Письмо из Воронежской области 13 страница



Покоем, величием упоена

Июльская, летняя эта природа!

 

 

А вот она, туча! Идет и спешит,

Сосцы наливая дождями и млеком.

В кого-то ударит, чего-то лишит,

Кого-то навечно причислит к калекам.

 

 

И вот уже молния прыгает в рожь

И катится огненным караваем.

И птицы замолкли, и по лесу дрожь,

Как будто орда наступает с Мамаем!

 

1972

 

* * *

 

 

Здравствуй, солнце! Это я.

Подари мне диадему

Очень тонкого литья,

В руки дай мне, я надену.

 

 

Подари мне ясный день,

Успокоенные дали,

Чтоб на крышах деревень

Сизари заворковали.

 

 

Подари тележный скрип,

Я давно его не слышал,

Сделай так, чтоб белый гриб

Мне в лесу навстречу вышел.

 

 

Подари мне клин овса,

Что звенит, как рыцарь в датах,

Подари мне голоса

Всех щебечущих пернатых.

 

 

Отплачу тебе одним —

Это мне пока по средствам —

Словом песенным, родным,

Что стучит под самым сердцем.

 

1972

 

Речка Росынька

 

 

Мне понравилась речка Росынька,

В хмель одетая и завитая,

Неизвестная, очень простенькая,

Очень сельская, не знаменитая!

 

 

Рыбы крупной не видно — пескарики,

Ребятишкам забава прелестная.

Будь вы взрослый, и взрослый скажете:

— Мне бы удочку с тонкою лескою.

 

 

Речка Росынька вся из петелек,

Так и кружит и вьет свое руслице.

Рядом лес, где таинственный тетерев

За тетеркой ухаживать учится.

 

 

Ходят девушки к чистой Росыньке

В платьях белых, как лилии в заводи,

Вот одна оступилася: — Господи!

Ой, девчонки, меня кто-то за ноги!

 

 

— Это клевер, дуреха пугливая,

Ну-ка вынь свою белую ноженьку,

Да скорее, скорее, ленивая,

Да уверенно встань на дороженьку!

 

 

Речка Росынька, темна косынька,

Голубое мое заглядение,

Подари нам волшебные россыпи

Соловьиного происхождения!

 

1972

 

Победа

 

 

Который год война идет —

Не за медали!

Устал воюющий народ,

Тылы устали.

 

 

— Заканчивай войну, солдат! —

Просили пашни.

И воин оставлял санбат,

Шел в рукопашный.

 

 

Кипела кровь, как самовар,

Горела в жилах.

И каждый землю целовал,

Оставшись вживе.

 

 

Опять в атаку шел боец

Сквозь ад кромешный,

И все-таки весной скворец

Пел над скворечней.

 

 

Он верил, видимо, что мы,

Как наши деды,

В начале иль в конце зимы

Придем к победе.

 

 

И вот она. — Виват! Виват! —

Кричит Европа.

И улыбается солдат

В тени окопа.

 

 

Стоит и просит: — Дайте плуг,

Пустите в поле!

Там ждет семья, знакомый круг,

Другая доля!

 

1972

 

* * *

 

 

Во Владимире выпал снег.

Поздно вечером, под воскресенье.

Вот и осени больше нет,

Остается одно сожаленье.

 

 

Сожаленье о том, что в лесах

От Печоры до самого Дона

В птичьем щебете и в голосах

Нет задорного летнего звона.

 

 

И лишь только старинный собор

Все такой же! Ничуть не стареет,

Безупречно прекрасен собой,

Как весенняя вишня, белеет.

 

 

Значит, люди умели творить,

Разбирались отлично во многом,

Ясно знали, о чем говорить

С высотой, небесами и богом!

 

1972

 

Сеновал Есенина

 

 

Он просыпался молодой, могучий,

На сене млела сонная рука.

И пробирался по крапиве жгучей

К степной реке с названием Ока.

 

 

Она играла и звала Сергея,

Как девушка, в поэта влюблена,

И воля у Есенина твердела,

И мускулы звенели, как волна.

