Если будет необходимость нам выйти из монастыря ради какого-то монастырского дела, мы должны идти вдвоем. (8)

 

Когда мы выходим из монастыря, то мы окружены уже не братьями, а мирскими людьми. И одно это пред­ставляет серьезную опасность для монаха, не говоря уже об опасностях нравственного характера, подсте­регающих в миру. При выходе в мир он подвергается тяжкому испытанию. Настоящий монах привык рано вставать, исполнять правило и идти на службу, он по­стоянно пребывает в бдении и атмосфере молчания. Вообще, он живет в смиренной обстановке. Но ког­да он выходит из монастыря, условия жизни меня­ются, и он не знает, как себя вести. Если бы человек мог жить по Евангелию среди мира, у него не было бы повода становиться монахом. Так вот, когда монах выходит из монастыря, он те­ряет присущую ему силу. Поэтому святой Августин повелевает, чтобы с ним шел кто-нибудь еще. Так монах сможет получить поддержку, пережить это чрезвычайное событие, выход из обители, и ско­рее вернуться в мона­стырь, — если возможно, в тот же день, как запове­дают святые отцы. Вдво­ем быть предпочтитель­нее еще и ради того, что­бы не вызывать нарека­ний. Когда ты один, про тебя можно много чего наговорить. А когда ря­дом с тобой и другие, то, как бы на тебя ни наго­варивали, это не вызовет доверия.

 

 

 

Кроме того, святой Августин подразумевает, что общежительный монастырь живет своей особой, вну­тренней жизнью, которая исключает выходы из оби­тели. Когда мы выходим из монастыря, то нарушается цельность братства, возникают некие пустоты, кото­рые, можно сказать, заполняются демонским присут­ствием. Когда монахи часто покидают ограду обители, это ведет монастырь к самораспаду. Между тем, иноку необходимо постоянно пребывать не просто в мона­стыре — а в келье. Жизнь вне монастыря лишает его внутренней цельности, дробит его личность.

До недавнего времени монахи не выходили в мир, даже если того требовало состояние здоровья. Когда им был нужен врач, они приглашали его в монастырь. Но со временем правильное восприятие монашеско­го жительства утратилось, и теперь монашество вос­принимается просто как образ жизни. Сегодня никто не удивится, увидев монаха, который ждет своей оче­реди у кабинета врача или выходит в мир по другим причинам. Причины могут быть уважительными, но это не значит, что за этим не последует катастрофа. Пустое место, где сидел монах в обители, займет де­мон. А если мы уберем из трапезной или из церкви стул брата, чтобы он не пустовал, демон сядет нам на шею и погонит куда хочет. Это самое страшное, но мы дали ему на это право — тем, что не придаем значения цельности братства и не обеспокоены от­сутствием брата.

Монахам позволялось выходить в мир ради дел, связанных с управлением обителью, ради покупок или продажи рукоделия. То есть монахов посылал монастырь. Монахи не ездили домой, словно ка­кие-нибудь служащие, которые берут отпуск, чтобы отдохнуть, оставив, наконец, ту скучную жизнь, кото­рой они жили весь год.

Всякий выход в мир обнаруживает, что монах со­вершенно не удовлетворен своим монастырем, поэто­му он пытается передохнуть, выходя из обители под разными предлогами. Конечно, игумен не может по­стоянно ему отказывать: чтобы между монахом и им самим не пролегла пропасть, он вынужден почти всег­да соглашаться, да еще и оправдывать поступок брата. Однако это не меняет сути дела. Истина в том, что вы­ход в мир — дело совершенно немонашеское, потому что приучает монаха к мирскому духу. С того момента, как монах вышел в мир, например для лечения, у него появляется беспокойство, на него влияет новый темп жизни, иной закон — закон страдания и неудачи. «По­правлюсь я или нет? Может быть, откроют какое-ни­будь новое лекарство? Не поехать ли мне за границу?» Он ни на чем не может остановиться.

