Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 18 страница
– Нет. Они не едут. Может быть, все они погибли. Мы больше не можем ждать.
Он посмотрел в голубое небо – на вспотевшем, пыльном, опаленном порохом лице выделялись удивительно молодые глаза; затем он глянул вниз на копошащуюся массу людей, которые, как обезьяны, карабкались по стенам, оставляя защитникам последнюю узкую полоску земли.
– Вместе с собой мы прихватим и многих из них, – сказал лейтенант Уиллоуби.
– Хорошо, Бакли. Давайте сигнал.
Земля, и здания, и само небо, казалось, содрогнулись, закружились и закачались с ужасным гулом, перекрывавшим шум обезумевшего города, и огромное облако, розово‑красное и красивое, подсвечиваемое солнцем, поднялось над куполами и минаретами; над рощами и садами города Моголов; взвиваясь все выше и выше и распускаясь, словно гигантский цветок на длинном белом стебле.
Это облако висело несколько часов, как бы являя собой недолговечный памятник мужеству людей. Грохот взрыва как будто послужил сигналом для мрачных, колебавшихся сипаев, находившихся в караульном помещении, и они набросились на тех, кто укрывался там; Лотти, сбегая вниз, навстречу Эдварду, увидела, как беззвучно упала ее мать от пули, попавшей в висок, и видела, как саблей, почти до плеча, разрубили голову ее мужу.
Она вскрикнула, хотела бежать к нему, но кто‑то схватил ее за руки и потащил ее, сопротивлявшуюся, кричавшую и звавшую Эдварда, к стене башни; там ей связали руки и стащили вниз со стены.
|
|
|
Но кое‑как связанные ремни развязались, и она упала, ударившись о твердую землю, покатилась в канаву, почти бездыханная. Там ее снова схватили и потащили, спотыкаясь на бегу, в чащу Кудсия Багха…
Взрыв всколыхнул горячий воздух и потряс Башню с флагштоком на Ридже, куда собрались охваченные ужасом семьи из военных поселений, ожидая известий и до боли в глазах вглядываясь в пустую дорогу, ведущую из города. Женщины затаили дыхание и содрогнулись при грохоте взрыва, их слуги громко запричитали, а дети закричали, когда белый столб дыма поднялся над далеким городом и поплыл медленной розово‑красной короной, которая зависла над искалеченными телами тысяч людей, погибших при взрыве склада боеприпасов.
– Мы не можем больше здесь ждать, – сказал офицер с изможденным лицом, шагая по Риджу. – Какого черта они делают в Мируте? Не могут же они быть все убиты! Ради Бога, почему мы ничего не делаем, чтобы помочь этим несчастным в городе? Ведь есть еще речной арсенал. Мы могли бы им еще показать кое‑что вместо того, чтобы оставлять людей на растерзание!
– Не валяйте дурака, Меллиш! Мы должны думать о женщинах и детях. Мы не можем ослабить гарнизон, нам нужно иметь здесь достаточно людей для защиты. Мы не можем ради «призрачной надежды» подвергать их опасности.
|
|
|
– Тогда почему же мы не отослали их в Карнал, как только получили известие? Почему, черт побери, мы не отсылаем их сейчас? С каждой минутой растет опасность и для них, и для нас, а больше всего для тех, кто находится в ловушке в городе. В Мируте, кажется, никто даже не пальцем не пошевелил, и здесь никто ничего не делает, кроме молодого Уиллоуби, у которого, очевидно, хватило ума взорвать склад боеприпасов. В любом случае, это лучше, чем бездействовать и наблюдать, как даже те немногие люди, сохранившие нам верность, теряют в нас веру. Посмотрите! Что это? Повозка на дороге! Может быть, наконец‑то новости?
Тележка, запряженная буйволами, поскрипывая, медленно двигалась по дороге в облаке пыли и остановилась около Башни с флагштоком, где лучи заходящего солнца осветили с беспощадной ясностью то, что лежало внутри: искромсанные, застывшие, залитые кровью тела нескольких английских офицеров, брошенные туда как попало, как будто это были тюки соломы. Победивший город бросал вызов Риджу. Вызов, на который не могли ответить в течение многих дней.
