Марта 1976 года. Первая репетиция на сцене. 13 страница

БАСИЛАШВИЛИ. Этих слов нет — «Кому ты гово­ришь? Знаю, знаю».

ТОВСТОНОГОВ. Но надо подложить — «Кого ты учишь?» Логика та же, но это будет острее. (Ивченко.) «Я даже посватаюсь» — это, как в воду брошусь, чтобы отвлечь всякие подозрения от вашей супруги. (Баси­лашвили.) Неприятный разговор прошел, он вернулся к своему привычному состоянию самоуверенного учителя — так широко: «Ну, теперь ты знаешь, что надо делать, чему я тебя научил?»

БАСИЛАШВИЛИ. Какая у меня внутренняя жизнь? Я же не клинический идиот. ТОВСТОНОГОВ. Поэтому вам очень трудно и неприятно

488

подойти к этому разговору и провести его. Но когда все получилось, снова вернулся к привычному радостному состоянию — ну что, теперь ты понимаешь, каков твой дядя? С кем ты имеешь дело?

Ноября 1984 года.

Первая картина. Сцена Глумова и Мамаева. Басилашвили очень делово и конкретно спра­шивает: «Кто дядя?»

ТОВСТОНОГОВ. Получается слишком конкретно, надо абстрактно.

БАСИЛАШВИЛИ. А я думал — узнаю, пойду и скажу. ТОВСТОНОГОВ. Вообще интересно, но не тот характер. (Ивченко.) Для вас «огромное потрясение», что Мамаев знает имя вашего отца — «Дмитрия Глумова сын?» Это — чудо! (Басилашвили.) Наслаждайтесь эффектом: вот она полная жизнь! Я очень рад, что эта сцена об­рела нужное качество, нащупывается верная природа. Можно развивать, уточнять, но главное схвачено.

Вторая картина. Сцена Мамаева и Глу­мова.

ТОВСТОНОГОВ. Разговор о сватовстве к Турусиной идет на грани конспирации. (Ивченко.) Выделите слова «вот тогда» («Вот тогда действительно будут и волки сыты и овцы целы»). Это важный момент в диалоге. (Басила­швили.) Мамаев соглашается, не замечая, что из учителя превратился в ученика. Но тут же спохватывается: «Кого ты учишь?» (Ивченко.) Глумов понял, что совершил про­кол, надо было повести дело тоньше и теперь его задача — убедить Мамаева, что это его идея — посватать Глумова к Машеньке. На эту удочку Мамаев ловится легко, он сам поворачивает так, будто это его идея, и дает повод Глумову восхититься своим умом.

БАСИЛАШВИЛИ. Я окрылен успехом — а тут вдруг Городулин!

ТОВСТОНОГОВ. Ничего. Его тоже надо поучить уму-разуму. «Я дам вам совет...» У него вообще страсть давать советы, а сегодня у него вообще все получается. Разви­вайте успех.

489

Сцена Мамаева и Крутицкого.

ТОВСТОНОГОВ. Вы вышли, чтобы играть сцену. А у вас до выхода был бурный спор. Эта сцена — продолжение, а не начало.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ. Нет крупной оценки... Нет страсти! Вы не доводите до страсти этот абсурдистский диалог. А без этого сцена не пойдет. Здесь возможны два ва­рианта: либо скучная, проходная сцена про двух стариков, либо гигантский спор двух мыслителей вокруг пере­вернутого стола — тогда смешно и узнаваемо. (Баси­лашвили.) Вы абстрактно говорите об умных людях. Вы подразумеваете самого себя.

БАСИЛАШВИЛИ. Я понимаю: «Нас, умных людей, не слушают...» ТОВСТОНОГОВ. Ну так сыграйте это.

Сцена Глумова и Городулина.

