Искушение скромной отшельницы 7 страница
Искушение скромной отшельницы
Поздним утром следующего дня Варвара Ивановна постучалась в номер Сеченова и спросила, не изволит ли Павел Дмитриевич сопровождать её к губернатору.
– Эх, Варвара Ивановна! – сказал Сеченов, открыв дверь, – сегодня все симбирские сороки на заборах только тем и заняты, что про нас чекочут. Увольте меня от своей просьбы. И вообще нам нужно разъединиться. Болтовни много.
– Так вы меня покидаете, Павел Дмитриевич? – спросила Кравкова.
– Это необходимый шаг. Но вы, я думаю, не останетесь без присмотра. В вашем деле не обойдётся без влиятельных попечителей.
– Что же, благодарю вас за всё, что вы для меня сделали, Павел Дмит-риевич, – промолвила смиренно Кравкова, как и подобает будущей инокине.
Затем она вернулась в свой номер, оделась и вышла на улицу. День был солнечный и яркий, за ночь навалило много снега, который похрустывал под ногами прохожих. Колокольным звоном ударили соборные часы, спугнув с кровли храма крикливых ворон. Варвара Ивановна пошла по Московской улице, которая поднималась вверх. Она шла неторопливо и не оглядывалась по сторонам, погружённая в свои мысли. Предстоящая встреча с губернатором её сильно волновала, поскольку это было для неё необычно. Воспитанная в захолустной Репьёвке, она совсем не знала жизни и, кроме исправника Фёдора Кузьмича, наезжавшего к Краковым снимать пробу с настоек, наливок и запеканок, никого из значительных лиц не видела, тем более губернатора, который ей, по внушённому родительницей чувству верноподданности, казался существом высшего порядка, средоточием разящих молний и спасительных милостий. Варвара Ивановна сильно надеялась на последнее, то есть на милость, полагая, что её решение затвориться в монастыре выше всякого осуждения, это подвиг, доступный очень немногим, и в глубине души восторгалась и любовалась своим поступком.
|
|
|
Свой первый визит к губернатору Кравкова совершила как бы в горячечном бреду, и сейчас ничего не помнила из того, что происходило в губернаторском доме. Аудиенция была скоротечна, она и толком осмотреться не смогла, как оказалась снова на улице рядом с Павлом Дмитриевичем. В номере Варвара Ивановна попыталась привести в порядок свои впечатления, но, увы, ничего не вспомнила, кроме нескольких жалких слов, вымолвленных ею тогда, которые ничего не значили и не объясняли. И направляясь к Загряжскому, Варвара Ивановна горячо затверживала то, что она намеревалась сказать, чтобы губернатор проникся к ней снисхождением и сочувствием. Но ей так гадко напортил братец Митя, учинивший вчерашний переполох, всплыл факт бегства в сообществе с мужчиной, и её богоугодный поступок приобрёл неприятный скандальный оттенок.
|
|
|
Варвара Ивановна свернула с Московской на Дворянскую улицу, стала переходить её, как вдруг увидела перед собой оскаленную конскую морду, и ноги её подкосились. Из щёгольских санок выскочил румянощёкий господин в мерлушковой бекеше и едва успел подхватить ослабевшую от испуга девицу. Это был Жуков.
– Ба! – вскричал он, дохнув на Кравкову тягчайшим перегаром. – На лов-ца и зверь бежит! Наша симбирская знаменитость! Знаете ли вы, сударыня, что о вас говорят во всех домах города? Вы у нас прямо Жанна д’ Арк! Мне давесь показали вас издали, но, клянусь честью, вблизи вы прекрасны!
Варвара высвободилась из рук Жукова и попыталась уйти, но он её удержал.
– Это, знаете, вполне в духе французских романов! Я в своё время почи-тывал их, когда служил в Одесском пехотном полку, а мы стояли в Бердичеве. Знаете, премилый, шикарный городок, там такие, знаете… впрочем, ну их к чёрту! Да!.. А где шельмец Сеченов? Я, кажется, вчера его встретил. Да… Впрочем он отпирался и твердил, что он не Сеченов, а городничий. Я в затруднении. Хотя усов, да, усов нет! Наши офицеры за картёжное рукоблудие запретили ему усы!
|
|
|
– Оставьте меня, - пролепетала Варвара Ивановна, – я направляюсь к гу-бернатору.
