Искушение скромной отшельницы 4 страница
Завтрак Загряжскому, как обычно, подали в рабочий кабинет. Он присел за обеденный столик, завязал на шее салфетку и отрезал кусочек ростбифа.
– Присоединяйтесь к завтраку, – произнёс он ежедневную ритуальную фразу, обращённую к стоявшему рядом Иван Иванычу.
– Покорно благодарю, ваше превосходительство! – также ритуально от-ветил правитель канцелярии.
Покончив с завтраком, Загряжский сел в кресло за рабочий стол и стал подписывать разные бумаги, совсем их не читая, лишь изредка спрашивал, если бумага была большой, о чём в ней идёт речь. Иван Иванович объяснял, губернатор подписывал, не сомневаясь, что в этот момент он занят умственной и важной для судеб губернии деятельностью. В этот час беспокоить его не полагалось, о чём знали все чиновные люди Симбирска, а тем, кто не ведал, объясняли жандарм при входе и камердинер, безотлучно околачивающийся в губернаторской приёмной. Загряжского вполне устраивало, что благодаря этому порядку, симбиряне знали, что губернатор не бьёт баклуши, а работает, следовательно, радеет об общественной пользе.
Наконец бумаги были подписаны, Иван Иваныч удалился в свою канцелярию, а Загряжский принял первого назначенного на этот день посетителя. Это был архитектор, автор проекта нового кафедрального Троицкого собора Михаил Петрович Коринфский, невзрачный сутулый человек в круглых очках, сильно тушующийся в присутствии сановных особ.
|
|
|
– Разрешите представиться, ваше превосходительство, – торжественно произнёс архитектор, – по случаю переезда в Казань к новой должности архитектора Казанского университета.
– И вы покидаете нас, дорогой Михаил Петрович! – воскликнул гу-бернатор. – Ваш отъезд большая для нас потеря. Садитесь, прошу вас, вот в это кресло, здесь покойнее. Ну-с, в каком положении вы оставляете наши дела?..
Здесь надобно уведомить, что Загряжскому от его предшественников досталось незавершённое и многотрудное дело – строительство Троицкого собора, к возведению которого приступили в день рождения императора Николая I 25 июня 1827 года. Полгода назад, 1 мая 1832 года были завершены все виды работ, кроме росписи стен, сводов, колонн, а также установки киотов и иконостаса. В этот же день была заведена Бархатная Книга, в которую заносились имена тех, кто своими пожертвованиями принимал участие в возведении храма. Среди имён жертвователей Загряжский отсутствовал, видимо, он полагал, что вполне достаточно было и того, что храм возводился во время его губернаторства.
– Моего наблюдения за строительством дальше не требуется. Всю необ-ходимую документацию я передал по описи казначею комитета по строительству Льву Борисовичу Плотникову.
|
|
|
Александр Михайлович задумался, решая про себя какой-то важный вопрос, затем открыл ящик стола и достал несколько листов бумаги.
– Вы не находите, Михаил Петрович, что Симбирск, не говоря уже об его окраинах, каких-нибудь Тутях, даже в своей центральной парадной части выглядит непрезентабельно и провинциально затрапезно. Хотелось бы его как-то разнообразить, украсить, что ли.
Коринфский был твёрдокаменным сторонником архитектуры классического стиля, мыслил коринфским и готическим ордерами, колоннами, фризами, капителями и мог предложить только это. Однако у губернатора были свои идеи, и он рискнул поделиться ими с известным архитектором. Как всякий начинающий автор, он испытывал неловкость и опасение, что его труд не будет должным образом оценён.
– Вот здесь я отразил некоторые свои идеи, – сказал Загряжский и протя-нул архитектору лист бумаги. – Как видите, это скамейка, а почему бы и нет? Начинать нужно с малого. Так вот, я предполагаю, что скамейка будет выполнена в металле и установлена на Венце, где открывается такой вол-шебный вид на Волгу. Это будет моим даром Симбирску, почином к улуч-шению жизни. Градоначальник мне обещал, что от своего имени установит скамейку и металлический столб с фонарём. А вот тут табличка с именами жертвователей.
|
|
|
– Что же, проект достойный и понятный каждому обывателю. Мне само-му не нравится, ваше превосходительство, что наши мещане норовят залезти на скамейку с грязными ногами, лузгают семечки. Возможно, их остановит от непотребства ваше искусство, а достоинство проекта несомненно.