ТОВСТОНОГОВ. Обидно, но все ушло. (Ивченко.) Вы сейчас серьезно говорите о необходимости добра. У Глумова это — открытая демагогия, трескучая, пыш­ная фраза! И почему вы пошли к Городулину, чуть не распахнув объятия? Вы же знаете, чем он дышит. Надо всем своим видом показать, что он вообще не хочет с ним разговаривать — не знаю, с кем имею дело! Можно ли до­вериться? Это-то и удивляет Городулина. Здесь должен сработать типичнейший прием Глумова: ошеломить партнера, а потом к нему, ошеломленному, влезть в ду­шу. Так было с Мамаевым, так будет и с Крутицким.

Сцена Глумова и Мамаевой.

ТОВСТОНОГОВ         (Крючковой).    Садитесь   свободнее,

вы — хозяйка светского дома, а не ученица за партой. (Ивченко.) «Я не говорил этого!» — фраза должна зву­чать предупреждением: «Не будите во мне зверя!» КРЮЧКОВА. А если мне упасть без чувств после его прямого признания?

ТОВСТОНОГОВ. Ну что ж, это вполне в стиле Поля де Кока.

490

Первая картина. Сцена Глумова и Ма­маева.

БАСИЛАШВИЛИ. Зачем я говорю о квартире? Какое мне дело, что он эту сдает, а хочет снять побольше? ТОВСТОНОГОВ. Так это же предмет для очередной морали: зачем снимать большую, когда вы так бедны? Это же явная глупость! Вот ради чего вы ходите смот­реть квартиры, ради этого вы и сюда пришли. И здесь такое поле деятельности для вас! Представьте себе, что вы врач, а вокруг вас все больны. Вы так бескорыстны, что готовы лечить всех безвозмездно. Вот перед вами один из больных. Так, поставим диагноз: что-то нелепое, нанять еще большую квартиру... Правда, этот пациент сам о себе говорит, что глуп. Можно его вылечить! Ма­маев упивается ситуацией. К тому же он сентиментален, он искренне пожалел Глумова — «Вы так глупы?» (Ив­ченко.) Сыграйте, что вам необходим совет, но вас некому поучить.

Ноября 1984 года.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ. Вот теперь верно, точные оценки.

Первая картина. Сцена с Манефой.

ТОВСТОНОГОВ (Ковель). Она не просто садится. Это

процесс. У нее жестокий радикулит. Глумов и мать

помогают, делают массаж.

КОВЕЛЬ. Села. Главное действие — получить с него

деньги.

ТОВСТОНОГОВ. Глумова хочет поцеловать ваш крестик,

а вы водите им. Поиграйте в эту игру, пусть она губами

ищет крест.

В  перерыве — разговор  с  Басилашвили.

ТОВСТОНОГОВ. На первых репетициях вы были заняты только собой, а сейчас вы в процессе. Надо искать жи­вого человека.

БАСИЛАШВИЛИ. Сегодня у меня были кусочки... ТОВСТОНОГОВ. Были. Были островки. К концу они появились. Немного вещательную тональность вы берете, нет скепсиса, поэтому недостаточно юмора. Вся сцена

491

требует юмора. И вместе с тем не надо стремиться к этому, как к самоцели. Мы должны поверить в пси­хологию этого человека.

БАСИЛАШВИЛИ. Странно, почему меня ставят в та­кое положение?

ТОВСТОНОГОВ. Надо через зрителя с ними общаться, найти эти места. Обращайтесь не буквально, а к «четвертой стене». Прямо вы не имеете права разговаривать со зрителем, надо внутренне к нему апеллировать. БАСИЛАШВИЛИ. «Апарт». «Странный человек» — это я в стену говорю.

ТОВСТОНОГОВ. Вот это качество я и имею в виду, а не то, что вы прямо обращаетесь к зрителям. БАСИЛАШВИЛИ. Как в «Волках и овцах», например. ТОВСТОНОГОВ. Нет, тут другое. «Слушайте, что это у меня партнер такой? Вы видите, что это за человек? Что такое?» — сам с собой, с «четвертой стеной». БАСИЛАШВИЛИ. Это когда он встречает препятст­вие. А потом открытие — «Учить вас, наверно, некому?» ТОВСТОНОГОВ. И тут уж сел на своего конька. И тут уж все получается.

