Парадигма «догоняющего развития»

В современной отечественной научной литературе рассмотре­ние феномена культурной политики Российского государства, как правило, ограничивается историческими рамками недавней совет­ской истории или сегодняшнего дня. Однако более плодотворным представляется сочетание диахронического и синхронического ас­пектов анализа процессов ее формирования. Диахронический под­ход помогает проследить историческую эволюцию отношений го­сударства и культуры, синхронический — понять их взаимопро­никновение. Сочетание этих подходов способствует осознанию феномена культурной политики в контексте парадигм историче-

92

ского развития общества. Для России одной из таковых была и ос­тается парадигма «догоняющего развития».

Оценивая современное состояние отечественной культуры, многие исследователи ссылаются на хронически «плохое» отноше­ние к ее проблемам со стороны государства. Действительно, в ис­тории Российского государства последних трех столетий нетрудно обнаружить не только «остаточный подход» к культуре, но и враж­дебность к ее фундаментальным ценностям. Особенно это харак­терно для периодов преобразований, направленных на модерниза­цию государства. Примечательны в этом отношении петровские реформы, заложившие основы «догоняющего развития» в России.

Концепция «догоняющего развития» вот уже три столетия явля­ется идеологией усилий огромной державы, направленных на то, чтобы уподобить ее продвинутым во всех отношениях странам За­пада. Однако Европа и Запад в целом так и не стали для России «общим домом», так как сама специфика геополитического поло­жения страны, евразийский полиэтнизм ее культуры, особенности исторического и религиозного развития образовали отличный от западного тип цивилизации.

Сторонники концепции «догоняющего развития» рассматрива­ют русскую культуру как самобытную версию византийской, а зна­чит — европейской. Соответственно татаро-монгольское иго оце­нивается ими как период «торможения» культурного развития России. Такая точка зрения господствовала в науке еще со времен Н. М. Карамзина и характерна для официальной историографии советского периода. Она игнорирует то обстоятельство, что до­христианская восточнославянская культура синтезировала культу­ры неславянских и праславянских племен, проживавших некогда на этой территории, а также интенсивные культурные влияния «степи». Однако и после христианизации Руси ее культура форми­ровалась под воздействием не только византийских, но и «туран-ских» влияний, в том числе в рамках сложных процессов взаи­моотношений Орды и русских княжеств. Недооценивается и роль западноевропейских влияний на культурные процессы средневе­ковой Руси. Между тем именно сложный и разнородный характер культурных скрещений обусловил самобытность, уникальность и мощь русской культуры. Ученые — от А. Тойнби до Э. Хантингто­на — все увереннее говорят о русской (или славяно-православной) Цивилизации как одной из восьми самых значительных мировых Цивилизаций наряду с западной (евро-американской) и ислам­ской.

93

Тем не менее, как полагает современный исследователь С. Я. Су­щий, российская культура является «догоняющей» относительно европейской. Подобное суждение предполагает, что и советский период культурного развития страны был периодом европеизации российской культуры. Однако заметим, что нарастающие в рос­сийском обществе настроения против «вестернизации» культуры свидетельствуют о неидентичности советской и западной культур. Важно понять причины незавершенности культурных «поворотов» России к Европе, Западу в эпохи Ивана III, Петра I, капиталисти­ческого развития России, советской власти как некую закономер­ность развития отечественной культуры.

У России свой особый и естественный путь развития. Эффек­тивность преобразований на этом пути определялась, как правило, не стремлением догнать или перегнать кого-то, а формированием своей цивилизационной модели, учитывающей достижения Запа­да, но при этом основывающейся на своей исторической и куль­турной традиции, т. е. на собственной социокультурной идентич­ности. Разумеется, речь не идет о том, чтобы Россия и ее народы самоизолировались от влияния извне и замкнулись лишь на дости­жениях культуры, унаследованных от прошлого. Напротив — про­цесс модернизации обретает смысл только тогда, когда он нацелен на создание новых пропорций между факторами перемен и требо­ваниями преемственности и основан на принципе равного досто­инства всех культур. Ничто, по сути, не должно мешать тому, что­бы влияние других культур стало одним из факторов утверждения и обновления культурной самобытности.

На каком-то этапе может быть и «догоняющее развитие», но оно не должно становиться самоцелью — только средством. Ни один проект развития, оправдывающий это название, не может иг­норировать культурный аспект, особенности не только естествен­ной, но и культурной среды, равно как и фундаментальные цен­ности народа. В то же время осуществление государством культур­ной политики всегда тесно связано с задачей «сознательно строить свою собственную судьбу, вместо того чтобы подчиняться спон­танным импульсам» [21, ТОТ]. Выявление тех или иных аспектов со­циокультурной динамики на различных этапах модернизации по­могает понять смысл и эффективность происходящих преобразо­ваний. Проиллюстрируем этот тезис на примерах из истории России.

Опыт отечественного реформирования показывает, что успех модернизации во многом зависит не только от воли, решительнос-

94

ти и возможностей ее инициаторов, но и от внутренней готовности основной массы населения к предстоящим переменам, ее активно­го участия в преобразовательной деятельности. Только этот соци­окультурный фактор не всегда учитывался, и реформы, не получая широкой поддержки, тормозились. В. О. Ключевский, например, считал, что реформаторская деятельность Петра I «ограничивалась стремлением вооружить русское государство и народ готовыми за­падноевропейскими средствами, умственными и материальными», а потому и завершилась «борьбой деспотизма с народом, его кос­ностью» [12, ?8]. То, с чем боролся Петр I, не всегда было косно­стью, безжалостно истреблялось и самобытно-духовное, не укла­дывавшееся в готовый западноевропейский шаблон. Более того, накапливаемый в процессе модернизации «культурный потенци­ал» оказался не только не освоенным, но даже и не был востребо­ван основной массой населения, поскольку воспринимался им как глубоко чуждый. Налицо был явный «перепад» культур, отсутствие четкого, осознанного отношения к модернизации даже среди ее сторонников.

Решить сложившуюся проблемную ситуацию можно было толь­ко с помощью продуманной системы мер в виде государственной культурной политики. Опыт западных модернизаций показывает, что идеальный вариант их проведения возможен тогда, когда куль­турные революции предваряют социальные. М. Вебер в своей зна­менитой работе «Протестантская этика и дух капитализма» (1905) убедительно доказал, что капиталистические отношения смогли появиться благодаря возникновению нового культурного образца в протестантских общинах.

В России, как правило, культура становилась заложницей пре­образований, поэтому так неизмеримо высока их цена. Во всех странах буржуазные революции завершались отделением церк­ви от государства, а у нас, наоборот, — поворот к модернизации XVIII в. сопровождался закрепощением церкви, превращением ее в еще одно бюрократическое ведомство. Возможно, это была реак­ция Петра на духовное, культурное противостояние его реформам, которое оказалось не менее действенным, чем политическое. Пришлось менять не только систему социальных институтов тра­диционного общества, но и философию их деятельности, уклад жизни, систему норм и ценностей.

