Марта 1976 года. Первая репетиция на сцене. 14 страница

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (Крючковой). Почему вы не сели, как

я просил?

КРЮЧКОВА. С самого   начала?

ТОВСТОНОГОВ. С самого начала она так сидит, она же

ждет его. Сидите хозяйкой. Ей теперь все ясно. Играйте,

как с мышкой.

Глумов — Ивченко очень официален, она начинает смеяться, получается контраст.

ТОВСТОНОГОВ (Ивченко). Смелее исправляйте свою ошибку, со «старухой» получилась оплошность — «если бы вы были старуха». Ему казалось, что он придумал хороший образ, но тут понял, что перебрал. Энергичнее надо объяснять свою «игру». Не увядайте, внушайте ей, как трудно ей понять вас, как невозможно поменяться вам местами. «Совестно надоедать» — не учитываете вы моего положения, как мне пробиться к вам? «Я бы це­ловал ей р у к и » — н е пропускайте этого соблазна: как хочется припасть к этим рукам! Но овладел собой и не сделал этого. (Крючковой.) Почему вы вдруг стали как Джульетта? «А молодую разве нельзя полюбить?» — очень в открытую, с придыханием. Более затаенно.

499

КРЮЧКОВА. Я так делала, а вы сказали: не надо. ТОВСТОНОГОВ. Значит, фальшиво делали, иначе бы не сказал.

Сцена продолжается до слов Мамаевой: «Наконец-то!»

ТОВСТОНОГОВ. Добилась! Чтобы это получилось, вам нужно было бороться, а сейчас мне этой борьбы и не хватает. Понимаете? Вы, кажется, начинаете по­нимать, у меня такое впечатление. Верно? Или я оши­баюсь?

КРЮЧКОВА. Нет, не ошибаетесь.

ТОВСТОНОГОВ. Еще активнее вызывайте его. Он опять поклонился, но это уже другой поклон, теперь он борется с собой, вы это видели. Вы разбудили в нем мужчину. КРЮЧКОВА. Я чувствую, что у меня сцена двинулась. ТОВСТОНОГОВ. Я тоже это почувствовал. Теперь надо почувствовать физическое удовольствие от своего тела, от своих движений, от того, как вы садитесь, как вски­дываете руку; найти в себе эту прелесть чувствовать себя женщиной, нравящейся мужчине. МАКАРОВА. Надо почувствовать игру. Это — игра! КРЮЧКОВА. Удовольствие и есть игра.

МАКАРОВА. Удовольствие от игры. Он играет перед тобой, а ты перед ним. Это задача — игра. Она смотрит на него — «Ну, что ты сделаешь  теперь?»

28 ноября 1984 года. Сцена Мамаева и Крутицкого.

БАСИЛАШВИЛИ. И Мамаева и Крутицкого объединяет одно — вечная уверенность в своей правоте. Непо­грешимость. Это самое страшное.

ТОВСТОНОГОВ. Да, ошибаться могут все, только не они.

Сцена Турусиной и Крутицкого.

ТОВСТОНОГОВ (Поповой). Вы его боитесь. Вы не знаете, что он скажет в следующую минуту. Вот он начи-500

нает: «Свою старую...» Вы ждете, что он скажет дальше — «любовницу», но он говорит — «приятельницу». Слава богу, пронесло. Не пропускайте таких вещей. От этого старика всего можно ждать. Тогда мы понимаем, какие у них отношения.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (Поповой). Сейчас очень правильно. С прошлым все кончено. Раньше вы пытались показать какое-то чувство.

ПОПОВА. Все-таки есть искушение для меня? ТОВСТОНОГОВ. Наоборот. Все эти воспоминания вас шо­кируют. Для вас будто этого не было, а его приход каж­дый раз напоминает, и не выгонишь. Сейчас верно, но темпо-ритм другой, очень долго и вы и Лебедев все дела­ете, надо быстрее и по внутренней линии и внешне.

