ГРАНИЦА МЕЖДУ ЕВРОПОЙ И АЗИЕЙ 6 страница
ШАРАПОВЫ КОШКИ
Когда выходили из русла Марреяги, никто из нас не предполагал,что случится беда. Мы думали в тот же день "добежать" до полярнойстанции Харасавэй, стоящей на мысу с тем же названием. Но всего сутки держался антициклон. Как только исчезли берега, ссевера пришел могучий заряд тумана. Скрылось солнце, задул ветер.Арктика оставалась Арктикой... Володя занял место за штурвалом. Мы с Димой забрались в спальникидосыпать. Поднималась зыбь. Ветер дул с норда, Володя держал катер носом кволне. Не полагаясь на компас и не зная точного магнитного склонения,поскольку у нас была очень старая карта, мы не в состоянии быливыдерживать правильный курс. Володя, а вслед за ним и Дима, сменившийего, подворачивали катер на ветер. А ветер, как выяснилось позже, всевремя менялся, делаясь северо-восточным. Слишком поздно, на наше горе,мы догадались об этом... Ввел в заблуждение и мыс, который мы приняли за тот, чтообозначал на карте Шараповы кошки. Нужный мыс мы, оказалось, давнопроскочили, а это был другой, расположенный севернее. Словом, мы прямым ходом врезались в Шараповы кошки. Произошло то, чего опасался Саркисов, когда так настойчивосоветовал держаться как можно мористее. Теперь с одной стороны тянулась заболоченная тундра, с другой -наносы векового ила, которые кое-где поднимались из воды,превратившись в островки. Надо бы, конечно, сразу поворачивать обратно, выйти прежнимфарватером из западни, но это было не в характере Кравченко. Он началгонять катер по сторонам, надеясь прорваться к морю через мели. Винтмолол илистое дно, за катером тянулся бурый след. Потом катер поползна брюхе. Дима поворачивал в другую сторону, шел до новых наносов,теперь уже потеряв всякое представление о том, где находится судно.Перемутили всю воду. Она стала похожа на кофейную гущу. Чем яростнее мы пытались вырваться из мелей, тем глубжезасасывали "Замору" Шараповы кошки. Чтобы уравновесить корму и нос, мыбегали по палубе, перетаскивали с места на место самый тяжелый груз,помогали веслами. Наконец катер увяз настолько, что пришлосьспускаться в воду и толкать его, толкать до тех пор, пока в глазах отнапряжения не завертелись красные круги. Мы опасались, что трясинаможет окончательно засосать катер, поэтому продолжали тянуть его помелям. Но наступила ночь, и мы совсем обессилели. То же самое мы делали следующий день. И еще день... Еды мы с собой взяли не так много, побоялись утяжелить катер.Вскоре продукты кончились. Мокрые, голодные, замерзшие, мы взобралисьна палубу, едва вытащив из вязкого ила сапоги. Катер прочно стоял на мели. Дима в отчаянии уронил голову наштурвал. Володя отрешенно глядел в сторону горбившихся вдали кошек.Они поднимали над водой черные спины, похожие на китов, и им не былоконца. Чтобы согреться, я полез в спальный мешок, роскошный, лебяжьегопуха, легкий и теплый. Его дал мне в поездку друг Володя Зябкин, скоторым я познакомился на Тянь-Шане во время походов на Хан-Тенгри ипик Победы. В то неимоверно тяжелое, опасное восхождение мыустанавливали у вершин-семитысячников 160-килограммовые осадкомеры.Когда мы возвращались, продукты, сброшенные нам с вертолета, - он немог на такой высоте зависать и летел на большой скорости - разбились олед и рассыпались. Целую неделю мы не видели ни крошки, и от голоданас шатал даже легкий ветерок, а спустившись с ледника, мы набросилисьна траву. Тогда тоже можно было прийти в отчаяние. У нас не былорации, путь преграждали бездонные трещины, запорошенные снегом,огромные глыбы льда и камни, грудь разрывало от недостатка кислорода,лицо покрывала короста от солнечных ожогов, из ушей и носа теклакровь, помощи ждать было неоткуда. Но все семеро еще теснее сплотилисьперед бедой. Мы чувствовали: только в этом было спасение. И верили,что невзгоды кончатся, мы дойдем до людей, погибнуть в одиночку никтоне даст и никто не позволит тебе упасть