Культурная политика государства строилась в тот момент не на преемственности, а на насильственном вытеснении культурных образцов традиционного общества новыми, привнесенными

95

извне, а потому чуждыми. Так, в области образования произошли изменения, приведшие не только к появлению новых типов учеб­ных заведений на европейский манер и «обмирщению» духовных школ, но и к кардинальному изменению содержания образования. Ведь основное внимание педагогики Древней Руси, по меткому за­мечанию В. О. Ключевского, было обращено на привитие житей­ских правил, а не научных знаний. Изменение системы образова­ния сопровождалось рождением новых социокультурных институ­тов — Академии наук, Кунсткамеры, библиотеки, печатной газеты, типографии и т. д. Все это ускорило процесс утверждения новой светской культуры, ее отделение от старой, развивающейся под контролем церкви. С тех пор основным субъектом культурной по­литики в России становится государство.

В период просвещенного абсолютизма Екатерины II такая по­литика стала обретать еще более отчетливые черты и системный характер. Государство упрочило свое влияние на духовную жизнь общества, распространив его не только на сферу образования, но и на все стадии социализации личности, дерзнув заявить о необхо­димости создания «новой породы людей». В этом плане огромное значение имело освобождение дворян от обязательной службы, которое, по меткому определению американского историка Р. Пайпса, открыло для них «шлюзы умственной деятельности».

«Расцвет русской литературы в XIX веке, — пишет Пайпс, — был не­возможен без закона 1776 года и чувства личной безопасности, обре­тенного высшим дворянским слоем в благодатное царствование Ека­терины». Именно с тех пор «русское общество наконец-то принялось отстаивать свое право на независимое существование» [24,71].

Уделяя большое внимание проблемам образования, Екатерина 11 подходила к их решению удивительно мудро, делая акцент на вос­питании и подготовке учащихся к гражданскому общежитию. Это воспитание, по определению В. О. Ключевского, должно быть со­средоточено на разработке нравственного чувства. Это дело дол­жно взять в свои руки само государство [10, 95].

Реформы Екатерины II, ее культурная политика, несомненно, способствовали пробуждению общественного самосознания и ак­тивности дворян, но в значительно меньшей степени влияли на аналогичные процессы среди основной части населения России, которое по-прежнему было лишено элементарных гражданских свобод. Результат преобразований оказался противоположен тому, на что надеялась императрица. На месте монолитного традицион­ного общества возникло новое, заключавшее в себе массу проти-

96

воречий. Все это не могло не привести к растущему отчуждению государства от общества, питавшего оппозиционное движение русской интеллигенции в XIX столетии.

Отчуждение государства от общества возникло в результате не только половинчатого характера реформ, их непоследовательности, но и слабого социокультурного обеспечения. Отсюда нереализован-ность социальных ожиданий у одних и апатия ко всему происходя­щему у других. Резкий перепад культур, увеличивающаяся разница «культурных потенциалов» в социально-классовой структуре объяс­няются главным образом особенностями проводимой государством культурной политики.

В связи с тем что эта политика не имела широкой социальной базы и в основном распространялась на привилегированную часть общества, в стране возникло культурное расслоение, которое в пе­реходный период не менее значимо для успехов модернизации. Образовались как бы две разные культуры: дворянская (господ­ская) и народная. Духовная жизнь народа развивалась по-прежне­му в контексте норм и образцов допетровского традиционного об­щества, ему были чужды новые прозападные ценности. Возникла ситуация трагического для всего последующего исторического развития России разрыва культур — народной и культуры образо­ванного класса. «Народ, принадлежавший к иному типу культуры, увидел в университетской интеллигенции что-то ложное, нечто се­бе чуждое и даже враждебное», — так характеризовал Д. С. Лихачев противостояние культур уже на рубеже XIX—XX вв. [17].

Для понимания подобного «различения между ученой, или официальной культурой», с одной стороны, и культурой народной, неофициальной — с другой, по мнению А. Я. Гуревича, необходи­мо ставить вопрос о разных ментальностях «элиты» и «простого народа» — о различиях в образе их мыслей и чувств, о различии то­чек зрения на мир и человека, присущих «как низшим прослойкам имущих, так и социальным маргиналам» [4,25]. Перед историками культуры, полагает он, «вырисовываются очертания во многом еще не открытого и не познанного материка — культуры "безмолв­ствующего большинства", тех широких слоев, которые были от­теснены от книги и письменной фиксации своих идей, "побужде­ний и чувств"» [А, 35-36].

Нельзя сказать, что российские крестьяне сплошь были темны и безграмотны. Чаще всего элементарной грамоте до появления земских школ многих крестьянских детей обучали священники или другие лица причта. И хотя в 1786 г. был принят Устав народ­ных училищ в Российской империи», предусматривавший созда-

97

ние сети средних учебных заведений в губерниях и уездах России, эта сеть росла медленно и плохо. К концу столетия малые народ­ные училища были открыты далеко не во всех даже уездных горо­дах, а организацию школ на селе, где проживала основная часть населения, Устав 1786 г. вообще не предусматривал. Не способст­вовал развитию просвещения и культуры и указ Екатерины (1786) о запрещении «вольных типографий» и введение более жесткой цензуры. В последнее десятилетие ее царствования в стране неук­лонно снижалось количество издаваемых книг: в 1788 г. было отпе­чатано 439 наименований книг различного содержания; в 1789 — 339; в 1790-263.

Таким образом, государственная культурная политика периода реформ Екатерины носила в основном сословный характер: с од­ной стороны, она была более открыта для общества, с другой — ее отличало усиление нормативного начала, ориентация на политику и эстетику абсолютизма. Искусство, как вершина культуры, пре­вратилось в инструмент власти: достаточно вспомнить вернопод­даннические оды, творчество придворных и крепостных архи­текторов, скульпторов. Крепостной театр на рубеже XVIII — XIX вв. стал символом взаимоотношений государства и культуры. Именно в это время в основание культурной политики «на века» закладывается ее краеугольный камень — всесильная цензура, просуществовавшая в России «от неолита до Главлита»,

Правда, в начале XIX в., после восшествия на престол Алек­сандра I, появилось либеральное цензурное законодательство (1804). Благодаря полученным свободам в области книгоиздания в куль­турной жизни России произошел переворот — профессионализа­ция литературной деятельности. Стремительный рост читателей и покупателей книг, периодических изданий превращает литера­турную деятельность в доходную. «Литература оживилась и при­няла обыкновенное свое направление, т. е. торговое», — писал А. С. Пушкин, который всегда был горячим сторонником профес­сионализации писательского труда.

До Пушкина в русском обществе безраздельно господствовал инструментальный подход к культуре, в соответствии с которым она была неким приложением к жизни, политике, досугу и т. д. Культурная политика выступала соответственно функцией поли­тических, сословных, правительственных и иных структур, но только не самой культуры. В творческой же практике Пушкина по­добная модель взаимоотношений культуры и общества — не единственно возможная и не абсолютно безупречная. Поэт ре-

98

шительно уклонялся от любого «социального заказа», даже если это исходило от друзей-единомышленников.