– К губернатору? Великолепно! Это наш брат, офицер! Он вас не выдаст, спасёт от монастырской кельи. И что за дурь вы, право, удумали! Нет, в Бердичеве девицы гораздо просвещённее во всех вопросах. Хорошо – к губернатору! Садитесь в санки, я вас мигом домчу!
– Нет! Нет! – решительно запротестовала Варвара Ивановна. – Мне не к спеху.
– Тогда поедем к Ивану Алексеевичу Сизову, у него три сестры вашего возраста, такие премилые, правда, помешались на стихах князя Шаликова. Плюньте на губернатора, между нами говоря, он порядочный ветрогон. Забудьте келью! У Сизовых вас встретят прекрасно! Опять нет? Тогда прощайте и скажите мерзавцу Сеченову, или как там его, что я его ещё встречу и не спущу.
Уличное происшествие не смутило Варвару Ивановну, тем более сумбурная речь нетрезвого Жукова не могла отставить её от принятого решения. Перед входом в губернаторский дом она перекрестилась и вошла в швейцарскую, где её раздели, кликнули губернаторского камердинера, и тот по широкой лестнице провёл её второй этаж, а затем в кабинет Загряжского.
Надо сказать, что Александр Михайлович с нетерпением ожидал появления Кравковой. Её история его заинтересовала, затронула романтические струны души, которые начинали звучать, когда он видел хорошенькое личико, чувствовал, что перед ним порывистое неопределившееся создание. Это были его охотничьи угодья, конечно, он не шёл к цели напролом, не позволяло положение, да и воспитание давало о себе знать, но его увлекала игра, расстановка западней и ловушек, он любил, как охотник, высвистывать свою жертву, наблюдать, как она постепенно шаг за шагом приближается к нему в смятении и покорности. Но Загряжский решил сначала покончить с кляузной стороной вопроса.
|
|
|
– Вы знаете, что ваш брат написал прошение в земский уездный суд? – спросил Загряжский у Варвары Ивановны.
– Я слышала об этом, – пролепетала она.
– От кого слышали? Впрочем, не отвечайте, я и так догадываюсь – от Сеченова. Кстати, где вы познакомились с этим господином? Что вас связывает? Соблаговолите объясниться, чтобы пресечь всякие слухи. Голубушка, вы не знаете, что такое Симбирск, а я, поверьте, знаю. Наши благородные дворяне ужасные сплетники, и упаси вас Бог, попасть в эти жернова. Да, что это у вас? Объяснение. Так давайте его.
Кравкова протянула губернатору лист бумаги. Он взял его и, подойдя к окну, стал читать.
От желающей вступить в Спасский монастырь из дворян
девицы Варвары Ивановны дочери Кравковой.
На требование Вашего Превосходительства имею честь объяснить, что моё непреодолимое желание было вступить в монастырь с того самого дня как я узнала решительный отказ, сделанный моими родителями сватавшемуся за меня князь Роману Петровичу Асатиани, к которому я питала чувства самой страстной любви. Сия причина и жестокость побудили меня положить на себя клятву переменить образ жизни и посвятить себя Богу…
Загряжский внимательно посмотрел на Кравкову, не находя в ней той своенравности и решительности, которые прочитывались в объяснении.
– А что, этот князь беден?
– У него всего пятьдесят душ.
– Да, негусто. Но вернёмся к Сеченову. Я не могу понять, чем он возбу-дил ваше доверие? Познакомились на именинах, перекинулись парой слов, и вы его просите помочь? Неосмотрительно.
– Я сразу поняла, что Павел Дмитриевич – благородный человек, чуткое сердце. Он много пострадал. Не вините его.
– Благородный человек. А на меня он произвёл впечатление небла-гоприятное. Я, конечно, знаю о его высоком покровителе, но очень уж он смахивает на прожжёного мошенника, этакого вкрадчивого плута.
– Я могу сказать о Павле Дмитриевиче только хорошее.
