Искушение скромной отшельницы 6 страница
– Ай, ай! – сказал Александр Михайлович и строго посмотрел на пра-вителя канцелярии. – А этот Сеченов – большой шельма! Доставить его немедленно ко мне! А с девицы Кравковой взять объяснение.
Иван Иванович отправился в номера, где провёл доверительную беседу с Варварой Ивановной, умело обо всём её выспросил, можно сказать, процедил через сито, вычислил остаток, затем постучал в дверь Сеченова. С ним был подчинённый полковника Стогова. Павел Дмитриевич отпер дверь и обомлел: перед ним стоял саженного роста жандарм в блестящей каске, над которой колебалась сутана из чёрного конского волоса.
– Немедленно пожалуйте к губернатору, господин Сеченов! – жёстко произнёс Иван Иваныч.
Сеченов сразу вспотел и ощутил в животе предательские спазмы, которые заставили его опуститься на кровать. Иван Иваныч расценил его поведение как симулянтское, кивнул жандарму, тот подхватил Павла Дмитриевича под руку и потащил по лестнице вниз.
Загряжский с любопытством рассматривал стоявшего перед ним навытяжку нового сызранского городничего.
– Вы что, язык проглотили, любезный? – осведомился губернатор.
– Никак нет! Имею честь представиться вашему превосходительству по случаю назначения на должность сызранского городничего.
– Нечего говорить, хорош градоначальник! Вы и в Сызрани намерены умыкать девиц из почтенных семейств?
Павел Дмитриевич подавленно молчал.
|
|
|
– Ума не приложу, что с вами делать, – продолжал губернатор. – Эта стрельба, эта девица… Эхо от вашего скандала уже катится к Петербургу. Вот что, напишите объяснение на моё имя, я свяжусь с министром внутренних дел. А пока я вас, до решения министра, отставляю от должности сызранского городничего. Ступайте! Ступайте! Передайте девице Кравковой, чтобы она предоставила объяснительную мне лично.
Сеченов брёл по улице, и его самочувствие было ужасным. Он негодовал на всё – на Метальникова, заманившего его в Репьёвку, на Варвару Ивановну, пустую и взбалмошную девицу, на ямщика, согласившегося подъехать в полночь к усадьбе Кравковых, на сопляка корнета, устроившего пальбу в номерах, всё это по воле случая так гладко соединилось, так прочно сцепилось между собой, что увлекло его в пропасть. И сколько ему лететь до самого дна, не ведал никто.
Мимо на больших резных санях, застелённых коврами, проехала весёлая компания. Вдруг сани остановились, из них вылез господин и, пьяно пошатываясь, направился к Павлу Дмитриевичу.
– Сеченов, ты! Не узнаёшь?..
Павел Дмитриевич с ужасом узнал в пьяной физиономии сослуживца по Одесскому пехотному полку Жукова.
|
|
|
– Не имею счастья быть знакомым.
– Да брось ты, Сеченов! Будет притворяться. Помнишь, Бердичев? Жидо-вочки там – одна сласть!
– Не имею чести вас знать, милостивый государь!
– Так ты не ты. Интересно…
– Я – сызранский городничий. Посторонитесь!
– Да?.. А где твои усы? Дай припомнить, какая-то мерзкая история была с усами… Да, о чём это я? Бандерша Зося… Нет, где твои усы, проказник?
– Вы пьяны сударь! Извольте посторониться!
– Я пьян… Не позволю! Сызранский городничий! В морду его, в морду!
Товарищи оттащили своего собутыльника от Павла Дмитриевича. «Что за денёк! – подумал он. – Мало горя с этой Кравковой, так и Жуков откуда-то выскочил. – Одно хорошо, что пьян – завтра забудет».
Огорчённый познанием истины, что ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным, Сеченов надвинул на глаза фуражку, поднял воротник шинели и, избегая смотреть по сторонам, чтобы не встретить чужого взгляда, поспешил в номера Караваевой.
Он поднялся на свой этаж и натолкнулся на Анну Петровну, которая его явно поджидала.
