ГРАНИЦА МЕЖДУ ЕВРОПОЙ И АЗИЕЙ 5 страница
У КАРЫ НА ДОЛГОМ ПРИКОЛЕ
Кара, или по карте Усть-Кара, раскинулась в том месте, гдебольшая тундровая река Кара, родившаяся в ледниках Полярного Урала,впадала в Карское море. Длинная улица поселка одним концом упиралась впостройки бывшего аэродрома, другим - в склады местного колхоза"Красный Октябрь". Вдоль прочно сбитых и сшитых домов тянулся навысоких столбах тротуар. Летом, когда оттаивал слой вечной мерзлоты,эта дощатая дорога спасала жителей от неминуемых потерь: жирная грязьстягивала с людей сапоги. Тротуар любили собаки. Одни из них валялись, греясь на солнце, недумая уступать дорогу прохожим, другие носились по нему, сбиваясь встаи. Летом собаки дичали. Питались тем, что выбросят люди или море.Но зимой их загоняли в упряжки, они начинали нести службу, возилинарты от капкана к капкану, что были поставлены на песцов и росомах.Лохматые, угрюмые с виду псы зимой узнавали хозяина, свято храниливерность ему. Они самоотверженно кидались на белого медведя, еслиполярный гость забредал в тундру. Застигнутые пургой, они ложились вснег рядом с хозяином, согревая его своим теплом. Они тянули лямки изовсех сил, даже когда неделями не видели еды. У здешнего охотника Митрофана Хантазейского, рассказывали, быласобака, которая после смерти хозяина не смогла признать другогочеловека. Отчаявшись ждать, она ушла в тундру. Ее встречали каждый годна тех путях, где когда-то ставил Митрофан свои капканы... В Каре как раз и застала нас непогода, которая до этого бродилавокруг да около. С близких ледовых полей сначала наполз туман, потомпошел дождь со снегом. Выходить в море в такую погоду мы не решились. Мы поселились в полузаброшенной гостинице аэропорта -единственном здесь двухэтажном доме. Об этой гостинице тепловспоминали Громов и Водопьянов, Молоков и Слепнев - пионеры полярногонеба. Это сейчас воздушные лайнеры проглатывают без заправки тысячикилометров, но, когда авиация едва обретала крылья, Кару не моглиобойти самолеты, которые направлялись на Таймыр и Чукотку, ПолярныйУрал и Ямал. Недалеко от гостиницы, на самом краю летного поля, лежал умершийот старости самолет ТБ-1. Моторы с него были сняты. Остались лишькрылья да фюзеляж с гофрированной обшивкой. Такую обшивку пересталиделать еще в тридцатых годах. Последними самолетами из гофрированногодюраля были наши ТБ-3 и немецкий транспортник Ю-52. Этот же лежащий вКаре самолет был, вероятно, еще старше. Крылья невероятной толщины идлины сохраняли прочность благодаря стальным трубам, от которых тожеотказались конструкторы позже. Но, судя по сохранившимся ремешкам напедалях управления в кабине летчиков, этот самолет летал еще тогда,когда в полярную авиацию пришел Ил-14. Конечно же, он развозил грузыпо зимовкам "обыкновенной Арктики", забирал от охотников рыбу ипушнину, доставлял им дрова и продукты. Он работал до последнеговздоха, отказавшись от пенсии и ветеранских льгот, и теперь осталсялежать на неприютной холодной земле как памятник прекрасному, полномуромантики времени, когда учащенно билось сердце при словах "полюс","пурга", "недоступность"... Существует добрый обычай - сохранять старые заслуженные корабли.