Александр Михайлович был польщён похвалой маститого зодчего. Он кликнул камердинера и приказал принести шампанского. Теперь был польщён и Михаил Петрович, в сановных покоях шампанским его угощали впервые, отношение к художникам в старые времена было презрительным, ибо ещё Пётр Великий повелел «незаконнорожденных записывать в художники».
Они освежились благородным напитком, Александр Михайлович почувствовал, что на него накатило вдохновение. И он обнажил перед архитектором тайное, что временами томило душу просвещённого администратора.
– Сейчас управители губерний стеснены в своих начинаниях, но, возмож-но, в будущем губернаторы получат большую свободу в решениях, у них появится возможность напрямую завязывать связи с заграницей, привлекать просвещённые идеи и капиталы. Например, Симбирску очень бы помогли связи с французским Лионом, где много шёлковых мануфактур, а у нас на Тутях, а название сей окраины происходит от тутового дерева, можно бы наладить выращивание шёлковичных червей, что вы на это скажите?
|
|
|
– Я – архитектор и не могу судить об этом, – сказал Михаил Петрович, а про себя заметил, что губернатора определённо заносит в мыслях. – Да… скамейки железные, а на них долго не просидишь, вредно для почек.
Губернатор скис, он сожалел, что открыл перед архитектурным сухарём и плебеем свою восторженную душу. В свою очередь Коринфский был доволен тем, что удачно лягнул губернатора, от которого в своё время выслушал немало глупейших нотаций. Михаил Петрович сухо откланялся и вышел, а губернатор, сожалея о пустой трате, посмотрел на недопитую бутылку шампанского, приказал камердинеру плотно её закупорить и запереть под ключ. «А то ведь вылакает, шельма, - подумал Александр Михайлович. – А Коринфский - сволочь, плебей, ему не доступны высокие движения души. И я тоже хорош, нашёл перед кем метать бисер». Но потаённая идея, сгоряча высказанная Александром Михайловичем архитектору - сухарю, продолжала ещё его беспокоить. Загряжский был мечтателем, он любил вообразить, что вдруг нежданно откуда-нибудь на него свалится миллион рублей золотом, или государь выделит ему пенсию, или ему в его имении вдруг откроются алмазные россыпи. Что ж так было и пребудет всегда: одни мечтают о богатстве, другие – о революции, романтичный девятнадцатый век ещё не оржавил душу людей сухим практицизмом и скептическим анализом.
Между тем к губернатору направлялся опаснейший в губернии человек – жандармский полковник Эразм Иванович Стогов. Зайдя в швейцарскую, он застал дежурного жандарма за распитием чая и устроил ему выволочку. Камердинер услышал и доложил хозяину о появлении «секретного человека». Загряжский убрал чертёж скамейки в стол и с улыбкой приветствовал Стогова, сделав ему навстречу два коротеньких шажка. Как обычно, в таких случаях, на его лице блуждала благожелательная улыбка, но в мозгу позвякивал тревожный звонок: с какой свежей пакостью к нему заявился жандармский проходимец.
Эразм Иванович был напротив спокоен, хотя в принесённом им портфеле лежала мина, способная подорвать губернаторское благополучие. Он был сухощав, подвижен и, хотя начинал службу во флоте, повадками смахивал на кавалериста-ремонтёра, закупающего лошадей на ярмарках для нужд армии, и Эразм Иванович действительно был пройдохой и достойным выучеником графа Бенкендорфа, который одной рукой вытирал слёзы родителям, а другой волок их сыновей - участников событий 14-го декабря в раввелин Петропавловской крепости. Мечтой Стогова было получение генеральского звания, и он, прибыв в Симбирск, сразу понял, что выполнению этой цели может послужить падение губернатора Загряжского, человека пустого и легковерного, которого легко можно было заманить в ловушку.
