Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 14 страница

«Я должна быть осторожна, – подумала Винтер. – Я должна быть очень осторожна. Не ради себя, но ради Амиры».

Если бы только Алекс все еще был здесь. Она подумала, не могла ли она написать ему, но поняла, что не может так рисковать, не будучи уверена, что ее письмо не будет прочитано, и если откроется, что она владеет опасной информацией, Амиру станут подозревать. Она боялась не за себя. Может быть, потому, что была слишком молода, чтобы с ясностью представить свою смерть, или, может быть, потому, что ее жизнь в настоящее время не представляла ценности. Но Амира имела многое, ради чего стоило бы жить, и она боялась за Амиру так, как никогда бы не могла бояться за себя.

«Я должна быть осторожной», – повторяла Винтер, громко говоря на залитой солнцем речной террасе. «Осторожной», – шептало эхо от выгнутой каменной стены, ограждавшей ее дальний конец. В течение трех долгих дней она ничего не делала, принуждая себя бездействовать и улыбаться, боясь, что ее поведение или выражение лица будет замечено кем‑то, кому было известно о посещении Амиры.

Она не писала писем и не наносила визитов. Она принимала и развлекала гостей мужа, не проявляя ни одного признака тревоги или беспокойства и чувствуя себя предателем по отношению к своей нации, потому что она не побежала сразу же к сэру Генри с этой жизненно важной информацией.

Ей представилась эта возможность на четвертый день, когда она и ее муж отправились на вечерний прием в резиденцию. Это был очень большой прием, и на лужайках были развешаны цветные фонари. Оркестр одного из полков играл музыку, в то время как гости числом не менее нескольких сотен, включавшие в себя почти всех жителей британского происхождения и большую часть дворянства Лакноу и его окрестностей, бродили по саду, переговаривались, смеясь, восхищаясь фонариками, угощались разнообразными прохладительными напитками и закусками и наблюдали представление нескольких жонглеров.

Возможно, самым эффектным гостем и определенно вызывавшим самый большой интерес, был Дунду Пант Нана из Битаура, который явился на прием в сопровождении впечатляющей свиты.

Нана был человеком, заботливо культивирующим недовольство британцев. Правительство отказалось признать его законным наследником Бадже Рао, который, не имея сына, усыновил его по индийским законам. Но он, по‑видимому, не позволил себе ожесточиться. Он был само дружелюбие по отношению к британским гостям, с некоторыми из которых, казалось, находился на короткой ноге, и Винтер видела его, занятого оживленным разговором с сэром Генри Лоуренсом. Это был полный человек, слишком темнокожий для махратта и великолепно одетый; он носил пару алмазных серег, которые искрились и вспыхивали в разноцветном свете бумажных фонариков. Алекс, если бы он присутствовал на приеме, не узнал бы эти серьги – те, что он видел как‑то, были рубиновые – но он без труда узнал бы того, на ком они были надеты.

Куда бы сэр Генри ни шел, верховного комиссара повсюду окружало кольцо гостей, и было совершенно невозможно переговорить с ним с глазу на глаз. Но Винтер все же удалось переговорить с Джорджем Лоуренсом. Она попросила его показать ей розовый сад и, положив свою руку на его, пошла вместе с ним, говоря с необычным для нее оживлением. В розовом саду тоже были гуляющие, но их было гораздо меньше, так что здесь было возможно говорить, не боясь, что тебя услышат.

– Мне нужно сказать вам кое‑что, – сказала Винтер, ее пальцы сжали его руку. – Я хотела говорить с сэром Генри, но за ним повсюду следуют люди, так что вы должны передать ему наш разговор.

Она прямо посмотрела в лицо своего спутника и сказала:

– Пожалуйста, вы не могли бы улыбаться, как будто я рассказываю вам что‑то веселое? – и рассмеялась.