– Ладно, оставим Сеченова, тем более, что ему больше нет никакого ре-зона мешаться в вашу жизнь. Я удовлетворён вашим объяснением, но исполнение вашего желания поступить в монастырь не в моём праве. Не знаю, оцените вы это или нет, но сегодня я был у высокопреосвященного Анатолия и говорил о вашем деле. Знаете, церковь не любит торопиться, особенно в таком случае, как с вами. Вам, конечно, мало что известно, но выходка вашего брата привлекла внимание общества, сейчас об этом судят и рядят во всех домах города. А не желаете ли вы, Варвара Ивановна, – шутливо сказал Загряжский, – чтобы я учредил над вами свою опёку?.. Вам нужна защита от злопыхателей, нужно время, чтобы успокоиться от треволнений, наконец, просто иметь возможность для отдыха. И, знаете, это не моё предложение, а моей жены Марии Александровны, поэтому ответ вы дадите ей.
По существу, сказанное Загряжским, было первым шагом в осуществлении очередного амурного плана, который зародился вчера, когда жена неосторожно заговорила о Кравковой и Сеченове, подначенная прибывшей в её дом прямо от Караваевой своей приятельницей Агафьей Сергеевной. Сестра губернского прокурора отчаянно выступила в защиту справедливости, в первую очередь досталось тем, кто, по её мнению, распространяет про беглецов грязные слухи (это были явные враги губернатора), потом в самом выгодном свете представила положение Кравковой, и на глазах у Марии Александровны выступили слёзы. Загряжский любил слушать сплетни и просидел у жены до того момента, пока Агафья Сергеевна не распрощалась с хозяевами.
– Ах, Алекс! – вздохнула жена. – Агафья Сергеевна прекрасный собе-седник, но почему она пользуется такими ужасными духами. У меня голова болит.
– У меня, признаться тоже, но от её болтовни.
– Но ведь ты говорил, что в некоторых случаях она незаменима.
– Я и сейчас не отрицаю, что её болтовня нравится симбирянам. Она моя сторонница, Мари. Вхожа во все дома.
– Алекс, я хочу, чтобы ты помог этой бедняжке Кравковой. Её история меня расчувствовала.
– Не могу, даже если бы захотел. Это дело духовных лиц. Но уступаю: завтра съезжу к высокопреосвященному Анатолию. Но вряд ли он будет торопиться. Церковь осторожна с теми, вокруг кого нелестный шум.
– И всё равно Кравкову жаль. Но можно помочь ей другим образом. Она остановилась в этих ужасных номерах. Ты помнишь, как мы ночевали в Казани по дороге в Симбирск. Ужасные тараканы с усами. Брр!.. А что, если до поступления в монастырь, Кракова поживёт у нас? Гостевые комнаты свободны. Она развлечёт меня и Софи.
Предложение жены сразу понравилось Александру Михайловичу, но он вида не подал и строго заметил:
– Я согласен. Но не стоит эту беглянку близко знакомить с Софи? Зна-ешь, дурной пример заразителен. А я, как губернатор и отец семейства, не могу одобрить поведение Кравковой.
– Ах, оставь это! Лучше будь повнимательнее к Краковой при встрече. И передай моё приглашение.
– Хорошо, моя милая.
Загряжский нежно поцеловал руку жены и чрезвычайно довольный вышел из комнаты. Александр Михайлович был опытным искусителем женских сердец, но Симбирск не Петербург, и его умение сердцееда в провинции, где девы патриархально строги и следуют воле родителей, ему не на ком было испробовать. Поэтому Кравкова в этом смысле его сильно заинтересовала ещё во время встречи, когда она вывалилась из ямщицкой кибитки на губернаторский раут. Загряжский определил беглянку как девицу взбалмошную, с переменчивым настроением, такие легко меняют пристрастия: сегодня они мечтают о замужестве, завтра – об иноческой келье. Конечно, с ними опасно связываться, но Загряжский надеялся, что опыт в интимных делах поможет ему действовать в верном направлении.
