XIV картина. «Граница литовская» 27 страница
Я еще одного человека забыл — Константина Сергеевича Станиславского, который взял на себя ответственную роль доктора Штокмана только потому, что Штокман говорит слишком много умных вещей. Он поставил себе задачу: найти в Штокмане не человека, который говорит умные вещи с трибуны, а чудака — и начал играть. Когда он нашел в этом образе чудака, то стал говорить умные вещи. Он долго не приходил на репетиции, потому что он не находил еще образа; и только потом, когда он нашел в этом образе чудака, то стал приходить на репетиции. Он действовал какими-то двумя пальцами ( показ ). Потом он стал говорить умные вещи.
К. С. рассказывал нам, как он выполнял задачу, поставленную перед собой.
Он решил просыпаться не Станиславским, а доктором Штокманом. Ложку брал он двумя пальцами, все он брал двумя пальцами. За этот период времени все знакомые К. С. считали, что он с ума сошел. Потом, когда все эти навыки стали своими, он стал уже позволять себе произносить слова из текста Ибсена.
Для вас лучше, если вы при рассказе Пимена чуть-чуть припустите хрипотцу. Это будет вас увлекать.
Давайте. […]
( Килигину .) Помните: первый монолог — один темп, другой монолог — быстрее, третий монолог — еще быстрее. Потому что, когда Григорий говорит:
«Давно, честный отец,
Хотелось мне тебя спросить о смерти
Димитрия царевича; в то время
Ты, говорят, был в Угличе», —
Пимен сразу отвечает, быстро, с большей трепетностью, и вдруг здесь трепетность стала трагической. Вся речь стала стаккато. И смотрите, какое совпадение: Пяст отмечает обилие стаккато и старик начинает говорить заплетающимся, старческим голосом. Он перевоплощается, и мы должны верить, потому что он действительно был в Угличе. Поскольку мы выявляем образ, который присутствовал в Угличе при смерти царевича, мы должны по приему шекспировского театра рассматривать этот монолог Пимена как носителя определенного амплуа. Но он, сохраняя манеру говорить, он должен сделать как бы вестника античной трагедии.
|
|
|
Вы должны дать образ вестника. Это тоже амплуа.
Это определенная задача. Этот вестник выходил на сцену рассказывать такие вещи, которых драматургу не позволяли показывать. Поэтому роль вестника давали самому хорошему актеру театра, который умеет владеть жестами, умеет распоряжаться накалом температуры. Такую задачу выполняет Пимен.
Значит, Пимен — это носитель амплуа вестника самого главного {259} события , на котором построена какая - то часть этой трагедии . Поэтому вы должны сразу встрепенуться .
Сейчас мы не будем пробовать дальше, но вы должны этой задачей заняться дома.
На этом мы сегодняшнюю репетицию заканчиваем.
|
|
|
22 ноября 1936 года
XIV картина. «Граница литовская»
Самозванец — Царев, Курбский — Садовский, Донской, Голубович
Мейерхольд. Теперь скажу свое впечатление о Курбских. Сначала о звучании.
На всех, читающих Курбского, лежит отпечаток — у кого больше, у кого меньше — лжедекламации. Вот именно так читали в период, когда русские актеры миновали тот стиль, который имеется у Пушкина, и прямо скакнули в литературу эпигонскую. Вы помните ту неудачу, которую потерпел Островский. Он был прекрасен, когда показывал чиновника в «Доходном месте», в «Грозе», но у него были срывы, когда он принимался за исторический сюжет. Он дал образец нечеткого построения стиха для исторической пьесы. У него все было построено на лжедекламации. Я не отрицаю, что, может быть, у него были отдельные удачи. И у Алексея Толстого — лжедекламация. Но у Пушкина этого нет. Мы, актеры, которые тренировались на этой литературе, мы стремимся протащить средства изложения стиха лжедекламационные и сюда.
Как этого избегнуть?