Не разрезать на металлолом, не распиливать на дрова, а давать имвечный прикол. На вечной стоянке дремлют корабли-памятники у набережных Темзы вЛондоне. Здесь и "Дискавери", на котором Роберт-Скотт плавал вАнтарктиде, и серая громада крейсера "Белфаст", сражавшегося сгитлеровским флотом в прошлую войну, и сторожевики - участники двухмировых войн. В Осло в специально построенном ангаре хранитсязнаменитый "Фрам", на котором исследовали Арктику и Антарктику Нансен,Амундсен и Свердруп. Здесь же крохотный парусник "Йоа" - на немАмундсен первым обогнул с севера Американский материк. И конечно же,плот Хейердала "Кон-Тики" и папирусная лодка "Ра-2". В Нью-Йорке стоят знаменитые парусные барки, шхуна "Пайонир",построенная в конце прошлого века, пассажирские суда и даже маяк, гдеразместился музей судоходства. Появились памятники-суда и у нас. Кроме исторической "Авроры" навечную стоянку поднялись торпедные катера в Новороссийске,Калининграде и других портах, сторожевой катер МО-065 - единственныйпредставитель класса морских охотников, получивший в войну гвардейскийфлаг. Во Владивостоке стоит однотрубный кораблик "Красный вымпел",построенный в начале века. Он был одним из первых кораблей, положившихначало советскому Тихоокеанскому флоту. Недалеко от него, наКорабельной набережной, установлена подводная лодка С-56. Ее спустилисо стапелей осенью 1941 года, а потом капитан-лейтенант Г. Щедрин,впоследствии вице-адмирал, провел ее через Тихий и Атлантическийокеаны в Северную Атлантику, где потопил несколько вражескихтранспортов. После войны лодка по Ледовитому океану вернулась в Тихий.Она была в строю, пока не устарела. Некоторое время ее использоваликак учебный корабль, где проходили стажировку будущие подводники. Но участь других кораблей, заслуживших полное право статьпамятниками, печальна: их разрезали на металлолом. До сих пор сглубокой болью ветераны Арктики вспоминают о переплавке ледокола"Ермак". В последние годы в некоторых крупных аэропортах на постаментыподняли самолеты Ил-18, Ту-104 и другие. Самолет в Каре мог бы тожестать памятником прокладывания первых арктических трасс. Плеяду полярных летчиков знает вся страна. Но были и такие, когообошли вниманием, не заметили за сиянием звезд первой величины. Что ж,видно, страницы истории набираются разными шрифтами... Не раз пережидал непогоду в Каре Отто Артурович Кальвица, пионерполярного неба. В Арктику он попал с экспедицией Георгия Ушакова в1926 году. На борту парохода "Ставрополь" стоял маленький гидросамолетЮ-13. Летчик должен был опробовать его в северных водах. Экспедициявысаживала переселенцев на остров Врангеля, откуда два года назадканонерка "Красный Октябрь" изгнала иностранцев, собиравшихся навечнооккупировать остров. Помогал разгружать пароход и пятнадцатилетний чукча Нанаун. Он исейчас жив и помнит, как летчик собирал самолет, а потом взлетел.Машина пролетела над толпой с таким грохотом, что некоторые от испугаупали на землю. Потом вместе с Кальвицей поднялся Ушаков. Полет помогисследователю составить полное представление об острове, нанести накарту более точные его очертания. После полета Кальвица сказал: - Как видите, Георгий Александрович, не только остров, но и неботеперь в наших руках. Кальвица был сын бедняка-арендатора в Финляндии. Служил в царскомфлоте. Во время революции вступил в Красную гвардию, сражался сшюцкоровцами, маннергеймовскими белогвардейцами. В числе последнихзащитников Котки попал в плен. Трибунал приговорил Кальвицу к смертнойказни, которую позже заменили каторгой. Отто Артуровичу удалосьбежать. С трудом добрался он до Петрограда. Здесь он поступил в школуморских летчиков. Боевое крещение получил в схватках с авиациейЮденича, подавлял кронштадтский мятеж. В 1925 году вместе с Борисом Чухновским он вел ледовую разведкудля судов Карской экспедиции, которая возвращалась из Сибири с хлебоми экспортными грузами. Полеты в Арктике и работа на Новой Земле помогли Кальвиценакопить достаточный опыт, чтобы летать в условиях плохой видимости,при отсутствии хороших ориентиров над морем, тайгой или тундрой,совершать посадки на береговые косы. Когда снаряжалась экспедиция к острову Врангеля на ледокольномпароходе "Литке", в ее состав был включен и Отто Артурович. Пилотувменялось