Варвара Ивановна, услышав о предложении Марии Александровны посе-литься в её доме, была заметно смущена, она пролепетала, что опасается причинить неудобства, что ей и в номерах хорошо, но Александр Михайло-вич разом отвёл все опасения, сказав, что её примут как родственницу, взял за руку и провёл на половину жены. Камердинер был послан в номера Кара-ваевой за вещами, ключница получила указание подготовить для гостьи ком-нату. Мария Александровна тактично оставила Кравкову одну, резонно ре-шив, что ей требуется покой и уединение. Муж с ней согласился: по его мне-нию «овца» должна была причесать шерсть перед уготованной ей «стриж-кой».
В городе переезд Кравковой в дом губернатора был истолкован неодноз-начно. Большинство дворянства, которое возглавляли Аржовитенов и Турге-нев, решило что ветрогон задурил и надеялись, что на этом сломает себе шею. Оставшаяся часть полагала, что губернатор поступил достойно и чело-веколюбиво. Один человек, хотя и бывал часто в гостиных, хранил на этот счёт молчанье. Это был жандармский полковник Эразм Иванович Стогов.
Павел Дмитриевич, обнаружив, что Кравкова выехала из номеров, вздохнул с облегчением. Караваева была недовольна, она предпочла бы видеть Варвару Ивановну рядом, держать в поле зрения как весомый аргумент для подтверждения собственных выдумок. Но, как выяснилось, потеряла она немного: губернаторский Иван Иваныч снабжал её о Кравковой сведеньями раньше других, и Караваева первенствовала по осведомлённости среди всех симбирских кумушек. Так она в первый день отъезда постоялицы узнала, что к ней приходила из Спасского монастыря доверенное лицо игуменьи – монахиня Соломония и вела длинную беседу с жаждущей монастырской жизни Варварой Ивановной. Этот факт, обильно расцвеченный благочестивыми домыслами Караваевой и её подвижниц, послужил на пользу Кравковой. Её симбирское общество стало воспринимать как жертву обстоятельств и жестокости родных, о которых из ардатовской Репьёвки стали просачиваться нехорошие сведения.
Через несколько дней после переселения Варвары Ивановны в гостевые покои губернаторского дома, Загряжский, приводя в исполнение свой план, полностью им отработанный и отрепетированный, предложил Кравковой познакомить её со своими владениями. Произошло это в присутствии Марии Александровны, сказавшей, что интересного в доме мало, разве что оранжерея, которой она не занимается, галерея портретов, и картины, принадлежавшие их семье. Софи с категоричностью, свойственной молодости высказалась, что портреты ужасны, на них сплошь изображены напыщенные старики в измятых костюмах, почти все с красными носами и мутными глазами. Этот выпад дочери Александр Михайлович пропустил мимо ушей и, заявив, что он забирает Варвару Ивановну, поднялся с кресла. Кравкова последовала за ним.
Загряжский чрезвычайно дорожил своим губернаторским званием, ставил его высоко над всеми другими, и его очень задевало, что в обществе отзываются о губернаторах плохо, называют обычно взяточниками и тупицами. Причину этому Александр Михайлович находил в небрежном отношении к губернаторам со стороны правительства. Губернатору давали жалование, он имел почти неограниченную власть, но об истинной его дея-тельности на ниве соблюдения законности и просвещения общество знало мало. Из столицы Россия виделась как огромная на десять тысяч вёрст в длину сказочная скатерть-самобранка, где всё появлялось само собой: про-дукты питания, изделия промышленности, огромные толпы рекрутов, Суво-ровы и Кутузовы, Разины и Пугачёвы. А ведь всё это разнообразие возника-ло в результате усилий управителей. Александр Михайлович считал, что губернаторов столица игнорирует, недооценивает и, после недолгих разду-мий, решил исправить это упущение. У него в крепостном владении был художник, выучившийся мастерству в Италии, который приносил своему барину до тысячи рублей оброка ежегодно. Загряжский призвал его в Сим-бирск, дал ему список имён губернаторов, правивших до него и набросок портрета своего предместника Андрея Фёдоровича Жмакина. На вопрос ху-дожника с кого писать головы ещё восьми губернаторов Загряжский отве-тил, что не худо бы присмотреться к бюстам римских императоров и заклю-чил, что всем властителям присуще не только духовное, но и внешнее сходство. Художник написал портрет Загряжского, уехал в Петербург, а через год оттуда прибыла повозка с живописными портретами. Загряжский осмотрел их и остался доволен. Один губернатор был похож на Суллу, дру-гой на Нерона, третий на Веспасиана и так далее. Скоро сделали рамы и бронзовую табличку, на которой было выгравирано, что портреты изготовлены попечением губернатора. Симбирское общество пригласили к осмотру, и все были в восторге, хвалили губернатора за патриотический вклад и внимание к своим предтечам. Аржевитенов и Тургенев поначалу недовольно куксились, но признали, что губернатор сделал большое дело. Узнали о портретной галерее и в соседних губерниях. Пензенский Панчулид-зев попытался замахнуться на скульптурные бюсты в мраморе, но, узнав о цене, пожадничал, да что с него, известного взяточника, взять. А вот самарс-кий губернатор завёл портретную галерею. О поступке Загряжского стало известно в Петербурге, и он был благосклонно оценён. Как и всегда в Рос-сии, не обошлось и без перекосов. Ставропольский губернатор поставил памятник из мрамора себе любимому перед губернаторским дворцом, и ему был сделан выговор.
