Марта 1976 года. Первая репетиция на сцене. 11 страница

ИВЧЕНКО. Но не будет уже озорства, блеска глаз. ТОВСТОНОГОВ. Злоба. Жажда мщения. ИВЧЕНКО. Он угрожает и обвиняет. Ушел не юноша, а человек с деревянной шеей.

ТОВСТОНОГОВ. Это верно. Теперь он все про всех знает. У него в запасе трактат Крутицкого, вся история с Мамаевой. С вами уже ничего сделать не могут. Вы вскрыли всю внутреннюю пружину этого общества. Ма­маеву грозит страшный скандал. Городулин первый по­нял, что надо помириться с Глумовым, иначе все узнают, что он ему писал речи и спичи. Мы ждали крушения, а все кончилось полной победой Глумова. (Ивченко.) Моно­лог я бы начинал тихо и спокойно, все напряжение внутри. (Всем.) Если все верно сыграть, последние репли­ки прозвучат сильно.

БАСИЛАШВИЛИ. Мамаев — недалекий человек, а все вынуждены ему внимать. Он занимает положение мудре­ца, на которое сам себя определил.

Л Е Б Е Д Е В . Никто не должен играть глупого. Надо быть подлинным. Отношение играть нельзя. Выводы сделает зритель.

Живой человек у Салтыкова-Щедрина доводится до гротеска. Но лежит этот гротеск на правде. Здесь — то же самое. Островского нельзя играть с отношением.

467

Это очень хорошо понимало старшее поколение Малого

театра, они всегда были подлинными.

МАКАРОВА. Глумов точно знает, что Мамаева выкрала

дневник?

ТОВСТОНОГОВ. Конечно. Он же вспомнил, как она

выспрашивала  о Голутвине. Во время монолога он уже

знает все.

30 октября 1984 года. Четвертая картина — у Крутицкого.

ТОВСТОНОГОВ (Ивченко). Не надо играть страх перед начальником. Задача Глумова—повернуть этот закос­теневший мозг в нужном ему направлении. Словом «Трактат» Глумов наносит Крутицкому сильнейший удар. Поменял название! Внешняя форма — раболепие, но мысль идет по другому кругу. Обращение к Крутиц­кому — «Ваше превосходительство» — размягчает Кру­тицкого, ослабляет его бдительность. А страхом Крутиц­кого не взять. Надо внушить Крутицкому, для которого слово «трактат» равносильно революционному лозунгу, что это изменение необходимо. (Лебедеву.) Крутицкий сидит в своем кабинете, как в огромной бюрократической пещере.

Крутицкий — убежденный графоман, еще и поэтому он так остро реагирует на изменение в названии своего «Прожекта». Если будет образ великого философа, тогда и получится абсурдистская сцена. Надо изобразить вдох­новенный труд, акт творчества, который сбил пришедший Глумов.

Лебедев показывает работающего Крутицко-г о — ловит мысли, как ловят мух.

ТОВСТОНОГОВ. Ловит мысли! Прекрасно! Когда он слышит: «Ваше превосходительство», блаженство раз­ливается по телу! Давно так к нему не обращались. (Ивченко.) Глумов обращается к Крутицкому, как к богу, восседающему на Олимпе. На цыпочках! И в от­вет — воистину монархический жест: Крутицкий царствен­но протягивает руку и принимает свой обработанный труд. Сначала Крутицкий получает наслаждение от

468

почерка. Почерк для него безумно важен. И вдруг — о, ужас! Он замечает изменение названия работы. Это удар! Это — сцена-рапид. Здесь не должно быть оста­новок, хотя все вроде бы замедлилось. С точки зрения сюжета эта сцена вовсе и не нужна. Вроде бы она тормо­зит  действие.

В драматургии Островского это явление не редкое. Например, третий акт «Доходного места» не нужен для сюжета, казалось бы, его можно вымарать. Но для рас­крытия характеров все эти сцены имеют первостепенное значение. В сцене с Крутицким Глумов сильно продвига­ется к цели — выходит на путь карьеры санкт-петербург­ского чиновника. Но вся сцена строится по принципу — на грани провала. Здесь — конфликт. (Ивченко.) Про­тивопоставляйте возражениям Крутицкого свои контр­аргументы, нажимая на обращение «Ваше превосходи­тельство».

Проникайте в этот закостенелый мозг, в его закосте­нелые клетки...

ИВЧЕНКО. А что, если я буду видеть перед собой стек­лянный череп, в котором крутятся колесики? Они то останавливаются, то снова вращаются. И их движение зависит от моих усилий, от моего воздействия. ТОВСТОНОГОВ. Прозрачный череп — очень хорошо! Удачная находка!

