то другим вызвана. А он просто на мир другими глазами посмотрел, а я в поле зрения попала. А Инна прозрачно намекает на рога. А соседка невинно интересуется, что это Алексей месяц каждое утро цветы с нашего огорода носит, может, приторговывать стал на рынке? Ну, и понеслось...
|
|
|
|
|
|
Мне почудилось, Алексей даже обрадовался, когда я впрямую спросила. Он и так все разговоры заводил: как в школе не мог сестер-двойняшек различить, пока в одну не влюбился, а на выпускном понял – влюбиться надо было в другую. И про то, как Лену любил, а подруга ее для него ближе сестры была...
Когда я сплетни-то пересказала, он брезгливо поморщился, а потом просветлел: “Мне так тебе про Юлю хотелось рассказать, только слова подбирал, чтобы ты понять могла, какое чудо со мной произошло. Я ей сказать не могу, она девочка совсем, я для нее старик древний. Еще решит, что я мерзкий, слюнявый растлитель малолетних, у-у-у?” Гримасу скорчил. “У меня всей радости, что цветы ей по утрам на стол ставить, в глаза зеленые смотреть мельком и чай пить рядом...”
И мы когда-то в лаборатории чай пили. А потом целовались... Тогда он эту глупость сказал, что поцелуй любимой должен быть крепкий, горячий и сладкий. “И черный!” – брякнула я, Алешка мой всегда такой черный чай пил! “Это юмор у тебя черный!” – парировал он, и мы смеялись, будто впрямь что-то очень смешное сказали. Просто мы были молоды тогда. Но проходит все. И молодость. И любовь. И жизнь...
– Ты не спишь еще, вот здорово! – он, как мальчишка, голову в дверь просовывает. И улыбается. Чему он все время улыбается, как из сумасшедшего дома сбежал? Спокойно. Не хватало еще с крика начать.
– Пойдешь чай пить?
Я весь лед собрала, что сегодня вечером мне под ноги попадался, и в голос вложила:
– Алексей, уже одиннадцать, куда ты пропал? Хоть бы позвонил...
А сама жду, с пустотой сосущей в груди, что же он мне соврет. Не может он сказать, что Юлю провожал...
– Знаешь, Юля на работе задержалась, а все ее провожатые сбежали. А фирма в такую глушь перебралась. Ну, я и вызвался проводить, до остановки. Заговорился как-то, и мы пешком пошли. (Не врет, не врет, он что, совсем уже ни во что меня не ставит, что даже врать не пытается? Или как раз из уважения не врет? Не из любви, конечно. Если любишь, обязательно врать будешь, чтобы больно не сделать.) Знаешь, она нетерпеливая такая, две минуты постоит – нет автобуса, ну и вперед, до следующей остановки, а пока идем, два автобуса проскочат. Мне интересно было, какие фильмы смотрят сейчас молодые девушки...
– Узнал? – любопытствую. Смеется:
– Узнал, какие не смотрят – французские комедии. Ты их тоже терпеть не могла, помнишь, как мы в Москве подходящий фильм искали? Сто кинотеатров,
а пойти некуда! Я больше сам говорил. Она сейчас озабочена, как бы я не подумал, что ее улыбка ко мне относиться может.
В общем, я Юлю до самого дома проводил. А потом, ты только не сердись, стоял и вспоминал, как тебя до общаги провожал и до полуночи под окнами бродил, надеясь, что ты в окно случайно выглянешь. Сама – не зная, что я жду. Ну почувствуешь что-то и... А ты в окно не смотрела.
– Мне в голову прийти не могло, что ты под окнами бродишь, утром же увиделись бы.
Алексей вздохнул с улыбкой грустной:
– И я так думал, а все равно каждый вечер под окнами оставался, чуть сессию не завалил.
Он помолчал задумчиво.
