XIII. Гностические символы самости 1 страница
287 Поскольку всякое познание сродни узнаванию, не должно вызывать удивление, если то, что я описывал выше как процесс постепенного развития, окажется уже предвосхищавшимся и как бы в общих чертах предполагавшимся в самом начале нашей эры. С подобными идеями и образами мы встречаемся в гностицизме, которому теперь обязаны будем уделить внимание; ибо гностицизм был прежде всего продуктом культурной ассимиляции, а потому представляет огромный интерес для прояснения и определения содержаний, констеллиро-вавшихся благодаря пророчествам о приходе Спасителя или благодаря его появлению в истории, или благодаря синхро-нистичности архетипа.1
288 В Elenchos (опровержение) Ипполита притяжение между магнитом и железом, если я не ошибаюсь упоминается трижды. Впервые оно фигурирует в доктрине наассенов, учивших, что четыре реки Рая соответствуют глазу (зрению), уху (слуху), обонянию и устам. Уста, сквозь которые выходит молитва и входит пища, соотносятся с четвертой рекой — Евфратом. Хорошо известное значение "четвертого" помогает объяснить связь этой реки с "целостным" человеком, поскольку четвертый элемент всегда преобразует триаду в целостность. Текст гласит: "Это — вода, которая над твердью,2 о которой, по их словам, Спаситель сказал: "если бы вы знали, кто вас просит, то сами просили бы у него, и Он дал бы тебе воду живую".3 К этой воде приходит каждая из природ, дабы выбрать себе свою субстанцию, и от этой воды к каждой природе приходит то, что ей присуще, с большей [определенностью], чем железо приходит к камню Геракла"4 и т.д.
|
|
|
289 Как показывает ссылка на текст Иоанна, 4, 10, чудесная вода Евфрата обладает свойствами aqua doctrinae, доводящей до совершенства всякую природу в ее индивидуальности, а потому и человека подводящей к полноте целостности. Последнее она осуществляет, наделяя человека своего рода магнетической силой, с помощью которой тот может притянуть и интегрировать все принадлежащее ему. Ясно, что учение наассенов представляет собой полную параллель обсуждавшимся выше алхимическим воззрениям: доктрина выступает магнитом, делающим возможной интеграцию человека, наравне с lapis.
290 В ператической (Peratic) доктрине появляются столь многие идеи того же рода, что Ипполит даже использует те же метафоры, хотя и с более утонченным значением. По его словам, никто не может быть спасен без участия Сына:
"Однако же, последний — не что иное, как змея. Ибо именно он спустил знаки Отца с небес, и он же возносит их обратно после того, как они были пробуждены ото сна, и переносит их туда как субстанции, исходящие от бессубстанциального. Это, как они говорят, [имелось в виду] в изречении: "Я еемь дверь".5 Но они также говорят, что он переносит их к тем, чьи веки сомкнуты6, как нефть отовсюду притягивает к себе огонь,7 сильнее, чем Гераклов камень притягивает железо...8 Так, по их словам, совершенная раса людей, созданных по образу и подобию [Отца] и единосущная ему [homoousion], извлекается из мира Змеей так же, как была послана Им в мир; ничто же другое [оттуда не извлекается]".9
|
|
|
291 Магнетическое притяжение исходит здесь не от доктрины или от воды, но от "Сына", символизируемого змеей, как в тексте Иоанна, 3, 14.10 Христос является магнитом, притягивающим к себе составные части субстанций в человеке, имеющие божественное происхождение, "знаки Отца", и возвращающим их к месту их рождения на небесах. Змея — эквивалент рыбы. Мнения сходились к тому, что Спасителя можно с одинаковым правом интерпретировать и как рыбу, и как змею: рыбой он является, поскольку восстал из неведомых глубин, змеей - поскольку он таинственным образом вышел из тьмы. Рыбы и змеи представляют собой излюбленные символы для описания психических событий и переживаний, совершающих внезапный прорыв из бессознательного и обладающих либо устрашающим, либо искупляющим эффектом. По этой причине они часто находят отражение в мотиве животных-помощников. Сравнение Христа со змеей более аутентично, чем сравнение с рыбой; тем