ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА ОНИ ВЫРАСТАЮТ?
Статистика показывает, что спустя 15-20 лет после вышеупомянутой радикальной перемены в трудовой занятости датских матерей – т.е., когда дети, подвергшиеся ранним случайным контактам с посторонними лицами, выросли – резко увеличились ихподростковые проблемы, такие как:
- Расстройства личности (асоциальная личность, пограничное расстройство личности).
- Тяжелые проблемы, связанные с идентичностью, чувство бессмысленности и отсутствие жажды жизни.
- Депрессивные состояния и попытки самоубийства (в Дании, несмотря на равномерно распределенный уровень благосостояния и обширное социальное обеспечение, наблюдается самый высокий уровень самоубийств в мире – в особенности, среди молодых девушек).
- Причинение самому себе страданий, аутизм, агрессивное либо стереотипное, бессмысленное поведение.
- Проблемы зависимости.
- Изменения уровня активности (гипер- и гипоактивность).
- Расстройства приёма пищи (невротическая анорексия, булимия).
- Аутоиммунные заболевания (такие как некоторые формы сыпи, артрит и астма).
Эти симптомы всегда считались частью кризиса пубертатного периода, однако в наши дни это касается большей части молодежи, становясь хроническим функциональным нарушением, требующим непременного вмешательства и лечения.
Именно вышеупомянутые специфические расстройства у молодёжи имеют одну общую, бросающуюся в глаза, черту – они идентичны реакциям младенцев, надолго отлучённых от матерей! Возможно ли, что у тех, у кого в детстве наблюдались лишь легкие симптомы заброшенности, на следующем этапе развития они проявлялись бы уже в более тяжелой форме? И что кризис переходного возраста, вместо того, чтобы вести личность к трансформации в состояние зрелости, ведёт к дисбалансу с эффектом домино и последующей регрессии? Я так думаю.Лично я считаю, что это так, но, конечно, это лишь мое толкование того, что происходит, когда мы так внезапно и резко меняем культурную окраску своих ранних привязанностей.
|
|
|
Но отвлечемся пока от общих принципов воспитания маленьких детей и перейдем к более индивидуальному рассмотрению, а именно, зададимся вопросом – какие же черты являются характерными для опекуна и ребенка с нарушениями привязанности?
ЭТО НЕ ТОЛЬКО ВАША ПРОБЛЕМА – ОНА НАША ОБЩАЯ
Растущее количество детей, у которых наблюдаются формы поведения, характерные расстройствам привязанности – это только верхушка айсберга, и Вам, мой обеспокоенный читатель, воспитывающий ребенка с нарушениями привязанности, я хочу напомнить, что вы не совсем одни и не должны нести эту ответственность в одиночку. Вы столкнулись лицом к лицу всего лишь с малой долей той всеобщей проблемы, которая существует в обществе, и которая не должна оставаться скрытой и только частной. Я говорю это потому, что, как показала моя практика наблюдений, люди, работающие с такими детьми (в особенности, приёмные родители, прежде не знакомые с нарушениями привязанности), склонны терзать себя виной, изнуряющими иллюзиями о чудесном перевоплощении, злостью, ощущением безнадежности и собственной некомпетентности. Другими словами: приемные родители становятся жертвой той же самой эмоциональной динамики, что и ребёнок, находящийся под их опекой, и потому, мало чем способны ему помочь.
|
|
|
Для успешного воспитания вам важно видеть главные аспекты проблем привязанности и направлять свои усилия на достижение целей так, чтобы не вредить при этом собственному здоровью. В противном случае, вы, очевидно, перегорите и не сумеете обеспечить той стабильной, долгосрочной, положительной и спокойной среды, которая так важна для оптимального функционирования таких детей. В результате ребенок снова вынужден будет переживать отторжение и отчуждение.
