Очерки, корреспонденции. 1932 – 1936 21 страница
Ей хотелось верить в нее.
– Я, знаешь, – вдруг сказала она неожиданно для самой себя, – я инженером буду.
– Кому теперь нужны инженеры?
– Нет, нет! Будут нужны! Вот увидишь: будут! – Ей хотелось еще говорить о себе. Сейчас, когда она ушла из дому, ей казалось: сама она другая, и жизнь открывается другая, и нужно что‑то делать, делать, делать, торопливо, спешно, экстренно. – Я буду инженером по электричеству.
Алеша пожал плечами: она была девочка, она не знала, что такое биржа, она не знала, что такое, когда дома нечего есть, а отец болен и кашляет кровью.
– Ты куда это с узелком? – спросил он равнодушно‑покровительственным тоном.
Юлька небрежно взмахнула узелком, перебросила его через плечо. В узелке было все, что она имела: на будущее, на жизнь.
– Я в детский дом иду жить, – беспечно ответила она. – Совсем. – И, увидев удивленные глаза Алеши, добавила просто: – Мать против комсомола.
Они расстались на перекрестке. Алеша крепко, как парень парню, пожал ей руку. Она беспечно тряхнула косой и пошла по тротуару, четко постукивая каблучками.
Пришла в детдом, обняла бросившихся к ней навстречу девочек и сказала им устало:
– А я к вам жить. Совсем...
ШЕСТАЯ ГЛАВА
Хочешь быть Человеком что надо.
Но не знаешь:
Сумеешь ли быть?
А. Безыменский
1
Овчинный кожушок, туго перепоясанный ремнем и похожий, как казалось раньше Алеше, на кавалерийскую венгерку, совсем охудел, изодрался. Клочья грязной рыжей шерсти оседали на рубахе. Можно было подумать, что Алеша линяет. Насмешливые ребята дразнили Алешу «драным козлом», а девочки брезгливо морщили носики, чуя кислый запах овчины.
|
|
|
Но вот сегодня на улицах лужи, расторопные ручьи, оголтелая детвора в распахнутых, забрызганных грязью пальтишках; в школе семечная шелуха на полу; на оконных стеклах грязные, тощие струнки, в сапогах чавкает вода, ноги мокрые. Значит, окончательно и бесповоротно – весна.
Весна!
Она летит на город, широко распахнув синие крылья туманов. Она дымится уже в тихих переулках. Она врывается в школу, звенит капелью со стекла, стучится, ломится в двери, зовет на улицу, на улицу!
Весна падает над городом неожиданно, как ливень. Дымная моя родина, какой ты тогда становишься красивой!
Вдруг оказывается, что под окном старой инструменталки существует березка. Всю зиму на ней цвели только стружки, выбрасываемые из окна. А сейчас она отряхнулась, зазеленела, расцвела, как девушка, узнавшая первую любовь.
Вдруг оказывается, что терриконы похожи на синие хребты гор, что они могут куриться; ночью видно, как горит на них порода; кажется, что это дружные костры пылают на горе.
|
|
|
Вдруг оказывается, что степь – рыжая летом, черная осенью, грязно‑серая зимой – может быть еще и зеленой! Да какой! Сочно‑зеленой, юной, словно степь только что родилась и, удивленно покачиваясь, лежит под солнцем; ахает: как прекрасен мир!
Так работает весна.
Мы стояли на Кавказе. Наш военный городок затерялся среди чужих, неуютных гор. И однажды, в январе, мы проснулись и ахнули: где мы? В Рязани? В Чухломе?
Горы исчезли, затянулись снежным туманом. На полях, на кладбище, на деревьях снег. Маленькие домишки совсем занесло. А из узорчатого окна, над которым нависла белая мохнатая крыша, пробивается робкий, неуверенный огонек. И каждый из нас вспомнил свою Рязань.
Меня обступают сейчас большие дома. Они лезут ко мне в окно. Трамваи плывут по потолку моей комнаты. Поезда отправляются в путь. Но донецкая степь колышется предо мною. Вот иду: пыльная дорога, ржавый бурьян, неоглядное солнце и сизый дымок на горизонте. Эх, родина!
Алеша скинул на парту постылый кожушок и в одной ситцевой рубахе бросился из класса.