Войдя в портретную усыпальницу симбирских губернаторов, Варвара Ивановна была ошеломлена великолепием, и зала, и золочёными рамами и напольными часами, похожими на узкий шкаф, которые при их появлении стали громко отбивать время. Александр Михайлович, нежно подталкивая смущённую гостью, подвёл её к бронзовой табличке в начале портретной экспозиции и обратил внимание, что гравировка по бронзе исполнена старым письмом, полууставом, которым пользовались при царе Алексее Михайловиче. Предоставив ей дальше возможность осматривать портреты самой, он отошёл к окну и, красиво опершись на подоконник, сам принялся рассматривать Варвару Ивановну, которая после отдыха выглядела гораздо привлекательнее, чем по приезду в Симбирск. Загряжский с удовольствием отметил, что у Варвары Ивановны тонкая и гибкая талия, лебединая шейка и притягательные ямочки на локтях.
Как и полагал Загряжский, Варвара Ивановна была ослеплена величием портретной галереи, но это было лишь началом его плана. Александр Михайлович захотел еще, и поразить ардатовскую дворяночку собственным величием и открыть некоторые изгибы своего сердца. Поэтому, когда Варвара Ивановна подошла к последнему портрету и увидела художественное отражение своего покровителя, он легко проскользил к ней по навощенному паркету и остановился рядом.
– Как вы находите, Варвара Ивановна, портретное сходство удалось?
– Очень! Я не думала, что вы так на себя похожи!
Александр Михайлович не обратил внимания на нелепую оценку, прозвучавшую из уст деревенской простушки убеждённо и искренне, он подвёл её к окну и пристально глядя в глаза, стал «поражать» её, как и задумывал.
– Я кажусь вам, Варвара Ивановна, недоступным, и это так. Я недоступен для многих, кто желал бы ко мне приблизиться из соображения корысти. Во-ля государя воздвигла меня на сей пьедестал губернатора, вручила ключи от благополучия огромного края и более полумиллиона его жителей. Мне под-властно очень многое, я могу угодного мне человека возвысить, а неугодно-го низринуть. Знаешь ли ты, друг мой Варенька (я надеюсь, ты разрешишь мне так тебя называть?), что власть выхолаживает сердце, честолюбие, гор-дыня – это медоточивый яд, и я бегу от всего этого. Большая власть – это ещё большее одиночество человека, которому принадлежит власть. Я открываю тебе эту тайну потому, что вижу перед собой создание хрупкое, безобидное и способное на сочувствие, такое же одинокое, как и я. Не удивляйтесь, Варенька! Да, я одинок, хотя вокруг меня всегда мельтешат, но кто?..
Загряжский отвернулся к окну, скрестил, по-байроновски, на груди руки и склонил голову. Варвара Ивановна сделала несколько прерывистых движений и взволнованно пролепетала:
– Александр Михайлович! Мне, право, так вас жаль…
Услышав это, он вышел из зала, спустился по лестнице и быстрыми шагами направился в оранжерею. Там его ждала Мими, которая приятно удивилась тому, что Загряжский был в этот раз более мужчиной, чем несколько дней назад.
Дата добавления: 2020-12-22; просмотров: 46; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!