Сцена Турусиной и Городулина.

С Т Р Ж Е Л Ь Ч И К . Весь его приход сюда непонятен. ТОВСТОНОГОВ. Визит «на одной ноге». Вот этого и не хватает — «на одной ноге».

С Т Р Ж Е Л Ь Ч И К . Какой-то дежурный выход. Надо по­думать.

ТОВСТОНОГОВ. Смотрите, сколько событий: забыл о деле, о котором Турусина его просила. Предлагают на­звать жениха — абсурд! Он — и сваха! И вдруг — Глумов, это прямо на сквозном лежит. И все «на одной ноге». Все важное — там, а здесь все между прочим. С Т Р Ж Е Л Ь Ч И К . Не надо садиться.

ТОВСТОНОГОВ. Можно и сесть, но ни в коем случае не рассиживаться.

С Т Р Ж Е Л Ь Ч И К . У Островского тоже не совсем понятно, зачем здесь Городулин.

ТОВСТОНОГОВ. Но мы же говорили — система визитов. Это было правилом жизни, ходили люди друг к другу.

С Т Р Ж Е Л Ь Ч И К . Он не задается как визит. У Ма­маевых понятно.

ТОВСТОНОГОВ. Ну, как же? До вас был Крутицкий. Это день приемов у Турусиной, только так это можно оправдать. И там был визит — пришел Мамаевых на-

501

вестить, и здесь — навещает Турусину. Такой способ существования был тогда. Сейчас этого нет. Надо найти то, что вы можете хорошо сделать — светский лоск. В отличие от развалившегося Крутицкого, нескладного Мамаева, Городулин — сам блеск, даже уайльдовский: цилиндр, перчатки, трость, сам получает упоение, удо­вольствие от этого.

СТРЖЕЛЬЧИК. Это можно сделать.

ТОВСТОНОГОВ. Конечно. Образец этакого салонного льва. Краснобай — открывал железную дорогу! Банкеты! Этот способ жизни надо приносить с собой. Чтобы были три контрастные фигуры: Крутицкий в пещере со своей графоманией, Мамаев, всем надоедающий своими поучениями. И этот — светский лев. Три слоя общества, разных, но объединенных этой системой визитов. Всюду не успевает, но хочет успеть, поэтому нигде не задерживается. Сцена с Глумовым — исключение. Горо-дулин оторопел. Задержался. А здесь — обыденный визит. О деле забыл. Ему стало неловко, но в то же время забав­но. Во всем—легкость, в противоположность тяжело­весному Крутицкому. Полный контраст. Две сцены со­вершенно противоположные, по характеру, по всей сти­листике.

Ноября 1984 года.

Вторая картина. Сцена Мамаева и Кру­тицкого.

ТОВСТОНОГОВ (Лебедеву). Ты первый раз говоришь о том, что ты пишешь трактат. Это вообще-то тайна, но тебе надо найти молодого человека, поэтому ты и говоришь об этом Мамаеву. Нельзя упускать обстоя­тельство, что это тайна.

Лебедев — Крутицкий, говоря «видите ли, в чем дело», останавливается, критически разглядывая Мамаева.

ТОВСТОНОГОВ. Вот это верно. Колеблется — сказать или не сказать, ведь Мамаев известный болтун. Настоя­щий психологический гротеск в этой ситуации. Эту приро­ду может взять не каждый артист.

502

Лебедев — Крутицкий забывает, что он у М а м а е в а , отпускает его от себя.

ТОВСТОНОГОВ. Хорошо, когда возникает этот способ мышления. (Басилашвили.) Опять не в той природе. Только в момент нетерпения, оттого что Крутицкий не уходит, у вас начинается какая-то жизнь. БАСИЛАШВИЛИ. А начало не идет. Нет действия. ТОВСТОНОГОВ. Не идет.

