Характеристика аутизма при шизофрении
Шизофренический аутизм – это вид отношения к миру и к Другим[210]. Точнее сказать, это отношение к Другим и миру, насколько мы можем судить, социальное отношение здесь первично. При шизофреническом отношении бытие теряет и раскрытость, и отстраненность, оно становится закрытым и эгоцентрическим. Выше было показано (хотя и на далеком от шизофрении примере, на примере здорового, но невоспитанного и неумного человека), что эксцентрическая позиция, то есть необходимая отстраненность в раскрытости, требует немалых сил, этического потенциала и, если так можно выразиться, экзистенциального мастерства. Она требует внимания к тому, как устроен мир вокруг. В особенности не очевидно, как устроена социальная сфера. Какие тонкие нюансы следует учитывать в многочисленных вариантах парных и групповых отношений с Другими? Некоторым здоровым людям трудно понять, в чем тут сложность, но это значит только то, что социальный механизм у них работает безупречно, и они не замечают его работы. Однако, как представляется, количество людей, которые если и не испытывают социальные трудности, то, по крайней мере замечают работу социального механизма, становится все больше. Это вряд ли удивит нас, учитывая изменчивость и все возрастающую сложность нашей культуры.
Мы увидим ниже, в главе об РДА, что при аутизме отсутствует theory of mind, то есть способность решать задачи на то, что думают другие люди. Разумеется, в тяжелом виде это глубокое нарушение. Оно может привести даже к тому, что субъект не будет обладать способностью отличать живых людей от неживых предметов. Аутизм при шизофрении по сравнении с детским аутизмом существенно менее глубокий. Прежде всего, так это потому, что первоначальная theory of mind формируется в детстве, а заболевание шизофренией начинается обычно в 15-20 лет, когда не только социальная структура субъектности, но даже человеческая личность во многом уже сложились. Вторичная потеря theory of mind никогда не бывает полной, до степени неразличения живого и неживого. Однако в виде потери эксцентрической субъектной позиции она имеет место. Грубо говоря, субъекту становится не интересно, как устроена реальность. Социальной реальности это касается в большей мере, предметной реальности – в меньшей. Иногда даже можно сказать, что это совсем не касается предметной реальности и касается исключительно реальности социальной. Субъект погружается в свой мир.
|
|
|
Что такое «свой мир»? Несколько яснее это станет позже. В качестве рабочего определения можно считать, что это мир фантазии.
Причина шизофренического аутизма двоякая. Во-первых, центральное шизофреническое нарушение – потеря воли, и закрытие субъекта от мира происходит просто потому, что на действие в мире у него нет необходимых волевых сил. Это явление типично, видимо, для шизоидного типа личности и для легких степеней процесса при простой форме шизофрении. Мы можем сказать поэтому, что снижение отношения к Другим здесь носит энергетический и количественный характер, это снижение, а не искажение.
|
|
|
Искажения тоже имеют место, но как вторичная реакция на снижение. Здесь вступают в силу усложненные психологические отношения между Я и Другими, характерные для нашей культуры. Например, в паре двух влюбленных снижение влюбленности со стороны одного их них приводит не к, допустим, тому, что они начинают реже видеться (количественное изменение причины приводит к количественному изменению результата), а к трагическому изменению самого характера отношений: ревности, ссорам, появлению ненависти (количественное изменение причины приводит к качественному изменению результата). Все это чрезвычайно сложно, и в этих вопросах приходится только полагаться на всеобщую интуицию и мудрое знание того, как все это устроено в жизни. А поскольку мудрого знания никогда не хватает, и даже его попросту совсем нет, приходится видеть дисгармонию и хаос в социальных отношениях. Можно даже сказать, что подавляющее большинство совершенно нормальных людей практически не имеют представления, в каких именно социально-психологических отношениях и с кем они находятся[211].
|
|
|
Снижение социальности при шизофрении (а оно может быть очень тотально, вплоть до разговора с самим собой в присутствии других), конечно, может вызывать такие же вторичные социальные искажения. Например, нейтральной «количественной» реакцией на человека, который разговаривает с собой, было бы не разговаривать с ним, так как он, вероятно, не услышит. Качественные искажения, которые здесь возникают, могут выражаться, например, в том, что его начинают бояться. Впрочем, нужно заметить, что со стороны социума к явно больному субъекту включается некий «термостатический» режим, сглаживающий любые проявления его бытия. Это не обязательно помещение его в больницу. Социум просто не рассматривает больного субъекта как осмысленный источник информации, отсюда «на него не обижаются», «его не принимают всерьез».