НАШИ БЕССОЗНАТЕЛЬНЫЕ ПОНЯТИЯ О ДЕТСТВЕ И ДЕТЯХ
|
|
|
В лечении детей с нарушенной привязанностью самым большим препятствием становится терапевт. Ребёнок с нарушенной привязанностью согласится с этим немедленно, а терапевт это прочувствует. Наши обычные методы не дают результата, и цель этого вступления – подчеркнуть, что успех рождается из неудач.
Реагируя на фрустрирующие (от латинского frustrare: дурачить, обманывать, разочаровывать и т.д.) ситуации, будьте терпеливы к самим себе, и также будьте готовы перестраивать свои эмоциональные, когнитивные и идеологические ресурсы и понятия.
Говоря о самых тяжелых формах нарушенной привязанности, приводящей иногда к психопатии в зрелом возрасте, мы обычно представляем себе какого-нибудь очень интеллигентного, хитрого и лживого человека с Уолл-Стрит, или же хвастуна-задиру со взбитыми мускулами, готового накинуться, если кто-то посмел спросить у него спичек. Мы не связываем эти представления с чем-то таким “невинным” как детство. Наше общее представление о детстве обычно складывается из бессознательного личного опыта любви и заботы. Однако, и взрослые психопаты также где-то начинали свою жизнь но, как правило, ни любовь, ни забота не были обычными составляющими тех начал. Иногда просто некому было им всего этого предложить; иногда, ребенок и сам не в состоянии принять этот родительский дар, в силу своих врожденных недостатков. Миф о ребёнке и матери всегда переплетается с нашей религиозной, моральной и эмоциональной структурой. Как терапевты, мы часто не в состоянии понять отсутствие данной структуры: как понять ребёнка, чьи воспоминания об отношениях мать-ребёнок состоят из, например, ожогов полученных от сигарет или из регулярных избиений враждебно настроенным взрослым, или же проживания в первый год жизни в изоляции – в инкубаторе, или абсолютной отвергнутости? А если вы смогли представить это, то как, по-вашему, такой ребенок станет реагировать на близость в своей дальнейшей жизни?
|
|
|
Именно работая с детьми, мы наиболее склонны понимать суть нашей работы как компенсационное предоставление ребёнку тех самых любви и заботы, которых он был лишён ранее.
Но уже с самого раннего возраста (по моему опыту, с возраста 1-3 лет), это намерение иногда может оказываться безнадёжной затеей. Имея дело с детьми, большинство социальных работников и терапевтов мотивированы слегка мегаломаниакальной идеей о том, что любого можно сделать психически здоровым, любящим и надёжным, посредством лишь длительного прикосновения терапевтической волшебной палочки. Такое понимание исходит, как правило, из нашего собственного положительного опыта, пережитого в возрасте до 3-х лет.
“Если не достаёт любви, мы должны давать больше” - как будто лежит в основе этой мысли. Однако, быть может, любовь вовсе не является первостепенным фактором, требующим рассмотрения.
Каковы те элементы, из которых формируется способность к любви и испытанию взаимной привязанности? Давайте поставим философский эксперимент. Представьте новорожденного, имеющего трудности с организацией сенсорного сигнала (звуки, взгляды, запахи, прикосновения, изменение равновесия и т.д.).
Если сенсорное развитие снижено, тем самым нарушается и способность ребенка формировать понятия, а также улавливать значение всех соответствующих контактов: сообщение о том, что кто-то любит его и хочет о нём заботиться. Многие дети, позже страдающие нарушениями привязанности, в раннем детстве страдали сенсорными нарушениями или дефицитом сенсорной организации. Представьте себе ребенка, пережившего опыт общения с матерью, которая может любить или не любить его, но не может правильным образом часто прикасаться, физически о нем заботиться и контактировать. Когда она делает это, она уже не в состоянии прочесть подаваемые ребёнком сигналы, то стимулирует его чрезмерно, то отталкивает его. Часто оставляет ребенка на попечении чужих людей. Или представьте себе младенца, который лежит целый день в своей кроватке в приюте и контактирует с людьми самое большее 5-10 минут в день. Представьте себе отца, который: а) отсутствует; б) груб или каким-либо иным образом опасен для ребёнка или в) постоянно заменяется новыми “отцами”.
