О возможности принудительного осуществления нравственности
Для понимания соотношения права и морали интересен вопрос о допустимости принудительного осуществления нравственных правил. Казалось бы, в этом состоит самое разумное и скорое решение. Снабдите нравственные требования государственными санкциями, для чего предварительно им нужно придать большую конкретность, и высокий уровень морали обеспечен.
Однако история не случайно пошла по иному пути. Единые религиозно-нравственные нормы древности, изложенные в священных писаниях, сменились дифференциацией, становлением принципиально отличающихся друг от друга методов регулирования и воздействия. Каждый из них нужен и оправдан на своем месте. Но границы между ними подвижны, не установлены раз и навсегда. Эта подвижность и представляет реальную проблему, решаемую исторически и в известной мере каждым обществом по-своему.
Метод юридизации морали не оправдывает себя не только из-за технической сложности превращения моральных принципов в правовые нормы, но и с нравственной точки зрения. В лучшем случае он способен ввести полицейский порядок, но не содействовать нравственному оздоровлению. В Древнем Китае этот вопрос служил предметом острых противоречий между легистами и последователями Конфуция. Основатель легизма Шан Ян (390–338 гг. до н.э.) предлагал вводить жесткие нормы, регулирующие все сферы жизни и обеспеченные государственным принуждением. Легистов интересовал порядок, а не нравственность. Конфуцианцы, наоборот, стремились опираться не столько на закон, сопряженный с наказанием, сколько на древние ритуалы (обычаи) и добродетель правителей (дэ). «Если управлять с помощью законов и обеспечивать порядок посредством наказаний, – говорит Конфуций, – люди будут стараться избегать наказаний, но не будут испытывать стыда, если же управлять с помощью дэ и обеспечивать порядок ритуалов, люди будут иметь стыд и станут честными и искренними».
|
|
|
Религиозная этика, в особенности христианская, построена на началах добровольного, осознанного стремления к праведности. Казалось бы, что мешает высшим силам, наделяемым религиозным сознанием безграничной властью, сделать человека безгрешным, лишив его возможности совершать дурные поступки, и тем самым избавить человечество от множества бедствий? Но высший замысел заключался, видимо, не в том, чтобы, грозя страшными карами в этой и иной жизни, заставить человека быть справедливым, а в том, чтобы побудить его к совершенствованию, моральному росту. Этот принцип христианского вероучения четко изложен В.С. Соловьевым: «А коренное условие морального существа лежит в том, что особая функция, которую оно призвано выполнять во вселенской жизни, идея, которою определятся его существование в мысли Бога, никогда не выступает в качестве материальной необходимости, но только в форме морального обязательства. Мысль Бога, являющаяся безусловным роком для вещей, для существа морального только долг»233. Это предполагает свободную волю человека. Именно в этом значение морали, ее самоценность, которая не может быть вытеснена или заменена правом.
|
|
|
Мысль об особой моральной свободе, отличной от свободы правовой, получила четкое выражение у Канта в приведенном выше сравнении легального и морального поступков. Моральный долг принципиально отличается от юридической обязанности. Он исключает возможность государственного принуждения и продиктован только внутренним убеждением, совестью, сознанием необходимости соблюдать категорический императив в более полном объеме, чем это предусмотрено правом. Формула «право есть минимум нравственности» подразумевает, что только самые серьезные отступления от моральных принципов признаются противоправными и наказуемыми. Право и мораль совпадают только в пределах этого минимума. Именно здесь легальный поступок может быть в то же время и моральным поступком, если его мотивом служит категорический императив, а не страх наказания или всевозможные эгоистические соображения. В рамках свободы, гарантируемой правом, а в особых случаях и вне этих рамок, существует иная, более высокая нравственная свобода.
|
|
|
«Минимум нравственности», т.е. область совпадения морали и права, или принудительного осуществления морали, не остается неизменным. Тенденция сближения двух способов нормативного регулирования проявляется не только в расширении правовой регламентации нравственных принципов, но и в противоположной форме выведения определенных поступков из сферы действия юридических санкций.
Именно последний вариант послужил в Великобритании предметом острой дискуссии в 1957 г., когда Комиссией по гомосексуальным правонарушениям и проституции был опубликован так называемый доклад Уолфендена. Авторы исследования, опираясь на выводы психоанализа и социологии, настаивали на том, чтобы законодатель избегал попыток правового регулирования морали и ограничивался запрещением только тех сексуальных актов, которые нарушают публичную благопристойность и порядок. Комиссия рекомендовала не рассматривать как преступления гомосексуальные отношения между взрослыми людьми на основе взаимного согласия и не осуществляемые публично. При этом она исходила из четкого разграничения между преступлением и грехом, из признания области частной нравственности и безнравственности, в которую право не должно вмешиваться.
|
|
|
Выводы доклада Уолфендена вызвали протест лорда Делвина, опубликовавшего лекцию «Принуждение к нравственности». Лорд Делвин писал о гомосексуальных связях: «Прежде всего нам следует спросить самих себя, считаем ли мы эти связи, смотря на них спокойно и хладнокровно, пороком настолько отвратительным, что самое его наличие представляет собою преступление (offence). Если подлинное отношение общества, в котором мы живем, к этому явлению таково, я не понимаю, как общество может быть лишено права искоренить его». Лорд Делвин полагал, что при решении нравственных проблем законодатель должен руководствоваться моральным консенсусом, который объединяет большую часть общества, ибо этого требует принцип демократии234.