Николай I, в отличие от своих венценосных предшественников, которые неугодивших им авторов ссылали, избрал в начале своего правления более тонкую политику «приручения» наиболее талант­ливых из них. Пушкин, как никто другой, мог влиять на общест­венное мнение. И царь это знал; во время высочайшей аудиенции он объявил поэту, что отныне сам будет его цензором.

Именно в правление Николая I утверждается российская, а за­тем и советская традиция культурной политики — бесцеремонное вмешательство в художественную жизнь и даже в сам творческий процесс. Царь не только стал личным цензором первого поэта Рос­сии, он назначал президентов Академии художеств исключительно из числа членов императорской фамилии. Николай I лично уволил из Академии художеств знаменитого живописца А. И. Иванова, скульптора С. С. Пименова, архитектора А. А. Михайлова; худож­ник А. Е. Егоров за не понравившиеся царю образа был уволен с выговором и даже со взысканием денег.

Ужесточение цензуры, наступление реакции табуировали для культуры ряд областей общественной жизни; она как бы ушла в се­бя, подчинив свои цели задачам «чистого» искусства, науки и про­свещения. И при этом, как ни парадоксально, культура не переста­ла быть мощным двигателем общественной жизни. Деятели культуры становились властителями дум. Наступила новая эпоха духовной жизни России, впоследствии названная И. С. Тургене­вым «эпохой политической». Отсутствие гражданских свобод по­родило в России феномен интеллигенции как духовной оппозиции власти, которая возникла из невостребованного государством ин­теллектуального, культурного потенциала наиболее образованной и граждански активной части. Эти люди стали «лишними» — так назовет их современное им общество; но их деятельность подгото­вила общественное мнение к восприятию реформ Александра II. От­сутствие консолидированной буржуазии, малочисленность сред­него слоя обрекли на неудачу и эти попытки буржуазного рефор­мизма. Прозападные ценности так и не стали близки ни основной части народа, ни интеллигенции, которая по своей духовной сути всегда была антибуржуазной. Таким образом, очередная модерни­зация не стала достаточно эффективной опять-таки из-за того, что не была дополнена политическими и социокультурными элемен­тами с учетом специфики цивилизационного развитии России. Правда, отношения государства и культуры характеризовались

99

значительно большей свободой. Стала либеральнее цензура, в об­щественном лексиконе впервые появились понятия «оттепель», «гласность». Окончательно утвердилась власть общественного мнения. В условиях пореформенной России это обусловило новый виток политизации культурной жизни.

Достаточно вспомнить революционно-демократическую пуб­лицистику, произведения А. И. Герцена и Н. Г. Чернышевского, творчество художников-передвижников и т.д. Политизирован­ность предполагала консолидацию творческих работников — так возникли первые творческие объединения и союзы: «Могучая кучка», передвижники, объединения писателей при журналах «Современник», «Русское слово», «Отечественные записки» и др. В 1870 г. было создано Общество русских драматических писателей во главе с А. Н. Островским. В 1884 г. к нему присоединились оперные композиторы.

В царской России не было специального ведомства, в исключи­тельном ведении которого находились вопросы культуры и искус­ства. Департамент по делам цензуры и Министерство просве­щения осуществляли в основном идеологический надзор, олицет­воряя собой государственную культурную политику в рамках знаменитой триады: «Самодержавие, православие, народность». Прямо противоположную, демократичную политику проводили общественные организации и фонды, помогавшие художникам и содействовавшие развитию национального искусства. Эти объеди­нения не стремились управлять или контролировать, их задача бы­ла в том, чтобы всячески поощрять и пестовать дарования. Именно благодаря возникшему в 1820 г. Обществу поощрения художников, переименованному впоследствии в Общество поощрения худо­жеств, стали возможны командировки «пенсионеров» — способ­ных молодых художников — за границу. Это общество просущест­вовало до революции и превратилось в один из самых крупных де­мократических центров художественной жизни России.

Под стать ему было и Московское общество любителей худо­жеств, основанное в 1860 г. и действовавшее до 1917 г. Это был своего рода клуб, принимавший от художников в виде членского взноса их произведения. Благодаря этим вкладам формировались постоянные экспозиции, имевшие большое значение в культурной жизни Москвы. По инициативе общества после передачи городу Третьяковской галереи в Москве был созван I съезд художников (23 апреля — 1 мая 1894 г.). Его организаторы, среди которых были В. Д. Поленов, В. Е. Маковский, К. А. Савицкий, видели задачу

100

съезда в том, чтобы напомнить обществу о необходимости поддер­живать искусство. Об этом говорил в своей речи Н. Н. Ге. Кроме того, участники съезда доказывали необходимость расширения эс­тетических элементов в общем образовании. Был поставлен воп­рос об охране законом гибнущих памятников древнерусского ху­дожественного творчества.

К концу XIX в. по мере развития демократии, капиталистиче­ских отношений в России явной стала тенденция снижения госу­дарственного влияния на духовную жизнь общества. Власть вы­нуждена была уступить общественным движениям, в том числе по­рождаемым и поддерживаемым молодым русским капитализмом. Всевозможные общественные объединения, меценатство стали полноправными субъектами культурной политики. По сути, это была уже совсем другая политика: опираясь на самоцелевой под­ход, она выступала как функция самой культуры. Появились принципиально иные организационные формы: художник на рав­ноправных началах принимался в товарищество или артель, а не нанимался на службу. На таких принципах формировался Москов­ский Художественный театр, основанный на средства Филармони­ческого общества и капиталы Морозовых, а затем (не без помощи меценатов) перешедший в руки актерского товарищества.

Союз, товарищество, содружество — сами названия предпола­гали совсем иной тип отношений в среде творческой интеллиген­ции, чем в государственных учреждениях культуры. Созданные на началах самоуправления, эти объединения естественным образом сменяли друг друга, подчиняясь логике саморазвития различных направлений художественных школ и методов. Это вовсе не зна­чит, что между ними не было конкуренции и даже борьбы, но соперничество, по мере снижения их политизированности (кото­рой, например, очень отличались поздние передвижники), все больше носило характер творческого самоутверждения.

Именно по такому принципу, например, стали организовывать свои выставки объединения «Мир искусства» и «Союз русских ху­дожников», противопоставляя их одряхлевшим и развалившимся передвижникам. «Мир искусства», по мнению П.П.Лапшиной, в огромной степени способствовал поднятию общей художествен­ной культуры во всех областях творчества. Парадоксальным пло­дом этого было то, что «мирискусников» как художников начали быстро обгонять «новые силы» [15,295].

Бурное развитие художественной жизни в России в начале XX в. Породило и новый стиль в архитектуре (модерн), и новый русский

101

театр (Московский Художественный), и новые формы содружест­ва, предполагавшие синтез различных искусств (Дягилевские сезо­ны в Париже), и нового русского читателя (заметно вырос уровень грамотности, прежде всего городского населения), и огромные ти­ражи печатных изданий. По свидетельству книговеда, библиогра­фа и писателя Н. А. Рубакина, благодаря ослаблению цензуры уже к 1905 г. страну охватило «настоящее книжное наводнение».

