Марта 1976 года. Первая репетиция на сцене. 15 страница

вания, повешения. Эта сцена опасна, она может быть скучной, если пропадет юмор. После экзамена, который Глумов выдержал, надо изменить природу существования. Глумов стал как бы на равных. Появился оттенок па­нибратства. Глумов продает своих же родственников, которые его в люди выводят. (Ивченко.) Переходить в актив не стоит. Вы стесняетесь, опускаете глаза, рисуе­те на столе какие-то линии. Должен быть сложный про­цесс завоевания Крутицкого — это труднее всего, что было до сих пор.

Сцена Крутицкого и Мамаевай. Мамаева — Макарова.

ТОВСТОНОГОВ (Макаровой). Среагируйте на «ровес­ницу». Это ее больное место. При известии о сватовстве почти потеряла сознание. Вообще особенность этой сцены в том, что вы можете себя вести так, будто вы одна. Все поражения могут быть выражены открыто. Л Е Б Е Д Е В . Крутицкий как глухарь на току. МАКАРОВА. Узнав о сватовстве, Мамаева должна уйти, что-то узнавать, проверять, так это или не так? ТОВСТОНОГОВ. Но и здесь ей еще не все ясно. Может, он из-за денег женится, по расчету? Но Крутицкий и эту надежду разбивает, не из-за денег, по любви. Он пока говорит все для вас очень важное. Расчет как-то оправдал бы Глумова в ее глазах, но оказывается, он Машеньку «ангелом» называет. Все задевает вас, не может она уйти.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (Макаровой). Здесь можно сесть и передразнить Крутицкого, как он сидит с пером, что-то пишет. Тогда ясно будет, что вы пришли в игривом, хорошем настроении. Будет с чего падать. «Полюбез­ничайте с молодыми дамами»— такой она себя чувствует: молодой, легкой... И вдруг он заявляет, что считает ее своей ровесницей. Не надо здесь улыбаться, это удар. Уйдите от него, отвернитесь. Демонстративно повер­нитесь спиной. Только комплимент Глумову смягчает ее. Смирилась. Но оценка на «ровесницу» очень важная. Для такой женщины это очень обидно, всякий намек на возраст для нее нестерпим. Л Е Б Е Д Е В (Макаровой). Всего час назад он говорил, что

511

вы — единственная женщина в его жизни. А тут я вдруг сообщаю — Глумов женится. Идиот старик, в маразме. Должна быть оценка — не может этого быть. МАКАРОВА. Я сама говорю: «Не может быть!», а потом начинаю верить — пошли подробности — «звал меня в посаженые отцы», женится по любви, по зову сердца. Тут уже близко до обморока. Надо прожить здесь мно­го, а тут еще идиотские монологи из пьесы Озерова. ТОВСТОНОГОВ. Это — самое главное.

МАКАРОВА. Если я всерьез обижаюсь на «ровесницу», значит, я признаю это. А Мамаева — баба хитрая, она не покажет. Абсурд! Что мне, девяносто лет, что ли? Болтает старый маразматик! ЛЕБЕДЕВ. Так смешнее.

ТОВСТОНОГОВ. Мне хочется, чтобы он почувствовал, что обидел ее, и перешел к комплиментам племяннику, чтобы остановить ее — ведь она в любой момент может уйти.

Л Е Б Е Д Е В . По мысли я хочу сказать, какой я дурак, вро­де извиняюсь. МАКАРОВА. Верно.

ТОВСТОНОГОВ (Лебедеву.)          Для него здесь важнее

всего вспомнить стихи, поэтому он не замечает ее состоя­ния. Это получилось органично. (Макаровой.) Уходит, держась за стенку, ватные ноги.

Л Е Б Е Д Е В . Мы тут разъединены, но содержание стихов ложится на состояние Мамаевой, с ней все это происхо­дит — любовь, ревность, измена. Я не вижу, что с ней происходит.

ТОВСТОНОГОВ. Это мы видим.

Л Е Б Е Д Е В . Вы видите, а мне это и неважно, я увлечен стихами.

ТОВСТОНОГОВ. Стихи объективно выражают то, что с вами делается.

МАКАРОВА. И я должна это играть? ТОВСТОНОГОВ. Нет.

Л Е Б Е Д Е В . Тогда мои стихи не попадают в цель. ТОВСТОНОГОВ. Попадают. Но не буквально. Л Е Б Е Д Е В . Комедия в том, что я не вижу связи. ТОВСТОНОГОВ. Вот это правильно. МАКАРОВА. Но я не должна это играть. ТОВСТОНОГОВ (Макаровой). Важно удержаться на ногах, не потерять чувств в чужом доме.