Тяжелая дубовая дверь широко распахнута. Весна льется, хлещет, врывается в сырое каменное здание, и Алеша прямо со школьного порога, как с берега, головой вперед бросается в весну, в апрельскую теплынь, в дрожащие волны света.
|
|
|
– И‑го‑го‑го! – кричит он молодым жеребенком. – И‑го‑го‑го! Эй, догоняй! – бьет он кого‑то по спине и шарахается от него, бежит, высоко закидывая ноги.
Безработица, голодовка, смута в школе – все сброшено, как овчина на пол.
Две девушки, перепрыгивая с камешка на камешек и размахивая потертыми папками «Musique», прошли мимо Алеши, оживленно болтая о ком‑то неизвестном ему.
– Нет, он красивый! – донеслось до Алеши, и он остановился прислушиваясь.
Но девочки были уже далеко, было видно, как подрагивали русая и рыжая косички, перехваченные черными бантами.
«А я какой? – мелькнуло вдруг у Алеши. – Красивый или нет?»
И покраснел.
Он редко смотрелся в зеркало. Своей наружностью вовсе не интересовался. Знал, что у него лицо монгольское, скуластое, и не печалился и не радовался. Какой есть!
А сейчас вдруг захотелось быть красивым, богатым, умным. Одеться хорошо. Галифе темно‑синие, френч. Сапоги иметь целые, чтобы не текли, шевровые, чистить их у чистильщиков, чтобы как зеркало и солнце на носке.
«А вдруг я красивый?» – подумал Алеша и засмотрелся на свое отражение в большой луже.
Но в луже играла вода, и все колыхалось, ходило, ломалось – и небо, и здания, и скуластое Алешино лицо.
|
|
|
В глубокой задумчивости пошел он в школу. На лестнице столкнулся с белокурой Тасей.
– Простите! – пробормотал он сумрачно и хотел пойти дальше, но Тася окликнула его.
– Скажите, Алеша, – она сделала большие глаза и докончила шепотом: – Вы комсомолец, да?
– Нет, – пробурчал Алеша. – А что?
– А мы, все девочки, думали – комсомолец. К нам не подходит. Серьезный такой!
Алеша слушал, как тараторила Тася, и сбоку смотрел на беленькую ее шейку, на которой кучерявились пушистые белокурые завитки.
«А Тася красивая?»
Он вздохнул и вдруг произнес нерешительно:
– А скажи‑ите: я красивый или нет?
И только когда сказал, когда услышал свои слова, понял: сказал непоправимую глупость. Увидел расширившиеся глаза Таси, вздернутые белобрысые брови, сломавшиеся в удивлении. Потом брови дрогнули, глаза сузились, с громким хохотом убежала Тася.
Алеша видел: подхватила под руку подругу, и уже и та заливалась в веселом хохоте.
«Это про меня!» – уныло подумал он, пошел в класс и упал на свою парту.
Кислый запах овчины щекотал ноздри. Алексей поднял свой кожушок, повертел в руках и, рассердившись, засунул далеко под парту.
У всех были ладные пальтишки: у Толи Пышного – из отцовской старой шубы, у Воробейчика – из клетчатого одеяла, на Ковалеве – стройная бекешка с сивыми смушками. Только у одного у него – кожушок.
Впервые заметил Алеша – у всех ребят есть прически. Валька вверх зачесывает волосы, открывая большой белый лоб; у Толи Пышного ровный пробор как раз пополам делит его редкие рыжие прилизанные волосенки. У всех есть расчески. Только Алеша, поплевав на пятерню, приглаживает ею свои буйные вихры.
«Ну, вот они и нравятся девочкам! – угрюмо думал Алеша. – Это дело известное. Одни любят шоколад, а другие – свиной хрящик».
Но сейчас ему очень не хотелось быть свиным хрящиком.
Класс наполнился шумом. Лукьянов влез на подоконник, рванул раму, еще, еще раз – ив широко распахнутое окно ворвалась весна, теплая, чуть сырая еще, как только что испеченный и пряно пахнущий хлеб.
– Весна! – закричали хором в классе. – Выставляется первая рама!
В детстве все было просто и кругло. Захотел бегать – распахнул дверь, побежал; бегать устал – свалился на траву, уснул; захотел коня, нет коня – взял палку, прицепил к босым пяткам железки‑шпоры – и вот на коне!
К вечеру весь круг желаний уже завершен. Значит – спать. И спал Алеша крепко, видел хорошие сны: голубого коня с белой звездой на лбу.