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (Лебедеву). Вы слишком быстро добре­ете. Слишком быстро соглашаетесь с «Трактатом». А ведь это своеволие! Глумов висит над пропастью! Дайте это понять и Глумову и зрителям. И вдруг заколебался: «Допустим». Пошли дальше. А это что такое: «Трактат о вреде реформ вообще». Это «вообще» — еще один удар, как и слово «трактат». Ощущение должно быть, что Глумов перебрал и играет с огнем. Новое препятствие, новая опасность. Это своеволие Крутицкому снова надо переварить. Идет гигантская работа мысли, да еще в голове такого маразматика, как Крутицкий. Переварил. «Пойдем далее». Но экзамен еще не окончен, он продол­жается. Крутицкий погружается в чтение. Надо соз­дать впечатление, что он читает бесконечно долго, часа четыре.

469

Новое событие начинается с извинения Глумова — «В вашем трактате некоторые слова и выражения оставлены без изменения». Крутицкому предоставляется возмож­ность насладиться своей «гениальностью». Глумов вслух цитирует — выучил наизусть! Д л я Крутицкого это сла­достная музыка. Ему не терпится услышать эту музыку в полную силу.

ИВЧЕНКО. Глумов читает, как лицеист Пушкин перед Державиным.

ТОВСТОНОГОВ. Похоже. Не надо бояться гиперболи­зировать. Для вас это — ода! По форме это декламация великой поэмы. Слова «осанистость и самоуважение» надо произнести саркастически: это черт знает что такое будет, если у мелкого чиновника будут такие претен­зии! В слове «трепетный» он почти не может скрыть слезу.

Экзамен выдержан. Первое крупное событие закончи­лось. Неожиданно Крутицкий предлагает закурить. Для Глумова это еще одно испытание, и перед ним встает гам­летовский вопрос: курить или не курить? Как поступить? И решается — «Как прикажете». Начинается идиллия. Вместе с Крутицким над Мамаевым потешается и Глу­мов. Но его смех как бы говорит — стыдно мне за дядю. Знаю, что живу среди идиотов. Но что делать? Нужда. Полное единение. И тут Крутицкий спрашивает Глумова о его прошлом, можно ли его рекомендовать. И что дела­ет Глумов? Можно было бы просто сказать, что все в порядке.

Но Глумов поступает хитрее. Он выбирает грех, который явно придется по душе Крутицкому. Глумов знает о бурной молодости Крутицкого. «Нам та­кие люди нужны» — полная перекличка с Городули-ным. Разные люди принимают Глумова за своего. И здесь, в самой идиллии возникает конфликт. Глумов катего­рически отказывается от денег, Крутицкий настаивает. Спорят так, будто не сошлись в главном, столкновение доходит до ярости. Видимость конфликта — важный глу-мовский ход. Он снова играет и притворяется принци­пиальным и неуступчивым там, где ему ничего не грозит. Он играет и на слабости Крутицкого, тот не любит рас­ставаться с деньгами. Оба играют в принципиальность. Побеждает Глумов и выигрывает в главном: он оконча­тельно покорил Крутицкого.

170

Сцена Крутицкого и Мамаевой.

ТОВСТОНОГОВ (Лебедеву). Сейчас в чтении стихов Сумарокова было самоупоение и пародийность. Но не было общения с Мамаевой. Он, конечно, читает в основ­ном сам себе и забывается так, что не замечает ее ухода, но поначалу она ему очень нужна, как слушательница, он и для нее читает, и любовная тематика тут не слу­чайна.

КРЮЧКОВА. Что для меня здесь главное? ТОВСТОНОГОВ. Вы получаете убийственную информа­цию. Крутицкий начинает хвалить Глумова и почти сразу переходит к проблеме женитьбы Глумова. Для нее это крушение, но она должна вытянуть от старика все, что он знает. И главное, что ее убивает, это то, что Глумов собирается жениться по любви! Страсть Крутицкого к стихам ей мешает, но она узнала достаточно: ее пре­дали!

Сцена повторяется.

КРЮЧКОВА. Я ничего не понимаю, не получается. Зачем Мамаева пришла к Крутицкому? Что их связывает? ТОВСТОНОГОВ. Город полон слухов о вашем романе с Глумовым, поговаривают и о том, что Глумов присваты­вается к Машеньке. Так ли это? Надо выведать. Возмож­но, она рассчитывала застать здесь самого Глумова, ведь она знает от своего болтливого мужа, что Глумов помогает Крутицкому. Но я бы хотел, чтобы вы сами поискали.