Вторая причина шизофренического аутизма: при шизофрении каким-то образом нарушается стабильность состояния сознания. Проблема измененных состояний сознания слишком сложна, чтобы здесь ее как следует проанализировать. Мы должны сказать только то, что для нормального сознания характерен некий фон, главным признаком которого является его постоянство. Этот фон не рефлексивен, это не то, что выше было названо постоянным Я или трансцендентальным единством апперцепции. Фон присущ нашему сознанию, однако он непосредственно проецируется на сам мир. Здесь крайне интересно рассмотреть обе стороны этого фона. Откуда он берется? Постоянство фона отражает постоянство, если можно так выразиться, всего нашего устройства: состояния мозга, состояния познавательной системы, состояния организма, состояния бытия. Никто не отдает себе отчета в том, что у него есть какой-то фон сознания, и в том, что этот фон постоянен. Мы замечаем что-либо в тот момент, когда это постоянство исчезает.
|
|
|
По степени реакции люди делятся на людей с устойчивой нервной системой, с неустойчивой нервной системой и средний тип. Люди с устойчивой нервной системой практически никогда не испытывали изменения фона сознания. Это могло бы произойти с ними, только если бы они подверглись воздействию сильных химических веществ. Люди со средне устойчивой психикой испытывают изменения состояния сознания в разных, но довольно редких ситуациях: при воздействии веществ[212], при депривации сна, при резких изменениях в жизни и т.п. Наконец, люди с неустойчивой психикой испытывают нарушения постоянства фона сознания часто и спонтанно. Это не обязательно означает, что они психически больны. Фон сознания может так же спонтанно возвращаться к своему обычному значению.
В гносеологическом смысле, в наличии постоянного фона сознания коренится наше ощущение постоянства самого мира. Мир далеко не постоянен: во-первых, в нем все время происходят изменения, которые мы предвидим, во-вторых, периодически – и далеко не редко – происходят такие изменения, которые мы не предвидим. Тем не менее где-то в глубине души мы подразумеваем, что «в чем-то главном» мир остается постоянен. Думаю, что это «постоянство в главном» – проекция нашего самоощущения, то есть постоянного фона сознания. Как только фон сознания изменяется, всякое постоянство мира, в главном и не в главном, сразу исчезает.
В контексте аутизма нам крайне важно заметить: если состояние сознания изменилось, это изменение проецируется на внешний мир. Сам мир кажется меняющимся. Время делается будто незнакомым, текущим с какого-то нового начала; бытие – чужим. Все ощущается как непредсказуемое. Человек в таком состоянии напоминает корабль, сильно качающийся на волнах. Естественно, этот корабль будет озабочен только своим собственным состоянием. Даже то, что мир меняется, будет тут лишь второстепенной добавкой к главному переживанию: изменению фона сознания. Все делается настолько неустойчивым, что человеку, грубо говоря, становится совершенно не до того, чтобы осуществлять раскрытое, да еще эксцентрическое бытие в мире. Он поглощен только тем, что происходит с ним. Ничего удивительного, что со стороны это выглядит как аутизм.
Мы видим две причины для аутизма при шизофрении, снижение воли и неустойчивость фона сознания. Хотелось бы понять, нет ли между ними связи, не одна ли это причина. На психологическом уровне они кажутся в чем-то сходными. Может быть, тут говорит житейский опыт, в котором они часто встречались вместе. (А не является ли устойчивый фон сознания результатом самовоздействия сильной воли?). Но пока мы не видим ответа на этот вопрос.
Какова связь между шизофреническим аутизмом и утратой цельности субъектного Я? Выше в первом пункте мы говорили, что Я является функцией от совместного бытия с миром. Однако тогда мы еще не видели тех аспектов их связи, которые вытекают из природы аутизма.
Первую причину аутизма мы назвали: это снижение воли, снижение энергии. Аналогично, снижение воли вызывает и утрату цельности Я, поскольку для поддержания этой цельности нужна энергия. Мы видели, что единое Я – это далеко не самоочевидная структура субъектности, оно появляется в процессе онтогенеза и затем поддерживается. У здоровых людей хватает сил его поддерживать, и они даже не замечают, что у них уходят на это какие-то силы. И снова, как и в случае с измененными состояниями сознания, работу какого-то механизма мы замечаем тогда, когда он перестает работать. Именно когда пропадают силы, становится ясно, насколько они были необходимы.