в обязанность пролететь от Берингова пролива к устью Лены иразведать ледовую обстановку. В залив Лаврентия на Чукотке пароходдоставил небольшой гидросамолет В-33. Кальвица с механиками собралего, опробовал в воздухе и вылетел на мыс Северный. Здесь он захватилпредставителя Совторгфлота Г. Д. Красинского и взял курс на островВрангеля. Было лето. Дымили полыньи и разводья. Тучи птиц кормились здесьрыбой. Наконец показался остров, покрытый пятнами снежников. Кальвицасбавил обороты и пошел на посадку в бухту Роджерса. К берегу прибежал доктор с красным флагом в руках. Из-за мысаприплыл, торопливо работая веслами, Ушаков с добытым моржом. Всеобнялись, как старые друзья. Кальвица начал работу. Он выдерживал точный курс, скорость ивысоту, "писал галсы", а Красинский составлял ледовую карту. Потом онислетали в Среднеколымск, где стояла мощная радиостанция, связались сМосквой и передали сводку о погоде и льдах в Чукотском море. Онапредназначалась для "Литке", идущего к острову Врангеля. Пролетая над Леной, гидросамолет потерпел аварию. С лопнувшеговала сорвался винт. Кальвице удалось посадить машину на воду. - Отлетались! - огорченно произнес пилот. - Зато выполнили задание, - успокоил Красинский. - Мы налеталибольше пяти тысяч километров! Разве кто до нас делал такое?! Караван барж подобрал гидросамолет. Вскоре около караванаприводнился пилот Виктор Галышев. Он доставил летчика в Якутск.Кальвицу встречали как героя. Его пригласили на заседание Совнаркомареспублики, где летчик рассказал о своих полетах, об экспедициях вАрктике. Кальвица остался в Якутске на постоянной работе. Он передавалсвой опыт молодым пилотам, организовывал посадочные площадки, открывали осваивал новые трассы, хлопотал о присылке самолетов, в которыхособенно остро нуждался этот край, где еще совсем не было дорог. В 1931 году Отто Артурович с бортмехаником Леонгардом попал вбуран. Пилот, видимо, хотел снизиться, чтобы сориентироваться, носамолет ударился о сопку. Авиаторов нашли через несколько дней. Ихпохоронили в Иркутске. Позже на месте гибели установили памятник... И сколько было еще таких летчиков, которые на несовершенныхаппаратах, без связи с землей, не зная прогнозов, летали по севернымтрассам! И когда непогода закрывала небо, они находили приют в такихгостиницах, как в Карском аэропорту, и тут рождались были и небылицы,смех и шутки, забавные розыгрыши и жаркие споры, хорошо знакомые всреде бывалых людей. ...В бывшей летной гостинице вместе с нами жил охотовед ЛешаРыхлицкий. Он недавно вернулся из тундры, где провел все лето, итеперь ждал попутного самолета в Нарьян-Мар. Длинными сумеречнымивечерами Леша взволнованно рассказывал о своей работе: - Сам-то я иркутский. Охотился с малых лет. Попадется на глазасломанный кустик - ага! Лось рвался, испугался чьего-то выстрела. Авот у малинника мятая трава - медведь валялся, давил комаров. Или наголой ветке висят грибные шляпки - белка запасала на зиму корм.Наткнусь на медные монетки кедровой шелухи, знаю - это грыз орехипрожорливый соболь... Алеша лежал на кровати, закинув руки на затылок, полузакрывглаза. За окном то завывал ветер, то стихало, и по стеклу, как слезы,текли капли дождя. - Помню, меня мучили загадки. Почему, к примеру,вегетарианец-заяц иногда поедает куропаток? Или песец разрывает песца?