Небывалое напряжение писательской и издательской работы с октября 1905 г. поставило Россию по числу названий и экземпля­ров книг на «первое место на всем земном шаре». Создававшаяся в это время народная (т. е. популярная) литература по обществен­ным вопросам была в тот период одной из богатейших народных литератур в Европе.

Складывается такое впечатление, что Серебряный век нашей культуры смог состояться исключительно благодаря общественной инициативе, на которую были так бескорыстно изобретательны отечественные меценаты. Это была их культурная политика, свое­го рода «программа вызова» крепко ставшей на ноги националь­ной буржуазии одряхлевшему строю. Иногда этот вызов прини­мался. Известно, например, что Александр III покупал картины русских художников, вступая в конкуренцию с П. М. Третьяко­вым, поскольку тоже имел благородный замысел создания нацио­нального музея русской живописи. Да и открытие Русского музея в Петербурге в 1898 г. было ускорено самим фактом передачи Треть­яковской галереи Москве.

Правительственная же реакция на культуру всегда была неиз­менно чиновной. Даже отец российской модернизации, мудрейший С. Ю. Витте, когда к нему обратился вице-президент Академии ху­дожеств И. И. Толстой с просьбой увеличить ассигнования, удос­тоил того ответом вполне в духе современных реформаторов: «Рос­сия еще не нуждается в искусстве, нужды Академии не так важны и можно с ними подождать, есть более важные вопросы».

Наступивший XX век был ознаменован удивительным взлетом русской культуры, блистательно представшей практически во всех областях человеческой деятельности. Это безусловное свидетель­ство успешности процессов модернизации, их высокого «челове­ческого измерения».

Блага культуры и образования становятся все более доступны для самых широких слоев населения. Например, если в 1902/03 учебном году половину студентов всех российских университетов составляли дети дворян и чиновников, то уже в 1906 и 1914 гг. мы

102

видим постепенную убыль из университетов потомственных дво­рян, личных дворян и чиновников, увеличение в 2,5 раза числа де­тей крестьян. В целом 38,9% студентов составляли дети мещан и цеховых, казаков и крестьян [16,23—24].

Сложившаяся в стране общественно-государственная модель культурной политики помогала преодолевать социокультурное расслоение* внутри общества, приобщать представителей всех со­словий к образованию и профессиональной художественной куль­туре. Это, в свою очередь, способствовало решению как общеци-вилизационных задач, так и проблем ускорения модернизации. Приведем мнение авторов книги «Вехи Российской истории»:

«...При "догоняющем" типе развития России и ориентации ее правя­щих верхов и интеллигенции на западноевропейские образцы модер­низация по своей сущности должна была носить буржуазный характер, устранить остатки крепостничества, снять преграды для развития предпринимательства и утвердить политические свободы. Она дикто­валась необходимостью решения общецивилизационных задач, в том числе и преодоления социокультурного разрыва внутри общества, приобщения трудящихся к образованию и профессиональной художе­ственной культуре» [3,77].

После 1917 г. с изменением социально-политической системы в стране сохраняется идеология «догоняющего развития», но в прин­ципиально иной интерпретации. Провозглашаются альтернативные западным цели развития и в то же время признается, что достижение этих целей возможно только при условии применения богатого опы­та экономически развитых стран, т. е. на путях «догоняющего разви­тия».

Тем не менее масштабность преобразований, вера народов в ре­альность поставленных целей (не только догнать, но и перегнать!) вызвали прилив огромной социальной энергии. Интенсивность модернизационных процессов была обусловлена возрастающей ролью как экономических, так и социокультурных факторов раз­вития.

Благодаря мощным государственным механизмам регулирова­ния социальных и экономических целей в стране удалось добить­ся признанных мировым сообществом достижений в уменьшении

* Имеется в виду расслоение по социокультурным отношениям, кото­рые в общественной науке квалифицируются такими понятиями, как «образ жизни», «стиль жизни», «социальная идентичность», «пози­ция», «статус».

103

различий в образовательном и культурном уровне разных социаль­но-демографических и национальных групп населения.

Практика решения задач культурного строительства порой при­обретала не «догоняющий», а альтернативный характер. Достаточ­но вспомнить впечатляющие примеры из области науки, образова­ния, художественного творчества и т. д. В нашей стране и за рубе­жом появились теоретические работы, обосновывающие оценку советской культуры как «специфической цивилизации» или, во всяком случае, феномена мировой исторической значимости. В области общего и специального образования, книгоиздания, культурной активности населения в 1960-е годы СССР вышел на ведущие позиции в мире.

Но уже с начала 1970-х годов все более ощутимо стало прояв­ляться противоречие между потребностями развития производи­тельных сил и уровнем развития человека. Научно-технические и экономические достижения, постепенное повышение уровня жиз­ни не трансформировались в ожидаемый новый тип личности, ко­торый декларировался как основная цель социализма. Это проти­воречие проявилось прежде всего в отчуждении личности в про­цессах производства и распределения, духовной сфере, в росте индивидуализма и эгоизма, потребительства. Постепенно разви­тие личности переставало осознаваться советскими людьми как самоценность. Потребление становилось главным мотивом их тру­довой, общественной и иных видов деятельности.

Примечательно, что именно на рубеже 1950—1960-х годов на Западе была разработана теория конвергенции, суть которой в том, чтобы совместить достижения в развитии производительных сил в западных странах с успехами в развитии личности в условиях со­циализма. Но интерес к этой теории стал угасать в связи со все бо­лее полным проявлением вышеназванных противоречий совет­ской системы.

Мировым сообществом признано, что культура — это осново­полагающий элемент жизни каждого человека и каждого общест­ва. На этом основании сделан вывод о том, что понятие «развитие» имеет смысл лишь в контексте культурной самобытности людей и народов, их взглядов на мир. Поэтому непременным условием осу­ществления национальных и международных стратегий развития является выработка соответствующей культурной политики как отражения интеграции культуры в сферу государственной деятель­ности — наряду с деятельностью неправительственных ассоци­аций, различных объединений и отдельных граждан.

104

Анализируя опыт отечественной модернизации в свете выше­названных требований, нетрудно убедиться в том, что эти процес­сы в России стали приобретать системный и последовательный ха­рактер лишь в конце XIX — начале XX в. по мере ослабления жест­кого государственного контроля и расширения необходимого инновационного пространства. Все предшествующие модели раз­вития, как мы уже отметили, носили непоследовательный и явно противоречивый характер: с одной стороны, результатом «евро­пеизации» России стала ее богатейшая дворянская культура, но, с другой стороны, это же обстоятельство не уменьшало, а лишь увеличивало степень отчужденности от нее народа, духовную про­пасть между «верхами» и «низами».

