РЕВОЛЮЦИОННАЯ ГРОЗА НАД РОССИЕЙ 52 страница

Как-то раз Плеханов сказал жене, что видит, как сидящие на постели три Парки (в римской мифологии — богини судьбы) с ножницами уже готовы перерезать нить его жизни. Тем не менее Плеханов еще находил в себе силы утешать плачущую Розалию Марковну, говоря ей: «Роза, как тебе не стыдно. Мы с тобой

¹ Диалог. 1991. № 15. С. 106.

² Существует и еще одна редакция записи Р. М. Плехановой этой мысли Георгия Валентиновича: «Революция, переживаемая нами, не есть револю­ция в европейском смысле этого слова, а кровавый эпилог реформы 1861 года. Солдат — это крестьянин, который пошел в революцию только для того, чтобы получить помещичью землю, а до остальных завоеваний рево­люции ему дела нет. Он истребляет и идет на буржуев, т. к., по его понятиям, это те же помещики. Ленин, Троцкий и другие, 20 лет шедшие с марксистами, в сущности сделались народниками после Февральской революции. Они действуют по программе Л. Тихомирова и следуют совету Бакунина, который находил, что революционеры должны опереться не на организованных рабочих, зараженных государственностью, а на малосознательные массы, крестьянские элементы и т. д.»

365

старые революционеры и должны быть тверды вот так!» (при этом он сжал в кулак свою слабую, дрожащую руку).

Наступило 30 мая 1918 г. Ночь прошла относительно спокойно. Уже в 6 часов утра Георгий Валентинович проснулся, выпил стакан теплого чая с молоком и очень отчетливо сказал по-французски: «C'est délicieux!» («Восхитительно!»). Температура поднялась до 39°, но чувствовал он себя неплохо и был в полном сознании. Часа через два Розалия Марковна решила снова дать ему попить. Но после первой же ложечки чая ему стало плохо, он застонал, нача­лись конвульсии лица и левой руки, дыхание остановилось. Роза­лия Марковна в отчаянии стала звать на помощь, стучать в стену. Плеханову пробовали делать искусственное дыхание, но все было уже бесполезно: он вздохнул еще раза два, лицо его покрылось смертельной бледностью, и когда минуты через три пришел доктор, сердце Георгия Валентиновича уже не билось.

А потом несколько дней тело Плеханова лежало в погребе со льдом, дожидаясь отправки в Петроград. И было в выражении его лица что-то суровое и даже чуть-чуть грозное. Высокий лоб мысли­теля, густые, по-молодому черные брови... Непризнанный, непри­миренный, не сломленный...

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

ГЕОРГИЙ ВАЛЕНТИНОВИЧ ПЛЕХАНОВ: ЧЕЛОВЕК, МЫСЛИТЕЛЬ, ПОЛИТИК

 

Вот и перевернута последняя, самая драматическая страница биографии нашего героя. Судьба отпустила ему всего шестьдесят один с половиной год — по нынешним меркам не так уж и много. Однако в них вместилось столько событий, что их с избытком хватило бы на несколько человеческих биографий.

Плеханов был одним из тех, кто, по образному выражению поэта Тютчева, «посетил сей мир в его минуты роковые». Он пережил три войны, три революции, трех царей, был современником Дарвина и Маркса, Льва Толстого и Чайковского, Бисмарка и Уинстона Чер­чилля. А скольких выдающихся людей Георгий Валентинович знал лично! Ведь среди его знакомых были Энгельс и Ленин, Каутский и Роза Люксембург, Гед и Лафарг, Лавров и Кропоткин, Мартов и Троцкий, Скрябин и Шаляпин, Горький и Луначарский. Приходи­лось общаться Георгию Валентиновичу и с людьми совсем иного типа — Тихомировым, Азефом, Гапоном. Да разве всех перечис­лишь...

Плеханов хорошо знал, что такое слава и успех. Но не обошли его стороной ни нужда, ни болезни, ни смерть детей, ни долгая разлука с родиной. Ему приходилось тайно пересекать государст­венную границу и спать с револьвером под подушкой, через его руки прошли десятки тысяч книг, а от острого плехановского слова краснели или, наоборот, бледнели, казалось бы, закаленные в сло­весных турнирах бойцы.