Законодатель в Великобритании (Sexnal Offences Act., 1967), как позже и во многих других странах, включая Россию, прислушался к мнению Комиссии Уолфендена, а не лорда Дельвина. При этом принципиальный характер имеет не только решение вопроса о юридической допустимости или недопустимости гомосексуальных отношений, но и общая установка на разграничение права и морали, на их автономное сосуществование, на недопустимость поглощения правом той области морали, которая выходит за рамки «минимума нравственности», гарантируемого законами. В этом методологическом смысле нашлись последователи и у лорда Делвина, в том числе в современной России.
Г.В. Мальцев писал, что «дивергенция регулятивно-нормативных систем – религии, морали и права – самым катастрофическим образом отразилась на положении современного человека»235. В древних и традиционных обществах государственная религия и право представляли собой нерасторжимое единство, и любое нарушение религиозных правил (они же нормы морали) каралось как преступления. По мнению Г.В. Мальцева, в дивергенции религии, морали и права, которую он рассматривал как катастрофу, повинны просвещение и особенно юридический позитивизм. «Две яркие освободительные идеи, идущие от просвещения – свобода совести и отделение церкви от государства, возымели действие и привели общество к далеко идущему расхождению религии и права как нормативных регуляторов»236.
Г.В. Мальцев полагает, что либерально-утилитаристский подход, опирающийся только на опытно-эмпирическую базу и логические аргументы, недостаточен для правильных ответов на такие вопросы, как: «Может ли общество, опираясь на средства права и закона, преследовать или ограничивать действия человека только потому, что общественное мнение (разделяемое большей или меньшей частью общества) считает эти действия аморальными?», «Могут ли право и закон обеспечивать, продвигать и усиливать моральные нормы, обязанности, соответствующие им поведенческие стандарты разделяемые многими, но не всеми?»237.
Это как раз вопрос, поставленный лордом Делвином в его лекции. Либеральное решение вопроса (может, но только при определенных условиях, а именно, когда действия лица наносят ущерб другим лицам или обществу, во всех других случаях человеку гарантируется свобода в определенных пределах) Г.В. Мальцева не устраивал. «Набор либертарных постулатов, из которых сегодня выводятся схемы и положения для стратегии морального и правового регулирования» отвергается, так как их «главный вывод разрушителен для общественной морали, она должна утратить свое значение, как только мы cогласимся с тем, что общество не может вмешиваться, т.е. регулировать действия индивида, которые касаются его самого»238.
Либеральные постулаты здесь явно искажаются. Никто не утверждает, что общество не должно влиять на поступки людей, не угрожающие непосредственно интересам общества и других людей. Моральное воспитание безусловно включает эту сферу. Проблема в различии методов воздействия, вмешательства и регулирования: морального и правового. Выступая за своеобразно понимаемую «конвергенцию», Г.В. Мальцев недооценил эти различия. Не случайно он отвергал и ставшую классической формулу «право есть минимум нравственности», приписывая и ее «позитивистам». «Только в результате позитивистского разделения права и морали, – пишет он, – могло утвердиться мнение, что существует некоторый тип безвредного имморализма (точности ради следовало говорить не о безвредном, а об юридически ненаказуемом имморализме – О.М.), в отношении которого законодатель должен быть терпим»239. Вот «конвергенция» морали, религии и права в чистом виде! Все, что безнравственно, должно быть поставлено вне закона. И наоборот: все законное нравственно. Нет различия между грехом, нравственной провинностью и правонарушением. Иными словами, все нравственные правила должны утверждаться посредством законодательства.
Не только «позитивисты» и «либералы» — сама жизнь восстает против такой вульгарной прямолинейности, способной вопреки провозглашаемым благим намерениям, нанести большой урон нравственному состоянию общества.
Самоубийство рассматривается религией как тяжкий грех. Церковь отказывает самоубийцам в христианском обряде погребения. Но кто же объявит попытку самоубийства преступлением? Курение и алкоголизм вредны. Закон может ограничивать курение или употребление алкогольных напитков в общественных местах. Но курение и пьянство дома или в установленных местах, не влекущее опасных для общества последствий, т.е., по определению Г.В. Мальцева, «действия индивида, которые касаются его самого», не ставятся вне закона. Если бы кто-нибудь попытался сейчас это сделать, его бы упрекнули в возврате к средневековью или варварству. Стяжательство и карьеризм также можно считать безнравственными, но, если они не связаны с преступлениями, воровством, взяточничеством или физическим уничтожением конкурентов, они не караются законом.
Таковы различия сфер и методов морального и правового регулирования, сложившиеся исторически и обоснованные великими умами.
Кант не случайно говорил, что всякое принуждение губительно для морали. Большое внимание проблеме моральной свободы и в связи с нею допустимости не караемой законом безнравственности уделил В.С. Соловьев. «Ибо человек должен быть нравственным свободно, а для этого нужно, чтобы ему была предоставлена и некоторая свобода быть безнравственным, – писал он. – Право в известных пределах обеспечивает за ним эту свободу, нисколько, впрочем, не склоняя пользоваться ею… Право в интересе свободы дозволяет людям быть злыми, не вмешивается в их свободный выбор между добром и злом, оно только в интересе общего блага препятствует злому человеку стать злодеем, опасным для самого существования общества. Задача права вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царствие Божие, а только в том, чтобы он до времени не превратился в ад»240. Это пишет человек, которого вряд ли кто-нибудь дерзнет упрекнуть в пренебрежении к нравственности или религии.
Глава III.
Нравственные ценности в праве
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 432; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!