Тление человеческой природы — естественный за­кон. Но насколько тлеет внешний человек, настолько обновляется со дня на день внутренний. И если тле­ние — это природный и духовный закон, то попытка избавиться от всех болезней противоречит закону Бо­жию. Так мы противимся силе природы: мы не позво­ляем себе болеть или умирать, иначе говоря, не позво­ляем себе вечно обновляться во Христе со всеми святы­ми. Мы не допускаем, чтобы Бог управил наш путь, но вносим в жизнь собственное беспокойство, сомнения, желания, нужды, и из-за этого у нас появляется необхо­димость выходить в мир непрестанно.

В монастыре всегда сочувственно относятся к бо­лезням монахов, особенно игумен. Но наша любовь к самим себе и собственной жизни, наш страх, как бы не умереть, переходят все границы. Если монах выра­зит желание поправить здоровье, а я ему откажу, он больше не сможет чувствовать во мне отца, любить и уважать меня. Он непрестанно будет сопротивляться всем моим словам. Его ум будет работать противопо­ложно моему уму. И как все мироздание непрерывно делится и подвергается тлению, так и отношения игу­мена и послушника начнут непрестанно истончаться и рваться. Монах и игумен будут двигаться в разных направлениях. По малейшему поводу между ними бу­дет возникать противостояние, потому что у монаха появилось какое-то небольшое желание.

Кроме того, мы должны помнить, что игумен — это не жандарм, который своим свистком подает нам сигнал «да» или «нет». Игумен — не страшилище, что­бы каждый день нас путать. Любовь изгоняет страх. Если мы любим игумена, братство (а оно наше тело) и Бога, то страха больше нет. Тогда не будет ни жела­ний, ни своеволия, ни требований. Запрет выходить из монастыря должен иметь для нас такую же безус­ловную и несомненную силу, как послушание, безро­потность, апостольское нестяжание, молитва, бого­служение и все прочее.

Если, несмотря на все это, кому-то понадобит­ся выйти в мир, то монастырь должен послать с ним какого-то брата, потому что монаху не следует пока­зываться на людях одному. Обычно в таких случаях в монастырях старались, чтобы эти два монаха были людьми разными. Если бы их объединяло родство душ или сходство происхождения, то они завязали бы осо­бенную дружбу. Одной поездки до Фессалоник хватит, чтобы связать две разделенные прежде души. Однако два человека, которые любят только друг друга и вле­кутся друг к другу особенной любовью, раскалывают братство, они словно отрезаны от его одеяния. Отрежь

у платья один рукав — никто не сможет его носить. Та­ким отрезанным рукавом становятся и эти два выхо­дящих в мир монаха. Поэтому в монастырях обращали большое внимание на то, кого посылать в мир. Чаще всего посылали человека, способного исполнить пору­чение, вместе с кем-то из пожилых братьев. Первый исполнял порученное дело, а пожилой находился ря­дом с ним. У пожилого человека другой дух, он прожил 244 жизнь иначе, чем молодой, потому между ними не за­вязывается дружба — это два разных мира. Иными словами, игумены заботились о том, чтобы верность преданию, хранимая пожилым братом, сочеталась с практическими способностями юного, опыт одного соединялся с силой другого, ради того чтобы все было сделано правильно.

Однако если монах выходит в мир ради домашних дел или по любви к родственникам, то пусть он идет один, помня при этом, что поступает вопреки свято­отеческим правилам. Если он, зная традицию и дух монастыря, все же испытывает игумена и просит дать ему сопровождающего, игумен, конечно, соглашает­ся на это. По своему долготерпению и снисхождению он скрывает от брата истину, чтобы тот не превратил­ся в демона, а то и в самого денницу. В древних мо­настырях было принято поминать имена вышедших в мир, но мы не следуем этому порядку. Случаи, ког­да следовало бы поминать имена братьев, вышедших подлинно ради Христа, очень редки. Так редки, что их исключительность привела бы прочих к зависти. Бра­тья замучили бы не только игумена, но и Самого Бога своими подозрениями и противлением, раскололи бы весь монастырь! Поэтому, чтобы избежать такого противления Богу, мы покрываем вышедших брат­ской любовью и отеческим расположением сердца и не объявляем о том, кто выходит в мир ради Бога, а кто — по своему желанию.