Конечно, каждый читатель вынес со страниц этой книги собст­венное представление о Плеханове. Но, наверное, все согласятся с тем, что это была исключительно одаренная, артистическая натура, интеллектуал до мозга костей. Умная книга, интересный собесед­ник, возможность познакомиться с произведениями высокого искус­ства, общение с природой — вот то, что он ценил в жизни больше всего. Недаром, говоря о Георгии Валентиновиче, Луначарский употребил однажды немецкое выражение «Geistreich» — богатый духом.

Это был настоящий человек-оркестр, поражавший широтой и многообразием своих интересов. Он свободно владел французским и немецким, читал литературу на английском и некоторых славян­ских языках, знал латынь и немного греческий. Перед нами настоя­щий гуманитарий-энциклопедист с ярко выраженным историко-фи-

367

лософским уклоном, блестящий знаток отечественной и зарубежной художественной литературы, включая поэзию. И это при том, что за плечами у него были только провинциальная военная гимназия, несколько месяцев, проведенные в столичном юнкерском училище, неполных два курса Горного института и эпизодическое посещение лекций в женевском университете и парижской Сорбонне. Все ос­тальное было приобретено неустанным самообразованием и общени­ем с интересными, эрудированными людьми.

Как человек Плеханов был натурой достаточно сложной. Воспи­танный по законам дворянской чести, он был глубоко порядочным, хотя и несколько суховатым, сдержанным, а в чем-то даже аскетич­ным человеком, очень скупым на внешние проявления своих чувств. Тем не менее мемуаристы отмечают, что дети пациентов Р. М. Плеха­новой в санатории в Сан-Ремо всегда тянулись к Георгию Валенти­новичу, угадывая за его строгостью внутреннюю доброту. Но были в его характере и такие черты, как вспыльчивость, раздражитель­ность и даже капризность, болезненное самолюбие и стремление постоянно получать подтверждения своего превосходства над окру­жающими. Не случайно сестра Ю. О. Мартова, Лидия Цедербаум, близко столкнувшаяся с Плехановым в «искровский» период, назы­вала Георгия Валентиновича «великим человеком с огромным коли­чеством мелких черт» (я никогда больше не видела такой психоло­гической комбинации, добавляла она), признавая в то же время его колоссальные знания и подлинный европеизм (по сравнению с ним П. Б. Аксельрод всегда казался ей провинциалом) ¹. Л. И. Аксельрод в период охлаждения ее отношений с Плехановым в конце 1908 г. тоже называла Георгия Валентиновича с досады «крепостником», за которым должны идти его холопы. Она относила Плеханова к числу крупных деятелей, у которых, однако, «мозг мало общего имел с сердцем» ².

Но доминирующими чертами Плеханова— человека были его ко­лоссальное трудолюбие, огромная сила воли, поразительная целеу­стремленность, умение идти против течения и в жизни, и в полити­ке. Это был смелый, гордый и сильный человек, настоящий рус­ский интеллигент-демократ. Пресловутое «барство» Плеханова, о котором написал Максим Горький в своем известном очерке о Ленине со ссылкой на одного из рабочих — делегатов V съезда РСДРП, не имело ничего общего с презрением к труду, жестоким самодурством или праздной маниловской мечтательностью. И так ли уж страшен был знаменитый плехановский сюртук и его безуко­ризненный французский по сравнению с дурными комиссарскими замашками некоторых истинно «пролетарских» революционеров, поразивших мир после 1917 г. своей жестокостью, грубостью и цинизмом?

¹ См: The Making of three Russian Revolutionaries. P. 110, 162.

² См.: РЦХИДНИ. Ф. 257. Оп. 1. Д. 22. Л. 12-13.