– Ах, Павел Дмитриевич! – воскликнула она. – Я всё знаю. Не отчаи-вайтесь, ещё не всё так безнадёжно. Кроме губернатора, есть ещё общественное мнение, и его повернуть в вашу сторону вполне по силам!
|
|
|
– Что ещё за общественное мнение, – проворчал Павел Дмитриевич. – Здесь губернатор общественное мнение. Отчитал меня и поделом. Я, конечно, не сожалею о своём шаге. Все согласятся, что я поступил благородно, но от этого мне нет никакой пользы. Я отставлен от службы. На Варвару Ивановну тоже возводят подозрение. Скоро Петербург будет знать об этом. Шутка сказать – министр граф Блудов!
– Не скажите, Павел Дмитриевич! – загорячилась Караваева. – Вода ка-мень точит. Допустим, сегодня губернатор вас изуродовал, но завтра, послезавтра, через неделю к нему начнут поступать мнения достойных особ нашего города, от которых он не сможет отмахнуться. Но ближе к делу: у меня сегодня приватный вечер, будут все свои. Не соблаговолите вы, Павел Дмитриевич, осчастливить нас своим присутствием?
Предложение пришлось кстати, Сеченову представилась перспектива долгого зимнего вечера в пустом номере, неизбежные мысли и душевные переживания о том, что случилось, и он принял приглашение Караваевой в надежде, что если пользы не будет от этого, то вреда тоже не предвидится, а развеяться в его теперешнем состоянии было нужно.
Анна Петровна жила во флигеле, занимала его весь целиком, то есть че-тыре комнаты, одна из которых была большой с высокими стенами и счита-лась парадным залом, где и происходили собрания заединщиков Караваевой, её клевретов и пособников. Собственно, это был штаб, в котором верховоди-ла хозяйка номеров, и решения, принимаемые здесь, имели немалое влияние на губернскую политику. Своё влияние Анна Петровна осуществляла через своих штабистов, которые состояли в родстве с самыми видными чиновни-ками губернии и имели на них влияние. Кроме того, все они имели обшир-ные боковые связи через своячениц, деверей, золовок, крестных отцов и ма-терей – это была мощная корневая система, опутавшая всю симбирскую поч-ву. Конечно, питали эти корни отнюдь не сладкие плоды, порой вырастали ядовитые колючки, и горе, и плач были тому, кого они задевали и царапали.
|
|
|
В салоне Караваевой каждый имел своё место. В кресле помещался востроглазый, похожий на общипанного воробья, бывший член судебной палаты Василий Дермидонтович Клочков – юридический мозг штаба, тонкий знаток всяческих судебных заковырок. На диване расположились три дамы степенного возраста – Агафья Сергеевна, Ксения Порфирьевна и Васса Егоровна. Первая из них была сестрой губернского прокурора, вторая – вдовой полицмейстера и свояченицей товарища управляющего удельной палаты Белокопытова, третья дама олицетворяла собой купеческий капитал – очень богатая вдова купца первой гильдии Кувшинникова. На отдельном кресле сидела Мария Фёдоровна, сестра игуменьи женского Спасского монастыря. Сама Анна Петровна исполняла роль дирижёра вечера. Она генерировала идеи, направляла разговоры в нужное русло.
Кто бы сказал, что здесь собрались самые выдающиеся сплетницы Симбирска, тот бы нанёс им смертельное оскорбление. Они, по их убеждению, собирались из побуждений высшего порядка. Кто, скажите, сейчас обсуждает вопросы нравственности, справедливости, сострадания? Да никто. Всё идёт своим чередом, жизнь течёт, как отравленная река, и никому нет до этого дела. Сейчас и двух человек не сыщешь, кто обсуждал бы животрепещущие болевые темы, а тогда их было предостаточно. Во всяком случае, они себя таковыми мнили.
По правде говоря, кружок Анны Петровны последний год влачил жалкое существование из-за отсутствия живого конкретного дела. Давно были перемыты косточки всем городским обывателям, давно изучена подноготная каждого заметного лица, на заседаниях штаба царили заметное уныние и застой мысли. И вдруг, как удар грома, выстрел в номерах среди бела дня, внезапно открывшиеся обстоятельства появления в Симбирске Кравковой и Сеченова, вынесение решения их вопросов на губернаторский и даже столичный уровень – всё это сразу дало могучий импульс сообществу самых любознательных людей города, возвратило их к деятельной жизни.