БАСИЛАШВИЛИ. Я понял сквозное действие — ре­форма ломает старую жизнь, но нужно сохранить старые устои, нужно учить. ТОВСТОНОГОВ. Конечно.

БАСИЛАШВИЛИ. И слуга — хороший человек, но его надо учить, а он не слушает, потому что свобода. Какая свобода? Все на это ложится. Его волнует не то, что здесь, а более важные проблемы. Глобальные. ТОВСТОНОГОВ. Глумов вам потому и интересен, что глуп и хочет учиться у вас.

БАСИЛАШВИЛИ. Мне несколько неясно самое начало, когда я вхожу, а Глумов не обращает на меня внима­ния, продолжает заниматься своим делом. Тоже на это положить?

ТОВСТОНОГОВ. Да.

БАСИЛАШВИЛИ. Мы, видишь ли, ему мешаем. Рань­ше бы он так себя не вел. Ну, я ему скажу все, что думаю. А со слугой что-то не получается. ТОВСТОНОГОВ. Привычно читаете ему мораль. Боль­ше для Глумова. Главное для вас, что сидит какой-то странный человек. Он не бросился к вам, не снял с вас шубу.

492

БАСИЛАШВИЛИ. Теперь так полагается. ТОВСТОНОГОВ. Да, теперь появились эти новые молодые люди. Может быть, он сначала не понял, кто к нему при­шел, вы ему разъясняете через своего слугу. Не дейст­вует.

Сцена с Манефой.

ТОВСТОНОГОВ (Волковой). Играйте, что от Манефы плохо пахнет.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (Ковель). Вы играете «соло», теряете общение с партнерами.

Сцена с Курчаевым.

ТОВСТОНОГОВ (Пустохину). Курчаев вбежал, имен­но вбежал. Он только что встретил дядю и понял, что потерял все — наследство, невесту. Все! (Ивченко.) «Посмотрите на себя» — это в зеркало. (Пустохину) Посмотрел на себя, все понравилось — красивая форма, сам хорош. Не мотайтесь по сцене, вы огорошены. Остолбеневший человек. (Ивченко.) У вас задача — понять, что с ним произошло, это очень важно. Вы же не знаете, что случилось. Сейчас вы играете так, будто все знали заранее. Вам надо постичь, что же такое случилось. И с того момента, как он узнает, что дядюшка прогнал Курчаева и Турусина не приняла его,— все резко меняется. Тогда вы уже можете сказать ему, что не хотите видеть его у себя. Но сначала надо по­нять. У вас сейчас все готово, так нельзя. Надо понять, как сработала ваша интрига.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (Ивченко). Ничем не выдавайте себя. (Пустохину.) Вы ждете от Глумова потрясения, а по­трясения не происходит. «Принять не могут!» — это очень крупно. Не случайно у Островского написано: «Слышите?» Потому что Глумов никак не воспринимает эти потрясающие сообщения. (Ивченко.) Главное — все узнал. Теперь можно переходить в наступление.