духом. Сейчас положение было несравнимо легче. В крайнем случае мы моглибы выйти пешком к берегу, дойти до Харасавэя тундрой и таморганизовать спасение катера. Пока было время и силы. Но Димазапротестовал, срываясь на крик: - Ты думаешь, я брошу катер?! Ни за что! - С ним ничего не случится. Он прочно стоит на мели... - А вдруг ветер нагонит воду? Вдруг поднимется шторм? От "Заморы"останутся щепки! - Кабы да абы... - Смотри! - Дима попытался, правда безуспешно, призвать всоюзники Володю. - Приходит какой-то пижон и начинает командовать! - Никто не собирается командовать за тебя! Сейчас речь о другом. - Капитан гибнет вместе с кораблем! - Здесь не Цусима, и неприятель не тот, чтоб перед ним козырятьсвоим геройством... Словом, спор привел к жестокой ссоре. Оттого, что с первых днейпутешествия отношения как-то не клеились, все время нагнеталосьнапряжение, все ярче проявлялись бонапартистские замашки, непомерноечестолюбие и самомнение Димы, ссора вышла безобразной, грубой, шумнойи особенно абсурдной в нашем положении. Конечно же, ничего такого непроизошло бы, отнесись мы терпимее друг к другу. Да и не засели бы мыв эти чертовы Шараповы кошки, будь у нас хоть какие-нибудьнавигационные приборы, линейки, циркули, транспортир, хорошиесовременные карты, рация, о чем должен был позаботиться Дима в первуюочередь перед тем, как отправиться в арктическое путешествие. Толькоиз непомерного апломба он пренебрег всем этим. Высказав все, что думали друг о друге, и не примирившись, мырасселись по своим углам, закутавшись в спальные мешки. У нас на "Заморе" был слишком маленький коллектив. Мы не моглиобъединяться в группы, создавать коалиции, чтобы вырабатывать ту илииную точку зрения. Каждый из нас сам и по-своему отстаивал своюправоту. Дима Кравченко, человек взрывного, агрессивного характера,полностью подавил молчаливого Володю Савельева, а в столкновениях сомной просто терял контроль над собой. Говоря языком психологов, у насне сложилась структура неформальных отношений, неофициальные связибыли слабы и неустойчивы, и поэтому часто возникали кризисныеситуации. Мы, конечно, стремились к общению, но ничего у нас неполучалось. В самом покладистом характере есть шероховатости, которые приятныименно своей неповторимостью. В обычных условиях им можно было бытолько радоваться. Но вот условия стали сложными, и шероховатостиначали выпирать - механизм общения нарушился. И счастье, что этотмеханизм не развалился в этих проклятых Шараповых кошках. Утром, оставив Володю на катере, прочно застрявшем в грязи, мыразошлись с Димой в разные стороны искать более глубокое место. Новсюду вода едва доставала до колен. Теплилась надежда на прибой,впрочем в Шараповых кошках совсем незначительный. К следующей ночи мы решили предельно облегчить катер. Володянадул спасательную лодку. Мы сгрузили на нее все вещи: кино- ифотоаппараты, ружья, патроны, бензин, запасные детали к мотору,инструмент, впряглись в лямки и пошли к берегу. До него было километратри. Однако резиновая лодка где-то пропускала воздух. Обмякнув, онасела на мель. Пришлось перетаскивать вещи на плечах, скользя ибарахтаясь в грязи. Низкий, в соляных лишаях берег раскис от дождей. Мы поставиликанистры, на них положили рюкзаки и пошли за новым грузом. Дима жепытался снять с мели катер, то снижая, то повышая обороты. После нескольких ходок силы покинули нас. Володя пошел ночеватьна катер. Я нашел несколько палок, выброшенных морем, облил бензином,разжег костерок, протянул к огню окоченевшие руки. Но костер горел недолго. Его задушила влага. Я лег в лодку, вголовой накрывшись брезентом паруса. От перенапряжения сон не шел.Поддувал ветер, леденил тело. Приходилось ворочаться с боку на бок,чтобы не замерзнуть совсем. Когда начал брезжить рассвет, я увидел вдали возвышенность.Крутым обрывом она спускалась к морю. Пошел туда. В земле торчал шест,вокруг валялось множество побелевших от времени оленьих костей.