Заседание штаба по планированию операции, имеющей целью спасение доброго имени Варвары Ивановны и Павла Дмитриевича, началось с доклада Анны Петровны. Из первых слов стало ясно, что своим стратегическим мышлением она превосходит Кутузова. Во вступительной части доклада яркими сочными мазками испытанного оратора она обрисовала историю вопроса. Трогательно в духе прозы раннего Карамзина докладчица развер-нула перед сообщниками картину тягостного детства Варвары Ивановны, ко-торая не имела тепла от родителей, росла в прозябании, как падчерица, тер-пела брань от обнаглевших слуг и постоянные пакости от родного брата Ми-ти. Сказав про это, Анна Петровна вспомнила о выстреле в номерах и тут же сделала в своё повествование вставку: дескать, Митя всегда был большим озорником и любил палить из ружья над головой сестры, отчего та сделалась глуховата. Преследования были столь ужасны, что с ранних лет Варвара Ивановна обратилась к Богу, моля о его заступничестве. И заступник явился в лице князя Романа Асатиани, пылкого романтически настроенного юноши, и сердца соединились. Но явились и грозные препятствия: мать и брат были против и смертельно возненавидели князя, а рохля отец не пришёл на по-мощь дочери, поскольку удалился от всех в вольтерьянство и масонство. Князю было отказано, он, вопия и стеная, бежал, куда глаза глядят, и Варвара Ивановна решила посвятить себя Богу. Узнав об этом, жестоковыйные мать и брат учредили над ней строгий надзор, но провидение не оставило бедняжку и послало на помощь страдалице Павла Дмитриевича, который помог ей бежать из постылого дома, отрясти прах его со своих ног, достичь града Симбирска и постучаться в двери духовной обители.
Основная часть доклада была посвящена сегодняшнему состоянию дела Кравковой и Сеченова. Перед беглецами, когда они уже думали, что им ничего не грозит, явился младший Кравков, учинил скандал, чуть не застрелил Сеченова, а потом по злостному совету злопыхателей подал прошение в земский суд на спасителя Варвары Ивановны, благородного Павла Дмитриевича. Но это был лишь первый удар грома, второй последовал в губернаторском доме, где Загряжский всячески «изуродовал» Сеченова и отставил его, до решения министра, от должности сызранского городничего.
Заключительная часть доклада состояла в основном из перлов самой вы-сокопарной патетики, примеры которой можно искать только во времена расцвета Афин и Рима. Справедливость – вот к чему призывало и что жаж-дало сердце Анны Петровны. Справедливость, если не суда, то общественно-го мнения, которое само по себе и есть высший суд – вот к чему взывала покрывшаяся потом и красными пятнами Анна Петровна. И внимательно и даже с неподдельным сердечным волнением выслушав Караваеву, все с ней горячо согласились. Юридический старичок Клочков заявил, что в действиях Сеченова нет состава преступления и перечислил с десяток статей права, на-чиная с кодекса Юстиниана; Агафья Сергеевна, как сестра губернского прокурора, подтвердила достоверность юридических изысканий старичка Клочкова; Вассу Егоровну, женщину полную и рослую, до слёз тронула ро-мантическая связь, живо напомнившая ей неразделённую любовь к коллежс-кому регистратору Зябликову, которого её братья, завернув в рогожу, спла-вили вниз по Волге на барже, где тот и сгинул навсегда; строго державшаяся Мария Фёдоровна, сестра игуменьи, промолвила, что всё в руках Божьих, а он не попустит свершиться несправедливости; Ксения Порфирьевна, дама чрезвычайно рассудительная обратила внимание присутствующих на то, что Анна Петровна оказалась на высоте положения, радикально вмешалась в ситуацию, всё разузнала и разложила по полочкам. Караваева от похвалы зарделась ещё пуще и приказала подавать чай.
Заметим, что ни кем не было сказано ни одного слова, что нужно что-то предпринять, куда-то обратиться с просьбой, походатайствовать, нет, механизм дальнейших действий включался сам по себе. Собравшиеся дамы и старичок доклад восприняли как руководство к действию, им уже не терпелось поскорее покинуть дом Анны Петровны и поспешить в знакомые дома, чтобы оповестить всех о деталях потрясшего дремотный Симбирск скандала, и мнение об этом непонятно каких авторитетных особ, разумеется, в защиту Кравковой и Сеченова как несомненно пострадавших. Удерживал не обещанный чай, не варенье из крыжовника, которым был славен стол Анны Петровны: с минуты на минуту должен был явиться главный фигурант Павел Дмитриевич Сеченов.
