Глава третья. МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ 4 страница
- Какое у тебя желание?
- Мне бы хотелось завести пасеку. Об этом я мечтаю давно.
- Хорошо. Чтобы начать дело, я найду деньги.
Перед отъездом на Кавказ я выполнил своё обещание. Отец заводил одну пчелиною семью за другой. Это занятие отца увлекло. В годы войны мёда было в изобилии. Его обменивали у односельчан на пшеницу, рожь и другие продукты. В семье завелась копейка. Всякий раз, когда качали мёд, мать угощала родственников, соседей и прохожих, надеясь, что судьба сохранит меня, пропавшего без вести.
Оккупация нашей местности проходила недолго. Постоянный состав комендатуры был малочислен. Солдаты брали у родителей мёд, кур, яйца, но пасеку не тронули. Клава и Зина вынуждены были во время оккупации работать в нашей сельской школе. Они не хотели оставлять детей без присмотра. К тому же в случае отказа полицаи грозили отправить их на работу в Германию.
После освобождения нашей местности Советской Армией сёстры продолжали учительствовать в нашей школе. Родители были окружены их вниманием. Два года, со времени возвращения с Урала до женитьбы, я жил с родителями. Мне хотелось рядом с ними найти покой, освободиться от груза кошмарных видений военных лет, которые преследовали меня и днём и ночью, особенно ночью. Но с отцом мы не поладили. Мои переживания были настолько ужасными, что они не укладывались в сознании человека со здравым смыслом. Он не поверил моим рассказам. Мы много спорили. Споры принимали нередко острый характер.
|
|
|
Работа в школе, где я когда-то сидел за партой, была для меня отдыхом от домашних переживаний. Однако знания нашим сельским ребятам давались нелегко. Помехой был местный диалект, от которого учащиеся с трудом освобождались. К тому же большинство детей были голодны. Редкая семья имела хлеб на столе. Немецким языком большинство учащихся не хотели заниматься. Они без конца спрашивали:
- А зачем в стране советской изучать язык немецкий?
Женитьбу мою на Зине мои родители одобрили. Они её хорошо знали. Наша Зина и жена Зина были подругами с детства. Гарпеша в молодые годы дружила с Анной Ильиничной, моей тёщей. Отец коротко был знаком с отцом Зины – Тимофеем Васильевичем Маючих и ценил его за ум, скромность и человечность.
В нашем селе не было больницы, где бы можно было работать жене. Мне хотелось преподавать в средней школе, где больше простора для педагогического творчества. Зина попросила направление в Ястребовку Курской области, по соседству с которой работала Клава. Рая и Лида, окончившие Старооскольское медучилище, получили назначение на работу, вышли замуж. Родители остались дома одни. Но рядом с ними жила Гарпеша, приходившая всегда на помощь. Время от времени навещали родителей другие сёстры. Они заготовляли сено для коровы, занимались огородом, белили дом. В большинстве случаев подобного рода заботы брала на себя сестра Зина.
|
|
|
Начиная с сороковых годов, до конца своей жизни, за небольшим исключением, наши родители по тем временам жили в достатке. Мы с Зиной регулярно посылали им деньги. Когда у родителей пала корова, первыми откликнулись сёстры Зина и Лида. К концу 60-х годов родители наши стали прибаливать. Мать парализовало. Ухаживать за двумя больными у Гарпеши не было сил. Сестра Зина взяла мать к себе. В 1958 году она умерла в городе Губкине в возрасте 85 лет.
После отъезда матери отец долгие годы был на попечении Гарпеши, какое-то время жил у Клавы, три года – у Зины. Болел он циррозом печени. Дожил отец до 91 года. Оба родителя провели свои последние часы на руках у сестры Зины. Они похоронены в одной могиле в пригороде города Губкина, в бывшем селе Салтыково. Наши родители оставили после себя восемь детей, восемнадцать внуков и двадцать пять правнуков.
|
|
|
Глава третья. МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
Путь от ученика к учителю
Родился я 23 мая 1919 года. В это время отец мой Тихон Иванович работал в Шаталовском исполкоме. Он был убеждённым коммунистом, горячо поддерживал политику Советской власти. Но идеалом революционера для него был деятель французской революции, друг народа Жан Поль Марат. И отец решил мне в его честь дать имя Жан.
Гражданская война докатилась до наших мест. Отец отступил с красными. Меня от белогвардейцев прятали в соседнем селе, так называемой Новосёловке. Пока отец отсутствовал, меня решили окрестить. Крёстной моей матерью стала моя двоюродная сестра Н.П. Птахина, крёстным отцом – двоюродный брат А.М. Присенко. Назвали меня ИВАНОМ. Однако в нашей семье до сих пор сохранилось за мной и французское имя Жан.
