Зачем изучать взаимоотношения? 8 страница

Предпосылка Гилла заключается том, что одного воспоминания недостаточно. Одно лишь восстановление истории жизни клиента и причин его проблем само по себе еще не является терапевтическим. Оно должно сопровождаться возможностью для клиента заново пережить старые побуждения в присутствии нового объекта этих побуждений, то есть терапевта. Для того чтобы это ре-переживание стало значимым, оно должно поддерживаться и поощряться терапевтом. В личной истории клиента побуждения подобного рода сталкивались с множеством реак­ций само-обслуживания (self-serfing responses). Встреча с незащищен­ной поддержкой и одобрением оказывается уникальным переживанием для клиента, это и есть тот самый опыт, который Гилл рассматривает как существенный.

Возможность ре-переживания обеспечивается клиенту в высшей сте­пени предоставлением приоритета работе с переносом. Гилл, конечно же, не имеет ничего против помощи клиентам в анализе событий их текущей жизни. Он не стал бы критиковать терапевта, например, за помощь клиентке в углублении понимания ее отношений на работе или в семье. Не противится он и тому, чтобы помочь клиенту понять воздей­ствие детских переживаний во взрослой жизни, например, насколько его ранняя история влияет на профессиональные и семейные отноше­ния. Гилл считает, что все это присутствует в хорошо проведенной тера­пии. Но он убежден, что наиболее эффективные терапевтические пере­мены осуществляются работой в переносе, то есть путем постоянного расширения осознания клиентом взаимоотношений.

— 74 —

Причины этого ясны. Первая, по мнению Гилла, заключается в том, что в клинических отношениях возможно терапевтическое ре-пережи­вание; поэтому именно здесь можно найти мощнейшее терапевтическое средство. Вторая, полагает он, в том, что разговоры об отношениях и событиях детства, несмотря на их полезность, вызывают опасность для клиента и терапевта быть соблазненными интеллектуальным формули­рованием, а подобное скорее очаровывает, нежели оказывает помощь.

Таким образом, Гилл, насколько это возможно, работал над интер­претацией сопротивления переносу. На ранних стадиях терапии он больше всего уделял внимание тому, чтобы помочь клиенту соприкос­нуться со своими чувствами и отношением к терапевту, так же, как и с чувствами и отношением, которые, по мнению клиента, терапевт испы­тывает к нему. По мере продвижения терапии основное внимание посте­пенно смещается на то, чтобы помочь клиенту понять: эти чувства и отношения не определяются всецело одной лишь ситуацией, но отчасти обусловлены прошлыми нуждами и ожиданиями.

Согласно Гиллу, не существует нейтральной терапевтической ситу­ации, а терапевт не может служить «чистым экраном». Попытки мани­пулировать ситуацией в целях ее «нейтрализации» могут привести к тому, что клиент будет представлять терапевта в образе холодной и неотзывчивой личности. Гилл поддерживает терапевтов, утвержда­ющих, что терапия неизбежно является межличностной ситуацией, и убежденных в возможности определенных спонтанных проявлений со стороны терапевтов. Это требует от них осознания тех намеков, которые они подают, дабы суметь понять реакции клиента.

Клиенты редко искажают смысл чего-либо, напоминает терапевтам Гилл, а скорее всего лишь пытаются объяснить ограниченную информа­цию наиболее правдоподобными гипотезами, которые могут предложить.

Наконец, Гилл считает, что стремящийся к успеху терапевт должен демонстрировать предельное уважение к клиенту, подлинный интерес к переживанию клиентом их отношений и постоянную незащищенность в реагировании на эти переживания. От того, в какой степени терапевт справляется с демонстрацией перечисленных свойств и качеств, зависит возникновение ситуации, которую клиент никогда раньше не пережи­вал. И в той степени, в какой клинические отношения станут уникаль­ными на этом пути, они сделаются терапевтическими.