БАСИЛАШВИЛИ. Просто каждый за себя. ТОВСТОНОГОВ. Вы просто выжидаете реплики. Сей­час так получается.

БАСИЛАШВИЛИ. Я не знаю, что тут делать. ТОВСТОНОГОВ. Вы никак не хотите отдаться той идее, которая вас волнует. Тут же область вашей сверх­задачи. У вас же здесь конфликт, а он не происходит. Вы не оцениваете, например, что Крутицкий пишет. Пропускаете. Для вас это полный абсурд. И неожидан­ность. Он проговорился, что пишет. Для вас это такой материал — вы его потом так высмеете. Вы не в той природе существуете.

БАСИЛАШВИЛИ. Начало не получается, я не понимаю. ТОВСТОНОГОВ. Вам же вообще свойственна как акте­ру гиперболизация мысли.

БАСИЛАШВИЛИ. Может быть, мне отойти, чтобы не ощущать его рядом?

ТОВСТОНОГОВ. Сначала — да, пока не зацепитесь за главное. Оба решают одно и то же, оба работают в унисон.

Б А С И Л А Ш В И Л И . То, что он говорит до «стола», это не так важно для меня?

ТОВСТОНОГОВ. Это совпадения. Все это он знает и также думает. Ничего нового Крутицкий ему не говорит. Это не решение вопроса. До того, как Крутицкий на­чинает переворачивать мебель. Это уж что-то. Может, у старика прояснилось?

Оба они решают глобальные, мировые проблемы жиз­ни. Он по-своему, вы по-своему. БАСИЛАШВИЛИ. Вначале мы разъединены. ТОВСТОНОГОВ. Да, до «стола». Это совсем коротко. Просто выход. БАСИЛАШВИЛИ. Сейчас попробую.

503

ТОВСТОНОГОВ. Пробуйте. Доводите до максимума. Наиграйте, но только подберитесь к этому.

Актеры повторяют сцену. Басилашвили сразу начал с очень высокой ноты.

ТОВСТОНОГОВ. Это другое дело. Никто вам не может ответить, тем более Крутицкий. Переворачивают стол — и смотрят. Это — эксперимент. «Увидят» — вот это его взволновало. «Увидят ли?!» — глобальный сарказм, никто ничего не увидит. Начался конфликт. «Ука­жем».— «Есть кому» — с этим Мамаев согласен, но не слушают. Это его и мучает, что его не слушают. «Не умеем говорить» — это удар для Мамаева, он только и делает, что говорит, «заявляет свое мнение». «Писать» — здесь крупная оценка, что-то новое, пока еще абстрактное, пока Крутицкий не скажет, что он сам пишет.

В результате подробного повторения про­
исходит сдвиг, главным образом за счет
укрупнения оценок. «Вы пишете?» —

звучит как крайняя степень потрясения, открытия. Этого Мамаев не ожидал.

ТОВСТОНОГОВ (Басилашвили). Э т о — ш а г . Надо раз­вивать в этом направлении.

Б А С И Л А Ш В И Л И . Здесь есть действие, а там нет, в начале сцены.

ТОВСТОНОГОВ. А разве сознательное психофизиче­ское действие — не действие?

БАСИЛАШВИЛИ. Какая-то у меня там фальшь. ТОВСТОНОГОВ. Со «стола» начинается конфликт между вами. Вы недостаточно оцениваете заявление Крутицкого о том, что «мы не говорим». Это я-то не говорю?! Это крупное событие. И второе — «я пишу». Два крупных события.

БАСИЛАШВИЛИ. Я сейчас изображаю, что я будто не понимаю, для чего он переворачивает стол. Вот откуда фальшь.

ТОВСТОНОГОВ. Давайте попробуем, что вы понимаете. Л Е Б Е Д Е В (Басилашвили). Тебе надо все это вытерпеть, выдержать.

БАСИЛАШВИЛИ. С самого начала? Л Е Б Е Д Е В . С самого начала.