 

 

— Не утони! — кричала мать с откоса.—

Держись поближе к берегу, сынок! —

Но может ли когда тонуть апостол

И тот, кто сам себя назвал — пророк!

 

 

Он шел в луга, где сено молодое

Шумело, как шелка нежнейших дев,

По-нестеровски в небо голубое

Лицо свое прекрасное воздев.

 

 

Он обнимал траву, деревья, землю,

Все понимая вещею душой.

Опасней и сильней, чем злое зелье,

Пил вдохновенье братиной большой.

 

 

День был велик. Но солнце шло к закату,

Роса садилась на его плечо.

Цветам он признавался: — Мне бы в хату! —

Цветы грустили: — Приходи еще!

 

 

По узенькой тропиночке-дорожке,

Как пастушонок мил, белоголов,

Он шел на сеновал и нес в лукошке

Сто звезд, сто песен, сто колоколов.

 

 

Они гудели в сердце у поэта,

Ничком ложилась перед ним трава.

Он забывался только до рассвета,

Чуть свет опять на луг — пасти слова!

 

 

С тех пор какие годы миновали!

Какое горе видел ваш народ!..

…Есенин жив! Сергей на сеновале

Бессмертные стихи свои поет!

 

1972

 

* * *

 

 

Невеста моя — луговина с зеленой травой!

Обнять невозможно — она беспредельна.

Она разлеглась под высокой, густой синевой,

И можно ее приласкать по травинке, отдельно!

 

 

Срываю гвоздику в щеку свою щекочу,

Срываю горошек, вдыхаю знакомую пряность.

Я, руки раскрылив, лежу, ничего не хочу,

А в сердце растет несказанная, тихая радость.

 

 

Откуда она? Я не молод. И все позади.

Губам с поцелуя бывалого вновь не зардеться.

Но бьется, как пленник кавказский, в груди

Влюбленное в жизнь и в людей беспокойное сердце.

 

 

Плывут облака на Рязань, на Орел, на Ростов,

А в доннике пчелы гудят, как гудки паровозов.

И бьют родники Берендея из вечных пластов,

И клевер цветет у дороги, младенчески нежен

                       и розов.

 

 

И хочется жить и грустить, и лениво лежать,

И медленно думать о чем-то, на то и рассудок,

И после большой передышки влюбленно бежать

К черте горизонта, окрашенной в цвет незабудок.

 

1972

 

Зимний выход

 

 

Не верится, что лета больше нет!

Ау! Откликнись, иволга залетная!

А лес уже по-зимнему одет,

Синичка, а не иволга зовет меня.

 

 

Не верится, что лед сковал реку,

Вода на резкий холод обижается.

В кустах замерзло звонкое «ку-ку»,

Зато уж «кукареку» продолжается!

 

 

Зима! В твоих высоких теремах

Полно мехов собольих, горностаевых.

Люблю я исполинский твой размах,

И не грызут меня зимой раскаянья.

 

 

Я лето прожил в праведных трудах.

Летал, читал, встречался с лесорубами.

Бывал на тех местах, где нефть, руда,

С бурильщиками Севера орудовал.

 

 

Суровые ладони рыбаков

Мне руку жали по-рыбачьи истово.

Я не придумал это, я таков,

Стихи мои — моя прямая исповедь.

 

 

И мне теперь так нравится зима

Обличием своим и добрым именем.

И захожу я в чудо-терема,

Покрытые прекрасным белым инеем.

 

 

Ау! Зайчишка-плут, ну, покажись,

Пройдись своей нетореной дорогою.

Прекрасен этот мир, прекрасна жизнь,

Кто не согласен, тот теряет многое!

 

1972

 

Севан

 

Арамаису Саакяну

 

 

Севан сердился, бил по крыльям катера,

Окатывал холодною водой.

От этого к нему моя симпатия

Росла, как белый гребень над волной.

 

 

— А почему ты буйствуешь? Скажи мне!

Тебе чего — не нравится восток?

— А потому, что я не в том режиме,

В котором умудрил меня господь.

 

 

Мой уровень трагически понижен,

Бездарно вспорот каменный живот.

Бессмыслицу большую в этом вижу,

Во мне обида кровная живет!