Наш дом в селе Новоалександровка являлся своеобразным штабом. В нём собирались друзья и хорошие знакомые отца. Здесь обсуждались политические вопросы, велись задушевные беседы. Для нас, детей, наш дом был мини-школой. За столом после занятий сидели сёстры, учившиеся в разных классах, и выполняли домашние задания, помогая друг другу. Они охотно занимались со мной, что сослужило мне хорошую службу. Отец повёл меня в школу, когда мне было шесть лет. Учительница проверила мои знания и сказала отцу: «Тихон Иванович! В первом классе Вашему сыну делать нечего». Так началась моя учёба в сельской школе со второго класса. В одном классе со мной учились подростки на шесть-восемь лет старше меня. Начальную школу окончил девяти лет.
|
|
|
Семилетняя школа была только одна на весь район. О продолжении учёбы не могло быть и речи. Мне отказали по возрасту. Три года нигде не учился, как говорится, бил баклуши. Зато пристрастился к чтению книг. Книги стали моими друзьями.
В эти годы подружился со своими сверстниками: Николаем Кнышовым, по прозвищу Колчаков, Николаем Дроновым (Свиридов) и Александром Мильченко (Волков). Все мы, за исключением Николая Кнышова, были близкими родственниками повстанцев девятьсот пятого года. Ребята были любознательными, изобретательными в играх. Мы рассказывали друг другу сказки, были и небылицы. Нередко сказки придумывали сами. Особенно преуспевал в этом Николай Дронов.
Не всегда мы вели себя как дети порядочных родителей. Мы совершали набеги на посевы гороха, мака в колхозе, заглядывали в чужие сады. Ребята начали рано курить. Однажды они уговорили попробовать и меня. Вместо бумаги в нашем распоряжении были листья кукурузы, вместо табака сухой птичий помёт. Скрутили мы цыгарки. Накурились до одури. Мне стало плохо. Друзья мои переглянулись. Больше они не уговаривали меня поддерживать компанию. Дружба наша продолжалась недолго. Моих друзей стали приучать к делам по хозяйству. Встречаться мы стали редко. Каждый был занят своим делом.
В детстве я мечтал о путешествиях. Много ходил пешком. Десяти лет отправили навестить сестру Марусю, работавшую во время каникул, в свободное от учёбы время, воспитательницей на детской площадке в Скупой Потудани, более чем в тридцати километрах от нашего села. Мой путь проходил через Шаталовку, Роговатовку и т.д. В каждом селе спрашивал, как пройти в следующее. Другой мой самостоятельный поход двенадцати лет был уже на 55-60 километров, в Старый Оскол, где Маруся училась в педтехникуме.
В этом же году Гарпеша, Клава и я предприняли с отцом поездку на Донбасс. Выбор пал на Красногоровку. Там жили наши земляки Т.М. Ефремов и Т.В. Маючий. Гарпеша и Клава поселились у Ефремовых, мы с отцом – в рабочем общежитии. Пока не построили себе землянку, мы жили на две семьи.
Учились мы с Клавой в одном классе, пятом. Ей сравнялось восемнадцать лет, мне – двенадцать. Наши успехи в учёбе были не особенно хорошими: у нас обоих был большой перерыв в учёбе, мне в общежитии, ей на квартире негде было готовить уроки, мы испытывали трудности с украинским языком. Через год мы вернулись в Ново-Александровку. Клаву и меня приняли в шестой класс Шаталовской ШКМ, где был большой отсев. Здесь учились в то время Фёдор, Роман и Василий Дроновы, наши дальние родственники, Харламов Пётр, с которым мы подружились, хотя он был значительно старше меня, Мария Козлова и другие.
Учебный год в шестом классе начался для меня необычно. На первом школьном собрании мне захотелось выступить, поделиться своими впечатлениями об учёбе в Красногоровской ФЭС. Каждое сказанное мною слово сопровождалось взрывом хохота: моя речь была набором русских, украинских и хохлацких слов. Гомерический смех учащихся так задел моё самолюбие, что я дал себе клятву говорить только по-русски, чего бы это мне не стоило. Клятву не нарушал никогда, несмотря на насмешки близких товарищей детства.
Все, кто прошёл Шаталовскую ШКМ, навсегда запомнили своих учителей. Они стремились дать нам знания, а мы, учащиеся, хотели учиться. Каждый поступал в школу только по желанию. Но особое положение среди учителей занимал преподаватель русского языка, бывший царский офицер, П.И. Гостик. Он не просто давал по тем временам глубокие знания, он их вколачивал нам с огромным упорством. Ошибки в тетрадях учащихся или на доске вызывали у него такую же ненависть, как противник на фронте в первую мировую войну. Устные оценки Гостик давал не по пятибальной системе, как принято в учебных заведениях, а в крепких выражениях: «Болван!.. Балда!.. Мешок с капустой!» и т.п. Оскорблял он не всех, только отставших, но никого никогда не хвалил.
