Зачем изучать взаимоотношения? 10 страница

Клиент: Ну, на счет этого? А разве неправда, что вы тоже испыты­ваете ко мне подобные чувства?

Терапевт: Я действительно понимаю, как важен этот вывод для вас. Думаю, вам гораздо полезнее, с моей помощью понять этот вопрос, чем выслушивать мое мнение о вас. Эти мне­ния не лучше, чем чьи-нибудь еще. Полагаю, для вас важ­нее другое. Это очень важная тема. Будет гораздо лучше, если попытаемся понять ее, вместо того чтобы искать некое минутное утешение.

Клиент:           Да, это большая проблема. Наверное, самая большая.

— 92 —

Психоаналитический критик Когута вскричал бы здесь: «Нечест­но!» — и заявил бы, что когда терапевт у Когута работает таким обра­зом, он фактически отвечает на вопрос, если не словами, то манерой. Своей теплотой, интересом и заботой он многое сказал о ценности клиента. На это, как мне кажется, Когут мог бы ответить: «Виновен, так как обвинен». Теплота и интерес действительно являются состав­ляющими коррективного эмоционального переживания, которое Когут считал обязательным в терапии. Еще он мог бы добавить, что такое теплое и эмпатичное понимание пройденного клиентом тернистого пути очень отличается от заявления, в котором клиент объявляется самым лучшим в мире.

Понимание и объяснение

Когут рассматривал терапию как процесс, состоящий из двух ком­понентов: понимания и объяснения 1Ч. Первейшей задачей терапевтов является понимание своих клиентов настолько глубоко и полно, на­сколько это возможно. Орудие такого понимания — эмпатия, а необхо­димое условие — предельная открытость. Когут считал, что терапевты должны быть готовы отойти от своих предубеждений и теорий по мере того, как направляют свою способность эмпатии на клиента. Задача состоит не в определении отношений клиента в рамках какой-нибудь теории, а в том, чтобы понять его переживания настолько, насколько это возможно. Когут писал: «Если и есть один урок, который я должен выучить в течение своей жизни как аналитик, то это урок о том, что мои пациенты говорят правду; много раз, когда я считал, что прав я, а мои пациенты — нет, оказывалось, порой только после длительного иссле­дования, что моя правота была поверхностна, в то время как их право­та оказывалась глубже и мудрее» 20. Мы уже видели, что отказ Гилла рассматривать феномен переноса в качестве искажений побуждает зна­чительное уважение к клиенту. Твердая уверенность Когута в том, что клиент является знатоком самого себя, углубляет это уважение. Здесь снова подход Когута объединяет в себе гуманистическую психологию и психоаналитическую традицию. Гуманистические терапевты и ведущие групп, последователи Карла Роджерса, давно утверждают, что клиент знает себя. Традиционно это рассматривается как прямая противопо­ложность психоаналитическому взгляду с его понятиями бессознатель­ного, сопротивления и защит, каждое из которых подразумевает, что

— 93 —

клиенты мало знают о себе. А тут психоаналитик утверждает, что они знают о своих нуждах гораздо лучше, чем терапевты, которым неплохо было бы тщательно слушать и пытаться эмпатически понять пережива­ния клиента.

Первой задачей является понимание и передача этого понимания клиентам. Как и Роджерс прежде, Когут считал, что уже это само по себе терапевтично. Если ты не делаешь ничего, кроме как стремишься к наиболее глубокому пониманию клиента и сообщаешь ему о своем понимании, то переживание само приведет к изменениям в жизни кли­ента. Интуитивно вывод кажется правильным, не так ли? Определенно, в собствечном опыте это может стать уникальным — есть в мире еще кто-то, чей главный приоритет состоит в том, чтобы максимально точно понять мои переживания и передать мне, что они действительно воспри­няты. Роджерс назвал это чувство вознаграждением. Трудно поверить, что оно не повлияет глубоко на мое мнение о себе.