368

Читателя этой книги не нужно убеждать, что у Плеханова была очень нелегкая судьба. Он не раз подходил к тем развилкам жиз­ненного пути, когда нужно было решать извечный русский вопрос: что делать? Так было в юнкерском училище, в Горном институте, на Воронежском съезде «Земли и воли», при отъезде за границу в начале 1880 г. А ведь потом были еще переломные 1883, 1903, 1905, 1908, 1914 и 1917 годы. Трудно даже представить себе, как сложи­лась бы жизнь Георгия Валентиновича, если бы он выбрал военную карьеру, стал горным инженером или ученым-химиком, причем все эти варианты были более чем реальны. Существовали свои альтер­нативы и в судьбе Плеханова-революционера: он мог стать народо­вольцем (характер для этого у Плеханова был вполне подходящий) и закончить жизнь на виселице или в сибирской ссылке, мог вер­нуться в Россию не через 37 лет, а значительно раньше (как это сделала в 1905 г. В. И. Засулич), мог стать министром Временного правительства или разделить печальную участь убитых анархиста­ми кадетов Кокошкина и Шингарева...

Эмиграция, вероятно, спасла Плеханову жизнь, но за это ему пришлось заплатить дорогой ценой, ибо за границей его яркий и сильный талант в значительной степени остался невостребованным. Останься Плеханов на родине, его путь к марксизму, наверное, был бы намного сложнее, но не исключено, что в этом случае он пришел бы к более органичному синтезу русской домарксистской революци­онной традиции и учения Маркса, которое он с каким-то почти религиозным неистовством пропагандировал как вершину в разви­тии мировой социально-политической мысли.

В историческом материализме Плеханов нашел тот ключ к тай­нам развития общества, который он искал еще в народнический период своей деятельности. Его покорили строгая логика, строй­ность и универсальность марксистских представлений о закономер­ном поступательном ходе исторического процесса, признание рево­люционных переворотов оптимальным для нового времени вариан­том перехода с одной ступени общественного прогресса на другую, более высокую, а классовой борьбы — едва ли не единственным реальным средством достижения социальной справедливости по от­ношению к людям труда.

Проблемы какой-то специальной адаптации марксизма к специ­фическим условиям России для Плеханова практически не сущест­вовало. Во всяком случае у нас нет оснований говорить о том, что она мучила его, не давала покоя, «портила» теоретические чертежи. И это при том, что Плеханов находил в истории России немало общего с историей восточных деспотий, прекрасно знал об экономи­ческой и культурной отсталости нашей страны, ее крестьянском облике, незначительном удельном весе пролетариата в общей массе россиян. Он был убежден в незыблемости западной ориентации России со времен Петра I, верил в преходящий, временный харак­тер ее экономического отставания от развитых капиталистических стран, с оптимизмом смотрел на историческую миссию капитализма

369

как важного фактора приобщения России к европейской цивилиза­ции. Правда, к концу жизни, возвратившись из эмиграции на роди­ну, Плеханов увидел, как мало еще сделано в этом направлении, как много в России дикости и азиатчины, однако каких-либо кон­цептуальных изменений в его подходе к вопросу о применимости марксизма к российской действительности за этим не последовало. При этом Ленин, который так или иначе пытался привести марк­систскую теорию революции в соответствие с конкретными условия­ми нашей страны, был в глазах Георгия Валентиновича лишь от­ступником от марксизма в его истинном, классическом понимании.

Существовала и еще одна важная проблема — проблема коррек­тировки взглядов Маркса и Энгельса, сложившихся в пору расцве­та их революционной деятельности, применительно к реалиям XX века. Новое столетие принесло с собой колоссальное ускорение общественного прогресса при нарастании его уродливости, противо­речивости и неравномерности в отдельных странах и в различных сферах жизни человека. Наблюдалось повышение жизненного уров­ня трудящихся, общество становилось в общем и целом более демо­кратичным (хотя картина здесь была достаточно пестрой), усилива­лась тяга части его «верхов» и «низов» к социальным компромис­сам, возрастала роль субъективного фактора в историческом про­цессе. Вместе с тем шел рост милитаризма, сравнительно мирное развитие капитализма сменилось полосой войн, ставивших перед людьми проблему элементарного выживания, усиливался национа­лизм. Тенденция к упорядочению и демократизации капитализма сталкивалась с тенденцией к усилению его хищнических, антигу­манных, разрушительных черт, неизбежно порождавших у людей ответные настроения протеста и возмущения. Создавалась иллюзия, что капитализм как система изжил себя и готов уступить место более рационально и гармонично организованному обществу — со­циализму. Короче говоря, ситуация была донельзя противоречивой, неустойчивой и запутанной.