После школы я не раздумывал, куда идти. Ясно - на охотоведческоеотделение. В Иркутском сельскохозяйственном институте есть такое. Напервую практику, думал, пошлют в родную тайгу. Но направили вНарьян-Мар. И знаете, здесь я, что говорить, нашел себя. Алеша приподнялся на локте. - Вы слышали о работах Петра Андреевича Рочева и ВасилияПлатоновича Макридина? Так вот, они изучали, как приспосабливаютсядикие животные к обитанию на культурных, уже освоенных людьмипространствах. Важно это? Конечно! Ведь чем активнее человеквторгается в природу, тем больше влияет это на животных. Одни видыисчезают - либо их истребляет человек, либо они погибают, лишившиськормов и укрытий. Другие приспосабливаются к жизни вблизи человека,изменяют свое поведение, физиологию, даже окраску и размеры. Белыемедведи все чаще стали приходить к жилью. Приблизились к человекугорностай, ласка, песец, волки... А почему? Отчего? - Алеша обвел насвзглядом. - А ответ простой. Тракторы и везде ходы нарушили моховуюдернину. Это привело к более глубокому протаиванию мерзлоты.Образовались богатые кормами лужи. К ним перебрались чайки и другиептицы, грызуны. Вслед за грызунами двинулись песцы, волки... Проблемасовместимости человека с животным миром очень заинтересовала меня. Такпосле института я стал биологом-охотоведом в Нарьян-Маре... Под кроватью Алеши стояли резиновые болотные сапоги. Подошвы былиистерты настолько, что исчез ребристый рисунок. Прошлой зимой выпало много снега. Весной тундра раскисла. Даже навзгорках было мокро - ни присесть, ни лечь. Вода залила песцовые норы,самки щенились прямо среди травы, устроив гнездо за кочкой или подкустиком. При ходьбе приходилось смотреть под ноги, чтобы ненароком нераздавить щенят. Алексей считал норы и временные лежки, разумеется, не радилюбопытства. Такую работу выполнял любой охотовед каждую весну и лето.Установив численность песца на контрольном участке (сто на стокилометров!), Алеша определял, сколько зверя наплодилось на всейплощади, давал рекомендации охотникам. Брать песца полагалось не болеешестидесяти штук из ста, сорок зверьков оставлялось на развод. Одновременно он считал норы леммингов, красной полевки, чтобыопределить кормовые запасы для песцов. В летней тундре Алеша видел молодых песцов, похожих на облезлых,длинноногих щенков с куцыми тонкими хвостиками. Ни один уважающий себяохотник не стал бы связываться с таким заморышем. Но зимой этот зверекнадевал роскошную белую шубу, распускал пушистый хвост, как будтонаряжался на праздник. Тогда-то и начинался охотничий сезон. В полевой дневник Алексей заносил столбики цифр, любопытныенаблюдения, некоторые свои мысли. Он мерил километры крепкими,длинными ногами, питаясь морошкой, брусникой, грибами, мясом гусей иуток, остро приправленным дымом костров. Много ночей провел он,закутавшись в брезент палатки от холодного ветра и сырости. Вбезлюдном пространстве особенно громко кричали лебеди на озерах, робкошебаршили мыши, крякали утки, шумели полярные березки. Этот человек знал, что здесь, на Севере, главное материальноебогатство - животный мир. За зверем и раньше ходили сюда охотники,купцы. На вес золота ценились меха, моржовая кость, шкуры полярныхзверей. Ради этого страдали, мерзли, нередко гибли. Люди считали себяпришлыми. Но сейчас появлялась новая порода северян. Эти люди уже немеряли здешнее богатство рублями, которые можно спрятать в кошель. Уних богатство создавалось из точного учета, умелого хозяйствования, сбольшим прицелом на будущее. Поэтому и ходил охотовед АлексейРыхлицкий по тундре от одной промысловой избушки к другой, учитывалводоплавающую птицу, следил за жизнью лис, росомах, песцов, дикихоленей, отстреливал волков, если их оказывалось в каком-то местебольше разумных пределов. - Это ж надо умудриться, чтобы здесь, на Севере, остаться безпушнины! - восклицал Алеша. - Местный колхоз несколько лет назад едвасводил концы с концами. Ни машинного парка, ни катеров... И огромныедолги государству. Почему? Просто не умели считать. Валили что подруку попадется. Брали что на мушку сядет или угодит в капкан. Потомпоняли - сократили охотничий сезон, определили сроки, снизили нанекоторое время план. Снова размножился зверь. Купили моторы, катера.