Видимо, это было место древней стоянки или языческих жертвоприношений.Отсюда, с высоты, и к северу и к югу виднелись такие же мысы, авпереди, до самого горизонта, черными спинами горбились Шараповыкошки. В тундре поблескивало много озер. Точнее, кое-где среди сплошногоозера виднелись островки суши. Я вернулся за ружьем в надеждеподстрелить утку. Но подойти скрытно было трудно. Птицы, едва завидевменя, поднимались с заполошным криком. Тогда я взял малокалибернуювинтовку с оптическим прицелом и стал подбираться к птицампо-пластунски. Сильно вымокнув, спрятался за кочкой, заросшей осокой.С шумом приводнилась одна утка. Изогнув длинную шею, птица неторопливопоплыла меж кочек. Я выстрелил. Пуля шлепнулась рядом, но утка необратила на нее никакого внимания. Я ловил ее в перекрестье прицела,нажимал курок, пули пузырили воду вокруг, однако птица, какзаколдованная, спокойно занималась своими делами. Наконец что-товстревожило ее. Захлопав острыми, тонкими крыльями, она стала набиратьскорость для взлета. Показалось туловище, широкие лапы, которыми онабыстро-быстро перебирала. В этот момент мне и удалось ее подстрелить.Вторую утку я добыл последним патроном, когда она выбралась на траву. На берегу набрал плавника, разжег большой костер, ощипал птиц ибросил в котелок. Подошли Дима с Володей. Дима сказал, что эта уткасидит в воде низко, поэтому пулей малокалиберки взять ее трудно. Мы впервые за трое суток поели. После еды на некоторое времявоцарился мир. Договорились на мысе оставить все вещи, перетащив ихпрежде из мокрой низины, а самим налегке пробираться по суше кХарасавэю. Дима с Володей ушли к катеру за спальными мешками, а яначал перетаскивать груз к мысу, складывая его на бревна плавника. В одну из ходок встретил песца. Очевидно, здесь была еготерритория. Он ошалело уставился на меня, никак не ожидая такойвстречи. Несколько минут, не шевелясь, мы стояли друг против друга. Узверька нервно подергивались уши, вздрагивал носик. Видно, его мучилголод. Он хотел поживиться чем-нибудь у моря, но не мог из-за меняпрорваться к нему. Сердито тявкнув, зверек отбежал в тундру метров насто и оттуда долго наблюдал за моей возней с вещами. Так и недождавшись, когда я уйду совсем, песец скрылся. Прилив чуть-чуть приподнял облегченный катер. Диме удалось снятьего с мели. Винтом разбрасывая ил, катер пропахал отмель и вышел наболее или менее глубокое место, однако вскоре снова застрял. Еще одни сутки, делая не больше километра в час, мы пробивалисьна север. Когда катер зарывался в ил и песок, мы слезали в воду итолкали его вперед, как застрявший грузовик. Сердце работало сперебоями. Пот заливал лицо. В груди вставал комок и не давал дышать.Господи, когда же кончатся эти мучения?! Вечером далеко впереди мы рассмотрели огонек. Несомненно, этостанция Харасавэй. До нее еще было километров пятьдесят, никак неменьше... Еще днем я почувствовал себя нехорошо. Меня подташнивало,кружилась голова. Начались резкие боли в животе. Я думал, что это отголода или просто от усталости. Стоит немного отдохнуть, и больпройдет. Однако через несколько часов я уже не мог тащить катер: отливснова посадил его на мель. Оставался один выход: мы с Володей пойдем на берег, по тундредоберемся до Харасавэя, там попросим помощи. Наверняка на станции естьплоскодонные лодки. Они заберут груз с мыса и возьмут "Замору" набуксир. От берега нас отделяло теперь километров пять такой же "няши",что уже была на полуострове Канин. Дима дал нам несколько патронов к ракетнице и один пиропатрон наслучай, если мы где-то не сможем пройти и потребуется помощь.