 

 

Ломался изумруд воды чистейший,

Оскаливался волком вдалеке.

Севан себя, как пьяный парень, тешил,

Бил вдохновенно стекла в кабаке.

 

 

Бушуй, бушуй, пространство голубое,

Тем более, что утешенья нет.

Трагично обмеление любое —

Севан ли это иль Большой Поэт!

 

1972

 

Асмик

 

 

Имя твое в переводе на русский — жасмин.

Майский цветок, опьяняюще милый и мятный.

Это мне все пожилой армянин объяснил

И хитровато спросил: — Ты влюбился в армянку?

 

 

Стадо волос твоих вышло пастись и гулять,

Словно овечья отара на плечи спустилась.

Ты никому не позволишь его загонять!

Только сама! И поэтому мне загрустилось.

 

 

Как ты легко наступаешь на новенький трап,

Как тебе машут влюбленно и мама, и папа, и тетя.

Как я, моя дорогая, и ветрен и слаб,

Если глазами слежу за тобой в самолете.

 

 

Ты прочитала с тревогой: — Ремни застегнуть! —

«Значит, опасно. А вдруг в высоте разобьешься?»

Молодость — смелость. И вот уже юная грудь

Дышит спокойно, в ты, моя радость, смеешься!

 

 

Вот и летим! А под нами Кавказский хребет.

Крылья державы надежны! Родная, не бойся!

Только одно и мешает что разница лет,

Двадцать тебе, мне почти что в три раза побольше.

 

 

Я говорю себе: — Хватит смотреть, не смущай!

И прекрати поскорей переглядки с младенцем!

Молодость, молодость! Девушка! Мята и май,

Не убивайте меня! Подарите улыбку с надеждой!

 

1972

 

* * *

 

 

Что-то женское живет в березе белой,

Что-то нежное исходит от ствола.

Подхожу я к ней стыдливо-оробелый,

Одного боюсь, вдруг скажет: — Не звала!

 

 

Попрошу я у березоньки прощенья,

Опущу глаза и стану отходить,

И взгляну на недоступное виденье,

И начну на расстоянии любить.

 

 

Буду песни петь ей постоянно,

Бескорыстно славить красоту,

Только бы березка осиянно

Подымалась гордо в высоту!

 

1972

 

Поющий памятник

 

 

Неслыханно, чтоб памятник запел!

Но было так. Я лично это слышал.

Не для луны, не для небесных тел

Он ночью на опушку леса вышел.

 

 

Весь день томился на большой жаре

И раскалился всем своим металлом.

Не в окруженье лета, в январе

Уставшая душа его летала.

 

 

Он звал к себе живых, земных людей

Звенящим алюминием конструкций.

Губами горя он кричал: — Скорей!

От жажды и жары сосуды рвутся!

 

 

— Иду! — тотчас ответил быстрый Днестр.

— Спешу на помощь! — Прут-река сказала.

И зазвучал невидимый оркестр,

И стала отдыхать душа металла.

 

 

Он остывал, как танк среди войны,

Как после боя кони вороные,

И музыка полей и тишины

Залечивала раны боевые.

 

 

И памятник, как баховский орган,

Через поля, леса, дороги, дали

Пел о бессмертной славе молдаван,

Что жизнь свою за Родину отдали!

 

1972

 

Могила Гагарина

 

 

Его могила необычна.

Она в лесу, она в корнях,

Я убедился в этом лично,

Я посетил ее на днях.

 

 

Стоял, задумавшись в печали,

Как мать, о Юрии скорбя.

А за поникшими плечами

Синело небо октября.

 

 

Где падал он — там ключ пробился,

Колодец ключевой возник.

Так, значит, Юрий вновь родился,

И он не Юрий, а родник!

 

 

Идут к нему седые старцы

И воду черпают в кувшин,

Солдаты — те снимают каски,

Молчат молчанием мужчин.

 

 

Березы стали колыбелью

И усыпальницей его, —

Они березовой шинелью

Укрыли сына своего.

 

 

Ты должен съездить в лес печальный,

Пока свежи его следы,

И выпить в клятвенном молчанье

Глоток гагаринской воды!