Сейчас же все не имеет конца. Все начато, все разворошено, все на полдороге.
Вообще раньше, в одиннадцать лет, все было ясно, все решения принимались немедленно и окончательно. Весь мир был немудрено прост: дверь, улица, поле, круглая линия горизонта.
А сейчас, в пятнадцать, все колеблется, горизонтов много, линий много, а одной – прямой – линии нет.
– Что, Рябинин, будем учиться завтра? – спросил он, встретив Рябинина в коридоре. Нет, – ответил Рябинин. – Наробраз против. Считает, что преждевременно такие решения принимать.
– Ну вот! – зло засмеялся Алеша. – Вот ячейка шум подняла, а в калошу села.
Рябинин оперся на костыли и, улыбаясь, спросил:
– Думаешь, в калошу? – И прислушался к шуму, который притекал из классов.
«Они, наверное, задумали что‑нибудь, – решил Алеша, но не стал ничего спрашивать. – Их дело; они – ячейка».
А вот школу они на безбожный карнавал не выведут, а он выведет! Он кликнет клич, и все пойдут за ним. Он одни все устроит. Пусть посмотрят! И Тася пусть посмотрит. Он – во главе школы.
Флаги.
«Долой, долой мона‑ахо‑ов...»
Вот после этого можно и в ячейку.
– Ковбыш! Пойдешь со мной на демонстрацию?
– Пойду!
– Приходи тогда завтра в школу и ребят приводи. Ладно?
– Ладно.
– Пароль будет: штурм‑штык.
– Зачем это?
– Так надо. Штурм‑штык.
Возможно, он некрасивый, нефасонный, безработный худощавый парень, а школу он все‑таки выведет на улицу. И сам выйдет. На широкую дорогу выйдет. Богатые дела ждут его. Замечательная жизнь у него будет! Штурм‑штык.
Он услышал, как Юлька сказала Лукьянову:
– Значит, завтра в девять?
– В девять. Сбор в горкоме.
Алеше они ничего не сказали: он ведь не в ячейке. Ну что ж, ладно! Они пойдут кучкой, а он поведет за собой школу. Это еще посмотрим, кто настоящий коммунар! Штурм‑штык!
Дома отец спросил Алешу:
– Завтра, говорят, охальничать будете?
Алексей пожал плечами, ничего не ответил и подошел к матери:
– Маманя, дело у меня к тебе есть.
Алексей всегда относился к матери с серьезной, хотя и скрытой нежностью. Дружеские отношения сложились у них еще в голодные годы, когда вдвоем ездили за хлебом. Мать всегда советовалась с ним, куда ехать, почем хлеб брать и на что менять. Они ночевали на вокзалах. Алешка бегал со ржавым, побитым чайником за кипятком. Пили чай на узлах и мешках, от которых струилась тяжелая мучная пыль.
– Мне, мать, ряса нужна.
– Ряса?
– Попом завтра пойду. Ты у отца Федора – расстриги – возьми.
– Если не пропил он.
– Рясу не пропьет. Кому она нужна, ряса? Ты, мать, уж достань, – попросил Алеша, а мать улыбалась и вытирала передником капельки пота с лица.
– Достану, Алешка. А ты что: сам попом пойдешь?
– Сам, мать, пойду.
– Умора! Ты б к отцу Федору еще сходил. Он тебя штукам‑то поповским выучит. – И, наклонясь к уху сына, шептала: – А отца не слушай. Он и мне своей святостью всю жизнь запостнил, скупой да святой, как муха в постном масле.
Ночью Алеше снился замечательный сон: площадь, море голов, оркестры; он на голубом коне впереди всех, и у коня на лбу звезда.
2
Отец Федор дал рясу. Даже сам пришел учить Алексея.
– Ты, Алеша, главное, жуликом гляди, – поучал расстрига. – Попы – они все жулики. – Но, посмотрев, как сосредоточенно и хмуро примеривает Алексей рясу, расстрига безнадежно махнул рукой. – Нет, не выйдет из тебя попа. Всерьез все берешь!
Но матери нравились и ряса, и фальшивая борода, и шапка. Она ахала и всплескивала руками:
– Ну поп! Ну просто живой поп! На, батюшка, трешницу, помолись за грешницу.
Она связала рясу и бороду в узелок и вручила Алеше:
– Ну, иди! А отца не бойся.