504

БАСИЛАШВИЛИ. Я пытался это сделать, не вышло. Вся сцена, может быть, строится на том, что он скоро уйдет, а он не уходит?

ТОВСТОНОГОВ. Да, это вынужденный визит. БАСИЛАШВИЛИ. Умная беседа, вообще, не затрачи­ваясь.

ТОВСТОНОГОВ. Может быть.

БАСИЛАШВИЛИ. Мне надо идти в сенат, я занят, а этот старец только время отнимает. Скорее бы он ушел. Будто заинтересован в беседе, а на самом деле нет.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (Басилашвили). Правильно отыгрываете известие о том, что Крутицкий написал трактат. Вы пред­ставляете, как вы сегодня об этом будете рассказывать в каком-нибудь салоне, как посмеетесь, как будете изде­ваться.

БАСИЛАШВИЛИ. Он — идиот. Сначала я говорю с ним на его языке, идиот моего круга, потом уже не вы­держиваю. (Лебедеву.) У Крутицкого появляются сом­нения, когда он узнает, что рекомендуемый ему молодой человек — Мамаеву племянник. Не зря ли все ему рас­сказал? Невысокого он мнения о Мамаеве. ТОВСТОНОГОВ (Басилашвили). Эта проба уже лучше. БАСИЛАШВИЛИ. Надо сразу тянуть свою линию — и почтение и в то же время невыносимость. ТОВСТОНОГОВ. Наверное, эксперимент со столом не надо принимать всерьез. Он только делает вид, но сам понимает, что пример идиотский. И потом не выдер­живает — «увидят ли?», «мы говорим, а нас не слуша­ют» — вот что для него важно.

Сцена Мамаевой и Глумовой.

ТОВСТОНОГОВ (Крючковой). Сразу все опускаете. В первой фразе выносите разговор, который здесь продолжаете, а потом все снимаете. Это другой градус, гораздо выше, чем ваш.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ. По мысли верно, просто не тот запал. Пробалтывается текст, нет страсти.

КРЮЧКОВА. Я думала об этом. Я ухожу в запал, и у меня получается чистый запал. А мне необходим, мне

505

индивидуально, такой период, хоть пару репетиций, чтобы я мысль обозначила.

Сцена повторяется до  слов Мамаевой: «Под­нимем на ноги мужей».

ТОВСТОНОГОВ. Поднимите тут зал.

Сцена появления Мамаева.

ТОВСТОНОГОВ (Волковой). Он так с вами поздоровался, прошел мимо вас, будто вы мебель. Поцеловала ему руку и незаметно плюнула — сделайте это смелее. БАСИЛАШВИЛИ. А я рад, что она здесь. Мне тягост­но быть с женой наедине. Для Мамаева это ужас. Он увидел Глумову, обрадовался, преувеличенно радостно. ТОВСТОНОГОВ. Но она почувствовала, что это на холостом ходу. И ринулась в атаку.

Сцена повторяется до слов Глумовой: «Не знаю, кому на вас жаловаться, Нил Федосеевич...»

ТОВСТОНОГОВ (Волковой). Материнское страдание, истинное горе. Буду на вас жаловаться, сына отняли. Должно слышаться — «я на вас напишу». Очень серьезно.

Сцена репетируется дальше, до слов Ма­маевой: «Слыхал бы ее сын, не сказал бы спасибо».

ТОВСТОНОГОВ         (Крючковой).    Больше      шутливости,

ведь это все хорошо, а не плохо.

Сцена репетируется дальше — выход Глумова.

ТОВСТОНОГОВ (Ивченко). Получилось специально. Надо, чтобы взгляд невольно упал на нее, а сейчас специально остановился и посмотрел. (Крючковой.) Пошла фальшь, какой-то шаблонный игривый тон. Сразу все убивается.

506

Сцена   репетируется дальше — выход

Городулина.