Договорились также, что когда дойдем до станции и узнаем фарватер, торакетами просигналим, куда идти катеру. Если выстрелим зеленойракетой, то надо прижиматься к берегу, красной - перемещаться ккошкам, белой - идти прямо. На мне были прорезиненные брюки от костюма химзащиты, которыедоставали до груди и держались на лямках. Володя надел свойгидрокостюм, разорванный в паху. Оставив для ориентира огонек слева, пошли в темноту. Волны билипо ногам, поднимая брызги. С посвистом выл ветер. Шумела снежнаякрупа. Топкое дно засасывало ноги, каждый шаг стоил усилий. В одномместе стало глубже. Володя не смог идти - вода залилась бы вгидрокостюм. - Я, пожалуй, не пройду, - потоптавшись на месте, проговорил он. Оба мы понимали, что одному в тундре плохо. Но идти обратно на"Замору" мне не хотелось. Уж лучше к берегу. - Ладно, возвращайся на катер. Попробую один... Двинулся, по-прежнему оставляя огонек слева. Когда спазмасхватывала живот, я останавливался, хватал ртом воздух, стоял,опершись руками о колени. Не мог же я сесть в воду! Делал ещенесколько шагов и снова останавливался. А берег уходил как будтодальше и дальше... Вспомнился вдруг мой добрый товарищ Олег Куваев. Мы встретились сним, когда он впервые пришел в редакцию "Вокруг света" и принеснесколько своих рассказов, в том числе "Берег принцессы Люськи". Отних повеяло свежестью, ветрами, промытым дождями палаточным брезентом,дымом костров, зажженных на краю нашей земли - в Колыме и у Чаунскойгубы, где Олег работал начальником геологической партии. Потом вышлонесколько его книг, ставших для романтически ностроенного читателяпраздником. На обложке последнего своего романа, где Олег утверждалпрекрасную мысль о великом счастье любимого труда, он сделал надпись:"Крепись, Женька, мы еще сплаваем". А через месяц его не стало. Емубыло всего сорок. Оказалось, он давно надорвался, когда бродил потундрам и сопкам Чукотки и Дальнего Востока, тонул в половодье, елсырое собачье мясо, таскал на себе рюкзаки с геологическими образцами,до конца отдав себя истинно мужскому делу - трудным дорогам... Скользя и падая, стеная от боли и усталости, я все же добрался доберега. С тех пор, как я расстался с Володей, прошло пять часов.Значит, шел со скоростью не больше километра в час. Пошатываясь,добрел до более или менее возвышенного места и повалился на мокруюглину. Кажется, я уснул сразу. Очнулся от дикого холода. Все тело трясло, зубы выбивали дробь.Слева все еще горячо и призывно горел огонек. С трудом поднялся. В живот ударила боль, словно кто саданулножом. Но идти надо, в этом единственное спасение. Пошел. Попалисьмедвежьи следы, широкие, как лопата. Свеженькие. Глубоко в землюврезались когти, видать, матерого зверя. Не хватало только встретитьсяс ним... На фоне светлеющего неба показалась буровая вышка. Я чуть ли небегом кинулся к ней. Попалась протока. Перешел ее вброд. Потомвстретилась другая, глубже. Зашел, по горло провалившись в ледянуюводу. Но ведь на буровой должны работать люди. Если я доберусь до нее,мне дадут обсохнуть. Медленно разгоралась заря. Я брел по тундровым суглинкам, кое-гдеприкрытым красноватым мхом. И вдруг путь преградила река. Она показалась не шире Москвы-реки,но гораздо стремительнее. Это была дикая река. Она сбрасывала в моревсе падающие на тундру снега и дожди. Перейти ее вброд было нельзя.Как я узнал позже, река звалась Харасавэйкой, глубина ее доходила додесяти метров. Чтобы привлечь внимание людей на буровой, я вытащил из-за пазухипиропатрон, высоко поднял его над головой, рванул шнурок. Патрондернулся в руке, выстрелив в небо тремя ослепительными ракетами.Однако людей на буровой не оказалось. Сколько ни вглядывался я впостройки, никто не вышел, не отозвался. Возможно, геологизаконсервировали ее, не натолкнувшись на газоносные и нефтеносныеслои. Связать плот? На берегу валялись плавник, доски, обрывки веревокот сетей, проволока от старых ящиков. Опасаясь перевернуться настремнине, я стал делать плот наподобие катамарана, то есть из двухсвязок плавника. Посередине положил доски, как мог крепче стянул ихпроволокой и начал переправу. Вода и ветер подхватили мое хрупкое сооружение, начали крутить. Яизо всех сил налег на доску, которая