По западным критериям «догоняющего развития» России на­всегда уготована участь отсталой державы хотя бы потому, что уже само положение «догоняющей» страны заранее обрекает ее на не­удачу: Запад ведь тоже стоять на месте не будет. Да и в гонке ли де­ло? В конце концов есть и пределы роста — экономические, эколо­гические и т. д. Так стоит ли стремиться к тому, от чего в развитых странах начинают отказываться? Как справедливо отметил еще в 1990 г. литературовед Ю. Архипов, догоняя Запад в его достижени­ях цивилизации и демократии, мы имеем редкостную историче­скую возможность заодно избежать западных бед. К ним он отно­сил диктат примитивного потребителя в области культуры и диктат интеллектуальной моды в среде «высоколобия» — террора этой среды [1]. Действительно, универсализация способов производст­ва, чрезмерное потребление, стандартизация образа жизни и вку­са, поглощение традиционных культур привнесенными извне культурными моделями ныне осознаются мировым сообществом как угроза самой основе самоидентификации народов, а в между­народном масштабе — как угроза мировой цивилизации, выжива­емость которой базируется на многообразии культур и вариатив­ности их развития.

В результате градостроительства, индустриализации, загрязне­ния окружающей среды, вооруженных конфликтов, неразумного массового туризма, насаждения нигилистических идеологий и на­ционального эгоизма, наконец, нерегулируемой коммерциализа­ции культурной сферы достопримечательности культуры все боль­ше подвергаются опасности разрушения. Отечественный истори­ческий опыт, особенно XX в., свидетельствует о том, что эта опасность не ограничивается безвозвратной утратой памятников архитектуры, произведений искусства, уникальных рукописей, ра-

105

ритетов, обеднением национальных языков и сокращением сферы их функционирования и т. п. Она воплощается в утрате нацио­нального самосознания и в развитии психологии национальной ущербности, что в конечном счете подрывает духовный потенциал народа и государства.

Разумеется, культурное достояние народов России не ограни­чивается лишь самобытными ценностями и культурным наследи­ем. Это и современная культура, начиная от новых продуктов ду­ховной деятельности и кончая изменениями в быту, образе пита­ния, одежде и т. д. Сегодня в России сфера культуры и массовых коммуникаций охватывает 3 млн человек, 200 тыс. учреждений, из них 150 тыс. бюджетных и 50 тыс. частных. Это 10 тыс. издательств, 25 тыс. газет и журналов, 100 творческих союзов и ассоциаций. Это еще и особого рода индустрия — от империй телерадиовещания до маленьких сельских библиотек и клубов.

Развитие современной культуры связано со стимулированием творческой деятельности, положением дел в области образования, коммуникации, науки и техники и т. д. Участие населения в куль­турной жизни — показатель их включенности в общественную жизнь и процесс развития общества. Поэтому без эффективного осуществления прав на доступ к культурным ценностям и культур­ной деятельности, в сущности, невозможна не только подлинная культурная демократия, но и реальная политическая демократия.

Для иллюстрации этого утверждения достаточно напомнить, что низкий и падающий уровень образованности молодого поко­ления в современной России и снижающаяся включенность этого поколения в систему национальных культурных ценностей увели­чивают долю электората, ориентирующегося на экстремистские политические доктрины, а недостаточная — и более того, сокра­щающаяся на наших глазах — диверсификация коммуникацион­ных структур выключает все большую часть населения из общест­венного диалога. Таковы реалии современной политической жиз­ни в зеркале культурной политики.

Подведем итог. Анализ концепции интеграции культуры России в мировую «глобальную культуру» на основе ее «догоняющего раз­вития», «коммерческой саморегуляции» свидетельствует о неперс­пективности этой модели культурной политики в сравнении, на­пример, с политикой «культурного консерватизма», направленной на развитие культурной самобытности и культурной идентичности России, ограждение ее от экспансии «глобальной культуры» и осу­ществляющей патернализм в отношении локальных культур.

106

Отчуждение культуры

Характер воздействия культуры на личность обусловлен углуб­ляющимся разделением труда. Происходит разрыв между узконап­равленной деятельностью человека и общим продуктом, сумми­рующим усилия многих людей, который отчуждается от конкретной личности. Так проявляется феномен отчуждения, свойственный культуре, под воздействием которого меняются жизненные ориен­тиры личности, доминанта ее развития. Рассмотрим действие это­го феномена на примере недалекого прошлого.

Начавшаяся в СССР в середине 1980-х годов перестройка выз­вала прилив огромной социальной энергии. Жажда реформ овла­дела советскими людьми, а в еще большей степени — стремление узнать наконец-то правду о том обществе, в котором они живут. В печати стали появляться публикации, раскрывающие истинное положение дел в различных сферах народного хозяйства, науки, культуры, образования и т.д. Опубликованные данные явно не соответствовали тому, о чем говорилось с трибун партийных съез­дов. Например, по данным ЮНЕСКО, СССР в середине 1980-х го­дов находился лишь на 25-м месте в мире по некоторым показате­лям в сфере образования и культурной активности населения, 29-е место занимал по количеству музеев, 47-е — по производству бума­ги. Выяснилось, что симфонических оркестров в СССР в 20 раз меньше, чем, к примеру, в США, театры и музеи посещает менее 10% населения страны, концерты симфонической и камерной му­зыки — 1%. Быть может, это происходило потому, что в стране практически отсутствовало музыкальное образование: примерно на 130 тыс. общеобразовательных школ приходилось 50 тыс. учите­лей музыки, имевших в большинстве своем лишь начальное музы­кальное образование.

Кинотеатры уже тогда превратились в коммерческие предприя­тия, деформирующие духовный мир миллионов людей, так как преподносили зрителю, как правило, поделки, далекие от настоя­щего искусства. При этом 76% доходов кинопроката давали нелуч­шие зарубежные фильмы. Массовое общественное сознание было поражено безразличием к культурному наследию. Рушились тыся­чи памятников культуры и истории, горели и гибли уникальные фонды библиотек. СССР не имел ничего, сравнимого с грандиоз­ными культурными центрами Кеннеди в США или Помпиду в Па­риже, с Библиотекой американского Конгресса. Поражала несо­поставимость масштабов музейной сети в СССР и, например, во

107

Франции и Англии. Кроме того, если американцы тогда тратили на образование 12% национального дохода, мы — в пересчете на конвертируемую валюту — 1%. Библиотеки страны оказались заполнены миллионами томов литературы низкого художествен­ного качества. Более 2 млрд книг библиотечного фонда ни разу не были востребованы читателями. Многократным было отставание СССР и в области видеотехники.

С середины 1920-х годов почти прервалась связь с мировой ин­теллектуальной культурой, так как практически не издавались тру­ды таких выдающихся таких мыслителей XX в., как Н. А. Бердяев, П.А.Флоренский, И.А.Ильин, Г.П.Федотов, не переводились Э. Гуссерль, Г. Марсель, М. Хайдеггер, М. Вебер, X. Ортега-и-Гасет и многие другие.

