Марта 1976 года. Первая репетиция на сцене. 10 страница

БАСИЛАШВИЛИ. О каком «кружке» упоминает Ма­маев в разговоре с Крутицким?

456

ТОВСТОНОГОВ. Имеется в виду свой круг, а не какая-то организация. Нигде они не состоят и состоять не могут. Я бы назвал эпизод Крутицкого и Мамаева из второй картины — «Кант и Спиноза». Два мудреца рас­суждают о смысле бытия.

Лебедев и Басилашвили репетируют сцену Мамаева и Крутицкого из второй картины.

ТОВСТОНОГОВ. А может, действительно перевернуть стол? Чтобы была наглядность. Здесь Мамаев и Кру­тицкий — единомышленники: реформа все перевернула, нарушила естественный ход вещей. Это безобразие оли­цетворяет перевернутый стол, ножками кверху. Нару­шена вековая мудрость. Потом они разойдутся, возник­нет конфликт. А пока они сходятся.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ. Вы упускаете второй план. Каждый думает, что он и есть тот мудрец, который объяснит людям истину: «А не увидят, так укажут, есть кому». Каждый подставляет себя.

БАСИЛАШВИЛИ. Мамаев считает Крутицкого ду­раком?

ТОВСТОНОГОВ. Вы расходитесь в формах борьбы. В этом — принципиальное неприятие друг друга. Вы считаете, что надо говорить, учить, а Крутицкий счи­тает, что надо писать.

БАСИЛАШВИЛИ. Мамаев считает, что это полная ахинея.

ТОВСТОНОГОВ. То, что Крутицкий пишет,— открытие для Мамаева. Он признается в том, что писать не умеет, а только говорить. А себя он, конечно, ставит намного выше по интеллекту. И то, что Крутицкий пишет, его удивляет и смешит — вот тут проявление истинного от­ношения к Крутицкому, как к маразматику. Этот диалог — крупный по мысли, хотя сюжет он почти не движет. Два консерватора, которые считают себя подлинными мысли­телями.

Л Е Б Е Д Е В . Реформу вслух не называют, но все время подразумевают.  Реформа для  Крутицкого — больное

457

место. Все рухнуло с реформой. «...Где же,   я вас спра­шиваю, вековая мудрость, вековая опытность...» Это же конфликт с улицей. ТОВСТОНОГОВ. С миром!

Л Е Б Е Д Е В . Я боюсь впасть в характерность. Такая опас­ность есть.

ТОВСТОНОГОВ. Надо добиваться высот гротеска. Ваша беседа — способ сопротивления ненавистной реформе. Такова же природа мамаевской истории с мальчиком в первой картине.

Л Е Б Е Д Е В . Мальчишка смеет разговаривать на равных!
ТОВСТОНОГОВ. Именно это! Крупный выход из просто­
го, казалось бы, факта. Но разговор двух «мыслителей»
скоро возвращается к прозе быта, к повседневным забо­
там. Взаимное внутреннее презрение мешает им догово­
риться до конца. Каждый считает: «С этим идиотом
нельзя всерьез разговаривать!» Движение сцены — от
единения, общей увлеченности, вплоть до вещественного
выражения          (вместе  переворачивают  для  наглядности

стол) — к полному разъединению. Союз двух гигантов мысли рухнул.

Сцена Турусиной и Машеньки.

ТОВСТОНОГОВ (Даниловой). Вы упускаете то обстоя­тельство, что этот странный дом в течение многих лет является местом, где вы вынуждены жить. И подчи­няться его законам. В этом доме каждый раз находится мистическая причина для объяснения любого явления, события. Это доходит до полного абсурда, до нелепицы. Курчаев для Машеньки был единственным шансом вы­рваться из этого страшного дома. И вот Курчаев изгнан. Этот шанс пропал! Это для вас катастрофа. И снова полная зависимость от сумасбродной тетки. Конфликт Машеньки и ее тетки Турусиной — конфликт здравого смысла и мракобесия. И при всей зависимости, при свет­ском воспитании Машенька решается на бунт. Но ника­кого хамства! Бунт идет изнутри.

ДАНИЛОВА. Какие у меня отношения с Курчаевым? ТОВСТОНОГОВ. Он вам очень нравится. Но вы не Джульетта. Без денег вы замуж не пойдете, наследство для вас — самое важное, определяющее. Брак для Ма­шеньки — способ избавиться от дома Турусиной, от за-458

висимости, почти от тюрьмы. Замужем и при деньгах вы сможете жить, как живет великосветская львица Мамаева. Любовь Маши — не подлинная любовь, и уж тем более не жертвенная. Ваша тетка сделала из своего дома черт знает что. Какие-то бродяги, юродивые, алко­голики, странники, уже успели что-то украсть. Хозяйка дома обезумела, а вы — жертва этого безумия. Но инте­ресно, что когда дело доходит до Манефы, то на Машень­ку ее пророчества тоже действуют. Пройдемте сцену еще раз, с учетом всех этих обстоятельств.