493

«Скажите, а по какому праву...» — резкий перелом. Перемените позицию, все изменилось. Это важнейшее событие. Как сработала интрига! Как быстро! Для вас это даже неожиданно. Все уже готово, с ним поконче­но. (Пустохину.) Курчаев остолбенел. Потом потребовал объяснения. Со слова «извольте» Глумов пошел в наступ­ление. Подводит к зеркалу. Логика тут такая: посмо­трите на себя и увидите, что вы негодяй и вас надо вы­гонять. Теперь пора принимать решение — сел в позу Наполеона и отказал от дома. (Пустохину.) Это уже новое потрясение. Отказали у Турусиной, но там бога­тый дом, а здесь, на чердаке, кузен выгоняет вас из дому. Понимаете, что происходит? Это уже что-то чудовищ­ное. И наконец его мозги с двумя извилинами в пер­вый раз заработали. «Уж это не вы ли?» — это огромное открытие. Схватился за кортик, но он давно заржавел и не вынимается, ринулся к Глумову, а тот ему навстречу. (Ивченко.) Вы его совершенно не боитесь. (Пустохину.) Оттого, что с кортиком не вышло, бросился к выходу. С угрозой — «Берегитесь!» Сейчас это схема. Должна быть схватка. Это грандиозный скандал. Один в ярости, а другой спокоен внешне и готов все парировать логикой.

Сцена репетируется дальше.

ТОВСТОНОГОВ (Ивченко). Нас надо приучить к тому, что каждый раз, когда вы отрываетесь от стола, вы пря­чете дневник. И только один раз вы этого не сделаете. После ухода Курчаева — длинная оценка: первый шаг сделан, надо вернуться к дневнику. Записать раз­говор с Мамаевым и сцену с Курчаевым. Вынимает дневник из ящика стола, чтобы мы видели это. Как вы лихо выгнали Курчаева! На этом — конец картины. ИВЧЕНКО. После всей суеты и маяты удивительное спокойствие. Радостное.

БАСИЛАШВИЛИ. А я отсюда пошел прямо к Курчаеву? ТОВСТОНОГОВ. Встретился с ним. БАСИЛАШВИЛИ. Но импульс был.

ТОВСТОНОГОВ. Да, а он тут и попался. И тут же прогнал его вон. Навсегда. Мы же договорились, что это решение он принял, когда увидел карикатуру. Прошлый раз хорошо было, сегодня мы это упустили, когда Мамаев спрашивал Глумова: «Ты не будешь на

494

меня рисовать?» — Глумов сжигал на ваших глазах картинку. Это было для вас убедительно. БАСИЛАШВИЛИ. Мне кажется, когда я увидел ри­сунок, я очень расстроился. Мамаев столько вложил в Курчаева ума, времени, денег, всего. И вдруг такая дейст­вительно неблагодарность. Он очень расстроился. И по­просил Глумова: «Ты на меня карикатур рисовать не будешь?» Что-то детское должно быть. За что же ка­рикатура? Не просто злость — «Ах так, ну я покажу вам!» Оскорбиться надо. И принять решение. Глумову он пове­рил, тот сжег рисунок. Сразу легче стало. ТОВСТОНОГОВ (Ковель). В первый раз у вас были контакты с партнерами, а сейчас вы их потеряли. Не было общения, вы как заведенная. КОВЕЛЬ. Конечно. А вы не говорите — «стоп!». ТОВСТОНОГОВ. Я думал, вы ищете, и не хотел вас прерывать. Вы хорошо импровизируете. А теперь делаю замечание. Попробуйте еще поискать. Не хотел рвать ваше импровизационное настроение.

КОВЕЛЬ. Обязательно надо. Эта мать тут торчит, мешает, в том доме разозлили. Механически сказать: «Убегай от суеты» — и скорее к деньгам. Он сказал: «Убегаю, убегаю». А разве так говорят? Села, а они молчат. Д л я чего пришла? Нельзя же сразу сказать: «Давай деньги». «Не будь корыстолюбив» — опять молчание. ТОВСТОНОГОВ. Контакт нужен.

Повторяется сцена с Манефой.

ТОВСТОНОГОВ  (Волковой).  Хорошая  краска — Ма-нефа воняет, лет шестнадцать не мылась. КОВЕЛЬ. Можно из другой картины добавить — «Села. Как квашня». Осмотрелась, от этой ничего не дождешь­ся, внимание на Глумова.

ТОВСТОНОГОВ (Ивченко). Это тоже масочка с Ма-нефой, коротенькая, но масочка. Этакое благолепие. (Ковель.) Деньги не просто берите, а хватайте. Она — хапуга.