Чтобы не вмешивать Сеченова в свою внутреннюю политику, Анна Пет-ровна пригласила его на час позже, чем всех остальных, чтобы провести в его пользу разъяснительную работу. Павел Дмитриевич явился одновременно с чаем, поданным одноглазой кухаркой, и произвёл на гостей самый поло-жительный эффект своим внешним видом человека из столицы. На нём был уже известный фрак, малиновый жилет и ослепительно белая рубашка, а так-же строгие темно-синие штаны со штрипками, напущенные на мягкие полу-сапожки. Он с ловкостью и допустимой развязанностью вошёл в незнакомое собрание. Юридическому старичку ввернул своё, опробированное на других, мнение о реформе Сперанского, о варварских экзаменах на классный чин; Агафье Сергеевне, которая болезненно чихнула, посоветовал приложить тёртую редьку к затылку; Ксении Порфирьевне по роговице глаз предсказал будущее счастье; с Вассой Егоровной они посетовали на то, что рубль теряет золотое содержание и на него сейчас трудно купить треть того, что до войны с Бонапартом; Марии Фёдоровне рассказал о своём посещении Саровской пустыни; словом, на всех произвёл самое положительное впечатление.
Чай был выпит, ревизия Сеченову была произведена благоприятным для него образом, и Анна Петровна вынесла загадочное резюме:
– Павла Дмитриевича нужно представить Андрею Ильичу.
– А кто это, Андрей Ильич? – спросил Сеченов, предполагая в нём лич-ность высокого полёта.
– Так вы ничего не знаете об Андрее Ильиче! – поразилась Мария Фёдо-ровна.
И все враз зашумели, затараторили, пытаясь объяснить, кто такой Андрей Ильич, но стоит ли слушать бабью болтовню, когда речь идёт, пожалуй, о самом загадочном обитателе Симбирска за три с половиной века его стояния на Волге, поэтому лучше обратиться к фактам.
На протяжении семидесяти лет, до конца 1841 года, на улицах Симбирска можно было наблюдать странного своим обличием и поведением человека. Он в любое время года ходил в одной длинной рубахе и босиком, ничего не говорил, кроме имени своей матери – «мама Анна», питался подаянием, но не просил его, как нищие, его люди одаривали сами, жил в хижине. Передви-гался этот человек только быстрым шагом или бегом из одного конца города в другой, часто останавливался и часами стоял на одном месте, покачиваясь из стороны в сторону подобно маятнику и твердя ему одному понятное: «бум, бум, бум», при этом подолгу смотрел на какой-нибудь предмет, будь то дерево, забор или дом. Звали этого человека не от мира сего Андреем Ильичом Огородниковым. Со временем он стал главной достопримечатель-ностью Симбирска, верующие люди, а тогда таковых было большинство (поскольку нигилисты в России ещё не завелись), почитали его как юро-дивого Бога ради. Юродство в России всегда имело высокий религиозный смысл, на юродивого народ и высшие сословья, и царь смотрели как на ора-кула, глаголющего откровение, их нравственный авторитет был столь велик, что пред ним склонялся даже Иван Грозный, подтверждение чему можно найти в истории Н. М. Карамзина. После Петра I юродство стало выветри-ваться из религиозной жизни православных. В Симбирске же ещё долго сох-ранялись старые религиозные традиции, и людская молва определила Анд-рея Огородникова, после свершения им точных предсказаний относительно конкретных лиц, как юродивого или блаженного. Но значение юродивого не ограничивалось прорицаниями, сам вид его: бесприютный образ жизни, тя-готы и страдания, которые он переносил на глазах всего мира, незлобивость и кротость перед лицом обидчиков, готовность отдать голодному всё, что у него есть, всё это понималось людьми как воплощённый в реальности рели-гиозный идеал, следовать которому они, грешники, не могут в силу жизнен-ных условий. Поэтому общество смотрело на юродивого как на своего заступника перед лицом Бога.