— 75 —

5. ВСТРЕЧА ПСИХОАНАЛИЗА И ГУМАНИСТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ: ХАЙНЦ КОГУТ

Хайнц Когут (1913—1981) был выдающимся членом фрейдист­ского движения, он являлся президентом престижной Американ­ской Психоаналитической Ассоциации. Его система обучения и рекомендации были безупречны. Однако на протяжении последних десяти лет его работа остается предметом самой острой, порою саркасти­ческой, но плодотворной полемики в психоанализе. Некоторые видят в нем разрушающего еретика, но есть и те, кто считает его мессией. Критики боятся, что значительная и все более растущая популярность Когута подрывает основы психоанализа. Они аргументируют это тем, что на протяжении десятилетий психоанализ в одиночестве ведет сраже­ние с консервативной моралью, а тут вдруг появляется ренегат, который из самой сердцевины, из цитадели их стана перебегает на позиции вра­гов и пытается приуменьшить важность секса и агрессии в психоана­литической теории. А чего стоит, считают критики, смягчение им желез­ной дисциплины психоаналитической практики путем введения в эту практику душевной теплоты гуманизма. С другой стороны, наиболее

— 76 —

горячие поклонники считают, что Когут вызвал успешный и долго­жданный бунт.

В этой главе мы попытаемся выразить отношение к этому человеку не как к еретику или мессии, а прежде всего как к замечательному и оригинальному психоаналитику, который значительно расширил понимание человеческого развития, психопатологии и терапии, не отбрасывая ничего из великих открытий классической теории психо­анализа. Основная позиция Когута следующая: «Не показывать недос­татка уважения к великой объяснительной силе классических форму­лировок или недостатка оценки их красоты и элегантности; я же под­тверждаю их возможность с точки зрения психологии самости (self) и стремлюсь обогатить классическую теорию путем введения нового «само-психологического» измерения (self-psychological dimension)» '.

Начала

Когут проследил начало своего отклонения от стандартной психо­аналитической техники на примере тупика, в который он попал с одной своей пациенткой. Каждая сессия несла в себе мучительные, жестокие обвинения против него. Он расценивал это как сопротивление, особен­но сопротивление его интерпретациям:

Я был втянут в спор с пациенткой о корректности моих интерпретаций и подозревал присутствие упорного скрытого сопротивления... Долгое время я настаивал на том, что упреки пациентки относятся к специфи­ческим трансферентным фантазиям и желаниям на эдиповом уровне... Она становилась (все более) разгневанной и яростно обвиняла меня в разрушении ее... и... разрушении ее анализа2.

Когут был убежден, что имеет дело с простым эдиповым переносом, в котором его клиентка испытывает к нему сильные перемежающиеся чувства любви и ненависти. После того, как такая версия ничем не под­твердилась, он перестал спорить с ней и начал слушать. Когут понял, что эти настоятельные требования и обвинения демонстрировали вовсе не сопротивление, а представляли собою попытки пациентки показать реалии ее детства.

Перенос воскресил некоторые из ранних воспоминаний. У нее была подавляющая и ограниченная мать, не обращавшая на дочь никакого

— 77 —

внимания. Пациентка демонстрировала это Когуту, предъявляла ему не удовлетворенные в ее раннем детстве требования. Если рассматривать это как поведение взрослого человека, то требования кажутся настоль­ко чрезмерными и часто повторяющимися, что их можно принять за сопротивление. Но, видя в них требования маленькой девочки, пытаю­щейся ради собственного блага заставить свою неотзывчивую мать удо­влетворять ее потребности, они могут показаться приемлемыми и, таким образом, крайне ценными для стремящегося это понять терапевта.

Две проблемы Когута: теоретическая и техническая

В течение последующих двадцати лет Когут обдумывал два вопро­са: (1) что именно не получила эта женщина от своих родителей и (2) что может сделать с этим терапевт? Он обращался с этими вопро­сами к каждому своему клиенту и клиентам своих студентов и коллег. Ответы привели его к значительным расхождениям с классическим пси­хоанализом. Одно из этих расхождений — теоретическое, другое — техническое. Теоретический вывод требует лишь краткого упоминания, технический — является решающим для нашей темы.