не менее, оно было далеко не столь популярно в раннем христианстве. Гностики отдали ему предпочтение, как давно установившемуся символу "доброго" Агатодаймона, а также их излюбленного "Нус" (Nous). Оба символа неоценимо важны, если речь идет о естественной, инстинктивной интерпретации фигуры Христа. Териоморфные символы весьма обычны в сновидениях и прочих манифестациях бессознательного. С их помощью выражается психический уровень, достигнутый теми или иными содержаниями: то есть они показывают, что данные содержания находятся на стадии бессознательности, столь же далекой от человеческого сознания, как далека от него психе какого-нибудь животного. Подобным способом на степень бессознательности указывают теплокровные либо холоднокровные позвоночные всех видов и даже беспозвоночные. Это важно знать психиатру, поскольку такие содержания способны порождать на всех уровнях симптомы, соотносящиеся с определенными физиологическими функциями и соответственно локализованные. Например, симптомы могут быть отчетливо связаны со спинномозговой и симпатической нервной системой. Вероятно, о чем-то подобном догадывались сетиане, так как Ипполит упоминает в связи со змеей, что они сравнивали "Отца" с Головным мозгом, а "Сына" с мозжечком и спинным мозгом. Фактически, змея символизирует "хладнокровные", не-человеческие психические содержания и тенденции, природа которых может быть как абстрактно интеллектуального, так и конкретно животного характера: одним словом, это — вне-человеческие свойства в человеке.
|
|
|
|
|
|
292 В третий раз указание на магнит обнаруживается в рассказе Ипполита об учении сетиан (Sethian). Это учение содержит примечательные аналогии с алхимическими доктринами Средних веков, хотя какую-либо непосредственную преемственность между ними доказать невозможно. Здесь, по словам Ипполита, излагается теория "составления и смешения": луч света, приходящий сверху, смешивается с темными водами, находящимися внизу, и в результате возникает мельчайшая искра. В момент смерти индивида, а также при его смерти в переносном смысле в ходе переживания мистического опыта, смесь двух субстанций снова разделяется. Указанный мистический опыт представляет собой divisio и sepamtio смешанного состава. Я намеренно привожу латинские термины, использовавшиеся в средневековой алхимии, ибо они, в сущности, означают то же, что и гностические понятия. Разделение смеси позволяет алхимику извлечь anima или spiritus шрпта materia. В ходе этой процедуры появляется Меркурий-помощник, со своим разделяющим мечом (им пользуется также и адепт!); сетиане в данной связи ссылались на Матф., 10, 34: "не мир пришел я принести, но меч". В результате разделения смеси то, что ранее смешивалось с иным", теперь притягивается к "своему собственному месту", к тому, что ему "присуще" или "сродно", как железо [притягивается] к магниту".11 Точно так же искра или луч света, "получив благодаря учению и научению свое должное место, спешит к Логосу, нисходящему с высот в рабском обличье..., [быстрее], чем железо к магниту".12 293 Магнетическое притяжение здесь исходит от Логоса. Он обозначает мысль или идею, которая была сформулирована или артикулирована и, следовательно, выступает содержимым сознания и его продуктом. Логос, таким образом, оказывается весьма сходным с aqua doctrinae, однако последняя - всего лишь пассивный объект человеческого действия, тогда как Логос обладает преимуществом личностной самостоятельности. Он ближе к исторической фигуре Христа, так же как "вода" ближе к магической воде, используемой в ритуалах (омовение, окропление, крещение). Три приведенных нами выше примера магнетического действия предполагают три различных формы действующего фактора магнетизма:
1. Этим фактором является неодушевленная и сама по себе пассивная субстанция, вода. Она извлекается из глубин колодца руками человека и используется в соответствии с человеческими нуждами. Она обозначает зримое учение, aqua doctrinae или Логос, передаваемый для других словом, исходящим из уст, а также ритуалом.