– Понимаешь, Ириша, мне всегда не хватало твоей любви. Знал, что ты меня любишь, и во мне вся твоя жизнь, и все такое, но хотелось, чтобы ты спрятать любовь свою на людях не пыталась и я мог смело сказать любому: “Это моя Ириша”. Мне всю жизнь казалось, что ты немножко, сама того не сознавая, стыдишься меня и любви нашей, и я доказывать постоянно должен, что имею право любить тебя. Знаешь, я завидовал влюбленным парочкам, которые не стеснялись при всех целоваться в метро на эскалаторе, – он засмеялся тихонько, – почему-то только эскалаторным парочкам завидовал. Кругом столько народу, всем делать нечего, пока эскалатор везет, смотрят вокруг, а они одни, в целом мире одни. Знаю, это тебе вульгарным казалось, но жутко завидовал...
Он потоптался у двери и, вдруг улыбнувшись, поднял глаза:
– А Сашу своего, жениха, она называет “солнышко”, представляешь? Я сегодня слышал, она с ним по телефону говорила. Так тепло стало, будто это ко мне относилось...
Тут я совсем заледенела:
– Я тебя тоже так называла, ты забыл.
Алексей грустно как-то покачал головой:
– Не забыл... Но ты при всех так никогда бы меня не назвала. При посторонних ты меня иначе как Алексей не зовешь, сухо, словно я провинился в чем-то. А Юля Сашу при всех так назвала... Так не пойдешь чай пить? – И, ответа не дождавшись, дверь прикрыл тихо, но плотно.
Даже если б он меня дольше уговаривал, не пошла бы. Он должен понять, наконец, что я сама по себе, и он тоже... Пусть все будет врозь. Вдребезги!.. И привычки наши, и жизнь, и любовь.
Дверь в кухню была приоткрыта, и в просвете виднелся лохматый затылок. Конечно, Егор был там, рядом с Алексеем. Опять полуночничают, а мальчишке к восьми на “нулевой” урок. Я рот открыла, чтобы в постель сына отправить, а закрыть побоялась – вдруг зубы стукнут!
– Папа, а кто такая эта Юля? – Алексей вздохнул тяжело, а я, наоборот, затаила дыхание. С детства знала: тот, кто подслушивает, закончит плохо, если он не советский разведчик, но за сегодняшний вечер мною столько правил и
норм нарушено, что легким моим предстояло нелегкое испытание. Душе тоже, но это уже потом, когда отмучаются легкие.
Алексей помолчал.
– Хороший человек. Она вдвое старше тебя, но, если б я твою маму пораньше встретил, у тебя сестра того же возраста могла быть.
Я чуть не зашипела от возмущения: “Конечно, могла, только мне для этого в четырнадцать лет надо было ее родить!” Впрочем, Алексей наверняка только свой возраст имел в виду и возможность жениться на совсем другой женщине, но не хотел еще и это сейчас сыну объяснять.
– У тебя ведь бывает так по воскресеньям, когда в школу идти не надо, или летом: проснулся утром, и настроение за-ме-ча-тель-но-е! Впереди долгий интересный день: можно взять альбом и рыцарей рисовать или пластилиновые джунгли устроить с индейцами и ковбоями из набора, и экспедицию в дебрях Амазонки организовать, как у команды Кусто. А можно “Айвенго” взять и отправиться во двор на травку. И все радует, и не хочется сердиться на меня, что я накануне тебе нахлобучку устроил за невыученный английский...
– Или на маму, что отругала меня за потерянную иголку, а я, правда, хотел ее уже на место положить, а тут по телеку “Коломбо” начался, я и забыл, – Егоркин голос спокойно звучал – он просто показывал, что понял, о чем говорит отец, а мне горло пережало: той истории уже месяца три будет, а сын ее из памяти не выбросил, торчит она, как заноза старая, нет-нет, да шевельнется.
– А представь, что с таким настроением ты каждое утро просыпаешься, и испортить его не могут ни уроки, за целый год не выученные, ни тысячи других неприятностей. И легко тебе так, что все, что раньше не умел, получается: и рисовать утят на озере, и в шахматы играть...
– И ножичек кидать, как Генка? – с сомнением уточнил Егор.
– И ножичек, – подтвердил Алексей.
– Здорово, – согласился сын, – но ведь так не бывает.