Недавно обстоятельства вынудили меня закрыть свой офис и прини­мать клиентов во временном помещении. Одна из клиенток отказалась встречаться там, потому что припарковывать машину в том месте было слишком трудно. Она была рассержена даже моим вопросом об этом. Я составил целый список грехов Когута. Пришлось сказать ей о том, что стоянка здесь не хуже, чем где бы то ни было, и что в основе ее гнева, возможно, существует нечто другое. Клиентка становилась все раздра­женнее и раздраженнее, в конце концов разозлился и я. Это прямо-таки перерастало в бедствие. Когут нашел бы собственный выход из подобной ситуации и сказал бы с теплотой: «Понимаю, как неприятно для вас постоянно расстраиваться во время наших встреч. Думаю, дей­ствительно трудно найти место, где вы могли бы припарковаться. Мне кажется, появились бы другие неприятности, если бы наши встречи проходили где-нибудь еще. Вероятно, некоторые из этих неприятнос­тей высказать было бы гораздо сложнее, чем о трудности с парковкой автомобиля». Если бы она и дальше продолжала борьбу, Когут мог бы сказать: «Думаю, действительно неприятно, когда тебя лишь ставят в известность о переезде, не спрашивая твоего мнения на этот счет. На­верное, происходящее похоже на пример из тех случаев, когда вами помыкали и решения принимались за вас, а вам лишь оставалось согла­шаться с ними или нет. Должно быть, это очень тяжело».

Скажи я что-нибудь подобное, и появилась бы возможность иссле­довать другие ее чувства, хотя ситуация могла обернуться и неудачей.

— 94 —

Но в любом случае, клиентка почувствовала бы, что ее слышат и пони­мают. А так я стал всего лишь еще одним из многих людей, говоривших, что все, ею сделанное, — неправильно.

Объяснение

Понимание является терапевтическим, по мнению Когута, но лишь частично. Согласно Когуту, полная терапия требует также объясне­ния — помощи клиентам в понимании того, что их поступки или чув­ства, или отношение к терапевту имеют законченный обусловленный историей их жизни смысл.

Если бы в предыдущем примере терапия была продвинута так, что у меня скопилось достаточно информации, и если бы я думал, что клиент готов к этому, Когут вполне мог потребовать, чтобы я сказал: «Понятна ваша сильная реакция на это изменение. Мне известны про­тиворечивость и ненадежность вашего отца. Вы никогда и ни в чем не могли положиться на него. Поэтому, очевидно то, что любое прояв­ление противоречивости и ненадежности в наших отношениях вас сильно расстраивает».

Объяснение имеет три функции:

Оно помогает клиентам понять корни своих поступков и рас­ширить их когнитивное понимание самих себя.

Когут, как и Гилл, был терапевтом ре-переживания, и вполне вероятно, что он рассматривал значение взаимоотношений в про­цессе объяснения. Так оно и было. Объяснение углубляет чувство взаимопонимания. Если терапевт понимает, чем обусловлены мои поступки и признает, что мои проблемы вытекают не из-за внутрен­ней испорченности, а из раннего опыта, тогда он по-настоящему понимает меня. Понимает и принимает.

Согласно Когуту, который был также терапевтом взаимоотно­шений, объяснение имеет еще одно значение: терапевт и клиент являются коллегами, создающими систему объяснений; их взаимо­отношения строятся на более сложном и зрелом уровне, чем те, ко­торые основываются только на эмпатии. Таким образом, клиент учится устанавливать отношения на более зрелом уровне.

— 95 —

Совместное понимание и объяснение несут в себе много терапев­тических ценностей: они создают способствующий развитию климат, расширяют понимание клиентами своей жизни, ставят поведение клиен­та более глубоко под контроль эго. В дополнение к этому у клиентов появляется возможность выстроить новые структуры самости (self-structures).