Такова была картина духовной жизни страны, выявленная в ре­зультате анализа сложившейся к началу перестройки социокуль­турной ситуации. Разумеется, столь трагическое состояние культу­ры складывалось в течение многих десятилетий и имело глубокие причины внутреннего и внешнего характера, связанные с особен­ностями текущего столетия.

История России в XX в. оказалась перенасыщена, как никогда прежде, войнами, революциями, социальными и природными ка­таклизмами. Стремительные изменения в социально-экономиче­ских укладах привели к агрессивным формам столкновения раз­ных культур. Проходившее с конца XIX в. в несколько этапов пе­реселение огромных масс народа из деревни в город означало не просто смену жительства, а переход миллионов людей из одной сложной системы культуры в другую. В результате оказался обед­ненным духовный мир как городского, так и сельского населения. Все это усугубилось особенностями общего развития культуры — преобладанием технократического типа мышления над гуманисти­ческим. Достижения научно-технической революции часто были не только вне поля духовных ценностей, но даже становились по­рой агрессивными по отношению к человеку.

Одну из самых глубоких внутренних, сущностных причин соз­давшегося положения в области культуры следует, на наш взгляд, искать в таком сложном социально-философском феномене, как отчуждение. В культуре это и сегодня одна из наиболее острых проблем российского общества. От степени ее объективного науч­но-социального осознания зависит эффективность культурной по­литики государства, которая уже по своему определению должна

108

быть направлена на снятие отчуждения во всех сферах жизнеде­ятельности человека.

Отчуждение есть результат углубляющегося разделения труда, по мере усиления которого увеличивается разрыв между деятель­ностью человека и продуктами этой деятельности. Ощущения дис­комфорта и отстраненности в труде усугубляются разрывом тради­ционных форм социальности, основанных на патриархальных свя­зях, сложившихся ценностных ориентациях.

Отчуждение в труде порождает изменение в жизненных мотива­циях личности: они теряют социально-творческий характер, доми­нантой их развития становятся жажда потребительства, приспо­собления и агрессивная пассивность в форме иждивенчества.

«Источник отчуждения, — пишет Б. Ерасов, — внешние человеку си­лы и обстоятельства, блокирующие осуществление его намерений и подрывающие его внутренние оценки внешнего мира и самого себя. Таким источником могут оказаться рынок и капитал, государство, бю­рократический режим, а то и общество в целом как воплощение чуж­дых человеку норм поведения и образа мышления, сталкиваясь с кото­рыми человек оказывается малозначительным "винтиком", целиком подчиненным общему механизму» [5, 149].

В социокультурном плане источником отчуждения является утрата идентификации личности, проявляемая, по наблюдениям Л. Ионина, как потеря способности вести себя так, чтобы реакции внешнего мира соответствовали намерениям и ожиданиям. Чело­век видит, что мир перестает реагировать на его действия адекват­ным образом, как бы перестает отражаться в зеркале социального мира. В результате он становится неузнаваемым для самого себя [7,3-4].

В условиях переходного периода россиянин порой перестает уз­навать себя в зеркале той социально-политической реальности, которая его окружает, — настолько она ему чужда и непонятна. И лишь в культуре, в ее народном и классическом варианте он еще находит источник своей национальной самоидентификации.

Традиционно в течение десятилетий советские ученые писали об отчуждении применительно к культуре капитализма. Между тем набирал темпы и остроту проявления процесс отчуждения культуры при социализме. В чем это выражалось?

Во-первых, в отчуждении культуры от труда: куль­тура стала существовать как бы сама по себе и для себя, а работни­ки материального производства постепенно стали относиться к культуре безразлично, как к чуждому, далеко не всегда понятному

109

явлению. Для них была организована особая отрасль духовного производства — культурно-просветительская работа, представ­ляющая собой в большей степени сферу агитационно-пропаганди­стской деятельности, нежели культуру. Эта работа имитировала культурную деятельность, была скорее «социальной педагогикой», призванной заполнить досуг трудящихся набором квазикультур­ных мероприятий. Усиливался процесс расслоения культуры по социально-классовому признаку. Трудящиеся довольствовались массовой, «развлекательно-коммерческой» культурой, а интелли­генция — высокопрофессиональной, классической, «элитарной».

Во-вторых, в появлении и бурном развитии «аль­тернативной» культуры, которая существовала помимо и вне государственных и профсоюзных учреждений. Примером тому может служить развитие жанра авторской песни, возникновение студий, рок-ансамблей и т. п.

В-третьих, развитие административно-командной, бюрократи­ческой системы привело в определенной степени к стагнации культуры, ее застою, развитию так называемого соцреалистиче-ского искусства, предназначенного для воспроизводства механиз­мов тоталитарного этатизма*. На уровне обыденного сознания, в выступлениях публицистов и отдельных ученых отчуждение по­нималось как наличие в обществе чего-то чуждого, враждебного. И, дескать, стоит только уничтожить эту «аномалию», как сразу же совершится поворот к нормальному, естественному, «правильно­му» ходу дел. Ведь еще задолго до капитализма, о чем свидетельст­вуют факты истории, существовали, сменяя друг друга, социаль­ные формы отчуждения, обусловленные конкретными экономиче­скими и духовными предпосылками.

Отчуждение культуры — исторический процесс, включаю­щий в себя разъединение, разрыв некогда единой, целостной синкретической культуры эпохи первобытности и варварства. Рас­слоение культуры было следствием развития и углубления соци­альной формы отчуждения, появления частной формы собствен­ности, роста классовых антагонизмов.

Каждый конкретный этап человеческой истории имеет свою форму социально-экономического и духовного отчуждения. Осо­бая форма отчуждения культуры присуща и социализму. Отчужде­ние при социализме так же неизбежно, как и при капитализме. Это

* Этатизм — направление политической мысли, рассматривающее государство как высший результат и цель общественного развития.

ПО

не аномалия, а естественный процесс, свойственный достигнутому уровню развития общества, и охватывает он не только сферу эко­номики, но и сферу духовности, культуры. В условиях реального социализма сохранялось отчуждение труда, поскольку трудящиеся массы были отделены от средств производства. Они ни юридиче­ски, ни фактически не являлись собственниками. Конечный ре­зультат их трудовой деятельности отчуждался от них в пользу раз­личных министерств и ведомств, которые являлись распорядите­лями условий труда, монопольными владельцами практически всех природных ресурсов и производственного оборудования. Воз­никло и развилось отчуждение человека и от природы. Таким об­разом, нарушились связи в единой системе производительных сил: между трудящимися и средствами производства, с одной стороны, и между человеком и природой — с другой.

Отчуждение охватывало и процессы потребления. Оно факти­чески потеряло свою самостоятельность, автономию и преврати­лось в придаток производства, так как потребитель лишился воз­можности выбора, превращался в просителя, заложника производ­ства. А официальная мораль, политика, пропаганда при этом навязывали обществу мнение об иждивенческой функции потре­бителя, который должен довольствоваться тем, что есть.