Когда день угас и на смену ему вышла полная светлая луна, все, кто стоял на делийском Ридже со смешанным чувством надежды и страха, ожидая помощи из Мирута, которая так и не пришла, наконец, решили уйти.
|
|
|
– Через полчаса стемнеет, – сказал бригадный генерал, все еще вглядываясь в дорогу, ведущую из Мирута. – Женщинам лучше уйти, им нужна защита. Вам всем лучше уйти, пока дорога на Карнал еще свободна.
Ослепительный свет от горящих домов в военных поселениях был похож на закат. Телеги, двухместные экипажи, пешие, верхом на лошадях – все устремились в сгущающуюся темноту.
Это было бегство через враждебную страну, во время которого многим суждено было умереть.
Бригадный генерал подождал, пока они ушли, а затем с последним оставшимся офицером осмотрел остатки своих войск.
– Труби сбор, – приказал бригадный генерал и услышал привычный сигнал, прозвучавший в тишине.
Единственная фигура, сипай из семьдесят четвертого Бенгальского пехотного полка, ответил на призыв, стоя по команде «смирно», одинокий и послушный в сгущающейся темноте. Единственный, кто остался верным своему командиру, единственный из всех, кто сутки назад беспрекословно подчинился бы приказу.
Плечи бригадного генерала устало поникли. Наконец, он повернулся и поехал прочь от Риджа, оставляя покинутый военный лагерь во власти ночи и мародеров. Позади него высоко над городом, погружающимся во тьму, первые лунные лучи осветили темнеющее облако, все еще висевшее над взорванным складом боеприпасов и свидетельствовавшее о единственном решительном действии, предпринятом в тот ужасный день.
|
|
|
Во время вечерней прогулки Винтер молчала, а Алекс был слишком занят своими собственными мыслями и не заметил этого.
Ему было жаль ее, но он подумал, что скоро ему придется жалеть еще об очень многом. Он больше не мог посылать Нияза в войска, и его различные источники информации в городе и в деревнях становились все менее доступными. Они боялись появляться около его дома, и сведения, приносимые ими, были неутешительными и тревожными.
Он взглянул на бледный серп луны, плывущей высоко над пыльной завесой, за которой с трудом угадывался горизонт. Клин бакланов, улетающих в направлении Хазрат‑Бага, был виден на опаловом небе, и стая пурпурных голубей кружилась над крышами города. Он думал о поездке Нияза и Юсафа. В долине будет значительно жарче, а им нельзя ни есть, ни пить. Рамадан, когда он выпадал на жаркую погоду, был настоящим испытанием, кроме того, ножевая рана на спине Нияза еще полностью не зажила. «Мне бы следовало самому поехать сегодня», – думал Алекс. Ночная работа была не трудна для Нияза и Юсафа, которые могли найти время для сна и днем, а для Алекса это было тяжело, потому что днем спать он не мог.
Он натянул поводья перед воротами резиденции и впервые заговорил:
– Когда вы отправляетесь в горы?
– Двадцать второго, – ответила Винтер сухо. Гнев ее прошел, и наступила странная апатия.
– Вам понадобится неделя на это путешествие, – сказал Алекс. – Точнее, восемь дней. За это время доедете. Думаю, я увижусь с вами до отъезда. Спокойной ночи.
Он повернул лошадь и поскакал к своему дому, а Винтер въехала под арку мимо статной, почтительной фигуры Акбар Хана. Час назад она бы проигнорировала его присутствие. Час назад она бы считала его убийцей и ненавидела бы обоих, Алекса и своего мужа, за то что они не повесили этого убийцу. Но теперь, охваченная безразличием, она не была в этом уверена. Может быть, Нисса, в конце концов, умерла своей смертью?
Высокие белые стены резиденции оказались неожиданно прохладными после изнуряющей жары долины, где даже воздух позднего вечера напоминал жар открытой печи. Лампы были зажжены, двери и окна распахнуты настежь, а дорожки около дома полили водой, чтобы прибить пыль. Запах влажной земли был сильным, словно ладан, но хотя он пропитал воздух во всех комнатах и наполнил дом чистым ароматом, он не смог заглушить другой запах: отвратительный сладковатый запах мускуса и бетеля, исходивший от толстухи, жившей на женской половине. Значит, в ее отсутствие здесь побывала Ясмин. Это было необычно. Зинтер было хорошо известно, что по ночам эта женщина бывает в комнатах Конвея, но раньше она ни разу ни замечала, чтобы Ясмин появлялась в других комнатах. Но сегодня было очевидно, что она заходила в гостиную и в столовую. Даже в спальню Винтер.