Стали в море ловить гольца, омуля, навагу. Одиннадцать тысяч оленей втундре пасутся. А промысловики-охотники - вы же знаете ИванаЛапландера, он с вами сюда ехал - так дают до сорока процентов белогопесца по плану заготовок всего Ненецкого округа! Это ведь тоже надосуметь! - Ну а почему все-таки заяц ест куропаток, а песец - песца? Алеша рассмеялся, вскочив с кровати, принес из кухни кружку чая: - Да очень просто. Бывают и у них голодные годы. И с отчаяниясильный песец разрывает своего сородича, который наелся леммингов. Авегетарианец-заяц потрошит куропатку, чует в зобу разбухшие почки... Далеко за полночь расходились мы по своим комнатам, ложилисьспать в надежде, что утром распогодится и мы сможем продолжатьплавание. Засыпали под аккомпанемент порывистого ветра, тяжелого шумадождя и скрипа старого дома. Но утром лил тот же дождь и выл тот жеветер. Первое время мы еще ходили на метеорологический наблюдательныйпост, где тихий, робкий синоптик запрашивал у соседей прогноз, а потоми ходить перестали - и так было видно, что ветер и обложные дождиобосновались здесь надолго. На собственном примере мы убеждались внелегкости Северного морского пути. Трудность была не только в том,что плыть приходилось вдоль малолюдного, почти дикого берега, но и втом, что коварно и быстро менялась погода. Дело шло к осени, корочестановились дни, то обрушивались дожди, то бушевали штормы, толожились плотные туманы, и редко-редко проглядывало солнце и наступалкороткий штиль. Для судов с их совершенными приборами и радарамиплохая погода - пустяк, но для нашего катерка плавание в этих условияхбыло почти таким же рискованным, как для коча Дежнева. Свое плохое настроение Дима срывал на других. Правда, он неругался, не кричал. Давил молчанием. Он не мог есть тушенку смакаронами, хотел молочной каши. В магазине, как на грех, не былосгущенки. Володя сварил манку без молока. Дима попробовал и отшвырнулложку. Целыми днями он валялся на кровати, не писал, не читал, атолько буравил потолок своим тяжелым, злым взглядом, как приговоренныйк смерти. Истощив запасы терпения и решив, что хуже погоды не будет, Димарешил выйти в море. "Замора" стояла на якоре далеко от берега. В волну на лодкеподойти к ней мы не смогли. Тогда Дима и я облачились в гидрокостюмы иначали прямо по воде перетаскивать вещи и канистры с бензином.Последним на Диме "переехал" Володя Савельев. Завели мотор, отрегулировали обороты. Нам нужно было пересечьдовольно широкую Байдарацкую губу, выйти к полярной станции Марресале.Мы надеялись не сесть на мель, не наскочить на подводные камни,как-нибудь справиться с волнами. Лишь бы выйти из запутанного,мелководного русла Кары. Вдруг со стороны верховьев послышалось захлебывающееся гудениеподвесного мотора. В серой пелене дождя показалась "казанка". Волныиграли лодкой, как игрушкой. Вода с носа поднималась фонтаном иобдавала с головы до ног рулевого, скорчившегося на корме. Человеккруто развернул "казанку" и осадил ее рядом с нами. - Вам жить надоело? - крикнул он. - А вам? - резонно ответил Дима. - Мне положено. Я медик... Так, весь мокрый, с посиневшим лицом, предстал перед намифельдшер местной больницы, знаменитый в здешних местах ВалерийМолчанов. Увидев надпись на борту - "Москва - Архангельск - Диксон",Валерий посчитал нас людьми бывалыми и больше отговаривать от поездкине стал. Он даже вызвался провести нас по мелководью в устье Кары,хотя и сильно замерз. Прикрывая мотор полой куртки, он прибавил газ ипонесся вперед. Мы малым ходом двинулись за ним, едва не задевая килемдно. Делая зигзаги, "Замора" выбралась наконец к