Теоретический вывод

Фрейд учил, что новорожденный младенец воспринимает мир как неотделимый от него самого. Младенец не может сказать о том, что он обособлен от личности, которая заботится о нем и кормит его; вся его психическая энергия — желания и фрустрации — направлены на не­дифференцированную самость. Фрейд назвал это стадией первичного нарциссизма. Нарцисс, если вы помните, был прекрасным греческим юношей, который проводил все время, любуясь своим отражением в воде. Таким образом, само слово «нарциссический» употребляется для описания направленной на себя энергии.

По мере того, как ребенок подрастает и начинает понимать, что вок­руг существуют другие люди, некоторая часть имеющейся в его распоря­жении энергии направляется на этих людей, в первую очередь на тех, кто заботился о нем с самого начала. Постепенно, с созреванием ребенка, все

— 78 —

большее количество имеющейся психической энергии направляется во внешний мир и все меньше — на себя. В терминах Фрейда, ребенок вырастает из состояния нарциссизма в состояние объектной связанности. Чем более полно произошло это перемещение, тем более здоровой оказы­вается личность. В зрелом взрослом человеке остается, таким образом, сравнительно малое количество связанной с самостью энергии.

Постепенно Когут подошел к вопросу — является ли такой подход наиболее успешным в плане понимания созревания как такового. Он предположил, что существуют две параллельные линии развития вместо одной, определенной Фрейдом. Одна из этих линий — та, которую описал Фрейд: возрастающая дифференциация и зрелая способность к объектной связанности (object relatedness). Другая линия — развитие самости, которая у здорового индивида длится всю жизнь3.

Теория развития психологии самости

По мнению Когута, существуют три сильные потребности, которые должны быть удовлетворены, если самость стремится к полному разви­тию: потребность в «отражении» (быть отраженным в другом человеке), потребность идеализировать и потребность быть похожим на других4.

Потребность быть -«отраженным». Первыми возникают потреб­ности, которые Когут назвал грандиозно-эксгибиционистскими. Детям необходимо, чтобы один из родителей или оба показывали им, какие они особенные, замечательные и желанные, какое это удовольствие видеть их рядом. Когут говорил, что все это узнается не по словам родителей, а скорее из наиболее тонких намеков: жестов, выражения лица, интона­ции голоса. Такое сообщение может быть представлено в различных сте­пенях. Родительскому посланию восхищения своим ребенком Когут дал название отражения или зеркализации (mirroring). Ребенок ждет отве­та родителя на вопрос: «Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду рас­скажи, кто на свете всех милее?» Если через какое-то время «зеркальце» отвечает: «Ты, конечно, мое восхитительное дитя»,— то грандиозно-эксгибиционистские потребности удовлетворяются \

Но родитель не может постоянно быть безупречным «зеркалом», и, как говорит Когут, это хорошо для ребенка. Неизбежно, родитель не сможет постоянно обеспечивать адекватное отражение. Если подоб­ное происходит не так часто и не слишком травматично, то это сулит

— 79 —

ребенку благоприятные возможности. Дети, имевшие богатый опыт удач­ной зеркализации, могут привлечь воспоминания об этом и таким образом создать возможность какое-то время обходиться без «зеркала», по край­ней мере, хотя бы однажды. А когда такое случается, они начинают пони­мать, что могут быть и своим собственным «зеркалом». Когут назвал такое состояние «преобразующей интернализацией»ь, с помощью кото­рой, как он думал, дети используют случаи неудачного отражения, что­бы присвоить отражающую функцию себе, и как результат изменяют нечто важное в своей самости. Постепенно, с течением времени, по мере того как ребенок растет и развивается, эти преобразующие интернализа-ции суммируются в один главный аспект сильной и связующей самости. Когда это происходит, грандиозно-эксгибиционистские потребности пере­стают быть примитивными. Хорошо зеркализировавшиеся дети не спра­шивают и не заботятся больше о том, являются ли они самыми заме­чательными в мире. Они знают, что их принимают, любят, что они при­влекательны. Такие дети твердо усвоили подобную установку независимо от того, какие сообщения они могут получить из внешнего мира. Это зна­чит, что их самоуважение укоренилось прочно, скорее всего, навсегда.