Конвей лежал на диване в гостиной со стаканом бренди в руке. На нем была тонкая рубашка местного покроя и белые брюки из хлопка. На одежде проступили пятна пота. Было еще не поздно, но он был уже сильно пьян. На полу стоял кальян, лежали подушки, как будто около него только что кто‑то сидел. Винтер раньше не видела его в такой одежде и не знала, то ли это была его обычная одежда в такую жару, то ли он снова сползал к тому образу жизни, который вел до женитьбы. Однажды она ему сказала, что, если эта женщина появится в доме, кроме как в его комнатах – она сама уйдет из дому, и теперь она гадала, почему Ясмин позволила себе такую дерзость, что осмелилась ходить по всему дому. Следует ли ей теперь напомнить об этом и выполнить свою угрозу?
Она пристально посмотрела на красное, пустое лицо, размякшее потное тело и поняла, что с ним бесполезно говорить, когда он в таком состоянии, потому что все равно он ничего не поймет. Апатия, охватившая ее час назад, совсем придавила ее. Накануне ей не пришлось сомкнуть глаз, и теперь она чувствовала себя разбитой. Слишком усталой, чтобы думать еще и о Конвее и его благоухающей мускусом любовнице. Это для нее не имело больше никакого значения. Может быть, действительно, верно, что судьба дается каждому свыше, и никто не может изменить ее. Что суждено, то суждено.
Кто‑то шевельнулся в тени, позади лампы, стоявшей на столе около локтя Конвея. Это была бледная девушка с желтыми волосами, ее Винтер видела прежде в этой комнате. Ее серые глаза были широко раскрыты и испуганы, как будто она, а не Винтер, увидела привидение. Умерла она, что ли, в этом доме? Может быть, она что‑то здесь забыла? «Они убивают белых женщин».
Конвей проговорил хрипло:
– Что это? Что нужно?
Но за лампой уже никого не было. Только белая занавеска, ваза с желтыми лилиями и тени…
В ту ночь Винтер крепко спала, несмотря на жару и скрип пунки. Так же крепко, как Зеб‑ун‑Нисса, которая теперь лежала на мусульманском кладбище и не слышала воя шакалов, рыскавших среди могил. Так же, как Лотти, крепко спавшая в закрытой повозке, в разорванной одежде, запачканной кровью и грязью. Ее и еще двух ее спутников нашел возница этой повозки в придорожной канаве, где они прятались.
– Я еду в Лунджор и очень спешу, – сказал возница. – Дели долго еще не будет местом, подходящим для мирной жизни, а в Лунджоре у меня брат, у которого я хочу пожить, пока это сумасшествие закончится.
Глава 38
Алекс и Юсаф вернулись темной ночью, перед зарей и разными дорогами, Нияза нигде не было видно. Сказали, что он лежит в лихорадке и не встает.
Алекс надеялся, что ему удастся выспаться, но с восходом солнца его разбудил Алам Дин.
– Ваша честь, – тихо сказал Алам Дин, – на колючем дереве у городской дороги поймали красный воздушный змей.
– Черт! – сквозь сон проговорил Алекс. – Черт побери! Хорошо, Алам Дин.
Он сразу же встал и через двадцать минут уже ехал через поле по направлению к Чунвару. У дороги, которая вела через открытую долину в город, метрах в двухстах от военного поселения, росло одинокое колючее дерево, и этим утром в его редких ветвях поймали дешевый бумажный змей, такой, как обычно запускают дети. Ярко‑красный змей, заметный с большого расстояния.
Ярко раскрашенные змеи летали в небе над городом часто и во все времена года, и нередко можно было видеть змей с оборванной веревкой и запутавшийся в ветках дерева. Алекс не стал проезжать мимо дерева, а просто посмотрел на него. Он свернул на узкую тропинку и поехал по краю горчичного поля. Остановив Орла у дренажной канавы, где росла высокая слоновья трава под тенью дикого фигового дерева, он спешился как бы для того, чтобы подтянуть подпругу.