КРЮЧКОВА. Да, да, я тоже хочу сама разобраться... ТОВСТОНОГОВ. Вы пришли к Крутицкому в неурочный для визитов час. Но Крутицкий делает для женщины исключение. Потом, вы ведь буквально врываетесь в кабинет, хотя слуга сказал вам, что барина нет дома. Напор был такой, перед которым трудно устоять. Любо­пытно, что и Крутицкий здесь лицемерит: только что обозвал вас дурой замечательной (в разговоре с Глумо­вым) — и вовсю любезничает, рассыпается в компли­ментах, ручки целует. Когда вы узнаете про невесту, вы сейчас просто спорите, мол, да нет у него никакой невесты. Простите, но это не оценка. Должно быть потря­сение от ошеломляющего известия, выражено оно в

471

словах: «Вы ошибаетесь!» Очень важно нафантазировать, что у вас было  с Глумовым, как протекает ваш роман, какое блаженство быть в его объятиях! Как вы думаете, Глумов хороший мужчина? КРЮЧКОВА. Думаю, что да.

ТОВСТОНОГОВ. Отличный любовник! И вдруг — поте­рять его! К тому же именно здесь выясняется, что он тайно от вас обделывает свои делишки, вам врет, уверяя, что любит безумно, вас одну. Вы постепенно наполняетесь злобой, она душит вас. Вы обессилели. Тем более что вы сами решили, что Глумов — ваш последний душеразди­рающий роман, ваша «лебединая песня». Тут невозможна легкая оценка, для Мамаевой это действительно личная трагедия.

Сцена повторяется.

КРЮЧКОВА. У моей героини нет сил выносить Крутиц­кого, особенно когда он начинает читать эти идиотские стихи.

ТОВСТОНОГОВ. Что значит — нет сил? КРЮЧКОВА. Я готова придушить его!

ТОВСТОНОГОВ. Но вы не можете этого сделать! Согла­сен, что вы хотите это сделать, почти буквально! Но важно не только то, чего хочет ваша героиня, а что в этом ей препятствует. Надо нажить, нафантазировать все об­стоятельства.

КРЮЧКОВА. Мне кажется, что Мамаева — женщина темпераментная, сумасшедшая, влюбленная! Она готова придушить. Морально готова!

ТОВСТОНОГОВ. Так я вас к этому и призываю! Мораль­но готова, но не делает этого.

КРЮЧКОВА. Не случаен у Островского ее вопрос: «Какую невесту?»

ТОВСТОНОГОВ. Конечно. А если вы его придушите, вы же ничего не узнаете о Глумове. С одной стороны, придушить, до того невыносим, а с другой стороны — узнать все до конца. Находит же она силы, чтобы взять себя в руки, при всем своем темпераменте! (Реквизито­рам.) Уберите все книги с полок. Крутицкий книг не читает. Здесь будут папки, толстые, пыльные папки с делами, с графоманией. А то получится, что Крутицкий — интеллектуал.

472

Сцена повторяется.

Л Е Б Е Д Е В . Я должен показать, что очень занят? ТОВСТОНОГОВ. Он всем и всегда это показывает в своем кабинете. (Крючковой.) Войдите широко, с озорством, озорство есть в ее характере. Его можно выразить тем, что села на краешек стола. Этим она спровоцировала Кру­тицкого на приказ лакею принести кресло. Садитесь на трактат.

Крючкова, кокетничая, садится на стол, Ле­бедев спасает трактат.

Л Е Б Е Д Е В . Я думаю, что Крутицкий, читая стихи, прини­мает позы театрального любовника, обольщая очередную жертву.

Становится на колени и читает стихи с «изысканными» жестами.

ТОВСТОНОГОВ. Нет, стихи он читает воображаемой ге­роине. Он как бы воспаряет, отрывается от всего земного. А Мамаева своими вопросами снова возвращает его на землю. Для Крутицкого реплика: «Я вашим родственни­ком очень доволен. Прекрасный молодой человек!» — проходная. Глумов его сейчас не занимает. А вот стихи — да! Озеров! Высокий стиль. (Крючковой.) Пока Кру­тицкий самозабвенно читает, вы невыразимо скучаете. Надо это выразить пластически, встать с кресла, прой­тись. Но в паузе она снова в кресле, как в театральной ложе, аплодирует негромко и говорит: «Браво!» Здесь у Островского два плана: стихия старого классического театра и бытовой разговор. Пока у нас все идет одинаково, этот контраст не обнаруживается.