В то же время трудящиеся отчуждались и от своих трудовых коллективов, и от занятых в других сферах производства, от кото­рых зависела их постоянная ритмичная производительная деятель­ность. Поэтому «часть» своего «недовольства», «враждебности» они переносили на работников транспорта, связи, снабжения, от кого непосредственно зависели их труд, условия жизни. Тем са­мым одни трудовые коллективы ставились по отношению к другим в положение просителей-потребителей, а потому весь производст­венный процесс превращался в «надэкономический» цикл, где все было построено не на деловых технологических отношениях, а на отношениях просьб, мольбы и заклинаний. Так, экономические отношения подменялись личными, деляческими, облеченными в форму соответствующей «деловой» нравственности.

В докладах и выступлениях, прозвучавших на I и II съездах на­родных депутатов СССР, неоднократно звучала здравая мысль. Суть ее в том, что для углубления процессов революционного пре­образования общества необходимо преодолеть отчуждение трудя­щихся: крестьян — от земли, рабочих — от средств производства. Для этого следовало осуществить радикальную социально-эконо­мическую реформу, превратить трудящихся в подлинных хозяев,

ill

коллективных собственников промышленных и сельскохозяйст­венных предприятий.

Дело в том, что в 1920-е и особенно интенсивно в 1930-е годы происходило не преодоление отчуждения крестьян от земли, а ра­бочих от средств производства, а его трансформация в новые фор­мы. Конечно, тому имелись как социально-экономические, мате­риально-технические, так и социально-культурные, духовные, идеологические основания. Низкий уровень развития производи­тельных сил, доставшийся в наследство, полукрепостнические ус­ловия труда в сельском хозяйстве и некоторых отраслях промыш­ленности способствовали сохранению отчуждения.

Революция, по сути своей, должна была ликвидировать старые, крайне обременительные для большинства населения царской России формы отчуждения труда. Однако печально знаменитая в первые послереволюционные годы продразверстка фактически стала новой и тоже весьма обременительной формой отчуждения. Она имела место не только в сельском хозяйстве, но и в промыш­ленности, где особенно заметно дала о себе знать в 1930-е годы. Но все-таки не это самое главное. Отчуждение при социализме не толь­ко сохранялось, но и развивалось. Низкий уровень духовности по­давляющего большинства масс в сочетании с бурными, организо­ванными и четко направляемыми кампаниями политической ак­тивности, ориентированными на разжигание классовой ненависти ко всему «чуждому», «буржуазному», «интеллигентскому», приве­ли к тому, что трудящиеся даже не заметили, как стали отчуждены от «своих» же промышленных и сельскохозяйственных предприя­тий, от «своей» же «народной» собственности и власти, как про­изошло полное и окончательное огосударствление всех сфер жиз­ни общества, включая духовную.

Отчуждение труда при социализме было неизбежно. Это ре­зультат не только экономического, доставшегося в наследство от капитализма отчуждения, но и итог культурного оскудения. На наш взгляд, именно низкая культура привела к тому, что человек труда даже не заметил отчуждения, не понял того, что с ним про­изошло, как и когда это случилось. Он стал жертвой той формы идеологического воздействия, появление которой в конце жизни заметил В. И. Ленин и об опасности последствий которой сво­евременно предупредил партию и народ. Это идеология «про­леткульта», предназначенная для того, чтобы отделить широкие народные массы от интеллигенции — от мировой и отечественной. Классовая борьба, разжигаемая идеологами «пролеткульта» в об-

112

ществе, была направлена не только против культуры, но и против самого пролетариата, так как одурманивала его сознание слепой ненавистью ко всему «не нашему», «не пролетарскому» по своему происхождению, порождала в его сознании несуществующий об­раз врага, идеологического диверсанта.

В 1920—1930-е годы были созданы культурно-просветительные учреждения, которые превратили творческую деятельность в «культурно-просветителную работу», призванную повышать уро­вень духовного «обслуживания» населения, т. е. заполнять досуг культурными поделками, называемыми результатами «народного творчества». Произошла дифференциация, точнее — «элитариза-ция»: для одних по-прежнему были доступны театры, концерты, для других — клуб на долгие годы стал единственным «очагом культуры», если учесть, что он «культурно» обслуживал преимуще­ственно тех, кто постоянно проживал в общежитиях, т. е. в антисо­циальных и антикультурных условиях.

Трагические последствия для экономики и особенно для куль­туры имели постоянно нарастающие, практически никем не регу­лируемые и никак не сдерживаемые лавинообразные потоки миг­рации миллионов людей из деревень и небольших поселений в большие города. Это неизбежно вело к утрате старой традицион­ной культуры, ломке привычного образа жизни и хозяйственного уклада, к волюнтаристскому насаждению новой городской, инду­стриальной культуры. Люди из деревни, вырванные из социально­го и культурного контекста привычных для них, веками склады­вавшихся отношений, связей, традиций, теряя старую культуру, не приобретали новую. Приобщение к городу носило формальный, внешний, приспособительский характер, так как переезжали они в город в поисках работы и хлеба, а не в поисках культуры. И без то­го малообразованная, малокультурная городская среда постоянно пополнялась многочисленными выходцами из деревни, быстро ут­рачивавшими в новых условиях традиционные стереотипы психо­логии и идеологии деревенского образа жизни и столь же быстро усваивавшими новые псевдогородские.

Следствием отчуждения культуры в духовной сфере общества стало то, что «китч» как никогда поразил профессиональное ис­кусство, порождая в нем разнообразнейшие «узаконенные» фор­мы. Он широко и, кажется, прочно завладел сферой досуга, вклю­чая в свою орбиту даже интеллигенцию.

Отчуждение культуры особенно ярко проявляется в судьбах фольклора. Из естественного состояния крестьянской культуры он

113

превращается в искусственное, заново созданное на професси­ональной основе состояние. Почему? Потому что произошло от­чуждение труда в результате насильственной индустриализации деревни, ее разрушительной коллективизации. Ликвидация пат­риархальных форм жизни и творчества в деревне привела к унич­тожению фольклора, несмотря на все попытки реанимировать его — законсервировать народные промыслы, возродить фольк­лорные танцевальные ансамбли и хоровые коллективы.

Таким образом, отчуждение современной культуры, обуслов­ленное углубляющимся и обостряющимся процессом ее расслое­ния, расчленения на высшую — элитарную, и низшую — массо­вую, было исторически, социально-экономически и психологиче­ски запрограммировано.

Почва промежуточной массовой культуры, во многом ориенти­рованной на примитив и «китч», в том, что она представляет миро­созерцание людей, остро ощущающих свою общественную ненуж­ность, культурную неполноценность, психологическую и эконо­мическую неустроенность. Как правило, это люди, оторванные от своей малой родины, ушедшие в большие города в поисках мате­риального благополучия, во имя которого готовы поступиться сво­им прошлым. Окружающую городскую культуру они боятся, а по­рой и ненавидят, относятся к ней как к чуждой (в социальном и психологическом отношениях) «интеллигентской» культуре, к ко­торой им не примкнуть и которая их постоянно отторгает. Эти лю­ди социально и экономически не устроены, психологически не за­щищены и, как следствие этого, агрессивны и нетерпимы. Они ча­ще всего становятся желанными адептами «китча», «массовой культуры», «примитива».