2. Таким фактором является автономное живое существо, змея. Она приходит спонтанно, ко всеобщему удивлению; она зачаровывает; ее вперившийся фиксированный взгляд не относится ни к чему конкретно; ее кровь холодна, и человеку она чужда; она переползает через спящего, а затем он находит ее в своем ботинке или в кармане. Она служит выражением его страха перед всем нечеловеческим и его почтения ко всему возвышенному, выходящему за рамки человеческого кругозора. Она — нижайшее (дьявол) и высочайшее (сын Божий, Логос, Нус, Агатодаймон). Присутствие змеи действует устрашающе; ее находят в неожиданных местах и в непредвиденное время. Как и рыба, она воплощает и персонифицирует тьму неизмеримой глубины, пучину вод, лес, ночь, пещеру. Когда первобытный человек говорит "змея", он имеет в виду опыт чего-то вне-человеческого. Змея — не аллегория и не метафора, ибо ее особенная форма символична сама по себе; важно отметить, что именно "Сын" имеет форму змеи, а не наоборот: змея не означает "Сын".
3. Действующим фактором является Логос, философская идея, абстракция одновременно и личности сына Божьего во плоти, и — с другой стороны — динамической силы мысли и слова.
294 Ясно, что все три символа выражают стремление описать непознаваемую сущность воплотившегося Бога. Однако столь же ясно, что они в высокой степени гипостазированы: в ритуале используется не образная, а реальная вода. Логос был в начале, и Бог был Логосом задолго до Воплощения. Роль "змеи" подчеркивалась с такой силой, что офиты справляли свои евхаристические трапезы с участием живой змеи, не менее реальной, чем змея Асклепия в Эпидавре. Подобно этому, и "рыба" — не просто часть тайного языка мистерий: памятники свидетельствуют, что она сама по себе нечто значила. К тому же она прибрела свое значение в первоначальном христианстве без какой-либо поддержки со стороны письменной традиции, тогда как змею можно, как минимум, возвести ко вполне аутентичным прорицаниям.
295 Все три символа представляют собой феномены ассимиляции, которые и сами наделены нуминозной природой, а потому в определенной мере автономны. Действительно, если бы они вообще не появились, это означало бы, что возвещение фигуры Христа оказалось неэффективным. Такие феномены не только доказывают действенность благовествования, но и создают необходимые условия для его эффективности. Иными словами, символы представляют прототипы фигуры Христа, дремавшие в человеческом бессознательном, а затем пробудившимися и, так сказать, магнетически притянувшимися. Поэтому и Майстер Экхарт пользовался той же символикой, описывая отношение Адама, с одной стороны, к Создателю, а с другой — к низшим тварям.13
296 Подобный магнетический процесс революционизирует эго-ориентированную психе, устанавливая противопоставляемую эго другую цель, или центр, характеризуемый разнообразнейшими наименованиями и символами: рыба, змея, центр морского ястреба,14 точка, монада, крест, рай и т.д. Миф о невежественном демиурге, вообразившем, что он и есть высшее божество, иллюстрирует затруднительное положение, в которое попадает эго, когда уже долее не может скрыть от себя знание о том, что оно свергнуто с престола неким авторитетом высшего порядка. "Тысяча имен" lapis philosophorum соответствует бесчисленным гностическим обозначениям Антропоса, с достаточной очевидностью выявляющим, что именно имелось в виду: больший, более всеобъемлющий Человек, не поддающееся описанию целое, состоящее из суммы сознательных и бессознательных процессов. Это объективное целое как антитеза субъективной эго-психе и есть то, что я называю самостью; последняя в точности соответствует идее Антропоса.