Первое препятствие к протаскиванию лжедекламационных средств изложения стиха это то, что Пяст предложил нам свою партитуру. Но можно разметить экземпляр пьесы по точкам — и все-таки он не зазвучит так, как надо. Значит, надо следить, чтобы это зазвучало.
|
|
|
Второе, на что надо обратить внимание и чего надо избегать, — это то, что актер не должен вносить свое отношение в линию так называемых красивых слов. Ведь у Пушкина красивых слов не оберешься. У него много красивых метафор, слов. Всюду рассыпана красота. Но какая красота? Подлинная. Вот и надо добиваться, чтобы не было фальсификации. Это так же, как есть люди, которые прекрасно разбираются в винах. Он признает только настоящее вино, и о портвейне, подслащенном сахаром, он отзывается: «Как вы можете пить такую гадость, тут ведь нет вина, это простая фальсификация, а вы пьете».
Так и здесь, в стихах. Нельзя брать фальсификацию чтения. Наиболее ярко сказалось это у Садовского. Он сахару подпустил в портвейн. Конечно, он вот из чего исходит: «Душа твоя должна пылать весельем» или «Как чистая душа в нем радостью и славой разыгралась». Вот Курбский и должен показать радость, чтобы публика ощущала эту радость. А актер думает: «А, душа должна пылать весельем, — значит, надо брать на перекате слова, чтобы показать пылающую весельем радостную {260} душу» . Вы так читаете потому , что не представляете себе Курбского , какой он есть на самом деле . Ведь это человек 1604 года . Пушкин заставил его говорить языком XIX столетия. Для того чтобы не впасть в лжедекламацию, мы должны не столько заниматься — за вас сам Пушкин скажет, стиль его не может быть вами смят, — но вы должны учесть, кто такой Курбский. Вы должны его себе представить вот каким.
|
|
|
На коне сидит молодой воин, у него крепкие мускулы, крепкие руки, крепкие плечи. Это сидит на коне физически очень крепкий человек. Значит, душа у него заиграет весельем, как у какого-нибудь, например, Ростана. Это есть не одно и то же, будут иные способы выражения. Я не понимаю вашего голоса. Ваш голос высокий, допустим, — но надо этот голос взять так, чтобы он не звучал. Курбский, прочитанный вами, представляется мне в трико, изящным. Вспоминаю картину известного художника — не помню точно сейчас фамилии. На ней изображена гондола, из которой выпрыгивает этакий изящный молодой человек в обтянутом трико.
Одним словом, в стихах, прочитанных Садовским, звучит паж, мы видим поведение именно пажа, а не воина. Воин не скажет так ( читает с пафосом ):
«Вот, вот она! вот русская граница!
Святая Русь, Отечество! я твой!»
Это лжедекламация. Это звучит лженародностью. Весь вопрос в отношении к словам. […] Вы произносите их, но произносить вы должны их так, как произносит воин, а не паж. […]
Конь его подошел к тому месту, что стоит ему еще один шаг сделать, как он будет в России. Он не так веселится, как любовник, который подошел к окну своей любовницы. Курбский должен в своем монологе выразить какое-то удовлетворение.
«Вот, вот она! вот русская граница!
Святая Русь, Отечество! я твой!»
Снимает свой шлем. Тогда Самозванцу легко будет сказать свои слова.
Вы, Садовский, слишком интеллигентно говорите: «Пью жадно воздух новый». Это ведь человек 1604 года, он не может так интеллигентно разговаривать. Он так произнесет ( читает громко , жирно ):
«Вот, вот она! вот русская граница!
Святая Русь, Отечество! я твой!
Чужбины прах с презреньем отряхаю
С моих одежд — пью жадно воздух новый:
Он мне родной!.. теперь твоя душа,
О мой отец, утешится и в гробе
Опальные возрадуются кости!»
На всем будет лежать отпечаток большой тяжести. Вот видите, я говорю как удовлетворенный человек. И это он играет, а не веселье показывает.
Неужели мы будем прыгать и скакать, когда наш театр будет наконец построен? Нет, мы будем сумрачно настроены, мы будем смотреть в партер и молчать. Я глубоко в этом убежден. Это не будет для нас арлекинадой {261} с бубенцами . Мы ждали семь лет нового театра , и чем радость больше , тем ее глубже воспринимаешь . [ … ]
Теперь о других исполнителях. Я подслушал, что они без тормоза ведут монолог, поэтому они не знают того, что они должны сказать, и не осваивают этого, — то есть мысль не участвует.