створу, обозначенномудвумя маяками. Валерий помахал на прощание и повернул обратно. Мы прорвались через линию прибрежных бурунов и вышли в открытоеморе. Здесь гремел и ухал настоящий шторм. "Замора" едва не вставалана дыбы. Пришлось держать нос к волне, иначе ветер перевернул бы катери мы пошли бы сразу на дно, поскольку никакого запаса плавучести у"Заморы" не было... Компас показывал 30 градусов. Плюс 25 градусов магнитногосклонения. Значит, истинное направление - 55 градусов. А чтобы попастьв Марресале, надо было держать строго на восток. Следовательно, мыволей-неволей уходили мористее в океан. Вскоре ветер сталзаворачивать. Пришлось держать курс по компасу - сначала 15, потомноль градусов. Иными словами, мы помчались прямо в эпицентр циклона. К ночи разразилась гроза. Суматошно заполыхали молнии. Какраздираемый брезент, только еще оглушительнее, загремел гром. Мы немогли держаться на ногах. Палуба плясала отдельно от нас, мы летали отстенки к стенке сами по себе. Вдруг вхолостую завыл мотор. Дима бросился к люку. Оказывается,он забыл законтрить гайку, которая удерживала вал гребного винта. Приработе винта гайка сползла с нарезки, вал ушел в воду, повиснув начестном слове. Кому-то надо было прыгать за борт, чтобы подтолкнутьвал с винтом на место. Проклиная всех и вся, Дима натянул гидрокостюм,привязался шкертиком к борту, спустился в воду. Володя вцепился в вал,чтобы он не ушел на дно. В темноте я пытался посветить ему фонариком,но тут ветер развернул катер, его стало класть с борта на борт.Пришлось срочно поднимать парус, как-то держаться на волне. Ремонтировались долго. При слабом свете фонарика, в качкупришлось отвинчивать все гайки крепления реверса, снимать его,подгонять тягу, центровать, снова крепить болтами. В спокойную погодуработа не отняла бы часа, но сейчас винты, гайки и ключи выскальзывалииз рук, норовя забиться под шпангоуты, откуда их мог извлечь разве чтофокусник. Ветер изменился снова, стал прижимать катер к берегу. В темнотеразглядеть что-либо было трудно, но, судя по шуму волн, бьющихся оскалы, берег приближался. Дима с Володей все еще копались в моторномотделении. Я изо всех сил пытался удерживать парусом катер от сноса,но "Замору" все равно тащило к суше. К рассвету я уже не имел представления, где мы находимся. Яприноравливался к ветру, часто менял галсы. - Скоро вы там? - кричал я, наклоняясь к люку. - Держись еще десять минут! - отзывался Дима. Но проходило и десять минут, и двадцать... Когда, казалось,"Замору" вот-вот бросит на камни, я клал парус на новый галс,выгадывая метры. В этот момент катер почти ложился на борт. - Еще десять минут! - кричал Дима. В сумеречном свете стал различаться берег - незнакомый,обрывистый, из темного песчаника. У самых камней дыбились и кипелифонтаны воды. Наконец Дима завел мотор. Как следует затянуть и законтрить гайкувала все же не удалось. На середине Байдарацкой губы шторм мог быокончательно растрепать катер, да и на двигатель оставалось малонадежды. Пришлось искать обратную дорогу в Кару. Новый накат густого тумана застал нас у входных маяков. Красныепятна фонарей сразу же скрылись в темно-серой мгле. Где действуяшестом, где спрыгивая в воду, мы отыскивали фарватер. Как на сквернойфотографии, появилось покосившееся двухэтажное здание знакомойгостиницы. Мы снова стали на якорь напротив нее... Встретил нас тот же Валерий Молчанов. Увидев из окна "Замору", онбыстро растопил печь, вскипятил чайник, поставил разогревать вчерашнийсуп из консервов, изрядно уже надоевший за дни нашего сидения в Каре. - Проводил вас, и на душе заскребло, - говорил он, помогаяперетаскивать спальники в дом. - Плыть в такой ветер по открытой воде- с ума сойти! Мне ли не знать... Несмотря на молодость, Валерий успел поколесить по белу свету.