Факты свидетельствуют, что процесс освоения культуры лично­стью всегда носил в России фрагментарный, ситуативный харак­тер, что привело в конечном счете к дефициту духовности, породи­ло пассивное потребительское отношение к культуре и к жизни. Люди в большинстве своем не подготовлены к восприятию худо­жественных произведений, тяготеют к примитивным ценностям, «культурным» шлягерам.

Низкий уровень культурных притязаний, тяга определенной части взрослых и молодых людей к развлекательной, точнее, прос­то примитивной культуре, уход от подлинной культуры к «потре­бительской» — свидетельства отчуждения культуры в наши дни. Это проявляется и в «разъединении» культуры и образования: на протяжении многих десятилетий она методично изгонялась из

1 14

средней и высшей школы, практически из всех детских дошколь­ных и школьных учреждений. Образование, лишенное культуры, перестает, как об этом говорит опыт человеческой цивилизации, им быть, становится чуждым личности и обществу, превращается в «ремесло», в систему средневекового натаскивания, в которой учи­тель выполняет функции мастера, а ученик — подмастерья: один «вдалбливает» знания, другой их механически штудирует. Это ве­дет к тому, что и человек, и общество перестают испытывать по­требность в образовании, основанном на подлинной духовности.

В этом феномене отчуждения личности от «высокой» культуры проявляется одна из характерологических особенностей и совре­менной социокультурной ситуации в российском обществе: очеви­ден явный приоритет коммуникации над культурой, когда проис­ходит замещение культурных норм (как результата воспитания и образования) формами коммерциализованной стихии массовой культуры. Отсюда и определение потребителя такой культуры — «массовый коммуникант».

«Задача полного "снятия" отчуждения, — писал выдающийся совет­ский ученый Э. Ильенков, — совпадает с задачей создания таких усло­вий непосредственного труда и образования, внутри которых каждый индивидуум — а не только некоторые — достигал бы подлинно совре­менных высот духовно-теоретической технической и нравственной культуры. Ибо только в этом случае он становится подлинным, а не формальным хозяином всего созданного в рамках "отчужденного" ми­ра культуры» [6, 83].

Реализация вышеназванных условий на государственном уров­не и есть подлинно демократическая культурная политика, так как лучший метод управления культурой — не прямой, а опосредован­ный через создание необходимых социально-экономических и по­литических условий для самораскрытия сущностных сил человека.

■ ВЫВОДЫ

Уровень культуры — показатель развития общества, всех его сфер — политической, социально-экономической и др. Состояние культуры в значительной степени зависит от культурной политики государства.

Как вид социального управления культурная политика пред­ставляет собой деятельность субъектов управления по определе­нию и реализации направлений и способов регулирования финан­совых, правовых, социокультурных, организационно-управленче-

115

ских и иных процессов функционирования и развития культурной сферы государства в соответствии со стратегически значимыми, универсальными для данной политической системы ценностными ориентациями (идеологическими, политическими, духовно-нрав­ственными, эстетическими и др.). Существуют различные модели культурной политики. Чтобы выбрать наиболее подходящую для определенного этапа развития конкретного общества, необходимо понимать сущность культуры, ее назначение и функции.

Культурная политика призвана обеспечить законодательно фи­ксированную ответственность государства за охрану культурно-исторического наследия, создания условий для культурной де­ятельности, а также ограничение его вмешательства в творческий процесс, распространение культурных ценностей и деятельность негосударственных организаций культуры.

Использованная литература

1. Архипов Ю. Разное и вселенское: Письмо немецким друзьям // Ли­тературная газета. 1990. № 42.

2. Бердяев Н. Судьба России. М., 1990.

3. Вехи российской истории / В. В. Привалов, М. И. Барышников, Г. Г. Фруменкова и др. М, 1994.

4. Гуревич А. Я. Социальная история и историческая наука// Вопросы философии. 1994. № 4.

5. Ерасов Б. Социальная культурология: Пособие для студентов: В 2 ч. М., 1994. 4.2.

6. Ильенков Э. Философия и культура. М., 1979.

7. Ионин Л. Идентификация и инсценировка // Социологические ис­следования. 1995. № 4.

8. Каменец А. В. Культурная политика и современная культурная си­туация. Методологические основы системы управления на федераль­ном и региональном уровне в сфере культуры // Ориентиры культур­ной политики. М., 1994.

9. Киященко Н. Н. Политические аспекты самоорганизации в культу­ре // Теоретические основания культурной политики: Сб. науч. тр. Российск. ин-та культуры. М., 1993.

 

10. Ключевский В. О. Два воспитания // Ключевский В. О. О нравст­венности и русской культуре / Сост. Р. А. Киреева. 2-е изд., испр. и доп. М., 2006.

11. Ключевский В. О. Значение Преподобного Сергия для русского на­рода и государства // Там же.

12. Ключевский В. О. Курс русской истории // Соч.: В 8 т. М., 1958. Т. 4.

116

13. Культурная политика западноевропейских стран и проблемы соци­ального развития // Общие проблемы культуры: Обзорная информа­ция / ГБЛ НИО «Информкультура». М., 1987. Вып. 3.

14. Кухтерин С. Европейская культурам мировое развитие. М., 1987.

15. Лапшина П. Мир искусства: Очерки истории и творческой практи­ки. М., 1977.

16. Лейкина-Свирская В. Русская интеллигенция в 1900—1917 гг. М., 1981.

17. Литературная газета. 1991. 18сент.

18. Лихачев Д. С. Декларация прав культуры. СПб., 1996.

19. Лихачев Д. С. Заметки о русском // Советская культура. 1988. 27 авг.

20. Лоусон Дж. Культурная политика в Голландии // Театр. 1990. № 6.

21. Моль А. Социодинамика культуры. М., 1973.

22. Морен Э. Что может интеллигенция // Литературная газета. 1989. 2 авг.

23. Моруа А. Шестьдесят лет моей литературной жизни: Сб. статей. М., 1977.

24. Паипс Р. Россия при старом режиме. Нью-Йорк, 1974.

25. Розин В., Жешко И. Культура и культурная политика//Теоретиче­ские основания культурной политики. М., 1993.

26. Столяров И. А. Комплексные решения в управлении культурой // Вопросы социального функционирования художественной культуры. М, 1984.

27. Чурбанов В. Б. Культура и формирование личности в социалисти­ческом обществе. М., 1981.

28. Чурбанов В. Б. Новая культурная политика или новая «культурная революция»? М., 1993.

29. Girant A. Cultural development: Experiences and Policies. P., 1983.

30. Canovas F. Sociedad, mecenaz go у cultural // Leviatan. 1990. № 39.

---

Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 294; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!