Полковник изучил расстановку общественных сил в Симбирске и обратил внимание, что центр недовольства губернатором находился в родовитых и состоятельных дворянах – Тургеневе и Аржевитенове. Они пользовались большим уважением среди симбирских дворян, их отрицательные отзывы о губернаторе – ветрогоне немедленно распространялись по губернии и нахо-дили благожелательных слушателей и сторонников. Загряжский, как сказа-но, был неуёмный болтун, и Эразм Иванович этим воспользовался. Он явил-ся губернатору и предложил ему пригласить к себе для примирительного разговора Тургенева и Аржевитенова. Мероприятие обернулось конфузом со скандальной прокладкой. Губернатор произнёс очень неумную речь. «Госпо-да! Мы имеем между собой неудовольствие, для чего вы мешаете между на-ми жандарма? Я должен вам сказать, что жандарм прислан для моих услуг, меня оскорбляет то, что порядочные люди мешаются с жандармами. Вы вче-ра высказали ему о причинах своего неудовольствия губернатором, а сегодня он должен был доложить об этом мне. Будем, господа, порядочными людь-ми, не будем унижать себя, мешаясь с жандармами». Приглашённые страш-но обиделись, а полковник Стогов возликовал: губернатор сам лез в приго-товленную ему ловушку.
Сегодня, войдя в кабинет к губернатору, Эразм Иванович, сразу приступил к делу. Он расстегнул принесённый им кожаный портфель, достал незапечатанный конверт и внушительно произнёс:
– Я обещал вам показывать все донесения, адресованные его высокопре-восходительству графу Бенкендорфу. Извольте прочитать.
Загряжский дрогнувшей рукой взял жандармское донесение и, прочитав его, смертельно побледнел.
– Это непорядочно! Вы так писать не имеете права!
– От чего же? Вы разгласили доверенную вам секретную информацию. Плохо отзывались о корпусе жандармов. Разве этого мало?
– Я… Я запрещаю вам отсылать пакет!
– В этом вы бессильны.
Полковник Стогов позвал жандарма, отдал ему запечатанное им тут же в губернаторском кабинете казённой печатью письмо, и отправил своего подчинённого на почту. Затем слегка поклонился, прощаясь, и отбыл восвояси.
Положение Александра Михайловича, как говорится, было хуже губернаторского. Он сразу представил, как письмо ложится на стол шефа жандармов, тот пробегает по нему глазами и кисло морщится. А дальше… дальше, Александр Михайлович даже себе представить не мог, что случится дальше. И мы оставим развязку этого события на конец повествования.
Иногда люди после сильного душевного волнения ощущают в себе голод или жажду, но Загряжский, когда пришёл в себя от болезненного удара жан-дарма, остро почувствовал тягу к тому, что составляло подлинный смысл его существования. Он вышел из кабинета и через толпу просителей, не замечая никого, направился по коридору в оранжерею, которая вплотную примыкала к дому губернатора. На улице вступила в свои права зима, а здесь благоуха-ли розы и другие цветы, зеленели апельсиновые и лимонные деревья, поспе-вали редкого вида перцы, ждали своей очереди отправиться на губернаторс-кую кухню всегда свежий лук, редис, сельдерей, пастернак и много другой огородной мелочи. Хозяином этого роскошного оазиса был садовник Сте-пан, крепостной человек Загряжского, выучившийся своему ремеслу у самых настоящих голландцев в Петербурге, и, по совместительству, безропотно вы-полнявший щекотливые поручения своего барина. Степан жил при оранже-рее, у него была отдельная просторная комната, которую он содержал в большой чистоте. Комната имела два выхода: один вёл в оазис, другой – в сторону волжского берега, зимой всегда безлюдного, к тому же этот вход был укрыт от любопытных глаз густыми посадками деревьев и кустарников, и пользовался им один Загряжский и его таинственные посетительницы. Садовник увидел господина и глухо произнёс:
– Пришли-с. Ждут…
Александр Михайлович взял срезанную Степаном красную розу и, ощущая прилив возбуждения, вошёл в комнату. Помещение затеняли тяжёлые шторы, но один лучик солнца освещал полуобнажённую грудь молодой женщины, призывно раскинувшейся на диванных подушках.