Если же родители слишком обеспокоены или чересчур заняты воп­росами своей собственной самооценки, то несмотря ни на что ребенок никогда не получит достаточно ранних позитивных сообщений. Гранди­озно-эксгибиционистские потребности фрустрируются травматическим образом, а затем подавляются, поскольку с ними слишком больно стал­киваться, когда нет никакой надежды на их удовлетворение когда-либо.

Психоаналитическая теория указывает на одну из издержек подав­ления важной потребности, а именно на то, что эта потребность не интег­рируется в развивающуюся личность. Потребность отделяется от эго, а поскольку эго является той частью личности, которая инструменти­рует интеграцию и подготавливает взросление, потребность остается в своей примитивной форме. Такова судьба грандиозно-эксгибициони­стских потребностей, если они остаются неудовлетворенными. В таком случае человек, вероятно, будет страдать от неуверенности и чувства неполноценности, перемежающихся порой волнами нереалистичной грандиозности и, в некоторых случаях, неадаптивного хвастовства, ког­да мощные потребности в зеркализации на какой-то момент прорыва­ются сквозь барьер подавления и тщетно пытаются получить хотя бы крохи удовлетворения. Таким образом, необходимая структура самости задерживается в развитии7.

— 80 —

Потребность в идеализации. Второй сильной потребностью разви­вающейся самости является необходимость в том, что Когут назвал иде­ализированным родительским образом (imago). Для ребенка важно знать, что хотя бы один из родителей является сильным и умным. Если эта потребность удовлетворяется, ребенок может рассчитывать на помощь этой цельной, умной и способной личности в общении с внеш­ним миром, слишком сложном для маленького человечка, и с собы­тиями внутренней жизни, слишком хаотичными и пугающими для незрелого эго8.

Как и в случае родительской зеркализации, здесь так же неизбеж­ны неудачи и промахи. Не бывает всеведущего или всемогущего роди­теля, и, время от времени, сей факт становится понятен даже маленьким детям. Ребенок, неоднократно имевший возможность идентификации с силой и умом, в случае родительской неудачи, способен обнаружить свои собственные силу и ум. Таким образом, шаг за шагом, через про­цесс преобразующей интернализации, ребенок приходит к чувству уве­ренности в своем состоянии справиться с трудностями внешнего мира и с неизбежными внутренними конфликтами и напряжением. Эта уве­ренность является ключевой частью самости.

По мере того как эта часть самости растет и созревает от детства к взрослости и дальше, развиваются совершенно необходимые способ­ности. Во-первых, она является хранилищем идеалов, которыми чело­век руководствуется в жизни. Во-вторых, она тренирует контроль над побуждениями и импульсами, давая возможность использовать их, не опустошаться ими. В-третьих, развивается способность к самоуспокое­нию в ситуациях стресса и боли. И, наконец, Когут считает, что «выс­шие» аспекты личности — юмор, эмпатия, творчество и мудрость — исходят из успешного внутреннего переживания идеализации родитель­ского образа (imago).

Опасность наступает в случае, если ребенок не может идеализи­ровать ни одного из родителей. Это происходит, когда родители замк­нуты в стереотипе уничижения и опорочивания друг друга перед ребен­ком или когда их поведенческие проблемы настолько серьезны, что для ребенка становится болезненно ясной их неспособность быть кандида­тами для идеализации. В таком варианте у ребенка просто нет возмож­ности развивать эту часть самости. Согласно Когуту, когда мы встре­чаем людей, которые выглядят не имеющими ни радости в жизни, ни способности к вдохновению, жизненное начало которых скрыто от них

— 81 —

самих, мы, вполне возможно, наблюдаем свидетельство неудовлетво­ренной потребности в идеализации родительского образа.