297 Когда при лечении невроза мы стараемся дополнить неадекватную позицию (или адаптацию) сознания, добавив к нему содержимое бессознательного, наша цель состоит в том, чтобы создать расширенную личность, центр тяжести которой не обязательно будет совпадать с эго; напротив, по мере роста проницательности пациента, она может мешать реализации свойственных эго тенденций. Новый центр, подобно магниту, притягивает к себе принадлежащее ему — "знаки Отца", то есть все, входящее в первоначальный, не подлежащий изменению план характерной структуры индивида. Все это — старше, чем эго, и ведет себя по отношению к нему так же, как "благословенный, несуществующий Бог" приверженцев Ва-силида вел себя по отношению к архону Огдоады, то есть демиургу, и — парадоксальным образом — как сын демиурга вел себя по отношению к Отцу. Превосходство сына состоит в том, что ему ведомо послание свыше, а потому он может сообщить отцу, что тот не является наивысшим божеством. Это очевидное противоречие разрешается, если учесть стоящий за ним психологический опыт. С одной стороны, в проявлениях бессознательного самость возникает как бы априорно, скажем, в виде хорошо известных символов круга и кватерниона, встречавшихся, может быть уже в самых ранних сновидениях детства, задолго до появления какой бы то ни было возможности осознания или понимания. С другой стороны, лишь тщательная, кропотливая работа над содержимым бессознательного и получающийся в результате синтез сознательных и бессознательных данных способны привести к "целостности", которая вновь использует в целях самоописания символы круга и кватерниона.15 В этой фазе также снова припоминаются и становятся понятны первоначальные детские сновидения. Алхимики, по-своему знавшие о природе процесса индивидуации больше, чем мы знаем сейчас, выражали данный парадокс посредством символа "уроборос" — змеи, кусающей собственный хвост.
298 Тем же знанием, но сформулированным иначе, — в соответствии с веком, когда они жили, — располагали и гностики. Идея бессознательного не была им чужда. Епифаний, например, цитирует отрывок письма одного из валентиниан, где говорится: "В начале, Автопатор содержал в себе все сущее в состоянии бессознательности [буквально, "не-знания", dyvco-aia].16 К этому пассажу мое внимание любезно привлек профессор Г.Куиспел (G.Quispel). Он также отмечает следующий пассаж из Ипполита: 1е Рёге... gui est depourvu de conscience et de substance, celui qui est ni masculin, ni feminin". (Отец,... лишенный сознания и субстанции, не представляющий собой ни мужское, ни женское) 17 Таким образом, "Отец" не просто бессознателен и лишен свойства бытия; он также - nirdvandva, он лишен противоположностей, лишен всех свойств и качеств и, следовательно, непознаваем. Текст, восходящий к валентинианам, наделяет Автопатора более позитивными свойствами: "Кое-кто называет его нестареющим Эоном, вечно молодым, мужским и женским, содержащим в себе все и не содержащимся ни в чем". В нем помещалась evvoia, то есть сознание, "передающее сокровища величия тем, кто происходит от величия". Но присутствие r.vvoia не доказывает того, что сам Автопатор сознателен, ибо дифференциация сознания возникает лишь как результат сизигий и тетрад, идущих вслед за ним, при том, что все они символизируют процессы соединения и составления. Evvoia здесь следует понимать как латентную возможность сознания. Элер переводит ее как mens (разум), Корнарий — как intelligentia (представление, понятие) и notio (понимнаие, рассудок).
299 Встречающееся у Святого Павла понятие ignorantia (неведение), по всей вероятности, не так уж далеко отстоит от бессознательности, ибо и то, и другое означает первоначальное бессознательное состояние человека. Когда рассказывается, что Бог "снизошел взглянуть" на времена неведения, используется греческое слово (в Вульгате - despiciens), имеющее оттенок значения "презирать".18 Во всяком случае, гностическая традиция сообщает, что, когда высочайший Бог узрел, насколько жалкими бессознательными тварями были те люди, каких создал демиург, люди, неспособные даже ходить выпрямившись, он немедленно взялся за дело их спасения.19 В том же пассаже "Деяний", что и выше, Павел напоминает афинянам, что они — "род Божий"20 и что Бог, неодобрительно взглянув на "времена неведения", ниспослал человечеству свое повеление "людям всем повсюду покаяться". Поскольку предыдущее состояние представлялось чересчур жалким, "преобразование ума") приняло моральную форму покаяния в грехах, так что в Вульгате стал возможен перевод "poenitentiam agere".21 Грех, в котором надлежит покаяться — это, конечно же, dyvoia или dyvcoaia, бессознательность.22 Как мы видели, в этом состоянии находится не только человек, но — по мнению гностиков — также и Бог, лишенный сознания. Подобные представления в большей или меньшей мере согласуются с традиционной христианской точкой зрения, гласящей, что Бог преобразился при переходе от Ветхого Завета к Новому, из Бога гнева превратившись в Бога Любви; эта мысль была весьма ясно выражена Николаем Коссеном в XVII столетии.23
300 В данной связи я должен упомянуть результаты предпринятого Ривка Шерфом (Riwkah Scharf) рассмотрения фигуры Сатаны в Ветхом Завете.24 Вместе с историческими изменениями концепции Сатаны меняется и образ Яхве, и мы имеем полное право утверждать, что дифференциация образа Бога присутствует даже в Ветхом Завете, не говоря уже о Новом. Та идея, что сотворившее мир Божество лишено сознания, но способно к воображению, встречается также в индуистской литературе:
" Кто ведает, как это было, и кто возгласит,
Откуда это пришло и где зародилось?