Сцена повторяется.

Октября 1984 года.

Четвертая картина — у Крутицкого. Лебедев и Ивченко читают свой диалог.

ТОВСТОНОГОВ (Ивченко). В этой сцене вы как бы висите на волоске. Постоянное напряжение — все может в одну секунду сорваться. И даже не поможет, что вы наизусть выучили этот ужасающий текст. Предложенный вами жанр — «трактат» — чуть не губит все дело. Кру­тицкого весьма насторожило это новое словечко, кото­рое для него связано с реформой, с новыми настроениями. Надо определить переходы от катастрофы к спасению и снова к катастрофе. Глумову надо пробиться в этот склеротический мозг. Пластика Глумова здесь в ста-туарности — превратился в столб, в статую, он зажат раболепием. При этом колоссальное внутреннее напря­жение, постоянная настороженность. ИВЧЕНКО. Я хочу устроить для Крутицкого театр. ТОВСТОНОГОВ. А это и будет ваш театр для Крутиц­кого. У вас масса возможностей для пластической сво­боды в других сценах — с Мамаевой, с Мамаевым, с Городулиным. А здесь — статуарность. Это ведь тоже сильное средство выразительности. Новая маска.

Сцена повторяется.

Л Е Б Е Д Е В . Я не доверяю молодым вообще, в том числе и Глумову. Мне во всем мерещится подвох. ТОВСТОНОГОВ. Совершенно верно. У вас ведь и в

459

тексте: «Кто пишет? Кто кричит? Мальчишки, а мы молчим, да жалуемся, что нас не слушают». Л Е Б Е Д Е В . Глумов что-то редактирует в моем прожекте. Меня это настораживает. «Трактат о вреде реформ во­обще» — что это за вольность такая!

ТОВСТОНОГОВ. Да, поэтому Крутицкий и не должен рано добреть. У вас пока Крутицкий слишком быстро располагается к Глумову. (Ивченко.) Вам надо более проникновенно его благодарить, прочувствованно до предела. Сейчас это получается как-то по-солдафонски. Цитирование прожекта или трактата для Крутицкого — бальзам! Он наслаждается, купается в своем тексте. (Лебедеву.) Но генерала не покидают сомнения в Глу­м о в е — вдруг проболтается? Кроме того, Крутицкий боится глумовского прошлого, подозревает, что он со­стоял в тайных организациях, которых тогда было мно­жество. (Ивченко.) Попробуем определить, где все-таки Глумов перебрал, совершил очевидный прокол. ИВЧЕНКО. Там, где заплакал при слове «трепетный». ТОВСТОНОГОВ. Правильно. Глумов озорничает — ощущение шикарной игры. А у Крутицкого логика скле­ротическая, поэтому трудно предугадать ее повороты. В любую минуту он может сказать: «Вон отсюда!» Но не сказал этого. Насторожился, но пропустил, «съел». Надо найти логику абсурдизма. Для Глумова все время существует опасность полного крушения, тем более что, как выяснится потом, в минуты просветления у Крутиц­кого бывают озарения, остатки природного ума, а скорее, хитрости. Сцена строится на основе трех событий: стро­гий экзамен, последняя проверка и альянс. Вот они уже вместе смеются, потешаясь над супругами Мамаевы­ми. Глумов здесь только стеснительно подхихикивает, вро­де ему неудобно за глупых родственников. Л Е Б Е Д Е В . Это своеобразный концертный номер: смех на два голоса, с подголоском.

ТОВСТОНОГОВ. Все должно быть на подлинной жиз­ненной основе, без цирковой буффонады. Это щедрин­ский гротеск! (Ивченко.) Вам надо прочитать Поля де Кока. Это удешевленный Мопассан — бульварная эро­тика. Кстати, исполнительницам роли Мамаевой это тоже полезно прочитать. В сценах с Мамаевой Глумов превращается в страстного любовника в стиле Поля де Кока. Это — идеал Мамаевой.

460

Октября 1984 года.

Четвертая картина — у Крутицкого.

ТОВСТОНОГОВ (Томошевскому). У вас интересная задача: слуга Крутицкого одного возраста с хозяином. У них давно много общего, они много лет вместе. Надо поискать это благоприобретенное годами сходство — в пластике, в манерах, в голосе, в интонациях.