ТОВСТОНОГОВ (Ивченко). Появление Городулина Глу­мов воспринимает, как знак своей горестной судьбы — на что он может надеяться, если Мамаеву окружают такие поклонники! С Городулиным он полностью перестраи­вается, и темпо-ритм другой, и даже голос. Вдруг возник оратор. Сейчас вы буднично разговариваете. Попробуйте найти совсем другого человека, по контрасту.

Сообщение о присвоении О. В. Басилашвили звания народного артиста СССР. Поздрав­ления, аплодисменты.

БАСИЛАШВИЛИ. Вы представляете, как я сейчас буду репетировать?

Сцена Городулина и Глумова.

ТОВСТОНОГОВ (Стржельчику). Молодец. Совсем дру­гой поворот характера. Все в ту сторону, куда надо: человек из общества, фразер. Это уходило за воде­вильным приемом, сейчас совсем другое дело. Это — Островский.

29 ноября 1984 года.

Третья картина. Сцена Турусиной и Ма­шеньки.

ТОВСТОНОГОВ. От каждого слова Турусиной у Ма­шеньки должен расти протест. Вера в приметы особен­но раздражает Машеньку, тем более что с точки зрения ортодоксальной религии это — грех. У Турусиной все вместе — и слепое суеверие, и религия. Пока сцена не получается. Известие о Курчаеве — для Маши совершен­но новое событие, она ничего не знала о письмах. РЫЖУХИН. Верно ли, что Попова кладет анонимные письма на поднос?

ТОВСТОНОГОВ. Конечно,   неверно. Эти письма — документы, они ей нужны, она их просто так слуге не

507

вернет. (Поповой.) Вы получили уже третье письмо, это ваша победа, торжество вашей точки зрения.

Сцена репетируется дальше.

ТОВСТОНОГОВ (Даниловой). Сейчас у вас правильное отношение к письму. Попрощалась через письма с Курчае-вым. Созрело решение: придется им пожертвовать, я за него не пойду. Все! С Курчаевым покончено раз и навсегда. И тут же требование нового жениха. (По­повой.) Очень хорошо рассматриваете Машеньку сквозь лорнет. (Даниловой.) В этой фразе: «Я тоже хочу жить очень весело, как вы» — необходимо перед «как вы» сделать паузу. Тогда будет юмор. Маша по наивности сказала то, что думает. Это — большая дерзость. По­няла, что ляпнула, и быстро, на цыпочках исчезает. Меня, мол, нет и не было. (Рыжухину.) Сочините себе текст для непрерывного ворчания. У Островского текста нет. Тут не надо, чтобы все было понятно, но зритель должен понимать вечное, непрерывное и привычное недовольство старого слуги. Его не устраивают порядки в этом доме, где он прожил всю свою жизнь. Такого раньше не бывало — не дом, а проходной двор, юродивые, стран­ники, какие-то неприбранные, лохматые старики и старухи, всех прими, напои, накорми.

Сцена Турусиной с Манефой и двумя при­живалками.

ТОВСТОНОГОВ. Необходимо создать нагнетение ми­стической атмосферы. (Адашевской.) Д а ж е простую фразу: «Прикажете разложить» (про карты) — надо сказать с особым значением. Вы задаете тональность спиритического сеанса. (Поповой.) Вы должны говорить так, будто вы с Машей оказались перед лицом великого чуда... Появление Манефы весьма торжественно, при­живалки кидаются к ней и ведут под руки. (Ковель.) Почему вы производите столько шума? Вы должны ве­щать, а не кричать. На каждый ваш вопрос является галлюцинация в виде ответа. Это сеанс ясновидения. Остальные смотрят туда же и ничего не видят, а она видит. (Даниловой.) Не разрушайте мистической ат­мосферы. Все вопросы задавайте проникновенно, но без экзальтации.  (Ковель.) Последнее видение Манефы:

508

«Суженый у ворот». Выключилась, вплоть до обморока. Реакция на колоссальное напряжение.