Преобразующая интернализация в терапии

Вспомним, что согласно теории развития Когута составляющие самость структуры выстраиваются постепенно через превращенные (трансмутирующие) интернализации21. Когда родители в большей степени оказываются поддерживающими, так как отражают идеализи­рованные образы (imago) и альтер-эго, их неизбежные неудачи позво­ляют детям самостоятельно обеспечить себе эти функции. Наши кли­енты испытывают трудности, потому что их родители оказались не в состоянии снабдить своих детей некоторыми (или всеми) из этих функ­ций. Поэтому терапевтическая задача состоит в том, чтобы дать возмож­ность клиенту выстроить те структуры, которые не сложились у него в детстве. По мнению Когута, структуры самости строятся в терапии так же, как они возводились в раннем возрасте. Если терапевт является по большей части эмпатичным, то создаются условия для построения структур. Так же, как родитель не может быть абсолютно понимаю­щим, абсолютно эмпатичным все время, так и терапевт не может быть совершенным. Неудачи неизбежны. Терапевт может быть в плохом настроении или рассеян, или просто потерять нить рассказа клиента. И кроме того, возможности иметь в своем в распоряжении терапевта на все время нет. Каждый может заболеть или взять отпуск. Терапевт не в состоянии постоянно находиться у телефона, чтобы ответить на зво­нок. Если текущие ошибки не слишком часты, не травматичны и тера­певт признает их с эмпатией и без защищенности, то опять появляется возможность, предоставленная неизбежными ошибками хорошего роди­теля в образе терапевта. Клиент открывает для себя возможность обес­печивать эту обнадеживающую эмпатию без посторонней помощи. Каж­дый раз, в таком случае, происходит процесс превращенной интерна­лизации, закладывается новый кирпичик в структуру самости. В успеш­ной терапии структуры строятся постепенно до тех пор, пока не будет

— 96 —

исчерпан первоначальный дефицит или пока не будут созданы адекват­ные компенсаторные схемы. Так же, как и в модели Гилла, незащищен­ность со стороны терапевта является ключом к успеху. Посмотрим, как это может работать:

Клиент:    Я не хотел приходить сюда в эти дни.

{Так же, как и в модели Гилла, терапевт молча иссле­дует последние события на предмет возможности такой реакции в результате чего-то сказанного или сделанного им же. Интересно, что классически обученный терапевт скорее всего поинтересовался бы сначала, какой недавно всплывший материал стал причиной беспокойства кли­ента. Когут вначале подумал бы: «#е виновен ли я в недостатке эмпатии?*)

Терапевт: Не могли бы вы рассказать об этом поподробнее?

Клиент: Вероятно, нет. Я привык ждать прихода сюда с нетерпе­нием, но в последнее время мне не хочется приходить.

Терапевт: Мне вспомнилось, что пару недель назад я назвал вам время моего летнего отпуска. Может быть, я был недоста­точно чувствителен к тому, каким образом эта новость на вас подействует.

Клиент: Да, это так. Я подумал, что нет никакого смысла продви­гаться далее, пока вы не вернетесь.

Терапевт: Для меня в этом много смысла. Помню, что когда вы жили со своей бабушкой, она часто уходила, не сообщая, когда вернется. Это так огорчало вас. Поэтому вполне понятно, почему вы расстроились, узнав о моем отпуске, особенно когда я так бесцеремонно сообщил об этом.

Искушение обвинить клиента в наших собственных неудачах суще­ствует всегда. В случае, упомянутом несколькими страницами раньше, моей первой реакцией было чувство уверенности в своей правоте и мол­чаливое обвинение клиента в упрямстве, с которым она настаивала на казавшейся мне ужасно глупой проблеме парковки. Такая защита всегда искушает,— и это очень дорого обходится. В модели Когута главная ценность незащищенности состоит в содействии способности клиента понять, что ошибка совершена не им, а это, в свою очередь, дает ему возможность обеспечить утраченную для себя эмпатию и, таким обра­зом, начать процесс восстановления самости.

— 97 —

Если вспомнить выделенные Гиллом различия между школами тера­пии, практикующими вспоминание и ре-переживание, то станет ясно, что Когут, как и Гилл, был решительно на стороне последнего.

