Глава третья. МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ 6 страница
Меня перевели на работу в Домовинскую НСШ. Деревня расположена в нескольких километрах от Петрищево. Мне достался начальный класс и арифметика в 5-х классах. Школа размещалась в здании полуразрушенной церкви. Учащиеся и учителя в ней мёрзли. Начальный класс располагался в отдельном домике, церковной пристройке. С малышами уроки проходили успешно, особенно одарённым учеником был сосланного священника Рождественского. С арифметикой были значительные трудности, так как задачи в учебнике Березанской были довольно замысловатыми. Не всем они были по плечу. В Домовинах порадовал меня своим приездом отец, к счастью, вернувшийся из заточения. К концу учебного года уехал к себе на родину. В Шаталовском районе мне предложили должность учителя начального класса в Ново-Александровке. Не успели мне написать приказ о назначении, как пришла проситься на работу в родное село Мария Кнышова, с которой мы переписывались, когда она училась в Воронежском педучилище. Заведующий районо Вайсеров сказал мне: «Директора Преображенской семилетней школы призвали в армию, принимай ты эту школу, а Мария Михайловна пусть работает в своей сельской школе и живёт с родителями. Ты не возражаешь?»
|
|
|
Отец М.М. Кнышовой занимал довольно высокие посты: председателя районного исполнительного комитета, директора совхоза и т.п. Наши отцы дружили. Отца Маши Михаила Ивановича также не миновала горькая участь: его подвергли репрессии, и он сгинул в застенках НКВД. Семья, проживавшая в Ново-Александровке, стала таять на глазах. Жена Михаила Ивановича и большинство детей заболели туберкулёзом. Поэтому уступить Маше своё место было моим долгом.
Маша была необыкновенно привлекательной и способной девушкой. Мне многие советовали жениться на ней, зная о нашей дружбе. Они утверждали: «Такую красивую девушку ты никогда больше не встретишь». Считаю, что мои родители тоже не возражали бы против этого. Но у меня была твёрдая установка: до службы в армии не связывать себя семьёй.
Я был в молодости стеснительным, свиданий не искал. А вокруг Маши была масса поклонников. Однажды, приехав из Преображенки домой, получил анонимку, что Маша вела себя нескромно. Объяснение наше не состоялось. И больше мы никогда с ней не встречались. После войны Мария Михайловна прислала мне письмо, в котором просила написать о себе всё. Я долго молчал. На моё запоздалое послание она ответила, что вышла замуж. Может быть, она меня ждала. Моё юношеское увлечение закончилось так нелепо.
|
|
|
В Преображенской школе у меня не было ни завуча, ни завхоза. Хозяйственная, административная и учебная работа легли на мои плечи. Преподавал в школе русский язык и литературное чтение. Кроме того, занимался с начальным классом. В это время вошёл в силу Закон о всеобщей воинской повинности. Бесконечно менялись учителя: проработав две-три недели, уходили в армию. Мне постоянно приходилось подбирать новые кадры.
Много беспокойства мне доставляли учителя со стажем, проживавшие в школе. Винокуров, географ по специальности, с учениками почти не занимался. Он давал им задание, а сам уходил к себе на квартиру шить сапоги. Сапожник он был отменный. А после занятий Винокуров уезжал на свидание со своей любовницей в Роговатовку. Полыгин преподавал химию и биологию. Он тоже давал самостоятельную работу учащимся. А в это время выяснял свои отношения с женой. Частенько избивал её при этом. Вопросами методики эти учителя не интересовались. Поурочные планы не писали.
|
|
|
Жёны Винокурова и Полыгина и ученики жаловались мне на моих коллег. Мне приходилось их вразумлять. Обязанность эта была не из приятных: мне было двадцать лет, Полыгину – около сорока, Винокурову – под пятьдесят. Разговор с заведующим районо ничего не давал. Его основной заботой было выпить. Когда я его угощал, он обещал: «Я им покажу!». Выпив с моими коллегами, он говорил: «Я ему подрежу крылья! Такой молодой, да ранний!» Так мы и существовали друг с другом. Враждебные отношения с учителями мешали нормальной работе. После зимних каникул вернулся из армии бывший директор школы: его демобилизовали по болезни. Приказали передать ему дела. Мне предложили должность завуча в другой школе. Меня это не устраивало.