Боги явились позднее, чем это творение;
Кто же тогда может знать, откуда оно?
Откуда явился сей мир сотворенный,
Создал ли он его, нет ли —
Тот, кто один лишь все видит с высочайшего неба,
Знает — или не знает."25
301 Теологии Майстера Экхарта известно "Божество", коему никакие свойства, кроме единства и бытия,26 не могут быть приписаны;27 оно "пребывает в становлении", оно еще — не Господин самому себе; им представлено абсолютное совпадение противоположностей: "Но его простая природа в том, что касается формы, бесформенна; что до становления — лишена становления; что до бытия — безбытийна; что до предметности, беспредметна", и т.д.28 Единство противоположностей эквивалентно бессознательности, по крайней мере — в рамках человеческой логики: ибо сознание предполагает дифференциацию на субъект, объект и отношение между ними. Где нет "другого", или где оно еще не существует, там исчезает всякая возможность сознания. Один лишь Отец, Бог, "берущий исток" в Божестве, "замечает самого себя", становится "известен самому себе" и "оказывается лицом к лицу с самим собой, как с неким Лицом". Так от Отца происходит Сын — в качестве мысли Отца о своем собственном бытии. В своем исходном единстве "он не знает ничего", кроме "сверхреального" Единого, каковое есть он сам. Поскольку Божество сущностным образом бессознательно,2? то бессознателен и человек, живущий в Боге. В своей проповеди о "Нищих духом" (Матф., 5,3) Майстер говорит: "Человек, наделенный такой бедностью, имеет все то, чем он был, когда не жил никаким способом — ни в себе, ни в истине, ни в Боге. Он настолько пуст и свободен от всякого познания, что никакое знание Бога не живет в нем; ибо когда он пребывал в вечной природе Бога, в нем не жило ничего другого; что жило в нем — это он сам. Итак, мы говорим, что человек этот настолько же пуст и лишен собственного знания, насколько был таковым, когда не был ничем; он позволяет Богу делать все, что тот захочет, и остается пуст, как и тогда, когда произошел от Бога".30 Следовательно, он должен любить Бога следующим образом: "Возлюби его, как он есть: не-Бог, не-дух, не-лицо, не-образ; как чистое, явное, ясное Единое, каковым он и является, будучи отделен от любой вторич-ности; и в это Единое погрузимся навеки, из ничего в ничто. И да поможет нам Бог. Аминь".31
302 Объемлющему весь мир духу Майстера Экхарта безо всякого дискурсивного знания известен был исконный мистический опыт, встречающийся повсюду — от Индии до гностиков; да и сам он представлял собой утонченнейший цветок древа "свободного Духа", посаженного еще в начале XI века. Неудивительно, что сочинения этого Учителя были погребены на протяжении шести столетий, поскольку "его время еще не пришло". Лишь в XIX веке появилась публика, способная хоть как-то оценить величие его ума.