Джордж Лоуренс улыбнулся послушной и несколько озадаченной улыбкой, и ему удалось сохранить ее, хотя и не без труда, в течение нескольких следующих минут. Он внимательно слушал, пока Винтер неторопливо шла рядом с ним, улыбаясь за разговором и прерываясь, чтобы восхититься розами или фонариками или отозваться о музыке и освещении, когда поблизости кто‑нибудь появлялся. Полученная информация привела его в некоторое замешательство, но он, по крайней мере, понимал, что юная миссис Бартон была предельно серьезна, хотя и был склонен отнестись к рассказанной ему истории с некоторой осторожностью. В последнее время бродило так много слухов, и это был лишь еще один – кроме того, его, по‑видимому, передала перевозбужденная индианка, которая, по какому‑то любопытному стечению обстоятельств, приходилась двоюродной сестрой этой девушке, шедшей рядом с ним. Он не был склонен принимать эти сведения за нечто большее, чем очередную соломинку, которая, склоняясь, указывала, в какую сторону дует ветер, но тем не менее, он пообещал передать это сэру Генри.

– Вы не должны говорить с ним об этом в таком месте, где вас могли бы подслушать, – серьезно упрашивала его Винтер. – И он никому не должен говорить о том, кто рассказал ему об этом. Это правда – скажите ему, я уверена, что это правда! Амира рисковала своей жизнью, когда пришла рассказать мне об этом, и я рискую ею, рассказывая вам. Скажите ему об этом.

Она посмотрела ему в лицо и улыбнулась, говоря, но ее глаза были расширены и полны отчаянной настойчивости.

– Я скажу ему, – пообещал Джордж Лоуренс. – Но вы не должны слишком поддаваться тревоге, миссис Бартон. Мы слышим множество таких слухов. В Оуде много недовольных, потому что первоначальная политика была строга без необходимости. Но сэр Генри хочет все это изменить, и чувствую, что и эта туча пройдет, подобно всем остальным. Я думаю, вы не слишком долго были в Индии, но когда вы на себе испытаете наш жаркий климат, вы заметите, что бывают дни, когда обираются тучи и все небо покрыто ими, и кажется, что вот‑вот должен хлынуть дождь. И все‑таки они расходятся без единой упавшей капли. То же самое будет и в этот раз, вы убедитесь. Все пройдет.

Все пройдет… Все прошло…

В военных поселениях и канцеляриях, в резиденциях и бунгало британских офицеров, в правительственных зданиях и в доме самого губернатора, – где только ни встречались британцы, чтобы поговорить, снова и снова произносились эти утешительные слова. Короткая вспышка в Берхампуре в феврале, более поздний и безобразный взрыв недовольства в Барракпуре – все это стихло, не приведя к дальнейшим волнениям, а люди, которые уже принюхивались к ветру, снова успокоились и соглашались с популярным мнением, что пик общих волнений уже позади и всякая серьезная опасность (если вообще была какая‑то опасность, в чем большинство по‑прежнему сомневалось) миновала.

Винтер больше не получала новостей от Амиры, но из Дели ей написала Лотти. Эдварда перевели туда из Мейрута по специальному заданию, но жили они не в военном городке, им был предоставлен восхитительный дом в черте города недалеко от кашмирских ворот.

«Я боюсь, мама несколько разочарована тем, что мы не стали жить с ней и с папой, – писала Лотти, – но я так мало вижу Эдварда, что мне хотелось бы иметь его только для себя, когда он свободен. Софи поехала навестить друзей в Каунпур и вернется пятнадцатого числа следующего месяца. Все еще не так жарко, и я начинаю думать, что слухи о жаре в долинах были весьма преувеличены, хотя мне сказали, что это исключительно прохладный год и многие старожилы говорят, что давно уже не помнят такого. Если не станет хуже, то не думаю, что буду слишком стеснена. Мне бы хотелось, чтобы ты приехала и остановилась у меня. Было бы замечательно снова увидеть тебя. Ты обязательно должна приехать в следующий холодный сезон, и только подумай! У меня уже будет к тому времени маленький Эдвард, и я смогу показать его тебе! Я сама никак не могу поверить в это. Мама посылает тебе свой привет…»

Винтер читала письмо и думала об Амире… и о Джордже Лоуренсе. Кто из них был прав?