512

Л Е Б Е Д Е В . Я вижу, как она ушла. «Что ее кольнуло?» ТОВСТОНОГОВ. Задним числом можно отреагировать, он не мог не заметить.

Непонятные эти женщины — вот его тема. Отчего это, от стихов, что ли?

Л Е Б Е Д Е В . Такой абстрактный разговор о театре — и вдруг!

ТОВСТОНОГОВ. В конце можно схватить ее за руку, чтобы она слушала. «Да подите вы!» — вырвалась и пошла. Так лучше.

Сразу возникло действие. И связь между партнерами, хотя они очень разобщены, каждый в своем.

ТОВСТОНОГОВ. Схема ясна, надо искать. (Макаровой.) Вам надо пустить себя на смелые оценки.

Декабря 1984 года.

Четвертая  картина.  Сцена  Глумова  и Крутицкого.

ТОВСТОНОГОВ. Мне понравилось, что из папок с делами пошла пыль. Это надо закрепить. ЛЕБЕДЕВ. Я Глумова первым замечаю? ТОВСТОНОГОВ. Нет, Крутицкий слишком занят «важ­ными государственными делами». Глумову пришлось дважды кашлянуть. Вы слишком поспешно спрашиваете: «Готово?» Не спеша, увидел свой труд у него в руках, оценил, долгий процесс оценки. (Ивченко.) Вы тоже не торопитесь. Учитываете замедленность процесса его мышления, вкладывайте в него каждое слово: «И со­вершенно верно, ваше превосходительство», «Да, с этим трудно не согласиться». Мне не нравится, как вы скло­няетесь перед Крутицким. Слишком мелко. Это не Глу­мов. Глумов — изящная, благородная вертикаль, а не склоненный приказчик. Он беден, но тоже дворянин! Надо найти средства показать волнение Глумова, пока идет «экзамен».

И В Ч Е Н К О . У него от страха вспотели руки, он их тай­ком вытирает о фалды.

513

ТОВСТОНОГОВ. Как вам будет угодно... Мне кажется, что будет лучше, если Глумов осторожно, быстрым, не­заметным движением вытрет лоб. Попробуем сделать эхо: Глумов вторит Крутицкому, как эхо. Глумов все время совершает проколы : слишком громко говорит, вдруг не к месту заорет, как на параде, подчеркивает свое вмешательство в «Прожект»— добавил слово «во­обще», когда речь идет о вреде реформ, изменил назва­ние. Все спасает лесть, особенно такая изысканная, когда Глумов как о подвиге говорит, что некоторые места он п о с м е л оставить без изменения. Подряжался менять, но не мог, так хороши формулировки Крутицкого. Со­вершая прокол, Глумов тут же спохватывается. Пере­ходит на лесть, то грубую, прямую, то изысканную. (Ле­бедеву.) Крутицкий понимает, что это лесть, но она ему приятна, он наслаждается. Он экзаменует Глумова, за­ставляя его вспомнить двадцать пятый артикул. (Ивчен­ко.) Сейчас вы прочли очень плохо. Для чего и Крутиц­кого и нас брать голосом? Здесь дело не в силе темпера­мента, а в лиризме.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (Ивченко). Хорошо, что растрогался. Можно даже вытащить платок, вытереть скупые мужские слезы — простите, но я не сдержался, не мог сдержаться! (Лебедеву.) Это хорошо, что и вы полезли за платком — растрогался старик, переживает вместе с Глумовым. И растроганный, покоренный Крутицкий предлагает Глумову закурить. (Ивченко.) Ваша первая реакция естественная: «Я не курю». Но тут же спохватился, мало ли что может выкинуть этот старик! Перестраивается моментально — «А впрочем, как прикажете». То есть, если будет приказ курить, то я немедленно начну, ваше слово для меня — закон! Но сейчас вы это делаете упро­щенно. Надо искать тонкость. Так же и в эпизоде, когда Глумов, желая угодить Крутицкому, продает своих род­ственников. В открытую нельзя смеяться над дядей. Главное здесь слово — «нужда». Этим объясняется все. Приходится мириться и с такими родственниками. Выхо­да нет. Это и своеобразная подсказка Крутицкому — устрой мою судьбу, и я откажусь от родственников —

514

Мамаевых. Но все гораздо тоньше. Глумов — уникальный психолог. Он действительно талантлив.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (Ивченко). Сейчас вы все сделали мяг­че. Все дело в чувстве меры и в точном отборе вырази­тельных средств. Это надо искать. Глумов играет Кру­тицким, как хочет. Например, он долго боится признать­ся в своих недостатках, долго мнется, пока Крутицкий не нафантазировал бог знает что — в нечаевском кружке состоял, что ли? А потом выясняется, что Глумов плохо учился и «покучивал». Глумов прекрасно знает, что Крутицкий сам не хотел учиться и здорово грешил в молодости. У Крутицкого после такого признания воз­растает симпатия к Глумову — эка невидаль, а кто не покучивал? Так и должно быть в молодости. Вот какими способами Глумов добивается «родства душ».