Однако дезинтеграция Я, которую можно объяснить снижением энергии и воли, представляется не слишком глубокой. Скорее она будет проявляться в отсутствии рефлексивного единства, вообще в отсутствии рефлексии (ибо для последней определенно нужны силы). Серьезную дезинтеграцию Я описывает Блейлер, причем именно в работе, посвященной аутизму[213], и она проявляется в том, что больной субъект не соотносит свое реальное положение и свои фантазии, не делает различий между реальностью, одной фантазией, другой фантазией – все у него происходит как будто без отнесения к настоящей глубине его души. Однако эта «настоящая глубина», как кажется по описанию Блейлера, все-таки где-то есть; она представляется единым Я, только очень глубоко спрятанным. Этот больной представляется субъектом привычного нам вида.
Более серьезная общая причина дезинтеграции Я и аутизма – изменения фона сознания. Когда меняется фон, становится и не до отношения с миром, что ведет к аутизму, и не до постоянства Я, что ведет к его дезинтеграции. Постоянство Я – вещь глубокая, но не настолько, как фон сознания. И «качание» фона заставляет отказаться от этой цельности. Возможно, с каждым изменением конституируется новое единство Я. Тогда оно разрушается после следующего «качания». Здесь далеко не имеется в виду конституирование каждый раз новой эмпирической субъекности, хотя и это тоже имеет место. Заново конституируется именно единство Я, трансцендентальное единство апперцепции. Возможно, изменения фона происходят медленно, и новое единство Я не столько заново конституируется, сколько как бы пересматривается. Постепенно, если шизофренический процесс прогрессирует и приближается дефект, единство перестает конституироваться вообще. Что такое субъект без трансцендентального единства апперцепции? Вряд ли мы можем представить себе это. Однако, не исключено, что глубокий психологический рассказ с примерами – как это было в книгах Лэйнга – сделает для нас это понятным. Это не находится в области принципиально непонимаемого.
Наконец, третьей причиной распадения цельности Я является снижение или полный отказ от взаимодействия с миром, то есть, собственно, аутизм. Здесь мы имеем дело с неким вторичным конституированием единства Я.
Что такое вторичное конституирование единства Я, или, другими словами, вторичное конституирование ТЕА – об этом нужно рассуждать больше, чем возможно в рамках данной работы. Единство Я – глубинное, первичное переживание. Оно основано на постоянстве фона сознания, которое, в свою очередь, отражает тот факт, что наш жизненный аппарат находится в одной и той же готовности каждый момент – готовности осуществлять познавательные и иные действия. Ни в коем случае нельзя утверждать, что единство Я является вторичным производным от каких-то иных факторов (социальных, культурных и т.п.)
Под вторичным конституированием Я, которое происходит в состоянии открытости миру и пропадает в состоянии аутизма, здесь подразумевается что-то вроде подпитки Я, его поддержки. ТЕА у нас есть практически всегда, и оно является нашим достоянием, но нельзя не видеть, что при этом социум также активно поддерживает наше единство. Социум – это опасная и имеющая большую власть сфера, к которой необходимо относиться с большой долей отстранения. Тем не менее, социум необходим для адекватного бытия, и подпитка, которой он нас снабжает, большинству из нас также необходима. Эта подпитка происходит при помощи чисто психологических механизмов. Окружающие узнают нас в лицо и по имени. Нам напоминают наше прошлое. Мы видим среди людей тех, которые нам не безразличны, и они напоминают нам о состояниях нашей души. Можно даже сказать, что в каком-то смысле социум именно создает нам наше единство – это и будет вторичное конституирование Я. Отсутствие этой подпитки при аутизме и является, вероятно, весьма важной причиной распадения цельности Я.
Конституирование Других
Рассмотрим сначала, как происходит конституирование Другого в норме. Под Другим здесь понимается другой человек, которого конституирующий субъект воспринимает как человека, в основном подобного себе (т.е. мы не будем обсуждать проблемы кросс-культурных шоков). Для нас сейчас существенно, что конституирование Других происходит в двух модусах: реальных Других и фантазийных Других.