– Ах, Алекс, – томно произнесла она, – я так тебя заждалась!..
– Что поделаешь, – нервно хихикнул Александр Михайлович, – губерна-торские хлопоты.
Он снял с себя фрак, жилет, галстук, расстегнул ворот рубашки, упал на диван и жадно сгрёб одалиску в охапку.
– О, Мими!.. – простонал губернатор.
Мими ловко выскользнула из его объятий, и, поправляя волосы, показала розовый язычок.
– Потерпи, Алекс. Сначала мы выпьем, затем я спою тебе песенку, кото-рую сейчас распевает весь Петербург. А остальное потом…
Александр Михайлович знал Мими с прошлого года. Направляясь в Сим-бирск из северной столицы, он встретил в Москве старого полкового товари-ща, который, собираясь за границу, презентовал Мими однополчанину. Она была модисткой, прошла полную школу выучки у французов и поэтому зна-ла толк в кройке и шитье, а также в искусстве любви. В Симбирске, с по-мощью высокопоставленного приятеля, Мими открыла ателье, имела хоро-шие заказы и послушно откликалась на всякий зов благодетеля.
Они выпили по бокалу шампанского, и Мими взяла гитару.
– Бедная моя гитара! – вздохнула Мими. – Ты находишься на попечении этого ужасного Степана, который бьёт по твоим нежным и певучим струнам обросшими ржавой шерстью кулаками, выколачивая из тебя «комаринского мужика».
Мими настроила гитару и запела приятным лирическим сопрано:
Папироска, друг мой тайный,
Как тебя мне не любить?..
Не по прихоти случайной
Стали все тебя курить.
Огонёчек твой витает
За движением руки.
Вот и полночь наступает,
Наши губы так близки!…
Мими отбросила в сторону гитару и страстно поцеловала сомлевшего от ожидания губернатора.
После бури наступило затишье. Александр Михайлович считал трещины на потолке, Мими курила воспетую ею папироску.
– Ты, Алекс, ничего не рассказываешь о себе, - капризно сказала она. – Я хочу знать, как ты живёшь. Наши встречи случайны, но я тебя люблю.
– Я знаю, Мими, что ты мой друг, но мне пора. Меня ожидают проси-тели.
– Ну что же, адью, мой милый…
За время, которое губернатор отсутствовал, его ловкий камердинер раскассировал просителей: одного направил в канцелярию к Иван Иванычу, другому посоветовал обратиться к прокурору, третьего отрядил в судебную палату, четвёртому рекомендовал искать удовлетворения жалобы у полицмейстера, словом всем указал пути и тропинки, ведущие туда, где обитает непреложная правда и справедливость.
– Никого уже нет? – удивился губернатор, оглядывая пустую приёмную.
– Все просители удовлетворены, – улыбнулся губернаторский Фигаро.
До наступления ранних сумерек Александр Михайлович просматривал бумаги, поступившие из министерства внутренних дел, зевал, пил чай, смотрел в окно на ворон и галок. Камердинер зажёг свечи, пришёл истопник и бухнул вязанкой дров об пол в коридоре, забредшая из жилых покоев кошка, любимица дочери, просунула мордочку в приоткрытую дверь и мяукнула. Александр Михайлович посадил её на колени, и она замурлыкала. Хорошо было жить губернаторам два века назад, покойно, уютно.
Раз в две недели Загряжские устраивали в губернаторском доме вечера с музыкой и танцами для молодёжи. Александр Михайлович направился на половину супруги и застал жену и дочь почти готовыми к выходу. Они были одеты согласно моде своего времени в белые платья, снабжённые рядами воланов, под которыми, при движении, шуршали по несколько накрахмален-ных юбок. Стройность талии обозначал туго затянутый корсет, плечи были обнажены, на ногах, которые тщательно скрывались от мужчин, были наде-ты шёлковые чулки и башмачки без каблуков, шляпки представляли собой нечто вроде корзиночек с завязанным возле горла бантами из широких цвет-ных лент. Софи стала появляться в обществе взрослых совсем недавно, и каждый вечер наполнял её душу трепетным ожиданием чего-то необычного, хотя чего-то радикального и необычного на губернаторских вечерах прои-зойти не могло. Собирались все свои: вице-губернатор, высокий плешивый старик с глуховатой супругой, прокурор, председатель удельной конторы, председатель судебной палаты, помещики, составлявшие партию губерна-тора, откупщик Бенардаки и неизменный Иван Иваныч. Гости привозили с собой дочерей, которых была пора выводить в свет. Кавалеров для танцев извлекали из батальона, расквартированного в городе, зазывали приезжих молодых дворян. Участь подневольного танцора пришлось вкусить Ивану Александровичу Гончарову, за которым близко к полуночи явились два жандарма с приглашением на вечер.