Зашелестела трава, и послышался голос человека, которого не было видно. Он заговорил шепотом, хорошо слышным, несмотря на далекий скрип колодезного колеса и негодующий голосок полосатой белки:
– На базаре говорят, что пехотный полк поднял мятеж в Мируте, что они перебили всех англичан и пошли на Дели, который тоже взяли. Говорят также, что они провозгласили Королем Багадур Шаха и порубили всех иностранцев.
– Когда? – спросил Алекс, натягивая повод.
– Только вчера. Рано утром мне рассказал об этом нищий дервиш на ступеньках мечети Перл Маджид.
– Это невозможно, – сказал Алекс. – Дели далеко.
– А разве птицы небесные не разговаривают со святыми дервишами? – прошептал тот же голос.
– А еще что‑нибудь известно? – спросил Алекс.
– Нет. Чего же еще? Город и так шумный, как улей.
– Они поднимутся?
– Кто знает. На базарах полно негодяев, но люди муллы призывают их пока воздерживаться и ждать приказа. Было бы лучше, если бы ваши люди не появлялись сегодня в городе. Попридержите их. Даже если кто‑то бросит камень, кто знает, чем это может кончиться. Вы знаете, как ведет себя толпа. Если они видят кровь, они сходят с ума, как шакалы.
Алекс тихо сказал:
– Возвращайся назад, а вечером опять встретимся. На заходе солнца я приеду к гробнице Амин‑уд‑дина.
– Постараюсь. Но я – боюсь. Если только они узнают, меня растерзают на кусочки!
Алекс услышал, как у него стучат зубы; он положил горсть серебра в пыль у края дренажной канавы и сказал:
– Сегодня вечером получишь еще пятьдесят.
Затем вскочил на лошадь и поскакал по направлению к Чунвару.
Он покружил по полям и вернулся к военному поселению, большую часть – медленным шагом, что стоило ему большого напряжения воли, и была уже половина девятого, когда он вернулся в резиденцию.
Он обнаружил, что комиссар еще не вставал и лежал до пояса голый, на бедрах его было намотано полотнище из хлопка на манер бирманского лунж. В комнате стоял запах мускуса и воздух был спертым. Закрытые окна были завешены шторами из тростника. Алекс тронул ногой маленькие серебряные колокольчики, таки, которые индианки любят надевать себе на ноги, и еле сдержался, скрывая гримасу отвращения.
– Ну? – угрюмо спросил мистер Бартон. – Что теперь? Опять пчелы?
– Надеюсь, может оказаться, что их больше не будет, – сказал коротко Алекс. – Говорят, что в Мируте и в Дели мятеж. Может быть, это и неправда или, может быть, слухи сильно преувеличены. Но говорят, что и там, и там восстали полки. Поубивали всех европейцев, а Багадур Шах провозглашен Королем.
– Какая ерунда! – сердито сказал комиссар. Он сел и выпрямился. Это движение причинило ему боль, он застонал и приложил руку ко лбу. Бросив на Алекса злой взгляд, сказал:
– В Мируте очень много английских войск. Ими все наводнено! Их там, по крайней мере, две тысячи. Самый крупный гарнизон во всей Индии. Вздор! Это все базарные слухи!
– Может быть, сэр, – сказал коротко Алекс. – Дело не в том, правда это или нет. Такой слух может породить волнения, и я хотел бы, с вашего разрешения, ограничить въезд в город европейцев до тех пор, пока ситуация не нормализуется.
– Господи, даруй мне терпение! – взмолился Алекс, стискивая зубы. Он ответил спокойно и доброжелательно, как говорят с неразумным ребенком: – Требуется очень немного, чтобы возбудить людей, которые систематически готовятся к этому. При этих слухах на базарах появление белого в городе могло бы привести к тому, что в него стали бы бросать камни. И, как вам известно, сэр, от этого только один шаг до убийства. В данный момент мы не можем себе позволить каких‑либо неприятных инцидентов. Через пару дней мы узнаем истинное положение вещей и, если слухи не подтвердятся, волнение уляжется. Могу ли я рассчитывать на ваше согласие ограничить въезд европейцев в город?
– Полагаю, что да, – сказал комиссар снисходительно. – Не верьте ни одному их слову, но… Ну, хорошо, делайте, как хотите, и оставьте меня в покое!