Конституирование реального Другого означает просто, что я вижу, что передо мной человек, и, если мы знакомы, узнаю его. Затем разворачивается целый комплекс событий, отчасти психологических, отчасти онтологических. Тотчас возникает суггестивное отношение (см. гл. 1), для которого характерно, что психический контакт с Другим превышает контакт субъекта с самим собой. В общем случае суггестия может и остаться, и исчезнуть, и измениться, чаще всего она быстро сильно уменьшается. Если люди не расходятся сразу же, отношения между ними непременно разворачиваются в виде диалога. Диалог может быть закрытым или открытым (в смысле Бергсона). Закрытым можно назвать диалог, который разворачивается по внешним правилам. Такой диалог либо не преобразует людей, либо преобразует их не сильно. Открытый диалог преобразует вступающие стороны. Правила его могут быть заданы отчасти, доминирует спонтанность. В общем случае спонтанность может даже вступать в противоречие с заданными правилами. Например, таковы диалоги учителя и ученика. Если они начинают протекать по открытому типу (а это бывает, когда ученик хорошо разбирается в материале учителя и высказывает нетривиальные суждения, интересные учителю), они могут вступать в очень болезненное противоречие с внешне заданными рамками (например, если дело происходит на экзамене, где учитель обязан поставить оценку, и по каким-то причинам эта оценка не может быть максимальной. Поставить невысокую оценку в зачетку человеку, с которым ты только что всерьез обсуждал нетривиальный и важный вопрос – это отвратительнейшее переживание!). В данном случае эта проблема того, что отношения между субъектами регламентируются внешне заданными рамками, и, более того, не всегда субъекты равноправны. Каким бы демократическим ни было общество, такое, например, отношение как «учитель – ученик» никогда не может быть равноправным по существу, и делать вид, что это не так, глупо. Аналогично обстоит дело с отношением «родитель – ребенок». Впрочем, последнее редко бывает травматичным по названной проблеме. Обычно причины травматичности там другие, но у нас сейчас нет возможности обсуждать это.
Вообще, о факторах и условиях, входящих в процесс конституирования реальных Других, можно сказать очень много. Эта тема еще ждет своей разработки.
Второй вид конституирования Других – воображаемые диалоги с внутренними собеседниками. Это будет нам важно и дальше, когда речь пойдет о шизофрении. Но надо сразу подчеркнуть: сами по себе внутренние диалоги с воображаемыми собеседниками – совершенно нормальное явление.
Откуда берутся внутренние собеседники? Здесь, по-видимому, имеют место два случая. Во-первых, я могу мысленно говорить с тем, с кем говорила и в реальности. Я могу мысленно говорить со своими студентами, с коллегами, продолжать какой-то спор и т.п. Самые реалистические из таких внутренних диалогов напоминают письма, только не написанные и не отправленные. Внутреннего собеседника тогда стараешься воображать максимально близко к оригиналу, чтобы «услышать» те возражения, которые были бы сказаны и в реальности. Адекватность такого диалога может доходить до такой степени, что я просто постараюсь при встрече с человеком сказать ему то, о чем говорила мысленно. По существу этот мысленный диалог ничем не отличается от реального. Поппер вообще считал, что внутренний мир существует специально для моделирования ситуаций, возможных в реальности. (Поппер был, наверное, очень психически нормальный человек.)
Второй случай – это мысленное обращение вообще не к каким-то реальным людям, а к тому, что в «Философии возраста» было названо «интенциональной средой». Это понятие будет здесь полезно и здесь.
Интенциональная среда
Слово «интенциональный» в данном случае означает и «имеющий сознание», и «имеющий направленный (на меня) взгляд». Таким образом, интенциональная среда – это разумная среда, чей взгляд направлен на меня. И ясно, что в общем случае это бессмыслица: среда не разумна и не смотрит на меня. Даже если рассматривать в качестве среды интерсубъективность, социум, культуру и т.п., эта среда может быть названа по-своему разумной, но в ней есть многие Я, и мое Я ничем не выделено. Зачем бы ей на меня смотреть? Так это представляется на первый взгляд.
Интенциональная среда – единственный Другой и единственный собеседник субъекта, в случае когда субъект абсолютно эгоцентричен. За исключением патологических случаев, абсолютно эгоцентричным субъектом может быть только младенец. И действительно, обычно среда, окружающая младенца, интенциональна: это мать. Мать старается как можно реже выпускать из вида своего младенца, так что младенец совершенно справедливо чувствует себя постоянным предметом интенциональности своей среды. Мелани Кляйн в своем анализе младенческой субъектности очень проникновенно пишет, что младенец не различает между матерью и своей фантазией, между внутренними ощущениями и ощущениями от внешних объектов, между своими мыслями и физическими объектами, вообще между собой и миром[214]. Итак, младенец – это эгоцентрический субъект, чьей средой является мать, и эта среда интенциональна.
Абсолютно эгоцентричный субъект не может построить в себе образ никакого Другого, поскольку это приведет к искажению строго «округлой» эгоцентричной структуры. Только его Я возможно. Оно находится в центре. Поскольку ему не с чем соотнести поступающую информацию относительно особенностей живых и неживых, интенциональных и безжизненных объектов, все объекты для него одинаковы, точнее говоря, его среда гомогенна, она не делится на объекты[215]. У него не может быть даже опыта взаимодействия со средой, который организован в виде памяти. Имеется в виду бергсоновская память-воспоминание, та память, к которой можно произвольно обратиться. Опыт эгоцентрического субъекта может существовать только в виде перестройки нервных сетей, встроенных рефлексов, бессознательных ассоциаций, то есть не отдельно от самого него.