Сцена Крутицкого и Мамаевой.

ТОВСТОНОГОВ. Когда Крутицкий похвалил Глумова, Мамаева восторженно восклицает: «Не правда ли?!» Будто похвалили ее родного сына. А стихи, которые читает Крутицкий, попадают в настроение Мамаевой, в ее переживания, они не случайны.

Л Е Б Е Д Е В . Но Крутицкий распаляется постепенно, а когда увлекается, то даже не замечает, что Мамаева уже ушла.

ТОВСТОНОГОВ. У Крутицкого отличное настроение к моменту прихода Мамаевой. Трактат отредактирован, он готов. Крутицкий рад, что он оказался великим фи­лософом, великим писателем, в этом его уверил Глумов.

ИВЧЕНКО. Может, он применяет гекзаметр к себе в связи с трактатом?

ТОВСТОНОГОВ. Но стихи-то любовно-чувственные. (Крючковой.) В этом куске вы переживаете сложнейшую эволюцию. Пришла со светским визитом, узнать, какое впечатление произвел на Крутицкого Глумов. Пришла с привычной, светской улыбкой, а ушла, держась за стенку. Получила удар под ложечку — Глумов хочет жениться на Машеньке, да еще по любви, а не из-за приданого. Выпустили воздух из человека — такой она уходит.

Л Е Б Е Д Е В . Мне кажется, это Мамаева вызвала поток чувственных стихов.

ТОВСТОНОГОВ. Вы увлекаетесь стихами как таковыми. Не надо ее удерживать. Он все забыл, кроме старых стихов. Вообще четвертая картина с точки зрения жанра определяющая. Здесь психологический гротеск дово­дится до кульминации.

461

Пятая картина — у Глумова.

ТОВСТОНОГОВ. Эта сцена начинается с огромной вы­соты, на которой находится Глумов. Судьба идет ему навстречу, все получается. Был точно выстроен план, но еще и судьба помогает, в этом даже что-то мисти­ческое есть. Единственная опасность — Мамаева. У Глу­мова уже были казусы с женщинами. Он прекрасно пони­мает, что потеря бдительности в этом вопросе может привести к краху.

ИВЧЕНКО. Глумов ждет Мамаеву?

ТОВСТОНОГОВ. Что вы! Конечно, нет. Ни в коем слу­чае! Это чрезвычайное обстоятельство. Почему она пришла — он не знает. Она здесь ведет себя как профес­сиональная актриса. Глумов даже не догадывается, что она что-то знает. Потерпев поражение, Мамаева становится сильной женщиной, способной на все. Она прекрасно провела сцену прощания, уже прихватив дневник: себя не выдала ничем и усыпила бдительность изменника. Еще раз повторяю, что Глумов — русский Растиньяк. Либо стать Голутвиным, что для него непри­емлемо, либо приспособиться к обществу. Другого пути для него нет. Мера честолюбия огромная — Петербург, царский двор, петербургские сановники, а не какие-то там Крутицкие или Мамаевы! И мы, и сам Глумов ожи­даем в конце пьесы крушения, но его-то и не происхо­дит! В этом тонкость пьесы. Современные Островскому критики видели в «Мудреце» сходство с «Ревизором». Но это чисто внешнее сходство: чтение дневника напоми­нает в финале чтение письма Хлестакова к Тряпичкину. Но разоблачение Глумова приводит его не к краху, а к победе! В этом принципиальное различие. Тонкость драматургии и в том, что Глумов предчувствует опас­ность. Если бы этого не было, то пропажа дневника — трюк, сюжетный ход — и все. Но Глумов чего боялся, на том и прокололся — потерял бдительность, когда все, казалось бы, сложилось в его пользу. В этот момент Глумов теряет способность трезво оценивать ситуацию.

Сцена прихода Голутвина.

ТОВСТОНОГОВ. Голутвин помнит плохое отношение к себе Глумова. Но он дошел до крайности и пришел