Ко мне Гостик присматривался долго. Первый раз он обратил на меня внимание, когда я написал стихотворение к годовщине Красной Армии в школьную стенгазету, которую Гостик редактировал. Мне хотелось, как почти каждому ученику, не только приобретать знания, но иметь и высокие оценки. Словесник имел обыкновение брать на проверку законченные тетради да контрольные работы. Ежедневные записи учащихся он не проверял. Однажды я просидел всю ночь без сна, переписал начисто ученическую тетрадь и отдал учителю на проверку. В моей тетради, где содержались различные упражнения, Гостик нашёл три пунктуационные ошибки. И он сделал такое письменное заключение: «Хорошее начало не доведено до конца». Это была, хотя замаскированная, но похвала.
Осенью и весной мы с Клавой, как и другие односельчане, ходили в школу из дома за десять километров. У родителей не было средств на квартиру. Зимой же мы жили в школьных общежитиях. На внутренних стенах этих зданий выступал иней в несколько пальцев толщиной: помещения никогда не топились. Мы коченели от холода, замерзали наши чернила, пальцы отказывались писать. Многие учащиеся не выдерживали таких условий и оставляли школу.
Одним словом, нас бросали на произвол судьбы. Мы становились в известной мере беспризорными, босяками. И свои поступки мы черпали из их арсенала. Однажды ночью мы взбунтовались, спилили две яблони в саду, принадлежавшем школе, и истопили свою печь. Решили сделать «Царский подарок» девушкам – разобрали крохотную пристройку к сарайчику. Одну ночь мы и девушки спали в тёплых помещениях. Целую неделю директор школы Кондратьев вызывал нас для беседы. Но ему не удалось выявить ни зачинщиков, ни участников, ни свидетелей.
После окончания первого полугодия нас отпустили на каникулы, и мы, односельчане, пошли домой при тридцатиградусном морозе. Мои ботинки были на резиновой подошве, на ногах хлопчатобумажные носки. Чтобы нагреться, я обогнал всех и поспешил домой. Мои ноги ничего не чувствовали. В хуторе Хорошиловка, что в трёх километрах от нашего села, встретил меня отец. Он нёс Клаве и мне валенки. Отец заставил меня разуться. По цвету мои ноги почти ничем не отличались от снега. Они были совершенно белыми.
Отец растёр мне ноги снегом, помог переобуться в валенки. Мы зашли с ним к его знакомым Наумовым. У него завязался живой разговор с хозяином. Мне ребятишки предложили забраться на русскую печь. Это меня и погубило. Ноги распухли, покрылись волдырями. Идти дальше не было сил. Меня доставили домой на санях. Три месяца я отсутствовал на занятиях. Несмотря на все невзгоды, мы с сестрой не ударили в грязь лицом: педагогический совет ШКМ в конце учебного года определил Клаве первое место по успеваемости в школе, мне – второе. На следующий год Клава поступила на второй курс Старооскольского педтехникума. Между нами образовался разрыв в два года обучения.
В возрасте четырнадцати лет я столкнулся с задачами, которые надо было решать самому. Сестры со мной не было. С питанием были большие трудности. Пищу, принесённую из дома, предстояло распределять так, чтобы её хватило на неделю. Жизнь диктовала сознательно отказывать себе в самом необходимом, строго соблюдать самим же установленную дневную норму.
Рядом учились товарищи, которых такие вопросы не беспокоили. Они были из состоятельных семей. На что можно было рассчитывать мне? Оставить школу я не мог. Во-первых, мне не разрешил бы этого сделать отец. Во-вторых, мне самому хотелось учиться. Страдал от переживаний по поводу своего жалкого существования, я искал ответа на этот вопрос, как пробиться к вершинам знаний и светлой жизни.
После мучительных раздумий я пришёл к выводу, что от меня самого зависит моё счастье. Для этого необходимо: терпеливо переносить все невзгоды; не завидовать тем, кто живёт в лучших условиях; не жаловаться на свою судьбу; не останавливаться на достигнутом. Эти взгляды на жизнь стали моими убеждениями, моими принципами. Теперь у меня в руках появилось оружие, зрела уверенность, что добьюсь своих поставленных целей.
Этих правил поведения мне показалось мало. У меня зародилась мысль заняться нравственным усовершенствованием. Правда, оно приняло у меня вначале уродливую форму. Однако стремление к самосовершенствованию не позволяло мне отступать от принципов, которые удалось пронести через многие годы. В конце каждой недели, каждого месяца я выуживал из памяти все свои промахи и оплошности, т.е. проводил ревизию своим поступкам. Не помог товарищу в учёбе, ответил кому-то грубо, небрежно поздоровался со взрослым человеком, не выполнил домашнего задания, - всё это резко осуждалось.