– Я и не боюсь, – пожал Алеша плечами и вышел на улицу.
Колокольный звон плыл над городом и падал, как дождь.
– Весна начинается с к‑калош, – произнес вместо приветствия встретившийся Алеше на улице Колтунов. – В‑в‑видите. Люди делают в‑весну.
Он азартно мял калошами влажную, покорную почву. Вокруг люди делали то же. Вот протоптали прочную дорожку. Вот целая площадка утрамбована ногами. Здесь можно танцевать, кувыркаться, лежать. Люди ходили взад и вперед по колеблющейся почве, набухшей, как тесто, и она застывала под ногами, принимала прочную форму твердой корки: скоро пыль завьется на ней, случайный лист упадет с дерева, желтый одуванчик пробьется и расцветет.
– Возможно, впрочем, что Христос жил, – сказал Колтунов, – н‑но явно н‑немыслимо, что он воскрес.
– Что?
– Немыслимо.
– Никакого Христа! – отрубил Алеша. – Никакого!
– Н‑но если там, – Колтунов ткнул пальцем вверх, – никого н‑нет, то не становится ли страшно: никто не управляет миром, в‑вдруг все в‑возьмет и начнет рушиться?
– Рушиться?
– Р‑рушиться. В‑возьмет – и обр‑рушится.
Алеша задумался. В самом деле: ведь мир, ведь вселенная, ведь это такое хозяйство – солнце, звезды, земля, – все может спутаться, разрушиться. Должен же быть хозяин в таком большом деле?!
Он впервые думал об этом. Стало страшновато. Вот идут два мальчика, а кругом – вселенная. Идут два мальчика, рассуждают. Один другого хочет убедить, что надо идти на штурм небес. Что они значат оба? Песчинки. Их надо обоих в сильнейший микроскоп рассматривать. А они идут, рассуждают.
– Есть наука, – ответил, наконец, он. – Она предсказывает затмения и управляет небом. Ничего не может случиться без нее.
Ему вдруг захотелось овладеть этой наукой: наукой объяснять и изменять мир. Человек, который владеет ею, не боится вселенной. Он стоит на ней, широко расставив ноги, высоко подняв голову.
– Возможно, я стану физиком, – сказал вдруг Алеша, – и астрономом.
– П‑приветствую! – вежливо ответил Колтунов, – Н‑но н‑надо много учиться.
– Буду!
Он подумал вдруг, что вот через год он окончит школу и выйдет из нее почти таким же пустым, как пришел. Надо будет тогда начинать учебу сызнова. Где?
– Небо... – проворчал он. – В школе хозяина нет. В школе все рушится. Школу надо перевернуть.
– Об этом я и хотел к‑как‑нибудь п‑поговорить с вами.
– Пойдем на демонстрацию, там и поговорим.
Колтунов подумал и согласился:
– П‑пойдем.
Алёша теперь не сомневался, что выведет школу на улицу. Вот как легко согласился Колтунов! Ковбыш обещал прийти, Бакинский.
«Придут! – уверенно думал он. – Как не прийти! И с собой приведут. Душ пятьдесят наберется – и хватит! – думал он. – Школьное знамя возьмем. Сторож даст».
Но он и поверить глазам не мог, увидев, что весь школьный двор полон школьниками.
– Вот это да! – вырвалось у него. – Колтунов! Всей школой пойдем! – И он ворвался во двор, крича: – Ребята! Ребята! Что же вы стоите? Пора! Пора!
Его даже не услышали. Футболисты яростно гнали мяч к воротам, и глаза всех присутствующих были на этом мяче.
Алеша начал искать Ковбыша, Бакинского. Никого нет. Никого из тех, кто обещал прийти. Никого. Что же это такое?
Чуткое ухо Алеши услышало: издали притекает ритмичный, хотя и глухой еще шум. Он догадался: идут, идут!
«Что же делать?» – растерянно подумал он и опять оглянулся.
Никого, никого из тех, кто обещал прийти.
Все явственней и неукротимей доносился шум идущей толпы. Гулко бьет барабан, вырываются уже отдельные трубы, высокие ноты песен.
Кое‑кто из школьников бросился к калитке. Из‑за поворота показалась голова демонстрации.
– Ребята! – закричал тогда что было силы Алеша. – Там – идут, идут против тьмы, против старого мира. Как можно быть в стороне? За мной! На улицу! На карнавал!