462

сюда в надежде что-то получить. У него нет даже гри­венника на извозчика, пришел пешком. Но при всем при этом его лексика — лексика великого писателя: «соби­рал материал», «черты из жизни», «приложил портрет»... Прямо Тургенев! И за такую огромную художествен­ную работу он просит всего двадцать пять рублей — «ценю себя невысоко». (Ивченко.) Для вас этот визит очень неприятен. Но надо решать: идти на шантаж или не поддаваться. Тем более нет гарантии, что этот шан­тажист завтра не придет снова. Слово этого человека — не гарантия. Глумов не сразу поддается. Но узнав про письма, сдался, тем более что в другой комнате — Мама­ева. Он выходит с Голутвиным «на два слова», это и погубило Глумова, он оставил на столе дневник. (Крюч­ковой.) Та часть дневника, где говорится о других, до­ставляет вам большое удовольствие. Особенно о Машень­ке. Это еще и радость от талантливых строк, ведь Глу­мов — талантливый фельетонист! Но вот потрясение — он не пощадил и ее, Мамаеву. По вашей реакции мы должны догадаться, как остро и сатирически он опи­сывает вас. Нельзя сразу решать — буду мстить! Идет процесс созревания идеи мщения, от нее радость мщения, предчувствие расплаты. (Ивченко.) Вы в таком сильном смятении от разговора с Голутвиным, что даже расска­зываете Мамаевой о нем. Это большая ошибка Глумова, Мамаева ею ловко воспользуется, она отсюда же пойдет к Голутвину. Сцена прощания у Мамаевой вся построена на женском коварстве. Д а ж е зрители должны поверить, что Глумов прощен, что никакой мести не будет. Полная идиллия! И поцелуй под финал — настоящий хэппи-энд.

19 октября 1984 года. Сцена Машеньки с Курчаевым.

ТОВСТОНОГОВ. Маше Курчаев симпатичен, ей его жаль, но без денег Машенька за него замуж не пойдет, уж такая она, московская барышня. Сцена полна юмора, особенно тогда, когда говорят о Глумове, что он добро­детельный человек. Для Машеньки и Курчаева это чудо — все кругом говорят о его добродетели. Все страсти здесь

463

доведены до предела. Трагедия любви, выраженная коме­дийно. Бывший жених пришел на помолвку своей невесты с другим. Это унизительно, но Курчаева мучает любо­пытство — как это Глумов стал добродетельным? Тот са­мый Глумов, с которым вместе пили, кутили, всех высмеи­вали, и вдруг — добродетельная личность! С чего это вдруг?! Откуда взялось?! Искреннее недоумение, без тени зависти.

24 октября 1984 года. Первая картина — у Глумова.

ВОЛКОВА. Мне надо найти прошлое. Что довело меня до отчаяния? Мне кажется, что сын сошел с ума. ТОВСТОНОГОВ. Это обстоятельство ничего не дает. Он вас оскорбляет, заставляя писать анонимки, ничего не объясняя. Всегда вас посвящал в свои планы, а теперь делает из вас простого исполнителя. Вот что важно. Нрав­ственная сторона ее не волнует.

ИВЧЕНКО. Это кардинальный перелом в жизни семьи вообще.

ТОВСТОНОГОВ. Этот кусок мы назвали «Бунт матери». ИВЧЕНКО. Она видит, что с ним происходит что-то странное.

ТОВСТОНОГОВ. Но не в том плане, что он сошел с ума, а что-то странное, необычное.

ИВЧЕНКО. Мать не верит, что Турусина отдаст за Глу­мова племянницу. Уровень ее мечты другой. ТОВСТОНОГОВ. Да, так далеко она не заходит. Но вот спектакль начинается. Мать пишет письмо, но вдруг бросает перо. Почему? ВОЛКОВА. Потому что это глупо.

ТОВСТОНОГОВ. Нет, не глупо, но я не хочу быть пеш­кой, объясни мне все. А Глумов весь в своем, он не может отвлекаться от своих расчетов. Отсюда — «Делайте, что вам говорят». Это продолжение сцены, а не начало. У него впереди дела более важные, чем это письмо. А мать должна ему верить. Тогда мать с п р а ш и в а е т — « и м е е ш ь ли какую-нибудь надежду?» — это высшая точка: скажи мне, что есть надежда, и я буду делать все, что хо­чешь.

464

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (Ивченко). Вы слишком затрачиваетесь на нее. Проверить свой замысел, проиграть его вслух еще раз,— вот что здесь. А вы буквально ей отвечаете, то есть делаете то, что она просит. Это неверно. Он от­вечает матери. Но это внешняя сторона, Глумову здесь важнее всего проверить самого себя. Сейчас придет Ма­маев — на это все ложится в поведении Глумова. Верно ли он все рассчитал? Не забывайте про часы — время прихо­да Мамаева он обговорил с его слугой. (Волковой.) Сын вам все рассказал, теперь анонимки оправданны. В собы­тии важно определить для себя — с чего начал и куда при­шел. Чем вы больше обострите конфликт с сыном в начале сцены, тем ярче прозвучит ваше единение потом. Теперь вы полностью союзники. Надо все доводить до кульминации.