Мне казалось, что настало, наконец, время отправиться в путешествие, осуществить свою детскую мечту. Кавказ, жемчужина России, давно владел моими помыслами. На Кавказ призывали меня прочитанные книги. С восторгом рассказывал о Северном Кавказе мой отец, побывавший там в своей молодости.
|
|
|
Сделал первый шаг – взял билет до Краснодара. В крайкоме ВЛКСМ мне предложили в одном из районов должность второго секретаря райкома комсомола, в крайоно – завуча Белоглинской НСШ. Оба предложения были мне по душе: Кубань мне нравилась. Дали время подумать. Любуясь городом – садом, поднялся на мост через реку. И с него увидел очертания Кавказских гор…
Теперь меня ничто не могло удержать. Даёшь Орджоникидзе! В день приезда решил взглянуть на горы. Они, казалось, были рядом. Вышел из города. Прошёл три-пять километров, а горы не приближались. Навстречу мне ехал всадник на лошади. Он меня спросил:
- Куда идёшь?
- Хочу посмотреть горы.
- До них не менее тридцати километров, а день клонится к вечеру, - сказал всадник.
- Жаль, но придётся возвращаться.
- Кто ты по специальности?
- Учитель.
- Где собираешься работать?
- Буду проситься в горную местность.
- Трудно тебе будет: там мало русских.
В Орджоникидзе обратился в Наркомат народного просвещения. Начальник отдела кадров Кулаев направил меня на работу в свой родной аул, Лацинскую неполную среднюю школу преподавателем русского языка и литературного чтения. Таким образом я попал в Куртатинское ущелье. Осетинские историки-краеведы писали, что это ущелье никогда не принадлежало России. Когда царские войска приближались к нему, всё население уходило в горы и угоняло скот. Не берусь спорить с местными историками, предки которых были верноподданными русского царя.
Решив вопрос с квартирой, наведался в районный центр Гизельдон, откуда привёз чемодан на верховой лошади, съездил в Орджоникидзе (Владикавказ). Перевёлся для продолжения заочной учёбы на второй курс литфака Северо-Осетинского пединститута имени Коста Хетагурова (теперь республиканский университет).
За несколько дней обошёл четыре ближайших аула: Лац, в котором поселился, Далакау, Барзикау и Кора. Привлекательного ничего не увидел. Везде низкие невзрачные сакли, допотопные каменные башни с бойницами, склепы. Зато горы были рядом. Посредине аула Лац протекал ручей с прозрачной водой с гор. Эту воду все пили с удовольствием. Чудесный горный воздух бодрил лучше всякого напитка. Его волшебное действие побуждало меня пуститься рысью по аулу.
Я был доволен выбором места жительства и работы, но грусть не покидала меня. Избрав для своего пребывания ущелье, я изолировал себя от привычной среды. Здесь у меня не было ни родственников, ни знакомых. Никто не заходил ко мне, даже школьные коллеги. Мне предстояло только работать, выполнять задания как заочнику, есть и дышать свежим воздухом. В четырёх упомянутых аулах проживало, кроме меня, только две семьи русских: главврач больницы Мамонтов и ветеринарный фельдшер Андрей, фамилии его не помню. Мамонтов был женат на осетинке. Его считали здесь своим. Андрей, поселившийся в Лаце с женой и двумя маленькими дочками, с первых же дней стал соблюдать все местные обычаи и традиции, проводил целые ночи с мужчинами за самогонкой из кукурузы (арака), участвовал в свадьбах, крестинах и похоронах. Меня такое приспособление к местным жителям не устраивало.
Я сделал попытку наладить контакты с родителями своих учеников. Посещал учащихся на дому, как это делал раньше в центральных российских областях. Потом убедился, что и этот путь мне неприемлем. Из сакли не уйдёшь, пока не угостят, если даже родителей нет дома. Дети в Осетии быстро взрослеют. Девушки из 6-7 классов выходили замуж, ребята выглядели взрослыми мужиками. В какой-то мере скрашивал мне жизнь ученик 6 класса Казбек. С ним мы поднимались по известным ему тропинкам в горы.
И всё-таки мне приходилось соблюдать некоторые местные обычаи. Со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Всегда вставал перед стариками, если они проходили мимо, не разговаривал с женщинами и девушками, если они не обращались ко мне. Когда женщины вскакивали при моём появлении, спешил скорее уйти.
В одно из воскресений возвращался из Гизельдона в Лац. Догнал группу мужчин, которые шли медленно, часто отдыхали, оживлённо беседовали. Они были навеселе.
- Что тебя привело в наши края? – спросил меня пожилой осетин.
- Я учитель Лацинской школы.
- Пойдём с нами на свадьбу!
- Не могу. У меня завтра с утра занятия.
- И завтра ты не уйдёшь. Директор школы Дулаев только поблагодарит тебя за соблюдение наших осетинских обычаев.