Будет ли такой ребёнок способен в дальнейшем чувствовать привязанность к кому-либо, или формировать осмысленные взаимоотношения?
Иными словами, гипотеза данной книги заключается как раз в том, что способность быть любимым и чувствовать привязанность по отношению к другим, очень сильно зависит от характера физических (а также, эмоциональных) контактов, переживаемых ребенком на ранних этапах жизни, а также от его способности их переживать.Ребёнок с нарушенной привязанностью либо имел очень мало контактов, либо был не в состоянии переживать контакты в той мере, которая позволила бы ему сформировать достаточно устойчивые взаимоотношения. Очевидно, по этой же причине, обычная психотерапия (которая всегда строилась на взаимной эмоциональной связи между пациентом и терапевтом) так часто терпит неудачу с такими пациентами.
Новичок, начинающий энергично доказывать, что сможет “прорваться” к эмоциям ребёнка, неизбежно потратит много ценного времени впустую. Ценой поражения, будем надеяться, станут: немного больше терпения (в том числе, и по отношению к нашим скромным персонам), более профессиональный подход – и удивительная проницательность в том, что не все люди чувствуют, действуют и живут так же, как мы сами. Терапия детей с нарушениями привязанности редко действует как поцелуй заколдованной лягушки, после которого можно наблюдать ее чудесное превращение в доблестного принца. Приходится признавать, как факт, всю серьезность проблемы – ранняя депривация может замедлить, а в некоторых случаях и остановить психологическое и социальное развитие ребёнка. Тем не менее, застрявший на ранних фазах развития ребёнок, способен в большей или меньшей степени прогрессировать, в зависимости от обеспечиваемой терапевтической среды. Трансформация является результатом того развития, которое уже в ребенке заложено, и трансформация эта происходит не от иллюзорного усилия сформировать реальность, соответствующую нашим ценностям и нашим ожиданиям.
В работе с детьми, как правило, явно прослеживается то, что растут они по своим собственным шаблонам, несмотря на все наши усилия, прилагаемые, чтобы изменить их или как-то предопределить. Работая с детьми, страдающими нарушениями привязанности, становится до боли ясно, что они растут, только в том случае, когда терапевту удаётся распознать их основную природу и помочь этой природе медленно вырасти из состояния незрелости. Все те, кто ожидают от ребёнка с нарушенной привязанностью благодарности, либо утверждения своего профессионального “эго” быстрыми изменениями, становятся жертвами своего пациента, и сам пациент ещё раз становится жертвой своих собственных ограничений.
Слово “терапия” происходит от греческого слова “theraps”, означающего “слуга”, и профессиональный терапевт должен обеспечивать именно такую окружающую среду, которая служит развитию ребёнка. Как говорил философ Кьеркегор, невозможно помочь кому-либо, не попытавшись понять, как этот человек видит мир. Ребёнок с нарушениями привязанности может с таким же успехом видеть в вас наивного врага, которого можно легко одурачить простейшей ложью, который много работает, вместо того, чтобы заставить работать других, который ограничен страхом, совестью, любовью и другими малоценными сентиментами, препятствующими непосредственному удовлетворению. Он даже может воспринимать вас не как личность, а скорее как предмет, подобный игрушке или инструменту, который просто ради забавы можно разобрать на части или подшутить над вашими глубокими переживаниями: 12-летний мальчик входит в учительскую и говорит: “Я только что убил Томаса!” Мы выбегаем, чтобы найти останки Томаса – а Томас с удовольствием красит ограду. Мы возвращаемся, а мальчик говорит: “Я ничего ему не сделал. Я просто хотел увидеть вашу реакцию”...