Вполне понятно, что последователи Маркса и Энгельса не могли не реагировать на эти перемены. Так появился социалистический ревизионизм, с одной стороны, и марксистский левый радикализм — с другой. Вместе с тем были теоретики, которые по разным причинам уже не поспевали за быстротекущим временем, не могли адекватно отвечать на его вызов, обходили острые вопросы совре­менности. К сожалению, к их числу относился и Плеханов, оставав­шийся во многом человеком ушедшего девятнадцатого столетия и явно сдававший позиции теоретикам нового поколения марксистов.

Конечно, Плеханов вслед за Марксом и Энгельсом, расставши­мися к концу жизни со многими своими юношескими увлечениями, не мог не уловить, что жизнь не подтвердила марксистские прогно­зы середины XIX в. о возможности сравнительно быстрого перехо­да от капитализма к социализму на основе действия механизма абсолютного обнищания трудящихся, стремительной пролетариза­ции населения, катастрофических кризисов перепроизводства и на-

370

сильственного разрушения старого общественного строя. Отсюда предельная осторожность прогнозов Плеханова на будущее, его отказ от оптимистических прогнозов 1880-х годов о недолговечнос­ти российского капитализма, акцентирование внимания на необхо­димости очень длительной подготовительной работы по созданию объективных и субъективных предпосылок социализма. Но Плеха­нов не пошел при этом за Бернштейном, лишь отодвигая в неопре­деленное будущее осуществление социалистического идеала, но не подменяя социальную революцию эволюцией. Вместе с тем ему были чужды и характерные для леворадикалов, в частности для Ленина, поиски новых механизмов перехода к социалистическим преобразованиям с использованием госкапиталистических и сме­шанных форм экономики, ставка левых на широкие антиимпериа­листические и антиколониальные движения, разрыв радикалов с традициями буржуазного парламентаризма и т. д. Подобного рода новации Плехановым отвергались, и в итоге его взгляды на социа­листическую революцию и социализм оставались крайне абстракт­ными.

В конечном счете Плеханов постепенно все больше превращался в догматика, который был силен в истории, но оставлял почти без внимания многие новые явления в экономике и политике (монопо­листическая стадия в развитии капитализма, советская форма демо­кратии и т. д.). Уже один тот факт, что в 1900-х годах он считал взгляды членов группы «Освобождение труда» двадцатилетней дав­ности своего рода эталоном русского марксизма, говорит о многом и явно не в пользу Плеханова. Счастливо избежав многих леворади­кальных иллюзий и справедливо предупреждая об опасности левого экстремизма и разного рода социальных экспериментов, он, к сожа­лению, не смог нащупать ту грань, которая отделяла истинно твор­ческий марксизм от его искажений правого и левого толка. А впрочем, кто из теоретиков II Интернационала нашел ее, эту золо­тую середину?

Плеханов, бесспорно, был не только талантливым пропагандис­том и популяризатором марксизма, работы которого представляли собой лишь искусную «вышивку» по готовой теоретической канве. Он справедливо называл себя учеником Маркса и Энгельса, но, оставаясь в рамках марксистской парадигмы, предложил немало свежих и плодотворных подходов к решению таких важных вопро­сов, как роль личности в истории, место социальной психологии в механизме политической борьбы, влияние географического и биоло­гического факторов на общественное развитие. Поистине огромен вклад Плеханова в разработку истории и отечественной, и европей­ской общественной мысли, литературоведение, теорию культуры.

Плеханов был горячим поборником идеи европеизации России, которую он рассматривал как магистральный процесс в отечествен­ной истории нового и новейшего времени. Начатый российскими самодержцами, которые хотели поставить достижения европейского

371

прогресса на службу своему имперскому великодержавию, этот про­цесс, по мнению Плеханова, должен был получить мощный им­пульс от победы буржуазной революции, а затем найти свое про­должение в новой, демократической России. Пока же, говорил он в 1917 г., Россия — это еще далеко не Европа, а только, пользуясь выражением Тургенева, «первое лепетанье спросонья» ¹.