Формы переноса

Вспомним наблюдение Фрейда о том, что отношение клиента к те­рапевту вписывается в формы, обусловленные ранними отношениями клиента (стереотипы клиента), а в дальнейшем на него оказывает вли­яние человеческое стремление повторять определенные старые паттер­ны (вынужденное повторение). Когут добавил к этому еще одно заме­чание: в то время как клиенты обнаруживают, что нашли человека, готового их эмпатически слушать, в них пробуждаются старые неудов­летворенные потребности. Клиенты видят в терапевте человека, способ­ного, наконец, утолить их давнюю жажду зеркализации, человека, которого, в конце концов, можно идеализировать, из чьей силы можно черпать собственную силу, или человека, в чем-то важном похожего на клиента и дающего ему право чувствовать свою принадлежность к чело­веческой расе. В разное время клиенты способны придерживаться всех этих точек зрения, но так или иначе впоследствии они приступают к выделению одной из них.

Когда Когут впервые выдвинул мысль о том, что определенные про­блемы вытекают из неполноценно сформированной самости, он рас­сматривал эти проблемы как четкие диагностические категории и ставил диагноз с помощью исследования природы переноса. По его мнению, вы не можете сказать, что имеете дело с расстройством самости до тех пор, пока не приступите к лечению и не сможете понять, какого рода перенос развивается. Из этой первоначальной формулировки видно, что он считал рекомендуемую им терапию пригодной только для расстройств самости и что классический психоанализ — более предпочтительный метод лечения психоневрозов.

Например, разгневанная женщина, о которой говорилось в начале этой главы, «самоуверенно требовала исключительного внимания и успокоительной похвалы, потому что ее соответствующие потребности в зеркализации не были удовлетворены ее эгоцентричной матерью» п. Когут рассматривал это как «зеркальный перенос» и впоследствии, диагностировал ее как «личность, жаждущую зеркализации» (mirror-hungry personality), форму нарциссического расстройства личности.

— 98 —

Клиента, который смотрит на терапевта как на человека, способ­ного «восхищаться его авторитетом, силой, красотой, умом или нрав­ственным развитием» iA, он видел формирующим «идеализирую­щий перенос». Такого рода перенос предполагает диагноз: «личность, жаждущая идеала»,— другая форма нарциссического расстройства личности.

Подобные нарциссические личностные нарушения являются приме­рами расстройств самости, для которых, как первоначально думал Когут, его терапевтический метод является средством выбора.

По мере продвижения его работы пришло понимание того, что боль­шинство из нас в какой-то степени страдает расстройством самости. Когут стал все меньше говорить о необходимости решать вопрос: стра­дает ли клиент из-за расстройства самости или же по иной причине; он все более убеждался в том, что его терапевтические принципы приме­нимы к более широкой области человеческих расстройств, чем он пер­воначально думал.

Вероятно, немногие современные терапевты используют содержа­ние переноса как единственное диагностическое орудие. Тем не менее, я считаю, что когутовские классификации переноса по-прежнему оста­ются ценными в качестве напоминания о возможных нарушениях в раз­витии клиента м.

Иногда клиент начинает говорить, какой я хороший терапевт и о том, что он хвастается обо мне перед своими друзьями. Раньше я авто­матически предполагал здесь грубую лесть с целью удержать меня от ведения терапии в опасной области и считал это выражением реактив­ного образования против агрессивных чувств. Когут научил меня рас­сматривать и возможность идеализирующего переноса, который сле­дует воспринимать с интересом и уважением. К этому следует отно­ситься так же, как и к точному указанию о том, что в детстве у данного клиента не было достаточно возможностей для идеализации родителя. Еще это показатель того, что у него был некоторый шанс. Не будь тако­вого, не было бы даже надежды испытать подобное снова в переносе. Все нарциссические переносы — зеркальный перенос, идеализирую­щий перенос и перенос альтер-эго — предельно положительны. Они представляют надежду клиентов и демонстрируют, что клиенты не ос­тавили попыток удовлетворить свои потребности.

Рассмотрим некоторые примеры. Клиент тратит время, пытаясь вы­разить различными способами надежду и убеждение, что он является

— 99 —

любимцем у терапевта. Терапевт отождествляет это с зеркальным пере­носом и сопротивляется искушению привести клиента к более «зрелым и реалистичным» способам функционирования. Терапевт говорит в теп­лой и поддерживающей манере: «Для вас действительно важно, чтобы мне больше нравилось работать с вами, чем с кем-то другим. И это понятно. Мы знаем, как много детей было в вашей семье и как мало времени и внимания мать уделяла вам, даже когда вы были совсем маленьким. Поэтому неудивительна такая сильная потребность знать, что вы особенный».