После десятилетки работал на химическом заводе, поступил в медицинскоеучилище, служил в Забайкалье, Казахстане, на монгольской границе.Какая нелегкая понесла его в Амдерму, он и сам толком объяснить немог. Просто захотел посмотреть Север. Поработал плотником в порту,потом решил все же вернуться к основной специальности - сталфельдшером в Красном чуме. Научился, как ненцы, есть сырую печенку,управлять оленьей упряжкой, кочевать по зимним пастбищам и летовкам,переплывать через холодные тундровые речки. На становищах, впромысловых избушках приходилось быть и терапевтом, и стоматологом, ихирургом, и акушером. Где еще мог найти врач такую богатую практику!Свою работу он выполнял с удовольствием, с восторгом и всюду в округебыл желанным гостем. ...А стены гостиницы по-прежнему сотрясал ветер, и в окнапулеметной дробью стучал дождь... Потянулись тягучие, сонные, безрадостные дни, похожие один надругой. Изредка наш быт разнообразили маленькие новости, но и они нерадовали. Пробились по Каре с Полярного Урала туристы на байдарках ирезиновых лодках. С грохотом и гвалтом заняли они пустующие комнаты,начали терзать гитару Они ждали случайного самолета, чтобы попасть вВоркуту, Нарьян-Мар или Амдерму, а оттуда домой - в Ленинград, Москву,Ярославль. По вечерам к нам приходил ненец Алексей Хантазейский,рассказывал, как в войну под Мурманском на оленьей упряжке подвозил напередовую патронные ящики и снаряды, а оттуда увозил раненых иобмороженных Он дымил трубкой, набитой крепчайшей махрой, и цокал,приговаривая в конце каждой фразы "Ай, беда, беда..." ...Через несколько дней шторм стал стихать. По крайней мереперестали звенеть стекла. Не мешкая ни минуты, мы перетащили на катерсвои спальные мешки и отчалили. В Байдарацкой губе над "Заморой" еще потешилась крупная волна, нонебо начало очищаться. Карский берег спрятался в лиловой хмариуходящего циклона, а кругом раскачивалось и пенилось море... В какой-то момент все вдруг изменилось. Вода налилась синью. Вглаза ударило солнце. Как давно мы не видели его! Солнце оказалопрямо-таки магическое действие. Все неприятности показалисьничтожными. Обиды забылись. Теперь мы двигались к цели и, кажется, всилах были побороть и отчаяние, и напряженность в отношениях, и тоскупо дому. Мы разложили на палубе мокрое белье, улеглись на надувную лодку илежали так, подставив лучам изжелта-белые лица. Когда проходило двачаса, кто-то из нас спускался в каюту, садился за штурвал, а другойзанимал освободившееся место под солнцем. Берег показался вечером. Это был Ямал. Хотя мы держали по компасуболее или менее правильный курс, но вышли километров на десятьсевернее полярной станции Марресале. Все же трудно было рассчитатькурс без самых элементарных навигационных инструментов и точной карты,полагаясь только на интуицию и тот самый спичечный коробок размеромпять на три с половиной сантиметра... Возникло желание повернуть прямок Харасавэю, тем более что одну станцию от другой отделяло всеговосемьдесят километров. Но Дима, поглядев в горлышки канистр, решил,что горючего не хватит, и повернул "Замору" к Марресале. Лоция сообщала, что эту станцию основало еще в 1913 годуРоссийское телеграфное агентство. Здесь же действовала фактория,скупающая у населения пушнину. Мы прошли мимо речушки Марреяга, за которой на высокой горевиднелась радиомачта. Дальше берег высоким уступом обрывался к морю. Водном месте лежали груды кирпича. Берег, избитый морем, обвалился, идом старой станции рухнул в воду. Некоторое время мы пытались подогнать "Замору" прямо к берегу, ноне позволяли мели. Дима дважды выстрелил из ружья, однако его никто неуслышал Я облачился в