Сцена Крутицкого и Мамаевой.

ТОВСТОНОГОВ (Крючковой). «Молодежь-то хуже ста­риков» — что имеет в виду Крутицкий? Что нет у моло­дежи поэзии, нет благородных чувств. Мамаева под­дакивает ему, но делает это формально, для поддержания светской беседы. На самом деле она считает, что есть и поэзия, и благородные чувства. Всем этим обладает ее Глумов. Она-то как раз встретила такого человека, носи­теля всех этих качеств, ей-то повезло. Вы сейчас не оцени­ли перехода Крутицкого к разговору о театре. Вот, оказы­вается, почему нет благородных чувств! Оказывается, потому, что на театре трагедий не дают! Вот завтра начнут давать трагедии, и все сразу изменится. Крутицкий, во всяком случае, в этом убежден. (Лебедеву.) У Крутицкого по ходу разговора возникла новая тема для следующего трактата — о пользе трагедий: все гибнет оттого, что на театре трагедий не дают. Так увлекся этой маразматиче­ской идеей, что начал цитировать Озерова, на котором воспитан.

Л Е Б Е Д Е В . Каждый из нас находится в своем мире. Пружина разоблачения Глумова раскручивается очень медленно, потому что Крутицкий все время воспаряет к поэтическим вершинам. Но напряжение не падает,

515

наоборот. Мамаеву раздражает моя декламация, она хо­чет все знать о Глумове, а мне эта тема уже надоела. ТОВСТОНОГОВ. В этом весь смысл сцены. Не случай­но же Островский не выстраивает непрерывный диалог, а вводит довольно пространные цитаты из Озерова. Ма­маева буквально выдирает из старика всю информацию о Глумове, а Крутицкий просто не придает значения теме Глумова. Для него вполне нормально, что Глумов женится. (Крючковой.) Вы можете вести себя, будто вы одна в комнате. На поверхности здесь салонная беседа, а внутри — трагические катаклизмы. У Мамаевой — самая настоящая трагедия.

Л Е Б Е Д Е В . Мне кажется, она тут так возбуждена, что рез­ко уходит, не попрощавшись. Но потом взяла себя в руки, вернулась, простилась по-светски и только потом ушла. ТОВСТОНОГОВ. Согласен. Мамаева — женщина во­левая, а не только светски воспитанная. Она может взять себя в руки. Эта сцена в определенном смысле кульми­национная. С этого момента у Глумова появляется враг, им самим рожденный.

Декабря 1984 года.

Шестая   картина — у  Турусиной.   Сцена Курчаева и Машеньки.

ДАНИЛОВА. Я, очевидно, извинялась перед Курчаевым. ТОВСТОНОГОВ. Да. В том плане, что не вы изменили своей любви, а фатальные обстоятельства вас разлучают. Но Курчаев понимает, что без ее согласия на брак сва­товства не было бы. Это по существу комедийная сцена. Оба смирились с ситуацией. Сцене предшествует фраза Курчаева: «Как все это быстро сделалось!» Это — ключ. Задается ритм. (Даниловой.) Слез здесь не надо. Тут иные отношения. Старайтесь понять, осознать про­исшедшее.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ. Для вас это последняя встреча, рас­ставание навсегда. (Даниловой.) Не пробалтывайте сло­ва: «или самая тонкая интрига». Ведь тут, сама того не ведая, Машенька проникла в истину. Действительно,

516

и она, и Курчаев — жертвы самой тонкой интриги, мастер­ски выстроенной Глумовым. Мы должны им сочувство­вать. Они молоды, бесхитростны, наивны. Курчаев верит в то, что Глумов оказался добродетельным человеком, а он, Курчаев, не может считать себя добродетельным, поэтому он недостоин Машеньки, а Глумов — достоин. В этом — юмор сцены: добродетель возводится в ранг профессии! Курчаев хочет зарыдать, но сдерживает ры­дания. Сцена должна быть легкой, но не в смысле быстро­го проговаривания текста,  а по существу.