Алекс не стал мешкать. Он не пошел к себе в кабинет, вместо этого направился в кабинет комиссара, где быстро и коротко написал от его имени бумагу и, взяв перо и чернильницу, вернулся в затемненную спальню комиссара за его подписью. Увидев слугу, выходящего с запечатанными документами, он спросил, можно ли видеть миссис Бартон, но Винтер не оказалось дома.
– Госпожа уехала полчаса назад, – сказал ему Иман Бакс. – Она поехала в город.
Алекс так быстро обернулся к слуге, что тот отпрянул.
– Куда?
– В г‑город, – запинаясь, проговорил Иман Бакс. – В магазин Дитты Мулла, купца, торгующего шелком, возле Суддер базара.
– Кто с ней поехал?
– Ваша честь, госпожа поехала верхом. Я не знаю, с каким грумом. Я могу узнать, если ваша честь…
Но Алекса уже не было.
Шел уже десятый час, и тени деревьев становились короче на пыльной дороге, а жара в долине усиливалась, так что город, находившийся на расстоянии мили, дрожал в палящих лучах солнца, будто он был сделан из расплавленного стекла. На шее и боках Орла выступила белая пена, а одежда Алекса пропиталась потом, но в желудке и в руках от страха и гнева он чувствовал ледяной холод – гнев был направлен на него самого.
– Если я попаду в заварушку, придется стрелять, – думал Алекс, – и если так, то они не причинят ей вреда! Они знают ее слишком хорошо! Меня они знают тоже, но я представитель властей, и это может их подтолкнуть… Я должен дать ей шанс. Если они убьют меня, этому дураку Бартону не сносить головы, а я не давал приказа в отношении моста, – я не могу рисковать всем из‑за одной женщины!.. Николсон был прав, безопасность женщин и детей в некоторых кризисных ситуациях – не самое главное, я не должен был ехать… – Но он продолжал скакать.
Он перешел на легкий галоп, приблизившись к городским воротам, и поборол свой страх, потому что толпа, как животное, всегда чует страх. Он не спеша въехал в ворота, свободно сидя в седле, и поздоровался с полицейским сержантом, проезжая мимо него. Тот ответил на приветствие.
Он почувствовал атмосферу беспокойства и паники, царившую в городе. За спиной повисла зловещая тишина, иногда слышались приглушенные проклятия, и в лицах была какая‑то напряженность и дерзость. Люди, которых он знал лично, при приближении Орла избегали смотреть ему в глаза и отходили в сторону, на их лицах читалось затаенное беспокойство. Обычно, когда он проезжал по городу, они расступались перед ним, а сегодня он обнаружил, что Орлу с трудом приходится пробиваться сквозь толпу, которая и не думала уступать ему дорогу, и дерзость эта не была случайной. Ему приходилось ехать все медленнее, когда вдруг в него из толпы полетел камень. Но попал он не в него, а в женщину, она пронзительно закричала.
В толпе поднялся невообразимый шум, рычание гигантской кошки; Алекс поднялся на стременах и, глядя в ту сторону, откуда был брошен камень, закричал. Крик его пронесся над толпой, в нем был и приказ, и презрение, и насмешка; толпа, застигнутая врасплох, стала хохотать. Напряжение спало, и какой‑то человек выкрикнул:
– Знает ли господин, что происходит в Дели?
– Конечно! Каждое утро я слышу много вранья, Картер Сингх. Но я жду вечера, и когда спадает жара, я узнаю правду.
– Тогда это правда? – выкрикнул другой.
– Жара, видно, разгорячила твою голову, Сохан Лан, – сказал Алекс, смеясь. – Потерпи немного, и голова твоя охладится!
Толпа приняла шутку. Враждебность исчезла, вместо нее появилось сомнение. Может быть, слухи, распространявшиеся на базаре со сверхъестественной быстротой с раннего утра, были все‑таки лживыми? Потому что белый господин, который, очевидно, был в курсе дела, в то же время смеялся. Стал бы он смеяться, если бы новости и в самом деле были плохими? Толпа отпрянула, и ему освободили дорогу, лица были сумрачными и растерянными. В двадцати ярдах впереди Алекс увидел муллу одной из городских мечетей. Он пришпорил Орла и, поравнявшись с муллой, наклонился и тронул его за плечо. Мулла резко обернулся.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 47; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!