Вести от Лотти взволновали ее, так как она думала, что, по крайней мере, Лотти была в безопасности. В Мейруте было более тысячи британских солдат, формирующих самый сильный гарнизон во всех северо‑западных провинциях, и любая женщина непременно должна была чувствовать себя там в безопасности. Но Дели…

Она написала Лотти, умоляя ее ради ребенка уехать в горы и взять Софи с собой:

«Ты не знаешь, как жарко может стать в долинах, а в этот раз это будет очень тяжело для тебя. Ты должна думать о ребенке. Я думаю поехать в горы в середине мая, и мне будет там так одиноко, так что, если ты приедешь и останешься у меня в гостях и будешь поддерживать мою компанию, ты окажешь мне огромную услугу».

Она написала также и Эдварду, и миссис Эбатнот, прося их о том же и умоляя миссис Эбатнот сопровождать ее дочь – они все проведут жаркие месяцы в бунгало среди сосен, где будет прохладно и приятно. Но Лотти не оставила бы своего Эдварда, а миссис Эбатнот своего Джорджа. Дорогая Винтер слишком добра, но они уверены, что она их поймет. Может быть, Софи навестит ее как‑нибудь потом?..

Винтер написала снова и более настойчиво, но не смогла их убедить. «Даже если я скажу им то, что передала мне Амира, они все равно не приедут, – думала Винтер, – потому что не поверят в это. Или будут надеяться, что это неправда, и скоро заставят себя поверить в то, что это невозможно. Я ничего не могу с этим поделать».

В свой последний день перед отъездом из Лакноу она снова в полдень вышла на речную террасу. Теперь было еще жарче, чем в тот день, когда она виделась с Амирой, и даже широкополая шляпа не могла помешать солнцу, которое жгло ее плечи. День был таким же недвижным и беззвучным, как и в тот раз. Даже павлин куда‑то пропал. Там была только Винтер со своей короткой, черной тенью на каменных плитах и маленький уж, гревшийся на ступеньках, который с сухим шорохом уполз, когда она появилась.

Прошлой ночью Конвей устраивал прощальный прием. Это была разгульная попойка, длившаяся до самого утра, и его пришлось на руках нести к карете, в которой они должны были совершить обратное путешествие в Лунджор. Он категорически запретил Винтер ехать верхом, сказав, что у него нет желания возиться с ней, если она получит солнечный удар. Но зрелище безжизненной и пропитанной коньяком туши своего мужа, посаженного в карету, оказалось для нее слишком невыносимо, и она приказала оседлать своего коня.

Уезжая, она оглянулась на Каса де лос Павос Реалес. На апельсиновые деревья и лимонные рощи, на гранаты и парки, которые так мало изменились за долгие годы. И думала, как когда‑то Сабрина: «Может быть, я больше никогда этого не увижу». Но она не думала об этом с любовью и тоской, как Сабрина. Красивый, мирный дом не имел для нее такого значения, как для Сабрины: в нем не было ни счастья, ни воспоминаний. Они были в Гулаб‑Махале, но Гулаб‑Махал был закрыт для нее. Он все еще был, как фата моргана – мерцающий мираж. Недоступная луна.

Путешествие в Лунджор было жарким и утомительным, и хотя расстояние было не таким уж длинным, им понадобилось четыре дня, чтобы преодолеть его, потому что лошади быстро уставали из‑за жары. Конвей ворчал, ругался и ныл и постоянно утешал себя бренди. Снега на севере таяли, и река стояла выше, чем было в тот раз, когда они пересекли ее, направляясь в Лакноу. На мосту гулко отдавался стук лошадиных копыт, и Оуд остался позади.

 

Глава 35

 

Вечером последнего дня апреля комиссар и его жена снова въехали в массивные ворота своего дома в Лунджоре. Двумя часами позже они уже обедали в той же самой теплой компании, которая была у них на свадьбе.

За исключением мистера Джоша Коттара, отправившегося по делам в Калькутту, они все были здесь: Лу Коттар, Крисс и Эдгар Уилкинсоны, полковник Маулсен, майор Моттишам и еще полдюжины остальных.

– Я заранее послал им приглашения, – сказал Конвей. – Я не планировал что‑то грандиозное, но что плохого, если мы вместе отпразднуем наш приезд?

– Пока вас здесь не было, это место напоминало морг или молитвенное собрание, – сказала Лу Коттар. – Мне было так скучно, что на моем лице появились две лишних морщинки, а, видит Бог, их и так предостаточно. Большинство твоих подопечных дам не считают меня достаточно порядочной, поэтому без тебя меня очень редко приглашали на вечеринки. Странно, не правда ли? Возможно, они не доверяют своим мужьям! Хотя я не могу понять – почему. Ведь почти все мужья, за редким исключением, достаточно ленивы, чтобы причинить кому‑либо вред.