В женских монастырях про­дажей рукоделия или различны­ми покупками, согласно уставам, должен был заниматься монах- эконом, назначаемый из мужской обители. В монастыре святой Макрины таким монахом был ее брат, святой Петр. Но в те времена муж­чины не заходили в женский мо­настырь. Они приносили покупки к воротам монастыря, куда выхо­дила игумения с какой-либо по­жилой сестрой — сама игумения обычно была не старой, — прини­мала покупки, переписывала их и передавала эконому монастыря.

Поскольку выход в мир связан с необходимостью где-то питать­ся, та же самая статья устава про­должает:

 

Выходящий из монастыря не должен ни есть, ни пить, если он не получил на это заповеди, потому что это противоречит уставу мо­настыря.

 

Монастыри святого Августина находились по­близости от населенных мест, поэтому прийти туда из монастыря было нетрудно, и тот, кто туда прихо­дил, старался до наступления ночи вернуться в мона­стырь — ему не было необходимости где-то есть. По­этому святой Августин устанавливает правило: никто не должен есть и пить вне монастыря, не получив на то

 

 

 

разрешения. И причина этому очевидна: по-разному едят и пьют миряне и монахи. Когда монах ест в миру, он подвергается опасности нарушить монастырское воздержание, привыкнуть к пище с приятным запа­хом и вкусом и стать перстным. Отцы стыдились есть в присутствии людей и прикрывали свое лицо. Поэтому и в монастырях они надвигали кукуль на лицо, — во- первых, для того чтобы не видеть друг друга, во-вторых, для того чтобы не разговаривать и не впадать в иску­шение, и, в-третьих, для того чтобы другие не видели, как они едят. Таким образом, никто не знал, сколько они ели и ели ли вообще. Некоторые довольствовались немногим, большую часть еды они оставляли. Нужно еще сказать, что если монах ел в миру, то он мог задер­жаться вне обители на более продолжительное время, а после второго и третьего раза — привыкнуть к миру настолько, что уже оказался бы не в состоянии жить в монастыре. А кроме всего прочего, один день вне мо­настыря приводит к тому, что монах по крайней мере два месяца не будет иметь истинной молитвы.

Итак, монах мог поесть вне монастыря, только получив на это разрешение от игумена. Представьте себе, брат навещает знакомую семью и, чтобы не огор­чить их, ест все, что ему предлагают: пищу с маслом, с разными специями, скоромную (в то время как идет пост), сладости. Или же, остановившись где-то во вре­мя путешествия, покупает мороженое, десерт, пирож­ное, хотя монаху не следовало бы покупать что-либо, кроме простого варенья или, может быть, апельсино­вого сока, если этот брат изнемог от жары. Чтобы ты мог назвать себя монахом, ты можешь купить только то, что доступно любому бедняку. Пусть все видят, что мы бедны. А если по состоянию здоровья тебе нужна особая пища, ты должен взять ее с собой или позаботиться о том, чтобы она была там, где ты будешь, — все должно быть продумано и по благословению. Иначе мы услышим глас Божий: Не будет Дух Мой пребывать в этих людях, ибо они плоть. Если мы туги на ухо и сейчас этого не слышим, то услышим позже. Несо­мненно, человек становится плотью, когда ест то, чего не ест у себя в монастыре.

 

Если братья будут посланы продать изгото­вленное в монастыре рукоделие, они должны быть особенно внимательны к тому, чтобы ни в чем не нарушить данных им наставлений, в той уверенности, что они прогневляют Бога, если прогневляют Его рабов.