черно-желтый, как у Арлекина, гидрокостюм и,борясь с довольно крупной волной, пошел к станции. Здесь тоже вчерашел дождь, ноги скользили по глине, когда я стал взбираться на гору. Первой меня увидела женщина-кок. Она вышла из кухни, и тут еевнимание привлекла моя клоунская одежда. Она кликнула людей. Накрыльцо выбежало несколько парней. Кто-то из них держал на всякийслучай карабин. Они провели меня к начальнику станции. Им оказалсяСаркис Айрапетович Саркисов, старый полярник, о котором я был давнонаслышан. Он сказал, что нам надо бы входить в русло Марреяги - тамглубоко. Поскольку уже совсем стемнело, он послал на помощь ЖоруБоцяновского, который здесь работал механиком, ведал всем подвижнымтранспортом - водил гусеничный трактор и небольшую "дору". Мы пошли на берег. Я попытался взять Жору на плечи, чтобы донестидо катера, но, протащив его по глинистому дну метров тридцать,отказался от этой затеи. Махая руками, мы побежали вдоль берега. Димапонял нас. По знакам Жоры он подогнал "Замору" к речке и, ориентируясьпо ряби, провел ее в русло. На станции нас уже ждал великолепный ужин. С истинно восточнымгостеприимством встретил нас Саркисов. Люди здесь соскучились погостям: ведь они работали в самом далеком углу полуострова, в сторонеот хоженых дорог. Видно было, что жили они дружно. Самому молодому, ВитеЗагребневу, недавнему выпускнику Ленинградского арктического училища,было лет двадцать, Саркисову шел пятьдесят пятый, но никто не ощущалздесь этой разницы в возрасте. Люди привыкли уважать друг друга, всемприходилось переносить одни и те же тяготы и радости. Одно отличало Саркисова от них - начальник повидал столько,сколько не довелось никому из них. Саркис Айрапетович родился вТуркмении, куда отец отправился строить Чарджоуский мост. Подрос,поехал искать счастья в Москву. Здесь прибился к "Мосфильму". Былпомощником режиссера на съемках фильмов "Весна", "Адмирал Нахимов" идругих. А потом отправился в Арктику. Зимовал в Харасавэе, МаточкиномШаре, Русской Гавани, на Шпицбергене, в Столбовой на севере НовойЗемли. И на каких бы полярных станциях ни был Саркисов, всюду с нимзимовала жена Мария Сергеевна. Когда она умерла, Саркисов исполнил еепоследнюю волю - похоронил там, где она родилась и выросла, - вМоскве. Мы разговаривали до поздней ночи. Саркис Айрапетович рассказывало том, как медленно падала с обрыва старая станция, как строили новую,как, начав работать механиком, осваивал он полярные профессии -радиста, метеоролога, аэролога, магнитолога. Утром ребята собирались топить баню, приглашали нас. Но как нисоблазнительно было предложение, мы решили воспользоваться хорошейпогодой, чтобы пораньше уйти к Харасавэю. Саркисов провел нас в свою комнату, развернул подробную карту. - Только все время держитесь мористей, - предупредил он. - Не дайбог вам попасть в Шараповы кошки... На карте в двадцати километрах от мыса Марресале далеко в моредугами выдавались отмели - это и были Шараповы кошки. Кто их такназвал, неизвестно. Саркисов сказал еще, что на этих коварных, вязких,как гнилой Сиваш, отмелях погибло много людей, отчаявшихся выбратьсяиз трясины и дикой болотистой тундры, где не пасут оленей и вообще нетпоселений. - Прорветесь через Шараповы кошки, считайте себя в безопасности,- сказал Саркисов и пожелал спокойной ночи. Нас положили в кают-компании, заставленной книжными полками. На рассвете Жора Боцяновский помог заправиться горючим. Послесытного завтрака, щедро снабженные сигаретами, хлебом и консервами, мыотправились дальше. На высоком берегу долго маячили темные точки - этопровожали нас гостеприимные полярники Марресале.Дата добавления: 2021-04-15; просмотров: 60; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!