Возражать было бесполезно. Мне пришлось вечером и на следующий день вместо проведения уроков слушать песни, смотреть на стоящую в углу невесту, участвовать в застольной, наблюдать за джигитовкой. Только через день прибыл в Лац. Дулаев встретил меня с улыбкой: «Не оправдывайтесь, - сказал он, я всё знаю».
Старший брат моего ученика Казбека работал где-то недалеко заведующим магазином. Он выплачивал калым за приглянувшуюся ему Тамару промтоварами: ситцами, шелками, обувью, коврами и т.п. Ревизией была обнаружена большая недостача в магазине. Его отец продал баранов и возместил растрату. Завмага перевели на эту же должность в Лац. Калым поступал тем же путём. Завмаг встретил Тамару и сказал:
- Калым я уже выплатил. Пора готовиться к свадьбе.
- Я не хочу, чтобы меня покупали, как вещь, - возмутилась Тамара.
- Наши родители обо всём давно договорились.
- Я за тебя замуж не пойду.
- Это бунт против наших традиций. Я тебе этого не прощу.
Этот инцидент рассматривался на комсомольском собрании. Оба были комсомольцами. Собрание было бурное. Завмаг своими намёками оскорбил Тамару. Дело приняло серьёзный оборот. С этого дня брат Тамары подкараулил жениха – неудачника на пути в районный центр. Завмаг пришёл ко мне и попросил написать заявление в милицию о том, что тот, кто покушается на его жизнь, располагает огнестрельным оружием. С этой просьбой он обращался ко мне несколько раз. Завмаг не надеялся на свою грамотность. Он дал слово, что перепишет заявление своей рукой, и никто никогда не узнает, кто писал.
В конце концов завмаг меня уговорил, потому что за него просил Казбек. На следующий день весь аул узнал, что русский учитель стал между кровниками. Ветеринарный фельдшер Андрей, кубанский казак, давно знакомый с обычаями осетин, посоветовал мне уехать. Мне ничего не оставалось другого, как последовать его совету. Возвращаться в родные места не хотелось. Решил где-то поработать временно, ожидая призыва в Армию.
Судьба меня забросила в Джерах-Мецхаль Чечено-Ингушской АССР. Этот ингушский аул располагался недалеко от военно-грузинской дороги. Не знаю, сохранился ли он после выселения ингушей в 1944 году. Меня встретили в ауле мрачные сакли, суровые лица, острые взгляды. Мужское население аула, вооружённое от детей до стариков кинжалами, напоминало воинов. Одежда на них была также военного покроя. Аул представлял собой военизированный лагерь.
На уроках мне пришлось столкнуться с вооружёнными учениками. Если кому-то из них делал замечание, этот ребёнок-воин хватался за кинжал. Директор школы на мой вопрос, что делать в таком случае, ответил: «Вы бейте их! Тогда всё будет в порядке. Мы, все учителя, колотим их».
Находясь в Осетии, я в шутку называл себя добровольным «кавказским пленником». В Чечено-Ингушетии это было ещё ближе к истине. В ауле работали две русских девушки, фельдшерица и акушерка. К ним по обычаям ингушей заходить было нельзя. И всё-таки я осмелился это сделать несколько раз, чтобы пригласить их в кино в ближайший санаторий «Армхи». Закипел весь аул. Мужчины и женщины скрипели зубами и на все голоса твердили: «Что он делает! Как он смеет! Да покарает его Аллах!»
Хозяин моей квартиры посоветовал мне подружиться с парнями, ходить с ними по вечерам в санаторий, тогда, по его словам, меня никто не обидит. Такая попытка с моей стороны была сделана. Но в «Армхи» вели себя местные ребята недостойно: мешали курортным проводить досуг, читали и рвали предназначенные им письма, избивали их. Такую дружбу поддерживать было невозможно.
Когда директор школы узнал, что меня должны призвать в армию, он заявил мне:
- Нам нужны учителя русского языка. Вам дадут отсрочку.
- Мне уже давали отсрочку.
- Я договорюсь в Пригородном военкомате, чтобы Вас совсем оставили в покое.
Мне надоела роль «кавказского пленника». Один-два раза в неделю звонил в военкомат и просил призвать меня в армию.
Мне сравнялся 21 год. Я познал голод и лишения, получил среднее образование, закончил два курса литфака, приобрёл опыт работы в начальной школе, преподавания русского языка и литературного чтения – в семилетней. Не всегда, правда, желательная перемена мест и учебных заведений позволила мне познакомиться с жизнью орловских и воронежских крестьян, бытом горцев Северной Осетии и Чечено-Ингушетии, с рядом учительских коллективов, побывать во многих городах страны. У меня были годы блестящих успехов в учёбе и работе и неудач. Но это было только началом пути. Мне предстояла ещё служба в рядах Красной Армии, «хождение по мукам», продолжение учёбы, многолетний педаго-гический труд, научная и общественная деятельность.