Понимаете, какая штука. Если у Курбского будет такая ростановская романтика, то куда вы денете такие слова Самозванца:
«… я в красную Москву
Кажу врагам заветную дорогу!»
Видите: «Кажу врагам». Это не ростановская романтика, это звучит ядрено. В этом звучит тяжелая рука воина.
«Вы за царя подъяли меч, вы чисты.
Я ж вас веду на братьев; я Литву
Позвал на Русь, я в красную Москву
Кажу врагам заветную дорогу!»
Здесь сумрачность.
Также нельзя сказать с подъемом:
«Вы за царя подъяли меч, вы чисты…»
Здесь я опять подхожу к тому замыслу, что они говорят тихо. Может быть, там воины стоят или другие люди, — не в этом дело. Здесь нет красивого подъема, чтобы сказать красиво: «Вы за царя подъяли меч, вы чисты».
Как будто за спиной все какие-то трудности. Вообще этим людям не легко, им трудно. Поэтому надо так читать ( читает тихо ):
«О витязь мой! завидую тебе.
Сын Курбского, воспитанный в изгнаньи,
Забыв отцом снесенные обиды,
Его вину за гробом искупив —
Ты кровь излить за сына Иоанна
Готовишься; законного царя
Ты возвратить отечеству… ты прав,
Душа твоя должна пылать весельем».
И дальше Курбский:
«Ужель и ты не веселишься духом?
Вот наша Русь: она твоя, царевич.
Там ждут тебя сердца твоих людей:
( подымает руки , ударяет по плечу несколько раз М . М .)
Твоя Москва, твой Кремль, твоя держава».
Так нельзя сказать. На руках у него варежки, и жесты некрасивые, тяжелые. ( Ударяет тяжело М . М . во время чтения .)
«Твоя Москва ( ударяет по плечу М . М .),
Твой Кремль ( ударяет ), твоя держава» ( ударяет ).
Простите, М[ихаил] М[ихайлович]!
Тогда я с радостью посмотрю потом на афишу и скажу: «Да, это 1604 год». Вот как надо. Нет возражений?
{262} Я думаю , что дети в этой пьесе — даже самый маленький ребенок — вот какого роста ( становится на стол и подымает над собой руку ). Вот какие люди были в то время, понимаете? Так что здесь романтика ни при чем.
Я помню, что Шаляпину показалось неприятным, когда в опере Мусоргского «Борис Годунов» Федора играла женщина. Слишком сладко.
Ну, как? Возражений нет?
На этом мы сегодня работу закончим.
25 ноября 1936 года
XIV, XVIII, XIX и XXI Картины. «Граница литовская», «Севск», «Лес», «Ставка»
Самозванец — Царев, Курбский — Кудлай, Басманов — Килигин, Пушкин — Нещипленко, лях — Коренев, пленник — Темерин, лях — Лещенко, другой лях — Бутенко
XIV картина. «Граница литовская»
Мейерхольд. Я бы так сказал: поиски того, что надо в этой роли, вынуждают нас идти на компромисс и допустить некий прозаизм. Роль Курбского — это одна из тех ролей, в которой мы с самого начала допустим нарушение пястовской партитуры, потому что для того, чтобы найти искренность монолога, надо несколько забыть штампы таких исторических пьес. И потом, ни в коем случае нельзя начать с веселья. Нельзя допускать бодряцкого тона. Поэтому нужно читать как-то проще, тише, сумрачнее.
Давайте еще раз. […]
Царев. [Мне кажется], что Курбский все же рвется в бой.
Мейерхольд. А не страшно ли будет резка разница между настроением Самозванца и Курбским, если мы сделаем его таким? Меня пугает резкость настроения.
Я хочу, чтобы была разница между настроением Курбского в декабре, во время битвы, и его настроением при переходе границы. Или он прискакал первым к границе, потому что хочет первым ринуться в бой, или потому, что он чувствует запах блинов? Вот что мне хочется узнать.
Я боюсь внешнего удальства, за которым публика ничего не услышит. Я боюсь примитивного балагана, что любил изображать в своих постановках Дикий. Этого я боюсь. Поэтому я поставил трудную задачу, чтобы не было внешнего балагана и приемов такого бодрячка: прискакал — и вот она, Литовская граница. Нужна конкретность во всем. Нужно, чтобы посадка на коне была такая конкретная, крепкая, чтоб видна была мускульность и потом удовлетворение. И вот тут надо решить, что такое: «Блеснул опять наследственный наш меч». Речь идет о том, что он вынул меч. Для чего?