Александр Михайлович пристрастным взглядом родителя оглядел дочь и с удовлетворением отметил, что она очень хороша. И впрямь Софи была улучшенной копией отца, от которого ей достались чёрные кудрявые волосы, живые и выразительные глаза и здоровый румянец на пухлых щёчках.
– Нет, ты только посмотри, Мари! – восхитился Загряжский, – в какую красотулечку превратилась наша дочурка!
– Молодое – молодеет, старое – старится.
– Ну, мы ещё, хоть куда! – бодро сказал Александр Михайлович, отводя глаза в сторону.
– Мне, Алекс, необходимо две тысячи рублей. Наш поставщик едет в Петербург, а Софи не одета.
Финансовое состояние Загряжского было плачевным, он жил на губерна-торское жалование, взятками брезговал, и каждый раз, когда возникала пот-ребность в деньгах, ему приходилось искать выходы. Старая тётушка, с ко-торой так любил беседовать Александр Пушкин, была ещё жива, бодра и деятельна, и на близкое наследство рассчитывать не приходилось.
– Хорошо, я дам тебе эту сумму, – сказал Александр Михайлович. – Может быть даже сегодня.
Вечера происходили в большом парадном зале. Дубовый наборный пол, высокий потолок с лепниной, люстра на пятьдесят свечей, старинные картины в позолоченных рамах, тяжёлые бордовые шторы, бронзовые подсвечники – всё это придавало залу торжественность обиталища для существ высоко стоящих над остальными смертными. Не свита, а обстановка делает короля, например в Георгиевском зале московского кремля, любая плюгавая личность выглядит персоной. Нечто похожее ощущали и несколько новоприглашённых гостей, помещиков, которые сидели в своих деревнях годами, наконец, выбрались в город, показать своих дочерей, и тут же губернатор залучил их в гости, чтобы очаровать и привлечь на свою сторону против тургеневско-аржевитеновской оппозиции.
Александр Михайлович из новичков выделил сызранского помещика Во-лобуева, владельца несметных табунов лошадей, отар овец и пятидесяти ты-сяч десятин первобытной степи. Волобуев лет десять не появлялся в губерн-ском городе, жил себе в усадьбе степным бирюком, но супруга понудила его переехать на зиму в Симбирск в надежде, что их семнадцатилетней дочери подыщется среди многочисленных молодых дворян подходящая партия.
– Что ж, начинайте танцы, – сказал Загряжский Иван Иванычу. – А мы, старики, потешимся вистом. Не желаете? – спросил он Волобуева.
– С удовольствием, ваше превосходительство!
Они прошли в угол зала, где за столиком сидели откупщик Бенардаки и его племянник, будущий финансовый воротила. Бенардаки и Волобуев были знакомы, откупщик вёл с ним крупные дела: закупал скот и лошадей, помогал в устройстве суконной мануфактуры.
– А я не знал, Флегонт Максимович, – сказал Бенардаки, – что ты по-кинул свои края.
– Нужда, братец, нужда. Супруга и дочери – это такая сила, что супротив неё не устоять.
– Вот и думаю, хорошо, что я холостяк, – Бенардаки начал сдавать кар-ты. – Ни забот, не расходов.
Волобуев вздохнул и погрузился в игру. Все были сосредоточены, все старались, но везло только Загряжскому. За какой-то час он выиграл две тысячи рублей и именно у откупщика, который изо всех сил изображал душевные переживания из-за проигрыша.
Дата добавления: 2020-12-22; просмотров: 57; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!