ВОЛКОВА. Я играю, что сын много дает. ТОВСТОНОГОВ. Это не срабатывает. Она возмущена десятью рублями, значит, меньше пятнадцати никак нельзя дать.  (Ковель.)  Взялись  за нос, так сбросьте сопли. И вытрите пальцы. Противная пьяная баба.

495

«Экстрасенс» прошлого века. (Волковой.) Повторите за Глумовым: «Не забывайте в молитвах». (Ковель.) Бросьте на нее взгляд — она еще будет меня  учить!

Ковель — Манефа посмотрела на Глумо­ву с крайним презрением. Смех.

ТОВСТОНОГОВ (Волковой). Какое унижение для дво­рянки! Недаром вы были против Манефы, не хотели унижаться перед бабой.

Манефа сосчитала деньги и запела дурным голосом.

ТОВСТОНОГОВ. Это хорошо.

Сцена с Курчаевым.

ТОВСТОНОГОВ. Обязательно надо продумать, с чего начинается сцена и чем кончается, я каждый раз это говорю. Встретились два друга. Один пришел поде­литься своим несчастьем, другой сочувствует, желает разобраться, в чем дело. Кончилась сцена — смертель­ные враги. Вот этот процесс вам и надо сыграть. Чем Глумов активнее «сочувствует»,— а у него задача выяс­нить, что произошло,— тем контрастнее будет выход в другую ситуацию. Этот процесс надо всегда выстраивать. Почему Курчаев прибежал к Глумову? Дядя только что был у Глумова, Глумов, наверное, что-то знает. ПУСТОХИН. И умный человек.

ТОВСТОНОГОВ. Да. Голутвин совсем не знает Мамаева, а этот наверное знает, больше не к кому ткнуться, чтобы разгадать вставшую перед Курчаевым проблему. И здесь Курчаев начинает постигать, что Глумов и есть причина всего. Как вы к этому пришли? Сейчас — это понятно, первая репетиция, вы играете в психологической манере. В основе должна быть правда, но форма должна быть несколько иного порядка. Другого качества. Эта сцена все равно с юмором, несмотря на драматизм ситуации. Курчаев — обалдевший дурак, у которого, как говорит про себя Мамаеву Глумов, вдруг что-то прояснилось. Попробуйте смелее это сделать. К О В Е Л Ь . А может, не давать Глумовой целовать крест?

496

Она водит им перед ее носом, а та ловит. Это какая-то
тля, какая-то муха привязалась, все время мешает.
ТОВСТОНОГОВ. Попробуйте. (Пустохину.) Может быть,
изменить начало? Ваш визит бессмыслен, если дяди
здесь не было. С порога: «Был дядюшка?»                   Тогда рва-

нул. А то вы заранее знаете, что он был.

Повторяется сцена с Курчаевым.

ТОВСТОНОГОВ. Ему нелегко говорить — то, что слу­чилось, трудно передать словами, все это немыслимо и чудовищно. Такая степень вашего существования. (Ивченко.) Про Голутвина — начинается новый кусок, совсем другой смысл. Только что были сообщниками, а теперь переход к другим отношениям.

Пустохин — Курчаев остро реагирует, как бы окаменел.

ТОВСТОНОГОВ (Пустохину). Хорошо. В характере. Не может слова сказать, только всхрапывает, какие-то междометия крайнего недоумения. Все оценки можно на это класть, очень хорошее приспособление. И вдруг — высокая догадка: «Не вы ли?» — как выстрел. Огромное открытие! А кортик подвел: «Вы у меня... того!» Это «того!» потому, что не нашел слов. (Ивченко.) Идите на него, чего его бояться? У него даже кортик не вынимается. (Пустохину.) «Прощайте!» — угрожающе, в открытую: мы еще увидим, чем все это кончится. (Ивченко.) Хорошо. «Первый шаг сделан». Сейчас вы верно сказали, Сам удивился. Теперь никуда не деться. Перед тем как писать, надо вспомнить.