30 ноября 1984 года.

Вторая картина. Сцена Мамаевой и Глу­мовой.

ТОВСТОНОГОВ. Вроде все верно, но нет страсти, на­кала, разгоряченности. (Волковой.) В сцене с Мамаевым не хватает серьезности. Он должен оторопеть именно от очень серьезного упрека: «Сына у меня отняли!» Нет материнского страдания. Атака есть, а темы материнства не хватает.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (Крючковой). Как только вы начинаете говорить с придыханием, все, конец! Вы играете Джуль­етту. На каком основании? Может быть, это ваша любимая роль, вы мечтаете о ней?

КРЮЧКОВА. Нет, у меня другая любимая роль... ТОВСТОНОГОВ. Нельзя здесь говорить впрямую. Вы так начинаете сцену, что можно сразу опустить занавес, все ясно и скучно. Здесь особый жанр — пародия на эротику, вот это и надо искать.

МАКАРОВА. Надо довести эту сцену до гротеска, тогда эротика будет смешной.

Декабря 1984 года.

Четвертая картина — у Крутицкого.

ТОВСТОНОГОВ (Лебедеву). Никак не привыкнете к лестнице, а ее надо освоить.

Л Е Б Е Д Е В . Мне кажется, что нельзя все время сидеть где-то наверху.

ТОВСТОНОГОВ. Первая часть сцены должна быть на­верху, потом сойдете, мы найдем момент. Крутицкий — пещерный житель, этакий червь в пещере. Вот для чего нужна лестница. (Ивченко.) Передавайте рукопись как верительную грамоту.

509

Лебедев — Крутицкий берет свой трактат и под его тяжестью чуть ли не падает с лестницы.

ТОВСТОНОГОВ. Хорошо. Падает и сразу же возвраща­ется в царственное положение, как будто ничего не было. ЛЕБЕДЕВ. Я уже знаю, что мой «Прожект» переимено­ван в «Трактат»?

ТОВСТОНОГОВ. Откуда же он знает?

Л Е Б Е Д Е В . Я хочу попробовать сразу заметить это из­менение (может, на обложке написано?), но вида не подаю, что заметил. Раздосадованный этим, я могу раз­говаривать с Глумовым издевательски: «Четко, красиво». ТОВСТОНОГОВ. Логика ясна. Попробуем.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (Лебедеву). Почему же вы так быстро соглашаетесь с переменой названия? Это противоречит вашей же логике. Процесс этот должен быть длительным, мы не знаем, что из этого выйдет. Крутицкий поставлен в тупик, ему нужно подумать. (Ивченко.) Вы слишком резко действуете, а это нельзя, Крутицкого можно вспуг­нуть. Входите в паузу, как бы случайно продолжайте мысль Крутицкого. Как будто все предлагает и думает Крутицкий, а не Глумов. Он же не просто подхалим! Надо найти целую гамму полутонов. Входите в него, превращайтесь в идеал Крутицкого. Например, он как бы кается, что многие фразы Крутицкого оставил без изменения, признается в грехе. Вот какова природа лести у Глумова.

И В Ч Е Н К О . Тем более что Крутицкий очень охотно идет на лесть.

ТОВСТОНОГОВ. Да, он весьма расположен к лести. (Ивченко.) Возьмите в сообщники зрительный зал, мо­жете даже подмигнуть нам...

Л Е Б Е Д Е В . Раскаяние Глумова встревожило Крутицкого, это надо оценить.

ТОВСТОНОГОВ (Ивченко.) Не торопитесь. Крутицкий ждет, преподнесите ему свое раскаяние. На плаху пойду, но не изменю вашего гениального текста. Будто вы пре­ступление совершили ради благородной цели. И В Ч Е Н К О . Готов на все, но текста не изменю! ТОВСТОНОГОВ. Закрыв глаза, ждите казни — колесо-510

---

Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 323; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!