Сцена Глумова и Городулина.

ТОВСТОНОГОВ (Ивченко). Вам надо создать впечат­ление, что вы совершенно безразличны к приданому. Сколько денег беру за невестой? — Да так, мелочь... Две­сти тысяч. Будто речь идет о двадцати копейках. (Стржельчику.) Вы сейчас игнорировали то обстоятель­ство, что именно вы рекомендовали Глумова Турусиной, как подходящего жениха. Мы должны понять, что вы гор­дитесь делом ваших рук. Городулин доволен, что его счи­тают инициатором этой женитьбы. Глумов вам льстит в скрытой форме. Вы этого не оцениваете. (Ивченко.) И вы тоже не оцениваете, что Городулин преподнес вам щедрый свадебный подарок: «Я вас в клуб запишу». Это для вас очень почетно. При разговоре о Крутицком снова возникает маска либерала, ненавидящего консерва­тизм. Очень важно, чтобы была сохранена связь с пер­вой сценой, шлейф идет оттуда. Все в стремительном, решительном ритме. «Я вас провожу»— это должно звучать, будто они идут на баррикады.

Сцена Глумова и Мамаевой.

ТОВСТОНОГОВ. После пятой картины Глумов, конечно, приходил к Мамаевой и убеждал ее, что сватовство ему нужно из-за денег, надо войти в общество. Мамаева настолько искусно сделала вид, что поверила, что Глу­мов совсем успокоился: «Как я ее урезонил!» КРЮЧКОВА. Она вообще ведет себя так, будто не знает про дневник.

И В Ч Е Н К О . Я думаю, что она должна меня застать в муках от одиночества, от постылой женитьбы.

517

ТОВСТОНОГОВ. Это неверно. Первый порыв — радость, что Мамаева поверила ему. Раз она приехала сюда, к Турусиной, значит, они по-прежнему союзники. Значит, она примирилась с его женитьбой и осталась его лю­бовницей.

И В Ч Е Н К О . Я хотел все это сыграть до ее прихода. А ког­да войдет, увидит мои муки, как мне ненавистно все это. Но вот увидел — и просиял от радости, от счастья. ТОВСТОНОГОВ. Это невыгодно для вас. Вы уже обо всем договорились, Мамаева дала согласие на ваш брак. Все это уже было раньше.

ИВЧЕНКО. Но я — сумасброд. Я кидаюсь к ней, как сумасшедший влюбленный.

ТОВСТОНОГОВ. Мы, зрители, знаем, как Глумов сей­час будет рушиться, как Мамаева использовала днев­ник, а видим полный альянс. (Крючковой.) Прочтя днев­ник, все зная, вы идете на прежние отношения. В этом интерес сцены. Он на нее действует как мужчина, дей­ствует на ее рефлексы. Его прикосновения губительны! И Глумов это хорошо знает и пользуется этим безотказ­ным приемом. Другое дело, когда Мамаева остается одна — «Какая же он сволочь!» Ее переполняет гнев и жажда мести. (Ивченко.) Он изображает страстное про­щание перед разлукой.

Сцена Мамаевой и Курчаева.

ТОВСТОНОГОВ (Пустохину). Там, в саду, было по­следнее прощание с Машенькой. Дальнейшего я не выдержу — вот что он приносит на сцену. И вам стоит больших усилий повиноваться Мамаевой и подойти к ней. Ему хочется скорее уйти. (Крючковой.) Вы уже все подготовили. Через час принесут газету, и Глумов будет полностью уничтожен. А Курчаев вам симпатичен. Он пострадал из-за Глумова, как и сама Мамаева, поэтому она хочет, чтобы он присутствовал при разоблачении. Отсутствие Курчаева ослабит момент разорвавшейся бомбы. Сцена с Курчаевым не проходная, а часть плана мести. Всю интригу здесь ведет Мамаева, она режиссиру­ет. Раньше действие вел Глумов, теперь — она. Уж такой мастер Глумов, но он разозлил женщину! Светская поверхностная кокетка превратилась в мстительницу. Теперь это уже другой человек.

518

КРЮЧКОВА. Вы говорите о самом сложном — о процессе перехода одной женщины в другую.

ТОВСТОНОГОВ. Это свойство живого театра. В этом бо­гатство вашей роли. И сложность.

14 декабря 1984 года.

Шестая картина. Сцена Курчаева и Ма­шеньки.