– Кого же ты считаешь исключением, Лу? – спросил комиссар с улыбкой. – Уж не меня ли?

– Ни в коем случае, – миссис Коттар вскинула брови. – Но ты, по крайней мере, устраиваешь более‑менее сносные вечеринки во всем Лунджоре.

– Но ведь не только на моих вечеринках тебе было весело, а, Лу? – сказал комиссар, дотрагиваясь до ее руки.

– Ну, это же было, по крайней мере, пять лет назад. Или, может, больше? В те времена ты был большой красивой скотиной. Помнится, я фактически потеряла две ночи, когда спала с тобой.

– Не могли бы мы это повторить?

– Тебе это не под силу. Ты слишком груб, Кон. Ты жирный и лысый и слишком много пьешь. И если бы не твои вечеринки, я решилась бы порвать с тобой. Но ты уже вошел в мои привычки, а я слишком ленива, чтобы их менять.

– Я слышал от женщин о тебе столько плохого, Лу, что просто не знаю, почему я тебя до сих пор терплю, – сердито посмотрев на нее, ответил комиссар.

– Потому, что и ты ко мне привык, и ты тоже никогда не сможешь избавиться от плохих привычек, – сказала миссис Коттар, рассмеявшись своим низким, грубым смехом.

Подойдя к пианино, она открыла крышку и, чтобы развлечь компанию, запела под свой собственный аккомпанемент:

 

Недоступно сплетням людским

Девушку Гамлет любил,

Неспособна была изменить,

Потому что никто не просил.

 

«Ничто не изменилось», – подумала Винтер. – «Все то же самое, как‑будто я и не уезжала в Лакноу».

Но это было не так. Изменилась она сама. Ни шум, ни эта беспутная вечеринка, ни вид ее мужа, обнимавшего за талию Крисс Уилкинсон, больше не возмущали и не раздражали ее. Ночь, проведенная в саду их дома в Лакноу, а затем день у реки на террасе павлиньего домика, все в ней переменили. Теперь ей хотелось ощущать ветер и слушать гром.

Если Амира права, все эти люди через несколько месяцев или даже раньше могут умереть. Амира сказала, что это будет в последний день мая, «и после этого нигде не будет безопасно». Завтра Первое мая. В английских деревнях накануне этого дня рано ложатся спать, чтобы встать с рассветом и нарвать цветов для плетения майских венков, в которые нарядится вся деревенская молодежь. Все деревья в садах стоят в цвету, в полях и лесах расцвели первоцветы и примулы, а майские деревья на лужайках разукрашены лентами. Первое мая… И еще тридцать дней… Права ли Амира? А, может быть, прав Джордж Лоуренс? Это будет… Это будет… Это уже произошло. Может, это действительно уже произошло?..

На следующее утро Винтер не уехала. Лошади нуждались в отдыхе, и она поздно встала, а после завтрака написала Алексу.

Это было короткое письмо, и вообще она писала ему впервые. Она хотела отправить его со слугой, но тот сказал, что господин Рэнделл находится в отдаленном деревенском лагере.

– Тогда кто‑нибудь должен отвезти его туда, – сказала Винтер. – Пришли ко мне Юзафа.

Слуга покосился на нее из‑под прикрытых век и вышел, чтобы позвать конюха.

Этот его взгляд напугал Винтер.

Внезапно она почувствовала все значение того, что произойдет, если всеобщее восстание, готовящееся в этой стране, придет в ее дом. Она никогда еще реально не представляла этого. Она подумала, что Амира может быть убита или искалечена в наказание за то, что предупредила ее. Она представляла себе и то, как Лотти и добрая миссис Эбатнот и правоверная София могут быть растерзаны воющей толпой. Раньше эти картины были как бы отстранены от нее, а внутренний голос нашептывал ей: «Мало ли бывает слухов… этого не может быть…» Но теперь, стоя в большой, холодной гостиной дома своего мужа, она впервые отчетливо поняла, что может означать такое восстание. Она подумала о том, что горстка белых людей, управляющих этой восточной страной, живет бок о бок с многомиллионным народом, ежеминутно наблюдающим за ними, слушает каждое их слово – и ждет… Невозможно уединиться в такой стране, где у тебя рядом всегда дюжина слуг, где тебя окружают кули, батраки или портные, сидящие на улицах со скрещенными ногами, где естественной принадлежностью каждой веранды являются разложенные на полу циновки.