 

Сказав о том, что и как монах должен есть, когда выходит из монастыря, святой Августин переходит к рассуждению об основной причине этих выходов — о продаже рукоделия. Обычно монахи были вынужде­ны отлучаться из монастыря ради продажи рукоделия. В таком случае они должны были следить за тем, чтобы ни в чем не нарушить преподанных им наставлений.

Этим правилом святой желает оградить нас от того зла, которое таит в себе логика. Если ты к ней прибег­нешь, то непременно придешь к противоречию с теми наставлениями, которые ты получил от старца, и бу­дешь предан превратному уму. Ты дойдешь до такого состояния, что не сможешь принять истину, не толь­ко согрешишь, но и обособишься от братства. Логика изолирует человека, приземляет его: сына Божия оче­ловечивает, потому что человек, повинуясь законам логики, перестает быть сыном Божиим и становится сыном земли. Тогда он впадает в духовное помрачение, теряет рассудительность, способность распознавать, что есть благо, а что — зло. Затем он погружается в ду­шевный мрак, отчаяние, противление, предается по­року. Он не знает, как себя вести, приходит в смятение, огорчается, устает, теряет душевную стойкость, по­стоянно хочет есть и спать. Предаваясь сну, он тупеет и морально падает все ниже и ниже, так что это уже не поддается описанию.

В таком состоянии человек не может верно оце­нить действительность, потому что ему трудно с ней примириться. Он чувствует себя виноватым, но для того чтобы признать свою ошибку, необходимо явить силу смиренномудрия. А поскольку человеку труд­но смириться, он облекается в некий панцирь, чтобы не чувствовать ударов, и панцирь этот — убеждение в собственной правоте.

Во времена святого Августина не было доступных нам средств связи, поэтому правило предупреждало, что монахи, будучи вне монастыря, должны руковод­ствоваться теми наставлениями, которые получили раньше. Итак, святой устанавливает это правило, во- первых, чтобы предостеречь монаха от падения, при котором он из ангела превращается в перстного чело­века. А во-вторых, чтобы поведение монаха по отно­шению к ближнему было безупречно, потому что тот, кто прогневляет рабов Божиих, прогневляет Бога.

Если, например, ты пришел купить что-либо и ска­зал владельцу лавки, что в другом месте ты видел то же самое дешевле, то ты унизил этого человека, ранил его, опозорил. А если, тем более, рядом были другие люди, то ты словно обозвал его обманщиком, вором, мошен­ником, святотатцем, который хочет ограбить мона­стырь. Допустим, он себя повел с тобой как-то не так, но, может быть, этот бедняга нуждается, может быть, у него больной ребенок. Или, может, он поступает с то­бой некрасиво, не понимая, что оскорбляет тебя, про­сто потому, что так разговаривает весь мир. Мир живет не в такой прекраснейшей атмосфере, в какой живешь ты в своем монастыре. Люди наступают друг на друга, чтобы подняться выше. Можешь ли ты — ангел, дитя благодати, сын Пресвятой Богородицы, возлюбленное чадо Духа и Церкви — спорить, подобно мирскому че­ловеку? Можешь ли ты оскорблять человека, который, по твоему мнению, обидел тебя или обошелся с тобой дурно? Даже если бы он тебя обокрал, оскорбил, наго­ворил колкостей, высмеял тебя, у него есть оправдание, потому что он самого плохого мнения о монахах. Но почему ты, призванный к ангельской жизни, ведешь себя не как ангел? Если ты ранил человека или раз­досадовал его, знай, что ты ранил Бога. Этот человек, пусть он вор и мошенник, не перестает быть Божиим рабом. Итак, если ты забудешь, что ты монах, то ты, скорее всего, оскорбишь людей, ниспровергнешь славу Христову и на тебе исполнится пророчество: Ради вас имя Мое хулится.