 

1972

 

Любил я

 

 

Любил я! Какие свиданья имел,

Когда приезжал на каникулы летом.

Какими цитатами важно гремел,

Поскольку не думал, что буду поэтом.

 

 

Я брал балалайку и пел и страдал

Под окнами той, что красою гордилась,

И в самое сердце ее попадал,

Она выходила и рядом садилась.

 

 

Что было! Пьянела моя голова,

Трубили архангелы в звонкие трубы.

Все то, что теперь выражают слова,

Тогда выражали и руки и губы.

 

 

«Ты можешь?» — она вопрошала. «Могу!» —

«На подвиг великий согласен?» — «Согласен!»

И веткой хлестала мне по сапогу,

Теперь-то я знаю, что был я прекрасен.

 

 

Я шел и шатался. Я плакал и пел.

И пестовал чувство, как чистое чудо.

Дверь мать открывала: «Ты что, заболел?» —

«Да, мама!» — «А что с тобой?» —

               «Это простуда».

 

 

Несла она только что вынутый мед,

И пахло от чая божественно вкусно.

Но кто никогда не любил, не поймет,

Что значит святое, великое чувство.

 

 

И я повторяю, как проповедь, вновь

Для вас, самых юных и искренних граждан,

Что самое главное в жизни — любовь!

А все остальное не так уже важно!

 

1972

 

* * *

 

 

Читатель! Будь мне другом,

Опорой и душой,

Пойдем со мною лугом,

Где я косил косой.

 

 

Где мужики кричали:

— Не отставай, браток! —

И крепко выручали

Хлеб и воды глоток.

 

 

Пойдем с тобою лесом,

Который за холмом.

Тебе я с интересом

Все расскажу о нем.

 

 

Пойдем с тобою полем,

Где рожь и где овес,

И мы себе позволим

Расплакаться до слез.

 

 

Родная мать, бывало,

Играючи серпом,

Мне песни напевала,

Могу ль забыть о том?!

 

 

Пойдем с тобою цехом,

Где мой станок стоял,

Где я стихом и смехом

Рабочих забавлял.

 

 

Текла стальная стружка,

А сам я был каков!

Из уст моих частушка

Летела вдоль станков.

 

 

Пойдем по океану

На сейнере морском,

Я в море не устану

Кипеть в котле людском.

 

 

Давай закинем сети,

Да ты не спи, вставай!

Зайдет к нам на рассвете

Серебряный товар.

 

 

Читатель мой, ну где ты?

Откликнись, друг ты мой!

Учти — не все поэты

Так дорожат тобой!

 

1972

 

Три травы

 

 

Три травы дала знахарка

И сказала: — Пей всегда!

Я не вру тебе нисколько,

Я стара, и я седа!

 

 

Стал я пить зеленый, травный,

Горьковатый, терпкий сок,

И прорезался исправный,

Очень звонкий голосок.

 

 

Легче стало мне дышаться,

Бегать, лазить и ходить,

Стали все дела решаться

Вовремя, как надо быть.

 

 

Умерла моя знахарка,

Все, кто в мир пришли, умрут.

Но живет во мне закалка,

Три травы во мне растут.

 

 

Как одна трава — терпенье,

А другая — доброта,

Третья — музыка и пенье

И земная красота!

 

1972

 

 

В ТРЕХ ШАГАХ ОТ СОЛОВЬЯ

 

Неожиданная встреча

 

 

Мне очень повезло сегодня.

Я в трех шагах от соловья

Рассматривал его свободно,

Стоял, дыханье затая.

 

 

Не верилось, что он разбойник,

Как говорит о нем молва.

Он просто, как поэт, с разгону

Находит нужные слова!

 

 

Он весь, подобно водопаду,

Лавиной звуков падал вниз

И требовал одну награду:

— Услышь меня и отзовись!

 

 

Кто этот маленький комочек

То в жар кидал, а то в озноб?

Природы скромный уголочек,

Черемухи большой сугроб!

 

 

Березы белое свеченье

Сквозь легкий и зеленый дым,

Ручья чуть слышное теченье,

Гудящий бас шмеля над ним.

 

 

Стоял и стыл, благоговея,


Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 111; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!