За колючей проволокой
15 октября 1940 года меня призвали в армию из Пригородного района Орджоникидзе, который входил в Чечено-Ингушскую АССР до депортации её народов. Направили меня в 2ОРБ (второй разведывательный батальон) восьмой стрелковой дивизии, располагавшейся возле городишка Стависки, недалеко от границы с Восточной Пруссией, самой реакционной частью Германии, для которой были характерны шовинизм, агрессивные устремления, культ грубой силы.
Основой для комплектования нашего разведывательного батальона послужил кавалерийский эскадрон, личный состав которого в годы гражданской войны состоял из венгерских коммунистов. В.И. Ленин был тогда почётным красноармейцем этого эскадрона. Командный состав гордился своей принадлежностью к батальону. Нашу группу, прибывшую из Орджоникидзе, зачислили в прославленный кавалерийский эскадрон. Моим сослуживцами стали Павел Чаусенко, Иван Кострыкин и другие.
Большая часть командиров нашего батальона приобрела боевой опыт, участвуя в боях на Халхин-Голе и в Финляндии. Но образовательный их уровень был довольно низким: от трёх до девяти классов. Командир батальона майор Саранцев имел образование пять классов, его заместитель по политчасти старший политрук Циренцов – шесть. Основная масса призывников прибывала после окончания средней школы или техникума.
По сравнению с соседними воинскими частями личный состав 2ОРБ был относительно хорошо вооружён. Каждый красноармеец имел своё огнестрельное оружие. Кроме того, кавалеристы носили при себе сабли. В соседних стрелковых частях и стройбатах винтовка была на 5-7 человек. Лучше у нас было и с обмундированием. Нам выдавали добротные сапоги, и мы не имели представления об отметках, с которыми мучился рядовой состав других частей. Нашу небольшую воинскую часть было легче обеспечить питанием, довольствием, как выражались военные. Однако и наши новобранцы бегали в самоволку, чтобы купить хлеба в Стависках.
Кавалеристы, как и военнослужащие других рот, овладевали военным делом, занимаясь строевой и стрелковой подготовкой. Много внимания мы уделяли также своим лошадям. Три раза в день чистили их, мыли им копыта, кормили, выполняли на них различные упражнения. Мою лошадь звали Русалкой. Она раньше принадлежала польскому офицеру, была подготовлена к выполнению воинских команд с помощью поводьев, хорошо брала барьеры, смело шла на рубку лозы. Лошадь была хорошей породы. По скорости ей не было равной в эскадроне. По представлению командования батальона мне вскоре было присвоено звание заместителя политрука. В эскадроне взвалили на меня много дел, входящих и не входящих в мои обязанности: мне поручали писарские дела, редактирование истории части, выпуск стенной газеты, проведение политзанятий с красноармейцами. Иногда меня посылали в местный клуб с докладами среди населения, в основном на литературные темы. Никто меня не освобождал и от всех видов военной подготовки.
Весной 1941 года поступил приказ проводить с командным составом занятия по русскому и немецкому языкам. Преподавание русского языка было поручено мне, немецкого – местной учительнице – полячке. У меня было три группы обучающихся: первая группа – командир части и его заместитель по политработе, вторая – командиры рот и политруки, третья – старшины и сержанты. Занятия с командным составом поставили меня в необычное положение в батальоне: на всех занятиях по военной подготовке я подчинялся командирам всех степеней, по образовательной – они мне.
Однажды пришёл на занятие с первой группой со сборником диктантов для семилетних школ. Провёл диктант и проверил его тут же. В письменных работах майора Саранцева и старшего политрука Циренщикова обнаружилось от 80 до 100 грамматических ошибок. Командир батальона спросил:
- А ты нас не обманываешь? Неужели мы такие неграмотные?
- Вот сборник, убедитесь сами, - ответил я.
- Ты только никому не рассказывай, что мы не умеем грамотно писать.
- Исключено. Это мой долг учителя и военнослужащего.
На одном из построений личного состава эскадрона месяца за три до начала войны командир Голубев объявил: «Завтра мы совершим марш-бросок вдоль границы. Посмотрим, как готовятся к войне фашисты». Это было по тем временам смелое решение, чреватое серьёзными последствиями. Мы знали своего командира и не сомневались в его отваге. Главное в том, что такого рода разведку одобрил командир батальона. Можно с уверенностью утверждать, что это согласовано и с командиром дивизии. Следовательно, не все военные тогда верили в нерушимый мирный договор между СССР и Германией.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 251; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!