303 Приведенные выше высказывания по поводу природы Божества выражают трансформации образа Бога, происходящие параллельно изменениям в человеческом сознании, — хотя вряд ли возможно сказать, что здесь выступает причиной, а что — следствием. Образ Бога не является чем-то изобретенным, он представляет собой переживаемый опыт, приходящий к человеку спонтанно — в чем каждый может убедиться сам, если теоретические предрассудки не делают его слепым к истине. Поэтому, бессознательный образ Бога способен вызывать изменение состояния сознания, равно как и последнее способно изменять образ Бога, как только тот становится осознанным. Очевидно, это не имеет никакого отношения к "первоначальной истине", неведомому Богу — по крайней мере, никакого отношения, поддающегося проверке. Однако же, идея бессознательности Бога, очень важна психологически, ибо она отождествляет Божество с нуминозностыо бессознательного. Свидетельствами здесь могут служить, как мы видели, и философия атмана/пуруши на Востоке, и учение Майстера Экхарта на Западе.
304 Если психология хочет овладеть данным феноменом, она сможет это сделать, лишь явным образом воздерживаясь от метафизических суждений и не беря на себя смелость высказывать те убеждения, на которые она, по видимости, имеет право благодаря научности своих экспериментов. Об экспериментах, правда, здесь и речи быть не может. Единственное, что способна здесь установить психология, - присутствие неких изобразительных символов, интерпретация которых ни в коем случае не задана заранее. Я могу с той или иной долей определенности установить, что эти символы обладают характером "целостности", а потому предположительно означают целостность. Как правило, это — символы "единства", репрезентирующие объединение одной или двух пар противоположностей, в результате чего образуются либо дуалистическая пара, либо кватернион. Такие символы возникают на основе столкновения сознания с бессознательным и последующего замешательства (известного в алхимии как "хаос" или "nigredo"). Эмпирически, замешательство приобретает форму беспокойства и дезориентации. Символика круга и кватерниона в этот момент выступает компенсаторным началом упорядоченности, изображая единство воюющих между собой противоположностей как свершившийся факт и, тем самым, облегчая путь к более здоровому и спокойному состоянию ("спасение"). В настоящее время психология неспособна установить что-либо большее, чем тот факт, что символы целостности означают целостность индивида.32 С другой же стороны, она обязана признать и подчеркнуть, что соответствующий символизм использует образы и схемы, всегда, во всех религиях выражавшие всеобщую "Основу", то есть само Божество. Так, хорошо известным символом Бога является круг; то же (в определенном смысле) относится к кресту, ко всем формам кватерниона, например, видению Иезекииля, Rex gbriae (царь славы), в окружении четырех евангелистов, гностическим символам Бар-бело ("Бог в четырех") и Колорбас ("все четыре"); к дуальности (дао, гермафродит, отец — мать); наконец, к человеческим формам (дитя, сын, антропос) и личностным персонификациям (Христос и Будда). Добавим, что мы назвали лишь наиважнейшие из используемых в таких случаях мотивов.
305 Эмпирическим путем обнаружено, что все эти образы служат выражением воссоединенности человека в его полноте. Тот факт, что эта цель обозначается именем "Бога", доказывает ее нуминозный характер; и в самом деле, переживания, сны и видения такого рода обладают свойством зачаровывать и производить впечатление, спонтанно ощущаемое даже теми, кто не настроен в их пользу предварительными психологическими познаниями. Поэтому неудивительно, что наивные умы не делають различия между Богом и тем образом, который был ими пережит. А потому, где бы мы ни обнаружили символы, указывающие на психическую целостность, мы заодно встречаем и наивную идею о том, что они обозначают Бога. Например, в случае весьма распространенных романских изображений Сьша Человеческого в сопровождении трех ангелов с головами животных и одного — с головой человека проще было бы предполагать, что Сын Человеческий обозначет обычного человека, и что проблема соотношения одного с тремя связана с небезызвестной психологической схемой — одна дифференцированная и три недифференцированных функции. Однако же, с традиционной точки зрения, такая интерпретация обесценила бы символ, ибо он означает вторую Ипостась Божества в ее вселенском, четырехкратном аспекте. Конечно, психология не может принять вторую из приведенных точек зрения как свою собственную; она может лишь установить существование такого рода утверждений и указать, путем сравнения, что те же по своей сущности символы, в частности, дилемма одного и трех, часто возникают в спонтанных продуктах бессознательного, где уже вполне доказуема их связь с психической целостностью индивида. Они указывают на наличие архетипа сходной природы, производными от которого представляются, в числе прочего, и четыре функции, ориентирующие сознание. Но, поскольку подобная целостность в неопределенной и не поддающейся определению степени выходит за рамки сознания индивида, она неизбежно включает в свою орбиту бессознательное, а потому — и всю совокупность его архетипов. Однако архетипы служат компенсаторными эквивалентами "внешнего мира" и, таким образом, имеют "космический" характер. Этим объясняется их ну-минозность и "богоподобность".