Царев. Курбский радуется, что наконец он у дела, в нем говорит месть.
Мейерхольд. Если это месть, то тоже нельзя принять, потому что тот, кто мстит, не расплескивает свою нервность. Он закусил удила, {263} цедит сквозь зубы . Вот так ( показ ). Это дает мне еще большую уверенность, что так надо, а конкретность будет в той тихости, с какой Самозванец произнесет свои слова. Вот должен быть выбран темперамент. Правда? В этом весь вопрос.
Вот я знаю, например, что командующий войсками Московского округа И. П. Белов обладает большим темпераментом, но когда вы сидите с ним, то он производит впечатление крепкого крестьянина, и когда он рассказывает из своей биографии все, что он делал, то прямо не верится. При этом громадная сдержанность, только глаза поблескивают. Это лев. Что может быть темпераментнее льва? Посмотрите, как в зоологическом саду ведет себя в клетке лев. Рысь имеет другой темперамент, а между тем, рысь тоже не менее храбрый зверь, чем лев. Мне кажется, что из нашей среды самым подходящим темпераментом будет Боголюбов. Я хочу, чтобы вы меня поняли. Мне хочется нащупать темперамент Курбского. Если бы у нас было два Боголюбова, то я бы обязательно дал роль Курбского одному из них. Здесь нужен большой темперамент. […]
XXI картина. «Ставка»
Теперь о темпе сцены. Я думаю, что темп должен быть быстрее. Пушкин свой монолог скажет немножко бравурно. У вас он звучит обдуманно. Этого не должно быть. Накал в связи со смертью Бориса дает кульминационную точку. Чтобы не было упадка, чтобы публика, как только умрет Борис, не расходилась, нужно, чтобы этот эпизод был насыщен трепетностью. И прав Громов, который говорит: «Кто — кого?» Должно быть впечатление, что Басманов выслушивает, настраивается и смотрит на Пушкина с некоторым недоверием. Он думает: «Как же это я присягал ему». С другой стороны, Пушкин знает честность Басманова, и потому-то звучит этот диалог между Пушкиным и Басмановым: «… я присягал ему». — «Ты присягал наследнику престола, законному; но если жив другой, законнейший?..» — «Но изменить присяге! Но заслужить бесчестье в род и род…»
Это терзает Басманова. Поэтому надо Басманова показать как переживающего известное боление, а Пушкин рассыпается в монологе, и поэтому темп должен быть быстрее. Дело идет к развязке. Это надо подчеркнуть. Надо дать трепетность в этом эпизоде, чтобы этот эпизод не напоминал сцену Шуйского с Пушкиным, и если одну за другой прорепетировать эти сцены, то можно было бы видеть разницу.
Если бы эти две роли можно [было бы] играть тов. Килигину, то это было бы хорошо. Но как это сделать?
Давайте. Кто еще будет читать Пушкина? Тов. Бузанов, хотите Пушкина попробовать?
Я думаю, что Кудлаю лучше быть Курбским. Он сегодня был почти без пяти минут Курбским. Михаил Иванович, как вы думаете?
Царев. Да.
Мейерхольд. Давайте. Только весь темп сцены чуть-чуть живее.
( Повторение сцены . Пушкин — Бузанов .)
Голос Бузанова подходит к Пушкину и есть напряженность. Так что по голосовым данным Бузанов подходит.
Давайте возьмем еще одну сцену — «Лес».
{264} XIX картина. «Лес»
Самозванец — Царев, Пушкин — Бузанов, лях — Коренев
«Спокойна ночь» — тут длительная пауза. Тут должно пройти время. Прокофьев в это время дает песенку. Пушкин собирается спать, ходит, слушает песенку, потом подходит к Самозванцу, хочет ему что-то сказать, но тот уже спит. Тогда он говорит:
«… Приятный сон, царевич.
Разбитый в прах, спасаяся побегом,
Беспечен он, как глупое дитя;
Хранит его, конечно, провиденье;
И мы, друзья, не станем унывать».