Клиент-мужчина терапевту-мужчине:

Иногда так приятно просто быть с вами, без особого мно­гословия. Вы примерно моего возраста, и порою кажется, что мы могли бы стать хорошими друзьями, если бы встре­тились в другой обстановке. Мне нравится, что вы курите трубку так же, как и я. Просто приятно быть с вами. (Классический аналитик мог бы увидеть в этом маневр сопротивления, то есть «просто быть с вами» более безопасно, чем обсуждать опасный материал. Психолог, занимающийся самостью (self-psychologist), не сосредо­точивается на такой перспективе. Он видит здесь пере­нос альтер-эго. Терапевт зажигает свою трубку, и неко­торое время они молча курят.)

Терапевт: Понимаю. (Затем после долгой паузы.) Я вспомнил, что у вас никогда не было возможности просто побыть с ва­шим отцом, так как он всегда был слишком занят, чтобы уделить вам время. (Или, если терапия находится на ранней стадии и такая информация еще не всплыла.) Часто ли в детстве у вас была возможность просто побыть со своим отцом?

Пару слов скажу о переносе альтер-эго. Во-первых, он не всегда распространяется на терапевта того же пола, что и клиент. Во-вторых, характеристика, отличающая его от других форм переноса заключается в том, что он может быть удовлетворен молча. Когут учит, что ребенку требуется слышать зеркализирующего родителя и идеализированного родителя. Но личность альтер-эго, будь то родители или бабушка с де­душкой, или кто-нибудь еще,— совсем другое дело. Ее моделью явля­ется ситуация, в которой ребенок проводит время с родителем того же

— 100 —

пола, а тот готовит еду, или гуляет с малышом, или смотрит телевизор. (Вообще же, конечно, совсем не обязательно, чтобы родитель был того же пола, что и ребенок, но такова модель.)

Важность раскрытия собственной человечности

В первой главе мы заметили, что психоаналитическая и гуманисти­ческая традиции встретились на пути, который предоставляет терапев­там новые возможности для объединения мощи психодинамических теорий с такой же мощью по-настоящему гуманных взаимоотношений. Работа Когута олицетворяет одну из наиболее важных сил в этом дви­жении. Будучи психоаналитиком по своей сути, убежденно верующим в силу бессознательного и важность анализа переноса, Когут прилагал неослабевающие усилия для освобождения терапевтов от жестких уста­новок прошлого — тех «ценностей», которые привели к антитерапевти­ческой холодности, к рассуждательству и, возможно, к наиболее дест­руктивной из всех — защищенности.

Он советовал терапевтам позволять себе непринужденную и лег­кую манеру поведения, а также свободное проявление эмоций. В своей последней книге он пишет об этом освобождении: «Я стал более свобо­ден и без всякого чувства вины и опасений демонстрирую своим клиен­там глубокую вовлеченность и заботу через теплоту моего голоса, через слова, которые я выбираю, и другие подобные средства» 25.

Важность незащищенности

Как и Гилл, Когут напомнил нам, что защищенность является од­ним из злейших врагов терапевта. Он считал, что во время атаки первое правило — не отвечать ударом на удар. Многие из нас слишком опыт­ны, чтобы попасться на этом. Поэтому мы парируем интерпретациями и тонкими обвинениями в защите и сопротивлении. Когут считал это грубой ошибкой. Сопереживая клиенту, мы открываем себя, как он видит нас. Конечно, это не совпадает с нашим видением самих себя, ведь мы здесь не для того, чтобы сопереживать себе, но сопереживать клиенту. А сопереживать клиенту, когда он видит нас в худшем свете, очень тяжело, и — очень терапевтично. Иногда клиент может преувели­чивать промахи терапевта и раздувать незначительные ошибки до

---

Дата добавления: 2021-02-10; просмотров: 30; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!