служила веслом. Берег подвигалсямедленно. Стоило мне секунду передохнуть, чтобы унять бешеную боль,как плот относило обратно на середину и сильно раскачивало. Связкибыстро слабели, бревна норовили выскользнуть. Я помянул всех святых,чтобы они не дали мне погибнуть и на этот раз. В тесной, мокрой одеждея бы сразу пошел на дно. Не помню, сколько барахтался в реке, но всеже одолел Харасавэйку. У буровой стоял деревянный балок с двухъярусными койками игрязными матрацами. На столе я нашел превратившийся в камень хлеб ивскрытую банку сгущенки. Молоко еще не успело высохнуть. Скорее всего,недели две назад здесь ночевали люди. Молоко я съел тут же, в воде размочил хлеб. Потом залез наверхнюю койку и мгновенно заснул, даже не успев подложить под головукулак. Сон прервала боль. Живот горел, будто к нему приложилираскаленную сковороду. Обливаясь холодным потом, ждал, когда стихнетприступ. Выжал одежду, подсушил носки, переобулся. От буровой шла дорога,пробитая тракторами и вездеходами. Конечно же, она вела к людям. Пообочинам отцветали ромашки, голубые незабудки теряли свои венчики,потемнела камнеломка. Сюда уже шла осень, хотя где-то пылал август инарод справлял время летних отпусков... Ходить по тундре надо уметь. Когда я лет двадцать назад впервыепопал в тундру, помню, растерялся перед загадкой: каким образом можнопридерживаться раз взятого направления. Когда ходил с кем-нибудь иззнатоков, путь, хотя и был извилист, все же приводил к цели. Стоилоотправиться одному, тундра оборачивалась совершенно непроходимымлабиринтом. Проплутав, обнаруживал, что со всех сторон окружали менябездонные топи. Я недоумевал: как мог пробраться сюда? В конце концоввыход находился. Орудуя шестом, я выбирался "на волю", но лишь длятого, чтобы попасть в новый тупик. Постепенно я научился кое-как ориентироваться в тундре ивыработал для себя некоторые правила безопасности. В основе их лежало"учение о цветах". Летняя тундра бывает черная, зеленая, красная и пестрая. Черная тундра - это озера черной, с ржавыми пятнами, чутьзасохшей сверху грязи. На них ничто не растет. Ни зверь, ни птица кним не приближаются. Зеленая тундра довольно нарядна, главным образом благодаряизумрудному кукушкину льну. Растут здесь также хвощ и осока. Идя позеленой тундре, путник и не замечает, что все труднее и труднее емувытаскивать сапоги из чавкающей грязи. И вдруг кто-то цепко хватаетего за ногу, а если путник остановится, чтобы освободить ее, то каждоеего движение будет лишь удесятерять силы незримого врага. Красная тундра - самая коварная. Мягкий ковер красноватого мхатак и дышит гостеприимством, так и зовет отдохнуть, прилечь. Покрасной тундре можно идти без тревог, но до поры до времени. Приятнопружинит под ногами зыбкий ковер. Но вдруг он расступается, иоткрывается бездонный колодец черной гнилой воды. Ступит неосторожночеловек или зверь - только поднимутся к поверхности пузырьки, и сновасойдется зыбун... Пестрая тундра - единственно надежная, единственно верная. По нейможно ходить без опаски. Полным-полно здесь всякой травы, всякой ягоды- морошки, брусники, вороницы. Полным-полно здесь и белесых ветвистыхкустиков ягеля - оленьей пищи. - Итак, берегись одноцветных участков! - говорил я себе. - Идитам, где в глазах рябит от множества красок. Но главное, о чем надлежит помнить, - нет в тундре прямых дорог.Коль нашел тропу, следуй ей, не пеняя на петли и крюки, не пытайсяискать коротких путей. Знай, что тундровые тропы проложены людьми,которые тоже дорожили временем. ...Снова настала ночь. В темноте идти было нельзя без рискапровалиться в трясину. Выбрал место посуше, натянул на голову капюшонот куртки, свернулся калачиком. Однако сон не шел. Шумел ветер, волнами накатывалась снежнаякрупа, где-то под травой возились лемминги и не давали заснуть. Но всеже мне удалось забыться на час-другой. Очнулся еще до света. Вместо огонька ясно различались уже огни. Внебе виднелись звезды, но в восточной стороне они гасли, растворяясь вробкой заре. Встретилась еще одна речка. Я уже не стал отыскивать брод, апошел прямо в воду. Если уж по ней проходили вездеходы, то не утону.