– В том-то и дело, что бывает, – я словно собственными глазами увидела, как мечтательно улыбнулся Алексей. – Я, дружок, еще несколько месяцев назад тоже думал, что не бывает. А теперь знаю точно.
– А что ты уметь стал?
– Ты видел тот рисунок, что у меня на столе под стеклом лежит?
– Где дуб корнями из земли вывернулся, чтобы за чайкой лететь?
– Точно! – восхитился Алексей. – Ты сам понял, что он за чайкой лететь собрался или мама сказала?
– Там же нарисовано, – обиделся Егор.
– Дело в том, сын, что я рисовать никогда не умел... И не хотел в детстве. А взрослым – захотел, но боялся, что не умею и засмеют меня.
– А теперь бояться перестал?
– Боюсь, но уже не того, что засмеют, а того, что рука неумелая испортит рисунок, который в уме уже нарисован.
– В уме каждый сможет, – хмыкнул Егорка.
– Ну, представить любую картину можно, но так, чтобы ясно было, как линии все провести и тени передать, – непросто. А если рука неумелая, вот как у меня, – совсем худо.
– Но ты же нарисовал, – напомнил сын.
– Нарисовал, – негромко засмеялся Леша, – только чувствовал себя так, будто я сам карандаш и кто-то, для кого такую картину нарисовать – пара пустяков, мной эту картину рисует. Я ночью проснулся и нарисовал. А утром хотел скопировать – и не смог. Руки-то знали, что рисовать не умеют, и я сам знал. А ночью про это забыл.
– А хочешь, я тебя рисовать поучу? – предложил Гошка.
– Хочу, – согласился Алексей.
– Но ты с работы пораньше приходи, ладно?
– Постараюсь. А сейчас – спать. Завтра-то как вставать будешь?
– Встану, – солидно заверил сын.
Я уже дернулась назад, чтобы он на меня не налетел, но Егор взялся за ручку двери и тут задал вопрос, который не решился задать мне:
– Папа, правда, ты от нас уходить собрался?
Алексей осип сразу:
– Кто тебе сказал такое?
Егор помялся.
– У Машки в классе мама Светки Терпиловой говорила с учительницей, на Машку посмотрела и сказала шепотом: вот и у нее скоро неполная семья станет, как отец уйдет... Папа, а что такое неполная семья?
– Когда кого-то из родителей нет, – пояснил Алексей и вскинулся, – как ты подумать такое мог? Зачем мне от вас уходить? Я люблю вас: и тебя, и Машу, и маму. Что я без вас делать буду?
Егор пожал плечами:
– Не знаю. Может, рисовать?
– А кто же меня учить будет? Я ведь без тебя не смогу.
Егор вздохнул.
– Машка говорит, что когда человек пишет стихи какой-нибудь женщине, значит, он жениться на ней хочет.
У меня голова сразу закружилась. Я знаю, что Алексей недавно стихи свои читал где-то, и по этому поводу тоже сплетни ходили – город небольшой,
такое чувство иногда, что в городе других тем для разговоров нет. Подумать только не могла, что дети мои настолько информированы.
Алексей прокашлялся глухо.
– Ты когда маме рад или жалеешь ее просто, что делаешь?
Егор посопел, соображая.
– Я по руке ее глажу.
– А меня при этом любишь?
– Ну, в этот момент я про тебя не думаю... Но вообще-то люблю.
– Вот и я пишу стихи для Юли, потому что рад ей и жалею ее. Погладить-то я не могу – у взрослых это сложнее.
– У нас тоже, – махнул рукой Гошка, – я тут как-то Наташку Иванцову за коленку тронул, хотел, чтобы она мне учебник дала, когда я свой забыл. А она мне так по голове стукнула этим же учебником!
– О, ты меня понимаешь. Бывает так: встретишь кого-то, кто тебе приятен, и словно солнышко взошло. А если солнце взошло, что происходит?
– День наступает.
– А днем гораздо лучше видно, кто рядом с тобой и кому ты добро можешь сделать, кто в тебе нуждается. А ночью ты спишь и не видишь ничего.
– А еще можешь куст какой-нибудь за зверя принять, да?