306 Дабы сделать изложение более полным, я хотел бы упомянуть некоторые из гностических символов универсальной "Основы" или сокровенной тайны, в особенности те, что являются синонимами "Основы". Психология рассматривает идею основы в качестве образа бессознательной почвы, порождающей сознание. Важнейший из таких образов — фигура демиурга. Гностики располагали обширным набором символов источника происхождения, центра бытия, Творца и божественной субстанции, сокрытой в твари. Чтобы не запутаться в этом богатстве образов, читателю необходимо помнить, что каждый новый образ попросту представляет собой иной аспект божественной мистерии, имманентно присущей всему сотворенному. Мой перечень гностических символов — всего лишь расширенная разработка одной и той же трансцендентальной идеи, которая сама по себе настолько обширна и с таким трудом поддается визуализации, что для выявления различных ее аспектов требуется множество разных способов выражения.
307 Согласно Иринею, гностики утверждали, что София репрезентирует мир Огдоады,33 представляющей собой двойную тетраду. Она, в облике голубя, спустилась на воду и породила Сатурна, который идентичен Яхве. Мы уже упоминали, что Сатурн — это "второе солнце", sol niger алхимии. Здесь он — primus Antropus (первый человек). Он создал первого человека, способного только ползать, как червь.34 У наассенов демиург Есалдай, "огненный бог, четвертый по порядку", противопоставляется Триаде, состоящей из Отца, Матери и Сына. Наивысшим здесь является Отец, Архантропос, лишенный свойств, именуемый высшим Адамом. В различных системах место Про-тантропоса занимает София.35 Епифаний упоминает учение эбионитов, согласно коему первоначальный человек Адам идентичен Христу.36 У Теодора Бар-куни первоначальный че-ловнек — не что иное, как пять элементов (4 + I).37 В "Деяниях Фомы" дракон говорит о самом себе: "Я есмь сын... того, кто ударом поразил четверых братьев, стоявших прямо".38
308 Изначальный образ кватерниона срастается у гностиков с фигурой демиурга или Антропоса. Демиург как бы оказывается жертвой собственного акта творения, ибо спустившись в Физис (природа), он попал в плен ее объятий. 39 Образ anima mundi, или первоначального Человека, латентно пребывающей во тьме материи, выражает присутствие транссознательного центра, который, по причине кругообразного, четверичного его характера, следует рассматривать как символ целостности. Мы можем (с должными предосторожностями) предполагать, что имеется в виду некий род психической полноты (например, сознание + бессознательное), хотя история символов показывает, что целостность такого рода всегда использовалась в качестве образа Бога. Как я уже говорил, психология не уполномочена высказывать метафизические утверждения. Она может установить лишь то, что символизм психической целостности совпадает с образом Бога, но никак не сможет доказать, ни что образ Бога и есть Бог, ни что самость занимает место Бога.
309 Указанное выше совпадение очень явственно проступает в древнеегипетских прзднествах Хеб-Сед, которые Колин Кем-пбелл описывает так: "Царь выходит из помещения, именуемого святилищем, а затем поднимается в павильон, открытый с четырех сторон; к этому павильону ведут четыре лестницы. Царь, несущий знаки Осириса, занимает место на троне и последовательно обращается к четырем сторонам света... Это — своего рода второе возведение на престол... и иногда царь ведет себя как жрец, принося жертвы самому себе. Последнее действие можно считать кульминацией обожествления царя"40
Дата добавления: 2015-12-21; просмотров: 18; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!