Вода дошла до груди. Пришлось вытащить бумажник с документами ипереложить его под кепку. Поднявшись на другой берег, я увидел море. На рейде стоялисухогрузы. Несмотря на ранний час, между ними и причалом сноваликатера и баржи. Выгружали тракторы, грузовики, вездеходы, стальныетрубы, круглые арктические вагончики, контейнеры с раствором, мешки сцементом. По количеству грузов, несметному числу техники чувствоваласьблизость большой стройки. Из дощатой будки навстречу вышел парень в болотных сапогах,зимней, подбитой мехом, куртке и с ружьем. Неужели охрана? Зачем? Парень поздоровался, пригласил в балок, налил из чайника кружкукрепчайшего чая, пододвинул бумажный пакет с галетами. Я сказал, кто яи зачем иду, потом задал вопрос: зачем здесь стоит охрана? - А вам никто не встречался по дороге? - спросил парень тономследователя. - Никто, - ответил я. - Считайте, родились в рубашке... В вашу сторону они подались. - Кто подался? - Медведи... - Я видел следы недалеко от буровой у Харасавэйки. - Значит, они! - воскликнул парень. Он рассказал о том, что произошло. - Несколько лет назад ребята поймали медвежонка и назвали егоМашкой. Когда она подросла, то ушла во льды. И вдруг объявилась. И снею три здоровенных самца. Наверно, медведица вспомнила о людях в деньсвоей свадьбы и привела показать женихов. Первыми увидели зверейгрузчики с плашкоута. Заметались по берегу. Кто успел вбежать в балоки захлопнуть дверь, кто сиганул на крышу, кто - на столбы... Машкаскреблась в двери, недоумевающе посматривала на людей, висевших настолбах, как гроздья. А ее женихи тем временем грелись на штабеляхтруб, дремали. - А моряки с кораблей что делали? - Им что! Обрубили швартовы, и в море... - Неужели не было ружей?! - В том-то и дело! Позвонили начальству. Контора у нас в семикилометрах. Ответило - справляйтесь своими силами. Только к вечерумедведи убрались туда, - парень махнул рукой в сторону Харасавэйки,откуда я шел. Стало быть, эти медведи и бродили у реки, оставляя на глине ипеске следы, которые я видел, когда шел к полярной станции. Как я невстретился с ними, одному богу известно... Теперь со стороны тундрыгрузчики выставили охрану - Васю Рудых: как бы звери не вздумаливернуться и не застали бы снова людей врасплох. Хозяином на Харасавэе был начальник Карской нефтегазоразведочнойэкспедиции Владимир Алексеевич Абазаров. Утром на попутном вездеходе меня повезли к нему в поселок. Машинашла прямо по укатанному волнами берегу. Еще издали стал виденоранжевый фонтан. Это горел первый газ Ямала. Свежесрубленные дома,арктические домики в виде цистерн, гаражи, столовые - все этопостроили первые разведчики. Лишь после того как устроили жилье,начали ставить буровые. Подъехал самосвал, из кабины выпрыгнул Абазаров в тепломкоричневом плаще и шапке-ушанке. Без лишних слов он провел меня вконтору-времянку, где не было никаких бумаг, пишущих машинок,секретарей. К сожалению, нам не удалось поговорить. Новый приступ болизаставил меня скорчиться. - Что с вами? - встревожился Абазаров, заметив у меня на лбуиспарину. - Надорвался, наверно, в Шараповых кошках... - А если это аппендицит? С ним не шутят! Я попросил его помочь спасти "Замору" и груз, оставленный на мысув тундре. - Все сделаем, - пообещал Владимир Алексеевич. - А вас янемедленно отправляю на аэродром и вызываю санитарный самолет... Мне ничего не оставалось, как согласиться. Через несколько дней вертолет перебросил весь наш груз наХарасавэй. "Замора" пошла к Диксону. О том, что было дальше, я узнал позже от Володи Савельева. С погодой и тут, на последнем отрезке, не везло. Один штормкончался, кажется, только для того, чтобы мог разразиться другой. Сбольшим трудом дошли Дима