Л Е Б Е Д Е В . Она отрывает меня от любимого искусства и возвращает к житейским мелочам.

ТОВСТОНОГОВ. Конечно. Тут все на контрасте, на неожи­данных переходах.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (реквизиторам). Уберите стул, принеси­те любое кресло, иначе актрисе трудно принять положение

473

светской львицы. Нельзя в этой роли сидеть на краешке стула. (Лебедеву.) При таком зашоре он может вытворять что угодно. Он может и не заметить, как оказался на сто­ле, увлекшись стихами. Обнаружит себя стоящим на столе, в полном одиночестве и удивится: «А что это ее кольнуло? Вот поди же с бабами...»

6 ноября 1984 года.

Третья картина — у Турусиной.

Актриса Н. Данилова опаздывает. Занимают­ся выгородкой. У Турусиной действие будет происходить то в гостиной, то в молельне, где хозяйка принимает Манефу и других «стран­ных» людей. Сейчас нужна гостиная.

ТОВСТОНОГОВ. Где Данилова? Что я должен репетицию отменить?

Появляется         Данилова.

ТОВСТОНОГОВ. Вы опоздали на сорок пять минут! (На десять минут Георгий Александрович преувеличил.— Д. Ш.) Что я должен, по-вашему, делать? Давайте поме­няемся местами: решайте, что с вами делать... ДАНИЛОВА. Я не могу представить себя на вашем месте. ТОВСТОНОГОВ. Ненадолго. Надолго я сам не хочу. По­чему вы одна не знали, что сегодня репетируется третья картина? Вас предупреждало режиссерское управление. Я жду... (Данилова молчит.) Меня удивляет случившееся. Если бы вам было все равно, я бы еще понял. Но я вижу вашу страсть к театру, вашу заинтересованность в работе. Все-таки вас поглощает общая болезнь нашего времени — кино, телевидение... Я понимаю материальную заинтересо­ванность, но в данном случае страдает театр. ШАБАЛИНА. Здесь и моя оплошность. Мы изменили ре­петицию, а Данилова уехала в Москву и я не могла по­ставить ее в известность.

ТОВСТОНОГОВ (Даниловой). У вас хороший адвокат. Но все равно надо было позвонить, уточнить, проверить, это входит в актерский распорядок. Подумайте, а после репетиции скажете мне, какого наказания вы заслужива­ете.

474

Репетируется сцена Турусиной и Машеньки.

ТОВСТОНОГОВ (Даниловой). Накал правильный. Но вы иногда теряете ощущение своей зависимости от тетки. На­до найти плаксиво-капризную интонацию. Вы потратили много сил, чтобы уговорить Турусину отправиться на прогулку, а она вдруг из-за глупой приметы вернулась обратно!

Одна вы не можете выходить из дома.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (Даниловой). Почему вы закинули нога на ногу? В те времена барышни этого себе не позволяли. (Поповой.) Вам совсем не нужно убеждать Машеньку в правильности вашего решения. Вы решили не ехать — и все! (Даниловой.) Все эти приметы, суеверия, стран­ники и юродивые надоели вам сверх всякой меры. Мы должны понять, каковы обстоятельства вашей жизни в этом страшном доме. Но отношения вместе с тем в рамках светского приличия. Поначалу она протестует смело, но, услышав решительное «Нет!»,— отступает. Она знает, что это конец. Вторая попытка пробиться робкая, по инерции. И она терпит неудачу. «Я уже и лошадей велела от­ложить» — слышит она в ответ. Турусина первая упомина­ет о Курчаеве. Это новое событие для Маши — давайте разберемся, почему он вам вдруг перестал нравиться. Она не хотела говорить об этом, но раз уж Турусина сама начала... Маша еще ничего не знает об анонимках, а для Турусиной он теперь самый закоренелый безбожник. (Даниловой.) Когда идет диалог, не ждите конца реплики партнера, наступайте на реплику, иначе Островского иг­рать нельзя, особенно комедию. (Поповой.) Вы владеете тайной, вам известно об анонимках, вы ждете Манефу для разъяснений.

Не отбрасывайте эти обстоятельства. ПОПОВА. Турусина работает под императрицу. (Ста­новится в величественную позу.)

ТОВСТОНОГОВ. Это возможно. (Даниловой.) Вы сей­час по существу отказываетесь от Курчаева. Мы долж­ны проследить ваше переосмысление всей дальнейшей жиз­ни. Турусина победила. Машеньке все равно, пусть будет другой жених, только бы приданого не потерять!