Плеханов видел свою задачу, в частности, и в том, чтобы знако­мить россиян с европейской культурой, способствовать просвеще­нию народа. Он был настоящим русским европейцем, оставаясь в то же время истинным патриотом своего Отечества.

Среди русских революционеров Георгий Валентинович выделял­ся всесторонней образованностью, блестящим знанием отечествен­ной и зарубежной литературы и искусства. Лучшие страницы про­изведений Плеханова подобны россыпи драгоценных камней: он широко использовал литературные образы самых разных авторов, от Аристофана и Шекспира до Максима Горького и Игоря Северя­нина, народные поговорки, библейские предания, стихотворные тексты. Плеханов хорошо разбирался в музыке, прекрасно ориенти­ровался в западноевропейских художественных музеях.

Труднее всего говорить о Плеханове-политике, ибо политика была, мягко говоря, не самой сильной стороной его многогранной деятельности, и здесь Георгия Валентиновича переигрывал не толь­ко Ленин, но и некоторые гораздо более посредственные люди. Плеханов был лишен черт харизматического лидера, не был фана­тиком, авантюристом, демагогом или политическим гешефтмахером. За ним не стояли преданные ему боевые отряды или мощные финансовые группы. Наконец, он не сумел в силу многих обстоя­тельств стать вождем сильной политической партии или группы, без чего в XX в. серьезный политический успех практически невозмо­жен. Тем не менее Плеханов активно участвовал в общественной жизни, предлагая товарищам по социал-демократической партии свое видение ситуации в России и в мире, собственные оценки классов и партий, тактические планы, прогнозы на будущее, хотя и не добился на этом поприще признания и тем более популярности.

В то время как большевики и эсеры постоянно торопили исто­рию, подталкивая народные массы к скоропалительным и радикаль­ным действия, Плеханов, обжегшись в юности на бакунизме, тяго­тел в дальнейшем к более взвешенным и осторожным решениям, нередко получая за это незаслуженные политические пощечины и обвинения в оппортунизме и предательстве интересов революции. Конечно, Плеханов, как и любой политический деятель, вынужден был приспосабливаться к изменениям в объективной обстановке, менять свою тактику и некоторые оценки. Но изменником револю­ционному делу он не был никогда.

1 См.: Валентинов Н. Трагедия Плеханова // Новый журнал. 1948. Т. 20. С. 292.

372

В раздираемой внутренней смутой российской социал-демокра­тии Плеханов всегда занимал «особую» позицию, и были лишь сравнительно небольшие отрезки времени, когда его можно было — да и то с большими оговорками — зачислить либо в большевист­скую (август — октябрь 1903 г.), либо в меньшевистскую (конец 1903 — весна 1905, 1906—1908 гг.) фракцию. Масштабы неорди­нарной личности Плеханова, бесспорно, оправдывали его попытки подняться выше как большевизма, так и меньшевизма. С последним его роднили признание примата объективного над субъективным, экономики над политикой, класса над партией и тем более фрак­цией, ставка на развитие пролетарского самосознания и инициати­вы. Во многом объединяло Плеханова с меньшевиками и его отно­шение к буржуазии, с одной стороны, и к крестьянству — с другой, хотя расстановка акцентов здесь в различные исторические периоды была у них далеко не одинаковой. Но чего он совершенно не выносил в меньшевизме, так это его расплывчатости, половинчатос­ти и политического импрессионизма. Но «детьми» Плеханова были и большевики, унаследовавшие плехановское «якобинство», идею гегемонии пролетариата, тяготение к строгой партийной дисциплине и признание выдающейся роли революционного подполья. Плеха­нов действительно стоял у колыбели российской социал-демокра­тии, дав жизнь и большевикам, и меньшевикам, но неизменно сохраняя при этом свое собственное, неповторимое лицо.

---

Дата добавления: 2021-06-02; просмотров: 37; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!