и Володя до северной оконечности островаШокальского. Тут на несколько часов выпало затишье. Дима мгновеннопринял решение - идти, значительно оторвавшись от побережья, прямикомк острову Вилькицкого, что намного сокращало путь до Диксона. Но всепопытки лечь на точный курс ни к чему не привели. Стрелка компасавращалась, как ей вздумается. Если верить ее показаниям, то солнцезаходило на востоке, а самая северная точка земного шара находилась наюге. С таким "пьяным" компасом не мудрено было заблудиться. Выйдянаконец на восток, они попали снова в шторм. Вода хлестала в смотровыелюки, стала заливать катер. Пытаясь скрыться от ветра, путешественникизабрались в широкое восточное горло Гыданского пролива, рискуя сестьна мель. Но дул юго-восточный ветер, от которого в Гыданском проливене скроешься. К берегу тоже близко не подойдешь: кругом обширныеотмели. Прижавшись к Ямалу насколько возможно, задумали здесь иотстояться. Бросили якорь. Трос натянулся. Теперь можно немногоотдохнуть. Но часа в три они вскочили, разбуженные сильными ударами волн окатер. С полок сыпались карты, книги, шахматы. "Якорный канат!" - этамысль подбросила Диму. Боясь потерять последний якорь, Дима включилдвигатель, чтобы не оказаться во власти волн. Так, бросками, то спасаясь от шторма, то кидаясь в открытое море,они двигались на восток. Вынужденные остановки порой доводили Диму добешенства. Ночи становились все длиннее, времени оставалось в обрез. Взатишье слабенький дождь пополнял запасы пресной воды. Иногда ребятасходили на берег. Здесь пили воду и собирали сыроежки. Потом снова пускались в путь. Мотор простуженно чихал иостанавливался. Но самое неприятное было то, что в многодневной борьбес волнами Дима израсходовал почти весь бензин, а до ближайшегоотмеченного на карте населенного пункта оставалось не менее стакилометров. По-видимому, предстояла еще одна прогулка по тундре. Впереди открывался маяк мыса Песчаный. Справа от маяка торчаликакие-то холмики. Три, четыре... По мере приближения "Заморы" холмикиувеличивались. Подплыли ближе - и своим глазам не поверили: это былижилые балки на санях! Из трубы одного балка шел дым. Вскоре показалсявездеход. Он мчался по мелководью навстречу. На его борту былнарисован белый медведь. Через час Дима и Володя оказались в компании двух сотрудниковДиксоновской гидробазы. Ребята с жадностью набросились на жаренуюкартошку с олениной и крепкий чай с персиковым джемом. Очень им не хотелось уезжать с гостеприимного мыса Песчаный, ноподгоняло время. Предстояло еще добраться до острова Олений, потом -Сибирякова, наконец, пересечь Енисейский залив... К вечеру следующего дня "Замора", лавируя между бесчисленнымимелями, подошла к Оленьему. Здесь переночевали у рыбаков, заправилисьгорючим и тронулись к острову Сибирякова. Уже издалека Володя Савельев увидел избушку промысловика, окотором слышал на Песчаном. Красная ракета приглашала подойти кберегу. У избы стоял человек и знаками показывал проход между льдами. Дом Ивана Афанасьевича Рыбникова был построен по типу старыхрусских зимовий, где под одной крышей помещались жилые помещения,кладовые, хлева, мастерская. Вокруг дома ходила дюжина некогда дикихсеро-коричневых уток. Шесть ездовых псов встретили мореходов громкимлаем. Невдалеке стоял собранный собственноручно хозяином вездеход. Поутру, попрощавшись с Рыбниковым, Дима и Володя сели в катер и впоследний раз вышли в море. На этот раз они уже дошли до Диксона. ...А я тем временем лежал в маленькой больничке на мысе Каменный.Врач колол меня антибиотиками, не решаясь оперировать. Во рту былопротивно и сухо от таблеток. Длинными ночами я думал и думал об одном и том же: почему отпутешествия на "Заморе", как от таблеток, остался такой неприятныйпривкус. Что ж, попробую разобраться, благо времени сколько угодно...Дата добавления: 2021-04-15; просмотров: 65; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!