Потребность быть похожим на других. Третью потребность разви­вающейся самости Когут назвал «схожестью» или «двойничеством» (twinship), или потребностью в альтер-эго. Он считал, что детям необ­ходимо знать о своей «похожести» на мир, в котором они родились, о своем малом от него «отличии». Если эта потребность удовлетворяется, то у взрослой личности развивается чувство социальной принадлеж­ности, своего общественного статуса. Если такое удовлетворение осуще­ствляется неадекватно, то дети подвергаются опасности переживаний, в которых они чувствуют в ряде основных отношений свою непохожесть на других людей,— свою некую «странность» и «негодность» ч.

Долгое время Когут считал, что самость состоит только из двух компонентов — грандиозно-эксгибиционистского и идеализации роди­тельского образа. Потребность быть похожим на других он добавил позднее и писал о ней меньше. Достаточно отметить, что она является частью самости. Это поможет нам в понимании некоторых переносов.

Самость

Если эти три потребности удовлетворены адекватным образом, ребе­нок развивает здоровую самость, влекущую за собой высокую само­оценку, отлаженное руководство системой идеалов и ценностей и уве­ренность в развитии собственных способностей. Если эти потребности удовлетворены недостаточно, то самость окажется с изъянами, которые станут препятствовать здоровому развитию и создавать жизненные про­блемы большей или меньшей сложности. Когут назвал эти проблемы расстройствами самости (self-disorders). (Интересно отметить утвер­ждение Ко гута, считавшего, что если родители успешно удовлетворяют потребность ребенка хотя бы в одной из трех областей — зеркализации, идеализации или альтер-эго, то у ребенка не разовьется серьезного рас­стройства самости. Ребенок выстроит то, что Когут назвал компенсатор­ными структурами в сфере потребности, которая была удовлетворена успешно.) 10

В самом начале работы над психологией самости Когут считал, что нашел новый способ понимания одной диагностической группы, назы­ваемой нарциссическими расстройствами: он думал, что эти проблемы

— 82 —

вытекают из недостаточно развитой самости, и только эти состояния именовал расстройствами самости. Но к концу своей жизни ученый и его коллеги пришли к убеждению, что лишь немногие из нас не имеют более или менее серьезных проблем с самостью, а среди ищущих психо­логической помощи таких людей еще меньше''.

Свою теорию развития Когут назвал психологией самости (self psy­chology), определяя самость как часть личности, которая является свя­зующей в пространстве, протяженной во времени, центром инициативы и получателем впечатлений. Эта самость выстроена из «структур», которые проистекают из преобразующей интернализации <2.

Когут утверждал, что развитие и становление самости является про­цессом всей жизни и на всем ее протяжении личность испытывает посто­янную потребность в людях (он называет этих людей объектами само­сти — self-objects), которые предоставляют переживания зеркализа-ции, служат идеализированным образом, удовлетворяют потребности альтер-эго в сопричастности. Теория Когута — полезное напоминание тем из нас, кто уверовал (отчасти из чтения психологической литера­туры) в полную «самостоятельность» зрелых взрослых людей и пришел к выводу, что только слабым нужна помощь других людей.

Отношение к теории развития Фрейда

В очень упрощенной форме это и есть теория развития Когута. Прежде чем мы перейдем к его клинической теории, необходимо рас­смотреть связь психологии самости Когута с теориями психосексу­ального развития и психопатологии Фрейда. В пределах этой книги невозможно описать последние в деталях, но так как мы работаем над интеграцией Когута, Роджерса и Гилла и так как теории развития и психопатологии Гилла тесно приближаются к фрейдовским, то право­мерен вопрос, является ли концепция развития самости Когута допол­няющей теории Фрейда или противопоставленной им.

---

Дата добавления: 2021-02-10; просмотров: 36; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!