Семилетнюю школу, она стала называться НСШ – неполная средняя школа, я закончил с похвальной грамотой. При подведении итогов учебного года директор школы объявил, что десять лучших выпускников направляются на учёбу в Воронеж, в пединститут и университет, в которые был недобор студентов. В десятку включили и меня. Педагогический коллектив надеялся, что мы сможем справиться с программой высшего учебного заведения, выбрав по желанию и способностям факультет. Мне хотелось учиться на литфаке пединститута.
В моей голове бродили такие мечты: «Девятнадцати лет закончу пединститут. А если бы не пропали три года после начальной школы, мог бы семилетку закончить двенадцати лет, а институт шестнадцати». Родители возвратили меня с заоблачных высот на землю. Отец категорически был против Воронежа. Он спросил меня: «А что ты там будешь есть?» Ответить мне было нечего. Мне предложили поступить в Старооскольский педтехникум. Его окончила Маруся. Клава и Тая к этому времени были переведены на третий курс. Мне предстояло снова идти по следам сестёр.
Смирившись со своей участью, решил отправиться в Старый Оскол пешком. Дорога была уже знакома. Рано утром позавтракал, сложил в сумку пищу, яйца и хлеб, и документы. Всю дорогу ничего не ел, что мне было привычно. Пришёл в город часов в 16-17. Когда приёмная комиссия педагогического техникума потребовала свидетельство о семилетнем образовании, открыл сумку. К своему ужасу, обнаружил в ней смесь яичницы с размоченной бумагой и хлебом. Яйца, оказывается, были всмятку. Свидетельство раскисло. Предъявить было нечего. Сохранилась более менее похвальная грамота. Один из членов комиссии пошёл к завучу и рассказал о случившемся. Завуч техникума распорядился: «Принимайте! Он из Шаталовской школы, учился у Гостинка». Меня приняли, предложили общежитие. Для всех нас, не имевших средств к существованию, общежитие было гаванью, где можно было бросить я корь в ожидании благоприятной погоды.
Поступивших в техникум тогда называли студентами. У местных студентов были собственные дома или коммунальные квартиры. Они жили со своими родителями, неплохо одевались, были здоровыми и жизнерадостными. В нашем классе таких было несколько человек: Женя Поволяева, дочь паровозного машиниста, Лиза Майсюк, сестра директора педтехникума, Самойлова и другие. Более обеспеченными из приезжих находили себе квартиры. У родителей моего друга Алексея Наумова из Хорошиловки, например, было крепкое хозяйство, что позволяло им доставлять продукты сыну и оплачивать квартиру.
Рядом со мной за одним столом сидел Ростислав Георгалин, Ростик, как мы его звали. Родители его были учителями в Голофеевке, на железнодорожной станции, в 25 километрах от Старого Оскола. Его отец придерживался мнения, что студент должен научиться переносить трудности, если кто желает чего-то добиться в жизни. Он поместил Ростика с нами в общежитии. Приучая сына к трудностям, родители в то же время не давали ему погрязнуть в нищете. Они часто приезжали к нему в город. Один раз в неделю Ростик поездом ездил домой. У него был здоровый цвет лица. Он выглядел прилично одетым.
В таких условиях жили и учились те, кто не имел средств к существованию. Вспомним те времена. В 30-е годы рабочие, крестьяне и все прочие слои общества были поставлены на службу идее построения социализма в одной стране. Все вопросы в государстве решались административными методами. Коллективизация проводилась насильственным путём, индустриализация – за счёт эксплуатации крестьянства. Рабочие сидели на голодном пайке. Нас убеждали, что так надо. Если партия говорила «Надо», мы отвечали: «Есть!».
Партия провозгласила лозунг: «Кадры решают всё!» Ставился вопрос о создании своей собственной интеллигенции. Мы снова соглашались: «Надо». Рабочие и крестьяне сами потянулись к знаниям. Родители настойчиво убеждали своих сыновей и дочерей: «Надо учиться: знание – свет, незнание – тьма». Таким образом, под влиянием пропаганды, агитации, требования времени мы поклонялись богу Надо. Надо, значит надо. Что касается меня, то бог Надо давно завладел моими помыслами.
Но как превратить в жизнь горячее желание учиться? В те годы не существовало социальной защиты трудящихся, не выплачивались дотации инвалидам, пенсионерам, студентам. Большая часть населения находилась за чертой бедности. В высших эшелонах власти не обсуждался вопрос о продовольственной корзинке. Поступая в учебное заведение, надо было подготовить себя к мысли, что придётся переносить лишения, что учёба приведёт к потере здоровья, что постоянные лишения могут ослабить волю.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 235; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!