Наиболее распространённая первичная реакция терапевта на такие случаи – это отвращение, гнев, подозрение и бездумные действия. Вкратце, это схема временной регрессии, вызванной ощущением глубочайшего испуга. Отчасти это ощущение своими корнями происходит из реальности (если постоянно раздражать психопата терапевтическими требованиями эмоционального отклика, он может впасть в неистовство и исполнить ваше желание, покончив с вами в приступе ярости). Другая, и более распространенная угроза, исходит из опыта, что будучи спровоцированным пациентом, вы начинаете проявлять такие глубины негуманности, что ваши профессиональные и родительские идентичность и ценности могут подвергнуться большому сомнению в этом процессе.
Взамен своих утраченных иллюзий относительно терапевтического всемогущества, мы, от чувства безысходности, можем, сквозь опыт, прочувствовать, что живём гораздо ближе к реальности и потому способны задаваться более интересными и значительными вопросами. К примеру, такими: как брать на себя ответственность за другого человека (и за себя самого, соответственно), как построить среду, которая поможет ребенку с нарушениями привязанностью вести себя сравнительно спокойным и стабильным образом, и как помочь человеку с ограничениями – путём осознания природы его ограничений, нежели попытками искоренить их.
МОИ КОНЦЕПЦИИ
Я много лет провел в детских домах, в обществе детей, страдающих нарушениями привязанности, и это, конечно, много раз меняло и мои собственные взгляды. Например, случай, когда зимой ребёнок забрался на обледеневшую крышу 3-х этажного дома и в отчаянии грозился спрыгнуть. Он в слезах кричал, что его жизнь никчемна, что он хочет вернуть свою маму, что воспитателям на него наплевать, и что он хочет умереть. Поколебавшись немного, я полез его героически спасать – и обнаружил, что он устроил эту сцену, лишь для того, чтобы развлечься и потешить 20 своих маленьких товарищей, собравшихся внизу. Он заранее поспорил с другими детьми, что сумеет заманить меня на крышу! После случившегося, маленький букмекер равнодушно собирал с детей проспоренные деньги, я же тем временем, вернулся в кабинет, размышляя о природе нарушений привязанности и над тем, что посоветовать представителям персонала, охваченным параноидальной идеей необходимости контроля над ситуацией.
Или, гуляя с шестилетней голубоглазой девочкой с белокурыми вьющимися волосами, которая с энтузиазмом сообщает мне следующее: “Я могу сделать так, что новая преподавательница поменяет цвет!” Я прошу её сделать это. Мы с преподавательницей садимся, и девочка показывает на меня и говорит: “Этот урод только что залез рукой в мои трусики!”. Переваривая эту интересную информацию, наша новая преподавательница розовеет и даже краснеет. Девочка счастливо улыбается, а затем бросает на нее суровый взгляд и говорит: “Я знаю, что вы делали вчера с Томми – я могу все рассказать другим взрослым!”. Теперь преподавательница стала совершенно бледной, оказывается, женщина забыла встретить ребёнка с автобусной остановки и в смущении постеснялась рассказать об этом остальным преподавателям. Девочка продолжала все в том же духе, и через некоторое время повернулась ко мне, торжествуя, и с невинным энтузиазмом объявила:“Видите, я в любое время могу заставить её поменять цвет!” Я велел девочке прекратить играть с женщиной и вместо этого пойти покататься на велосипеде, пока я привожу в себя преподавательницу. Этой девочке всего шесть лет, и персонал детского дома для нее не более, чем сложноустроенные игровые автоматы. Неделю спустя она протягивает мне своего мертвого питомца – кролика, которого она только что ножницами разрезала на четыре части, и бесстрастно объясняет: «Он больше не работает, и из него все время течет кровь, ты не мог бы его заново собрать?» Слишком много для счастливого детства…
Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 875; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!