ТОВСТОНОГОВ (Пустохину). Смелее пробуйте, не бойтесь ошибиться. «Как все это быстро сделалось» — фраза не получается. Эти слова — результат накоплен­ного драматического опыта. Я через них должен понять и нафантазировать, что с вами случилось. Мы Курчаева давно не видели.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (Пустохину). Вот сейчас очень хорошая позиция — и горе и растерянность. (Даниловой.) Под­хватывайте: «Я сама не понимаю». Она в таком же со­стоянии.

МАКАРОВА. Может, ей дать в руки веер? Или тогда не носили?

ТОВСТОНОГОВ. Как не носили? Носили. (Даниловой.) Вам поможет веер?

ДАНИЛОВА. Нет, сейчас он будет мне мешать. Может быть, потом пригодится.

Сцена повторяется. После слов Маши: «Судьба моя в руках тетушки» Товстоногов прерывает репетицию.

ТОВСТОНОГОВ (Даниловой). Почему эти слова вы не адресуете Курчаеву, а говорите их неизвестно кому? Тогда это монолог, можно и одной говорить, размышлять на­едине с собой о своей несчастной доле. Включите Курчаева, это диалог.

Выход Глумова и Турусиной.

ТОВСТОНОГОВ. Мне не хватает рокового, мистического начала в этой сцене. «Судьба» — это слово мистически все

519

определяет. Вы обращаетесь к Курчаеву, но не он для вас сейчас важен, а Турусина.

Сцена Маши, Курчаева и Глумова.

ТОВСТОНОГОВ (Даниловой). Вы чувствуете, что над­вигается гроза, сейчас будет скандал. Мы тоже ждем решительного объяснения, но ничего не происходит. (Ивченко.) Как только объявили о приезде Городулина, достаньте очки и наденьте их.

Сцена Глумова и Городулина.

ТОВСТОНОГОВ (Ивченко). Глумов ведет себя как за­говорщик — «На днях будет напечатан трактат Крутиц­кого...» (Стржельчику.) Жаль, что вы отбрасываете ра­дость в связи с тем, что выгодная женитьба Глумова — дело ваших рук.

С Т Р Ж Е Л Ь Ч И К . А почему я вообще пришел к Турусиной? ТОВСТОНОГОВ. Вас пригласили на сговор. К тому же вы устроили Глумова в клуб, теперь вы говорите с ним на равных, подчеркивая престижность вступления в клуб. (Ивченко.) Не забывайте «наполеоновскую» пласти­ку в сцене с Городулиным. Вы ее теряете.

Сцена повторяется.

Декабря 1984 года.

Репетиция шестой картины на сцене.

Почти готовы декорации. Образуется стран­ная сфера из двух огромных полукружий, их объединяет сверху волнообразная линия. Возникает ассоциация с женским кружев­ным корсетом, с чем-то легким, будуарным, женственным. Исполнители, как почти всегда при первом освоении декорации, жалуются, что им неудобно.

Сцена Мамаевой и Курчаева. На роль Кур-чаева вводится Ю. Стоянов.

ТОВСТОНОГОВ (Стоянову). Вы относитесь здесь к Глумову, как к огромной высоте. Вы просто не можете

520

конкурировать с ним, не можете бороться, потому что он добродетельный человек, а вы не считаете себя добродетельным.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (Стоянову). Вы сейчас нам рассказы­вали, это не годится. Внутренняя переполненность чувств оправдывает все, даже то, что он продолжает сидеть, когда Мамаева встала.

Финальная сцена. Принесли газету.

ТОВСТОНОГОВ. Мамаев берет газету, он хочет первым во всем разобраться, но его преследует Крутицкий. Ма­маев не может от него отделаться. Режиссер этой сце­ны — Мамаева, она управляет всем происходящим. Она одна знает, что сейчас последует. За ней интересно смот­реть. (Крючковой.) Знайте, что мы все время следим за вами, хотя у вас нет текста. Не забывайте этого. Ма­маева поочередно наблюдает за каждым, как он реагирует на дневник. (Поповой.) Процесс догадки должен быть более крупным — наконец, поняла, что Манефа ее об­манывала, что она подкуплена. Тут кульминация — «Всех прогоню!» Поменяйте положение, встаньте, а после слов снова рухнула в кресло. Идите от дневника. По­нимает не сразу, а когда поняла, то впала не столько в злобу, сколько  в отчаяние.

Л Е Б Е Д Е В . До истории с Турусиной мне все непонятно. Манефе дали двадцать пять рублей, этой дуре набитой! За что?

---

Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 373; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!