Кроме того, прежде чем пойти продавать рукоде­лие, ты должен узнать у игумена, за какую цену его продавать, нужно ли ее снижать, как следует вести себя с покупателями. Это необходимо, чтобы не наруши­лась твоя духовная связь с игуменом, ведь если твои отношения с ним испортятся, как ты будешь жить? Может быть, ты и проживешь день, год, пять лет, но в конце концов ты уйдешь из монастыря, потому что за твоими помыслами скрывается демон, который стре­мится выгнать монахов из монастыря, — выгонит он и тебя. Что же касается цены, то монахи продавали свое рукоделие дешевле, чем это было принято в миру, — таким образом, они продавали не ради торговли, а ради нужд братства.

Устав состоит всего из одиннадцати пунктов. Не­смотря на это святой Августин вновь и вновь говорит о единстве братства.

 

Если же им придется что-то покупать ради нужд монастыря, пусть действуют с боль­шой рассудительностью и честностью, как рабы Божии.

 

Если, например, товар вызывает у тебя какие-то сомнения, поблагодари продавца и пойди купи то же в другом месте. Говорить же продавцу, что он нече­стен, — позор для тебя. Ни взгляд, ни движение бро­вей не должны выдать того, что ты его в чем-то по­дозреваешь. Торговля — дело страшное. И из этого кошмара тебе нужно выйти неоскверненным. Тебе не позволяется ни лгать, пусть даже с благим наме­рением, ни поступать несправедливо по отношению к своему монастырю или продавцу, ни изменять сво­им обычаям. Пусть твои деликатность, честность, снисходительность, любовь проявляются во всем, что­бы ты вернулся в монастырь, сохранив свое благород­ство, оставшись боговдохновенным чадом Божиим.

 

Между ними не должно произноситься празд­ное слово. (9)

 

Пусть каждое твое слово имеет смысл, пусть всег­да будет веская причина, чтобы его произнести. Дер­жи язык за зубами, чтобы не вырвалось из твоих уст праздное слово. Если такое внимание к себе обяза­тельно для мирян, то тем более для монахов. Праздное слово — это не только препятствие на пути к святости, оно и само наше спасение ставит под вопрос. И чем слово незначительнее, тем оно опаснее. Из-за того, что мы празднословим и осуждаем, Бог попускает нам иметь помыслы, плотские искушения, совершать без­нравственные поступки. Но никто из нас этого не по­нимает. Когда мы впадаем в какое-либо искушение или терзаемся от помыслов, мы молимся Богу, чтобы Он нас от них избавил. Это исключено — Он не из­бавит нас. Мы сами должны найти причину помыс­лов. Многие люди страдают от болезней, не находя их причину. Принимают антибиотики — и никакого результата. То же самое претерпеваем и мы со своими помыслами и искушениями. Но если мы перестанем празднословить, мы исцелимся.

Очевидно, что каждый новый пункт устава вы­текает из предыдущего. Здесь предостережение от празднословия относится к монахам, которые выходят из монастыря. В миру люди живут в грехе. Грех входит в их уста и выходит из них. Несомненно, что прово­дником грехов, помыслов, страстей, желаний и самого дьявола является слово; слова всегда исполнены дви­жущей силы. Поэтому святой Августин заботится о тех монахах, которые выходят из монастыря в мир, и дает им наставление. «Не выходи, — говорит он, — если не можешь сохранить свои уста. Чем сказать хоть одно праздное слово, лучше останься в монастыре. Положи поклон игумену и скажи: „Отче, не способен я к таким выходам"». Какой тонкостью мысли отличается устав святого Августина! Насколько проникнут он апостоль­ским сознанием! Как глубоко понимает святой вели­чие крещения и христианской жизни! Его устав ды­шит евангельским духом!

Но какой отец Церкви и какое место Священного Писания не говорит о важности слова? Одно незначи­тельное слово оскверняет всего человека и уводит его далеко от пути Божия подобно тому, как неосторож­ное движение рулем выбрасывает корабль на сушу.

Конечно, как духовный отец своих чад, святой Авгу­стин не может поверить, что в его монастыре произно­сятся праздные слова. Но поскольку действительность показывает, что такое случается, он устанавливает это правило.

 

 

---

Дата добавления: 2020-04-08; просмотров: 84; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!