Так что я думаю остановиться пока на Бузанове для Пушкина, а там вы еще ищите.
Давайте следующую сцену — «Севск».
XVIII картина. «Севск»
Самозванец — Царев, пленник — Темерин, лях — Лещенко, другой лях — Бутенко
Ляхи должны быть толстые, больше всего стариковские, чтобы они были комичные, чтобы было впечатление юмора, а то сцена очень пресная. Чтобы не получилось пресно, и тот и другой ляхи должны быть вот такие, как я сказал: толстые, смешные, петухи по отношению друг к другу. Так что ни Лещенко, ни Бутенко не подходят для ляхов. Надо набрать толстых. Один обязательно должен быть толстый, а может быть, и оба.
По амплуа они должны быть комиками, роль которых может быть очень маленькая, это не важно, но они выходят на сцену, скажут одно словечко, а публика хохочет, заливается.
Теперь мы наметим такой план работы: надо продвинуть сцены Бориса. Теперь Боголюбов поправился, и мы можем начать. Может быть, даже так сделать: однажды прогнать все сцены Бориса и однажды прогнать все сцены Самозванца.
Что касается музыкальной партитуры, то она готова, песни и оркестровка переписываются.
( Коренев спрашивает мнение у труппы : есть ли некоторое движение работы вперед , или она стоит на одном месте ? Темерин считает , что наметка уже имеется . Царев считает необходимым закрепить роли .)
Может быть, зафиксировать на данном периоде закрепление: Басманов — Килигин, Курбский — Кудлай, Пушкин — Бузанов. Но на ком остановить выбор для Василия Шуйского?
Громов. Лучше всего подходит для этой роли Старковский.
Мейерхольд. Давайте сейчас объявим ограниченный список. Наметим для этого трех человек.
На этом мы сегодняшнюю работу закончим.
{265} 27 ноября 1936 года
V, XIV, и XXI Картины. «Ночь. Келья в Чудовом монастыре», «Граница литовская», «Ставка»
Григорий — Царев, Пимен — Килигин, Курбский — Кудлай, Басманов — Килигин, Пушкин — Бузанов
Мейерхольд. […] Исполнитель роли Пимена должен помнить следующее: часто бывает, что задают вопрос, — сейчас не задают вопроса, потому что мы готовимся к торжественному юбилею Пушкина, связанному с трагической смертью Пушкина. Никто сейчас не задает вопрос: почему вы ставите именно сейчас эту пьесу? В конце прошлого века нельзя было даже заикаться о «Борисе Годунове». Задается этот вопрос потому, что не ясна, мол, позиция Пушкина в отношении этой темы. Так говорили. Правда, там есть сведения всякого сорта. Николай I запрещал эту пьесу.
Это — сведения о трудностях, которые испытывал Пушкин, чтобы протащить эту вещь через цензуру.
Почему эта вещь доставила много беспокойства ему? Не надо забывать, что он все-таки был опальный, он был сослан. Его письма прочитывались. Надо четко вытащить эти «уши юродивого», о которых он говорил. В какой мере торчат здесь «уши юродивого»? Мы не знаем, о чем он говорит: в какой степени ему удалось завуалировать рискованные места в цензурном отношении. С этой точки зрения получается, что действительно трудно отыскать, чтобы они (уши) четко обозначались.
В отношении наших историков литературы — они пропустили монолог Пимена: «Не сетуй, брат, что рано грешный свет покинул ты». Здесь очень ловко замаскировал Пушкин перечисление такого типа царей, которые прятались под клобук. На нашем языке это тип двурушничества. Он, с одной стороны, прятался под клобук, а с другой стороны, он делал такие вещи, которые характеризуют в нем палача. Тут нужно подпустить немножко ироническую нотку.
Дальше. Когда он говорит все относящееся к богу, нельзя говорить, что называется, в лоб, выдавая себя абсолютно чистым религиозником, [надо] выявить в Пимене человека и заставлять слушать. Вот я думаю, что сложность построения Пимена — это была одна из хитростей. Он именно в уста Пимена вложил такие вещи, которые он не вложил бы в уста другого, и это прошло через цензуру. Это вышло какой-то дымовой завесой. […]
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 117; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!