ИВЧЕНКО. В следующем эпизоде Глумов уже ведет себя как король.

ТОВСТОНОГОВ. Загорается, когда говорит, все выверил, проверил свои планы. Эпиграммы Глумов сжигает — уничтожается прошлое. Все, кроме дневника. ИВЧЕНКО. Сжигаю то, что приносило мне наибольший успех.

ТОВСТОНОГОВ. Новый кусок — приход Курчаева и Го­лутвина. Они очень мешают, могут сорвать планы. Глу­мов не мог знать, что этот приход сыграет решающую роль — в его руках осталась карикатура на Мамаева, сделанная Курчаевым. Они приходят с песней, которую поют на лестнице, они навеселе.

ТРОФИМОВ. Я очень обиделся на то, что меня выго­няют?

ТОВСТОНОГОВ. Очень. (Ивченко.) Вы слишком в них входите. Все между прочим, они вас не интересуют — они должны немедленно уйти.

МИХАЙЛИЧЕНКО. Курчаев без иронии относится к Голутвину?

ТОВСТОНОГОВ. Ему вообще ирония не свойственна. Он периодически находит себе любимца в кабаках. Сей­час он увлекся Голутвиным. Пьяное, временное увлече­ние. Курчаев должен очень увлечься рассказом о Ма-маеве, чтобы оправдать карикатуру. Карикатура и надпись под ней — «новейший самоучитель» — вызывают

465

приступ веселья у Голутвина и Курчаева. (Ивченко.) Глумов даже смял бумагу с рисунком и выбросил в угол — потом он будет ее распрямлять и разглаживать и очень делово обсуждать эту карикатуру с маменькой. ИВЧЕНКО. Он может смять бумагу и положить в карман. ТОВСТОНОГОВ. Это менее остро. Вы все сделали верно, но другое приспособление.

ИВЧЕНКО. Я даже не планировал занять место Курча-ева при Мамаеве. А от рисунка это возникло — мысль заработала.

ТОВСТОНОГОВ (Волковой). Надо учесть, что рисунок очень смешной — Мамаев изображен в виде петуха — злая, смешная карикатура. (Всем.) Вот пример автор­ского хода — мешающий приход Голутвина и Курчаева превратился в решающий. (Ивченко.) Ходы Глумова рассчитаны на то, что внутри каждого хода — импро­визация.

План сделан, а разработка — чистейшая импрови­зация. Это и в сцене с Мамаевым, здесь это особенно ясно. Здесь у вас маска обстоятельного, глупого, но умею­щего рассуждать логически молодого человека. БАСИЛАШВИЛИ. Я пока вижу просто хама. ТОВСТОНОГОВ. Но эта необычность заинтриговала Мамаева, такого с ним не бывало. Так вас и поймали на крючок. Надо найти место, где Глумов заинтересовал Мамаева. Тогда он снимает шубу.

БАСИЛАШВИЛИ. Я должен объяснить ему, что такие квартиры закрывают от постороннего глаза и никому не показывают.

ТОВСТОНОГОВ. Мамаев очень медленно соображает, а у этого молодого человека странная логика — на эту квартиру средств нет, а хочет нанять большую. Пости­гайте. Это все трудно для вас. Но интересно. И к концу сцены — Мамаев покорен: у него будет ученик, который сам признает себя глупым и нуждается   в наставнике!

Шестая картина.

БАСИЛАШВИЛИ. В моем представлении Крутицкий — человек честный, но глупый.

ТОВСТОНОГОВ. Просто болван. Но вы вынуждены с ним считаться. Он и его однолетки играют большую

466

роль в обществе. А вообще вы с ним постоянные кон­куренты.

БАСИЛАШВИЛИ. Но мне скучно с ним, он — ретро­град.

ТОВСТОНОГОВ. Это отношение все время присутствует, но это — второй план роли. (Даниловой.) У Машеньки смех и слезы всегда рядом, она непосредственна, наивна. Это в ней симпатично. Хотя она типичная прагматичка, важнее всего для нее — приданое. (Всем.) Ни одной служебной фразы нет в пьесе, везде подтекст. (Басила­швили.) У вас хорошее настроение. Во-первых, ему уда­лось избавиться от общества Крутицкого. Во-вторых, он гордится, что ввел такого блестящего молодого человека, как Глумов, в дом Турусиной. Когда приносят газету, у вас настроение еще более поднимается. Сейчас вы будете учить всех, а не одного Глумова. Он один может во всем разобраться, медленно и со вкусом разворачи­вает газету. (Ивченко.) Глумов проиграл это сражение, но в конечном итоге победил.

---

Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 346; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!