Он бросился вперед, уверенный, что хоть несколько человек пойдут за ним. В толпе лениво двинулись, засмеялись. Кто‑то выскочил, чтобы идти с Алешей, но в это время откуда‑то выпорхнул целый рой школьниц.
– Христос воскресе! Христос воскресе! – закричали ребята и бросились христосоваться.
Алеша остался один. Даже Колтунова он потерял где‑то.
«Если б не дивчата! – утешал себя Алеша и злился. – Это их «белорыбица» нарочно привела».
Исподлобья он бросал беглые взгляды на улицу. Уже видно было шествие. Впереди оркестра шел рыжеватый попик, невозмутимо серьезный и равнодушный к тому, что делается окрест.
«Семчик!» – хотел закричать Алеша, но устыдился. Как же это? Семчик с демонстрацией, а он, Алеша, на тротуаре, как трусливый зритель?!
Он спрятался тогда за водосточный желоб и отсюда стал наблюдать: по слякотной весенней улице шумно и весело растекался комсомольский карнавал.
Барабаны били глухо и не в лад. Колонна текла по слякотной улице, туго ворочая свое тяжелое тело. В дырах мостовой стыли лужи. Беспокойные рябые солнечные пятна плескались в них.
Колонна продолжала медленно и туго продвигаться вперед. По‑прежнему хрипло гремел оркестр; барабаны били не в лад; рождались, обрывались и опять взлетали песни. Алеша с бородой в руках стоял на мостовой в кругу зевак.
– Что, парень, бороду в драке отодрали? – кричали ему смеясь.
– Голову оторвать надо, – зло сказал какой‑то старик в поддевке. – Шалопуты!
Алеша кое‑как выбрался из толпы. Куда деваться? Лицо его горело от стыда. Колонна текла мимо. Теперь тут были чужие, незнакомые лица. Большинство ребят и дивчат были в шинелях. Алеша прочел на знамени: «Губернская партийная школа».
«А Ковбыш‑то с ячейкой», – вдруг вспомнил он. И не только Ковбыш, а и многие ив тех, кто обещал прийти, свое слово сдержали: пошли с ячейкой.
– Один!.. – прошептал Алеша и грустно побрел по тротуару.
За школой был пустырь. Алеша пришел сюда, присел на кучу кирпича и спрятал голову в колени.
На пустыре не было ни души, но в воздухе, как и на земле, все время боролись звуки безбожного оркестра и пасхальный медовый звон. То побеждал оркестр и властно гремел марш, то осиливали колокола.
«Они уже на Александровскую улицу вышли, – соображал Алеша. – К площади подходят. – Ему хотелось совсем не думать о демонстрации. – Вот небо. Вот облако, похожее на лодку под парусом. Сесть в лодку – и в да‑а‑альние края! Они уже на площадь вышли. К собору подходят. Да, на лодку. Парус раздувается. Летит лодка. Уже около собора. Семчик впереди».
Он вскочил на ноги и побежал догонять демонстрантов. Перескочил ров. Выбежал на Александровскую улицу, помчался по мостовой.
Около собора он, наконец, догнал хвост колонны. Демонстрация мирно текла через соборную площадь. Алеша пристал к группе каких‑то незнакомых комсомольцев – они несли порвавшегося зеленого дракона. И тут, среди совершенно чужих ребят, Алеша почувствовал себя своим – хорошо и ладно. Повеселел. Заулыбался.
– Дайте я понесу! – сказал он, увидев, что ребятам надоело тащить аварийного дракона. – Дайте я! – И испугался: вдруг откажут!
Ему охотно передали палки, и он, бережно и высоко подняв их, повертел драконьей головой во все стороны.
Старичок в ватной солдатской фуфайке беспокойно следил за демонстрацией. Он нетерпеливо расталкивал прохожих и семенил по тротуару, стараясь не отстать от безбожников. Когда колонна останавливалась, останавливался и он. Вытирал большим красным в черную клетку платком пот со лба и улыбался.
– Ахтеры! – Потом общительно оглядывал соседей и добавлял: – А мой‑то сынок – там. Да‑а!
Ему все хотелось, чтобы сын его увидел. Он вытягивал свою птичью голову, делал руками знаки, но сын шел, уставившись неподвижным взглядом вперед, и отца не видел.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 49; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!