В доме своего отца в Лакноу она доверяла слугам, но все же заботилась о том, чтобы никто из посторонних не задавал им никаких вопросов. А уж здесь‑то тем более надо об этом позаботиться. Она разорвала написанное Алексу письмо, сожгла клочки, а затем написала новое. Не то, чтобы она не доверяла Юзафу, который был личным слугой Алекса, но ей хотелось предотвратить любую случайность. Поэтому, отдав ему письмо, она четко объяснила, что он должен дать понять кули и садовнику, обрезавшему в это время засохшие головки лилий на клумбе под верандой, что цель его поездки – сообщить господину капитану о возможном приезде его друга, которого она встретила в Лакноу. Он хотел бы приехать поохотиться, и так как господин капитан находится в лагере, то он должен знать об этом, если задумает оттуда уехать.

Алекс прочитал привезенное Юзафом письмо в тот же вечер при свете масляной лампы. В письме было всего две строчки, но он читал и перечитывал его, а затем аккуратно сложил и спрятал во внутренний карман костюма. После этого он тихонечко свистнул, и из темноты возникла фигура Нияза.

– Завтра мы возвращаемся, – сказал Алекс.

Нияз вскинул брови, но никак не прокомментировал неожиданный приказ, а лишь спросил, когда надо выезжать.

– В пять часов. Это необходимо. – Неожиданно для себя впервые за две недели Алекс перешел на английский. – Это то самое дело Пурана Чанда, я не могу оставить его, все остальное может подождать.

Когда он совершал поездки по районам, ему редко выпадал случай говорить на его родном языке, и он частенько обнаруживал, что думает и даже видит сны на хинди. Теперь он вернулся к английскому.

– Скажи котвалу, что я встречусь с ним на рассвете. Здесь есть еще некоторые неотложные дела. Мы выедем, как только их закончим. Где Юзаф?

– Ваша честь? – Из темноты вынырнула еще одна тень и отсалютовала.

– Передай госпоже, что я вернусь завтра или послезавтра.

Юзаф снова отдал честь и нырнул обратно в темноту, а Алекс вернулся в свою палатку и задул лампу, на которой нашли свою погибель многочисленные ползающие и летающие создания.

Нияз разложил походную кровать на открытом воздухе. Лежа на ней и наблюдая через москитную сетку за мерцанием звезд, Алекс увидел комету, пересекавшую небо с востока на запад. Она двигалась не так быстро, как падающие звезды, и оставляла за собой длинный ярко светящийся хвост, который был скорее красным, чем белым или золотым. В течение целых десяти минут все небо светилось искрами. В дюжине ярдов от себя Алекс слышал, как ворочается Нияз. Посмотрев в его сторону, он увидел его поднятую голову и понял, что тот тоже видел комету.

– Теперь они будут говорить, что это знак – или знамение, – подумал он, – я не уверен, что их можно за это винить.

Красная звезда, оставившая кроваво‑красный след на небе с востока на запад. Были ли когда‑нибудь такие небесные явления знамениями? Когда‑то, много веков назад, по сигналу звезды белые люди ушли с Востока, чтобы, обнажив меч, нести в мир войну, и до сих пор этот меч еще не в ножнах. То, что небеса могут предсказывать будущее, было древнейшим суеверием в мире. В течение более чем трех тысячелетий люди наблюдали за небом, уверенные, что по нему можно прочесть судьбу. В жаркую погоду здешние жители спят под открытым небом – на дорогах, на плоских крышах или у дверей своих хижин. Многие ли из них видели эту красную комету? Многие ли из них восприняли ее как знамение с небес? Причем – как дурное знамение, но не из‑за цвета, так как красный цвет на Востоке ассоциируется с радостью, а просто потому, что и времена, и мысли людей были дурными.

---

Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 39; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!