– И так бывает. И даже испугаться этого куста. Но днем ты все увидишь правильно. И в сердце такое солнышко иногда восходит, только важно не просто греться под ним, а помочь всем, кому ночью не смог. Понимаешь Егор?
– Понимаю, конечно, – согласился Гошка, – но что будет, когда солнце опять зайдет?
Сочувствую Алексею: от меня он вопросы попроще слышал.
– Но я-то уже помнить буду, что видел днем, и кустов зря пугаться не стану. И знать буду, что бояться мне некогда – вы меня ждете: ты, Маша и мама. А еще постараюсь для вас таким же солнышком стать, каким для меня Юля была. Не знаю, получится ли, но я постараюсь. И вам не надо будет глупостям всяким верить, кто бы их ни говорил.
– Папа, а каждый человек может солнышком стать?
– Каждый, только очень захотеть этого надо. И ты когда-нибудь станешь для кого-то, и Маша. Но надо сил набраться. Усталый человек никого согреть не сможет. Беги спать, Егорушка.
– Ладно, а ты не забудь завтра карандаши купить – твердый и мягкий, ладно? А листочки для эскизов у меня есть.
Егор проскочил мимо, не заметив. Я вошла в кухню, села на ступеньку, прислонилась к косяку, посмотрела на Алексея. А он на меня.
– Извини, но я слышала все, так уж получилось.
Алексей присел передо мной, ноги поджав, и колени мои обнял.
– Ириша, можно, я ничего говорить не буду? Помолчу и посижу с тобой. Давно рядом с тобой не сидел просто так...
...Про меня многие скажут, что дура. Надо было или прогнать его или заставить всю жизнь свою вину чувствовать. С мужчиной иначе нельзя, разбалуется. А мне легко стало оттого, что доверять ему могу. Что он живет так, как говорит, и говорит, как чувствует. И мне довериться смог. И не вину испытывает, а любовь и радость.
Вот спит он рядом со мной, и лицо такое чистое, спокойное. Спи, любимый, спи. Нам еще много нелегких ночей и дней пережить придется. Но мы переживем. Знаю, ты не забудешь ничего. Не умеешь любовь свою и радость забывать. Умеешь благодарным быть тем, кто в душу твою вошел, кто осветил ее и согрел хоть на мгновение. И девочке этой, что жизнь твою озарила, пусть и сама тому не рада, будешь признателен. И я благодарна ей, хотя все еще… Благодарна, что заново тебя узнать смогла и лицо твое посветлевшее увидеть новыми глазами. Что поняла, как страшно тебя потерять. Свет она в душе твоей зажгла... Обидно, что не я. Но сохранить этот свет только я могу, и душу твою не замутить – это уже только мне по силам. Не знаю, сколько раз еще мы сорвемся в обиды и ссоры, чем заплатить придется за то, чтобы полет твой продолжался, но я заплачу. И упасть тебе не дам. И какая беда ни стерегла бы тебя, буду начеку и беде той тебя не отдам, в крайнем случае, отмолю тебя у беды. Мужчина – существо неосторожное и, бог весть, куда зайти может и в какой чаще заблудиться в погоне за мечтой, но хранить огонь в очаге, который он издали увидал бы и куда вернуться мог, чтобы отдохнуть и сил от Любви набраться, может только женщина.
Жена... Никогда не любила этого слова, но точнее не обозначить ношу и ответственность. Как девочка становится девушкой, а девушка – женщиной в свой час, так и возлюбленная становится любимой, а любимая – женой. Жизнь состоит не только из взлетов и посадок, основное время в ней занимает полет. Кто бы ни помог тебе взлететь, любимый, лететь ты будешь со мной. Чтобы не одиноко тебе было в дороге дальней и трудной. Чтобы как можно дольше ты не уставал и опускаться не хотел. Ведь там, куда ты опустишься в тоске и усталости, может не найтись той, кто опять тебя в небо позовет. Ты еще не знаешь этого – я сама поняла только что, но крылья твои и небо твое – это я.
Дата добавления: 2018-04-05; просмотров: 274; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!