27 ноября 1984 года.

Вторая картина. Сцена Мамаевой и Глу­мовой. До слов Мамаевой: «Ну, слыхал бы ее сын, не сказал бы ей спасибо».

ТОВСТОНОГОВ (Крючковой). Вы сейчас вроде бы за сына заступаетесь. А разве в этом дело? Она выра­батывает свою линию: теперь-то я буду смотреть за

497

тобой! Любовная угроза. (Ивченко.) Раболепнее надо ей поклониться — как полагается госпоже, хозяйке дома. И В Ч Е Н К О . Там есть текст: «с холодной почтитель­ностью».

ТОВСТОНОГОВ. Так это и будет «холодная почтитель­ность». Вместо того, чтобы приблизиться, улыбнуться, поцеловать ручку, он вместо этого формально, как положено, кланяется, игнорируя отношения племян­ника и тетки, он подчеркивает положение служа­щего у Мамаева всем своим поведением. Это обратный ход — чем раболепнее, тем холоднее. Мать вам, конечно же, сказала, что пойдет к Мамаевой, но вы коротко сыграйте полную неожиданность при встрече с ней — один взгляд, прокольчик, аж вздрогнул. Потом взял себя в руки, поклонился. Когда Мамаева подзывает его по­ближе, он опускает глаза. Мы должны увидеть — если он посмотрит на нее, он за себя не ручается.

Сцена  повторяется  до  слов   Глумова: «Я очень робок».

ТОВСТОНОГОВ (Ивченко). Жаль, что вы торопитесь. Нельзя здесь подминать реплики, все надо пропустить через себя. Поздоровался, почтительно склонился — делаю, мол, все, что возможно в этих условиях. (Крючко­вой.) Не попадайте в его тональность, вы сразу скисаете. (Ивченко.) Что вы здесь подкладываете, когда она начи­нает подсмеиваться над вами? — «Нечего надо мной смеяться, я слишком страдаю, чтобы перенести ваши насмешки, я очень робок, и знаю это». А после ее слов вы пошли слишком решительно. Здесь как бы раздумье: «Может, я действительно слишком формален, может, ей это кажется невежливым?» Раздумчиво пошел прочь. (Крючковой.) Вы заметили его неуверенность, разви­вайте успех — «будьте откровеннее со мной». И В Ч Е Н К О . Я домысливаю себе в этом направлении: «Она надо мною смеется, она не знает, какая буря бу­шует во мне, она просит меня быть откровеннее, может ли быть более злая насмешка над моим сердцем?» ТОВСТОНОГОВ. Правильный внутренний монолог. Это соответствует его маске с Мамаевой. (Крючковой.) Возмутилась от «старухи», но потом поняла и приняла условия игры. Вы плохо сидите, будто вы в школе за

498

партой. Сядьте широко, свободно, облокотитесь на кресло, вы хозяйка в доме. И хозяйка положения, ко­шечка, которая играет с мышонком. Сразу физически ни во что не верю. Играйте, играйте с ним. Парадокс сцены заключается в том, что он играет вами, а мы наблюдаем, как вы играете им. Вы не чувствуете исходного. Для чего ваша сцена с Глафирой Климовной, для чего вы говорите: «Не поблагодарил бы ее сын»? Это та посылка, которая дает вам возможность быть хозяйкой положе­ния. Вы заведомо знаете, что он влюблен в вас страстно, безумно, мечется, ночью не спит, называет вас во сне ангелом, а здесь превращается в скромного племянника, который робеет. Но вы-то все знаете. Она довольна, она управляет им, событиями, она — хозяйка. Вот что должно быть. А сейчас получается какая-то поверхностная исто­рия и не высекается юмор. Нет сейчас этакой хозяйки, госпожи, да еще с таким сексуальным треном.

---

Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 361; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!