Со временем Андрей Блаженный, как его стали называть симбиряне, стал известен и в России, особенно после Отечественной войны 1812 года, кото-рая воспламенила религиозную настроенность и чувства всех сословий рус-ского народа. О нём знал затворник Серафим Саровский, который говорил приходившим к нему за благословением симбирянам: «Зачем это ко мне, убогому, вы трудитесь приходить, – у вас есть лучше меня, Андрей ваш, Ильич…». Это признание святого старца возвышало Андрея Ильича во мне-нии народа как праведника, покровительствующего Симбирску. «Пока Анд-рюшка блаженный жив, не будет у нас пожаров», - говорили жители города. И, действительно, Казань выгорела почти дотла, а в Симбирске, пока был жив праведник, пожаров совсем не было. Андрей Блаженный стал эмблемой Симбирска, и многие, после его смерти, считали, что изображение праведни-ка следует поместить в герб города, вместо столба. Но этого, к сожалению, до сих пор не случилось. И сейчас присмотришься к гербу и чудится, что, вместо короны, возлежит на столбе в засаленном халате Илья Ильич Обло-мов.
Между тем заседание штаба продолжалось.
– Андрей Ильич удивительно проницателен, – с благоговейным востор-гом сообщала Агафья Сергеевна. – Госпожа фон Руммель мне рассказывала, что прибегает однажды в их дом Андрей Ильич, никогда до этого здесь не бывавший, и начинает из всех углов выметать сор. Все семейные тут же ска-зали, что из этого дома им придётся выехать. И что же? Совершенно неожи-данно, месяца через два после этого, дедушка подарил матери прекрасный каменный дом на Большой улице, куда и переехали…
– Наши купцы за особенное счастье считают, – веско произнесла Васса Егоровна, – когда, пробегая мимо лавок, наш праведник возьмёт что-нибудь в подарок. Как правило, это вознаграждается успешной торговлей и прибылью.
– А вот недавний случай, – оживлённо заговорила Ксения Порфирьевна, – он до сих пор у всех на слуху. Забежал Андрей Ильич к одной мещанке в дом на кухню, схватил кипящий горшок со щами, бросил его на пол и скрылся. Хозяйка, убирая черепки, нашла огромного паука, который мог бы отравить через щи всё семейство.
– Наш праведник осенён Божиим благоволением, – торжественно вымол-вила сестра игуменьи. - Судите сами, он берёт голыми руками из печи чугун-ные горшки, не раз обливался кипятком и без последствий. Нередко целые ночи стоит в снеговых сугробах босым. Необходимо, чтобы наш Андрей Ильич подал Павлу Дмитриевичу какой-нибудь ясно понятный знак. Но стоит ли идти к нему, вот я что сейчас подумала. Будет много лучше, если Андрей Ильич сам обратит внимание на господина Сеченова. Наш город мал, их пути неизбежно пересекутся.
– А что, если ваш праведник не обратит на меня внимание? – засомневал-ся Павел Дмитриевич. – Как тогда это понимать?..
– А понимайте просто, – ответил за всех юридический старичок Клочков. – Если он пройдёт мимо вас равнодушно, значит, вы не нуждаетесь ни в его осуждении, ни в заступничестве. Словом, живите себе дальше.
Павлу Дмитриевичу не спалось, он, поворочавшись с боку на бок на скрипучей кровати, позевав и повздыхав, поднялся, зажёг свечу и сел к сто-лу. Его деятельная натура нуждалась в самоутверждении, и он принялся пи-сать письмо в Петербург влиятельному пасынку. Сообщив суть внезапного препятствия, помешавшего ему добраться до вожделенного места городни-чего в Сызрани, Сеченов не просил прямо о помощи, а упирал на то, что прежним своим начальником губернатором Пенчулидзевым он аттестован «отличным чиновником, с которым приятно служить», себе же давал само-характеристику: «Не в похвалу себе скажу, что чувствую себя преспособней-шим полицмейстером, его служба по моему характеру и деятельности и готовности каждого удовлетворять…». «..Что же мне делать, когда случай избирает меня быть посредником между несчастными и жестокостью людей пользующихся правом деспотизма». Павел Дмитриевич любил выражаться в письменной речи витиевато и красиво, и это ему удавалось сполна.
Дата добавления: 2020-12-22; просмотров: 42; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!