Поскольку к своей памяти может обращаться даже маленький ребенок, мы можем сделать вывод, что человеческое существо очень быстро перестает быть эгоцентрическим субъектом. Даже мимолетное обращение к памяти, как это убедительно показывает Бергсон, является выходом за пределы сиюминутного существования эгоцентрического субъекта, актом духа. Так начинается второй, противоположный Я, полюс субъектности. Мы можем назвать его полюсом не-Я. Однако он – такой же центр субъектности, как первый полюс, теперь у субъектности два центра. Она теряет «округлую» форму, делается, как говорит, Плеснер, эксцентрической. Субъект обретает возможность отделяться от самого себя, обращаясь к не-Я внутри своего Я. Начало второму центру, как уже сказано, кладет просто память. Однако затем этот полюс обретает возможность некоторым образом «жить по собственным законам», оставаясь «внутри» субъекта. Он делает возможным отстраненное от субъекта мышление. Вероятно, весьма существенную роль в автономии второго полюса играют Другие, они как бы настраивают субъекта делаться все более эксцентрическим. Но сейчас это не существенно. Нам важно лишь, что эксцентрический субъект имеет внутри себя как бы представительство не-Я.
Что касается интенциональности среды, то с появлением второго полюса обретается возможность посмотреть на себя со стороны. Тогда, конечно, человек все лучше понимает, как устроен мир и каково его реальное место в нем. Он больше не может всерьез считать свою среду интенциональной, смотрящей на него. Мелани Кляйн писала об этом как о переходе к депрессивной позиции. В ее схеме этот переход совершается рано, ориентировочно до года, хотя, по-видимому, экзистенциальный рост субъектности может происходить с весьма различной скоростью, то есть мы можем говорить о сроках, условно говоря, от шести месяцев до шести лет. К тому же эти сроки в большой степени размыты, то есть экзистенциальное созревание может начаться в шесть месяцев и завершиться к шести годам. Именно в пять-шесть лет пропадает и тот детский эгоцентризм, о котором писал Пиаже. Поэтому уже в дошкольном возрасте ни о какой интенциональной среде вроде бы уже не может идти речи.
Однако в глубине души, как кажется, остается это ощущение разумной среды, смотрящей на меня, и, видимо, оно остается как воспоминание из младенчества. Довольно часто людям кажется, что они видны какому-то взгляду, причем видны не их тела, а их мысли, то, что «Бог читает в сердцах». В тяжелом случае это выливается в синдром автоматизма (Кандинского-Клерамбо), который нередко бывает при шизофрении, но практически само по себе это переживание совершенно нормальное. Любой верующий спокойно принимает идею, что Бог знает о его мыслях. Неверующий отличается не принципиально, потому что может сказать так: если бы Бог был, то знал бы о моих мыслях. Мы не видим в этом ничего особенного, хотя мы и в курсе, что в жизни этого нет. Этот интериоризованный взгляд Других на самом деле всегда глубоко в нас.
Таким образом, у конституирования воображаемых Других имеется как бы двойной источник. Во-первых, это воспоминания о реальных Других, во-вторых, это сохраненное в глубине души ощущение интенциональной среды. Оба эти вида воображаемых Других могут быть адресатами мысли, и, видимо, нередко в смешанном виде. То есть воображаемый Другой конституируется как некий образ вокруг кого-то более-менее реального, но при этом имеется и большая доля нерасчлененной, гомогенной интенциональной среды. Понятно, что такой собеседник будет по большей части довольно неустойчивым и, скорее всего, не сообщит ничего полезного (в отличие от воображаемых Других, которые являются яркими образами конкретных людей – с ними можно мысленно спорить и иметь продуктивный результат). Но потребность с кем-то говорить у человека велика. Если внимательно присмотреться к людям, находящимся в одиночестве, то довольно часто можно ясно увидеть, что немалая их часть с кем-то мысленно, а то и вслух, разговаривает, и при этом это вполне здоровые люди. Как только они выходят из одиночества, они сразу начинают вести себя совершенно адекватно. Наличный социум, как видим, тормозит внутреннее активное конституирование интенциональной среды, а также и вообще воображаемых Других.
Этим больные шизофренией отличаются от здоровых: из своего одиночества они не выходят никогда.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 366; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!