475

Сцена Турусиной и Крутицкого. Лебедев по­началу играет маразматика, который не видит Турусину и вообще не понимает, куда он идет.

ТОВСТОНОГОВ (Лебедеву). Мне нравится этот выход. Заблудился... Но потом надо акцентировать более четко, что он заметил, что заблудился и идет не туда. Л Е Б Е Д Е В . Крутицкий без конца повторяет: «моя старая знакомая», «моя старая приятельница»... Он что, изде­вается? Подчеркивает ее старость?

ТОВСТОНОГОВ. Нет, он напоминает ей о грехах моло­дости, намекает на их давнюю любовную связь. И под­черкивает, что оба уже не те. Устали. Турусиной все это не нравится: она ушла в другую жизнь, в мир мистицизма, а он некстати напоминает о прошлом, да еще начинает к ней приставать. Для Турусиной спасительной является те­ма жениха: «Нет ли у вас на примете молодого человека...» (Поповой.) Более решительно переводите разговор на другую тему, которая для вас действительно важна. Очень хорошо вы расстаетесь — по-детски поболтали ручками! Уход Крутицкого для Турусиной — избавление: «Вот и старый человек, а как легкомыслен».

Ноября 1984 года.

Третья картина — у Турусиной. Сцена Ту-русиной и Машеньки.

ТОВСТОНОГОВ. Плохое начало. Вы в разгаре объясне­ния, а разговариваете вяло, бытово. (Поповой.) Вы все это объясняли ей неоднократно. ПОПОВА. Я очень волнуюсь.

ТОВСТОНОГОВ. Не вижу оснований. Идет нормальный поиск, работа...

ПОПОВА. У меня руки дрожат.

ТОВСТОНОГОВ. Сосредоточьтесь. Ничего страшного не произошло. Никакой патетики у Турусиной здесь быть не должно, а вы в нее впадаете. По-настоящему накаливает­ся, когда речь заходит о Курчаеве, это сейчас главное. Для Маши больше оснований для волнения, а вы внут­ренне спокойны. Можете не торопясь раздеваться. Тогда будет видно, что вы окончательно решили остаться дома.

476

Вы сейчас плохо общаетесь, говорите как бы для себя. Ва­ша цель — обратить Машу в свою веру. Вам это никак не удается. Раз двести вы говорили ей о важности примет. Как не понять этого — азбучная истина! Сколько раз оправдывались приметы. Все возражения Маши пресе­кать властно: «Я не люблю, когда так говоришь!» Сейчас пропадает юмор, нет комедии, нет взаимодействия. Пока это вещание.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (Даниловой). Теряете силу. Вместо силы получается наглость, пропадает мотив зависимости. Они не подруги. К тому же Маша хорошо воспитана, в послушании. Сила ее в том уже, что она осмелилась спо­рить. Но нельзя нарушать салонные правила общения. Например, вы сели, не дождавшись, когда сядет тетка, это сразу разрушает процесс взаимоотношений. И наивность должна остаться. (Поповой.) Подчеркните, что для Маши выезд из дома не просто прогулка, и вы об этом прекрасно знаете: «Я понимаю, зачем тебе хочется ехать туда!» А те­перь это вообще единственная возможность увидеть Курчаева, ему ведь отказано от дома. Зритель должен следить за тем, что происходит. У нас театр, а не вечер художественного слова. Нельзя заставлять зрителя только слушать слова. Здесь точный конфликт. Маша позволяет себе кощунство, ей, видите ли, все равно, справа или сле­ва прошла встретившаяся им женщина! Она не верит в турусинские приметы. На этом смелее надо показать зуб­ки. А реакцию на Курчаева вы вообще пропускаете. Ведь это очень серьезно, вы с теткой о Курчаеве так серьезно еще никогда не говорили. (Поповой.) Главное обстоятель­ство сцены — вы уже прочитали анонимые письма. Благодаря этим письмам она побеждает, Маше уже нева­жен именно Курчаев. «И никакой чахотки от этого со мной не будет». Это надо сказать нам, зрителям. Еще одно важное обстоятельство — Манефа уже приглашена, вы ее ждете. Она назовет жениха! Поэтому сцена к концу разви­вается под магическими намеками: «Но я придумала кое-что» — это и есть Манефа, главное средство, святая женщина, она все скажет, отделит правду от лжи, она все знает. (Даниловой.) «Согрешу — покаюсь» — она говорит со значением, намекая на прошлое тетки. При-477

---

Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 317; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!