Дипломатия «от равного к равному»

⇐ ПредыдущаяСтр 9 из 11Следующая ⇒

Ключевые Слова: Сложная многосторонняя дипломатия, Асимметричная дипломатия, Твипоганда, Дипломатия «от равного к равному», Полицентрическая дипломатия.

Как заявил Джеффри Уайзман в 2010 году, одна из постоянных проблем в международных отношениях – это отсутствие согласия в академических кругах по ключевым концепциям. В особенности в области исследования деятельности неправительственных организаций, промышленных групп и других организаций гражданского общества транснационального характера и их отношений, а также влияния на центры принятия решений, которые управляют внешней политикой государства.^[730] Тем не менее, не возбраняется думать, что отсутствие подобного соглашения – это результат внушительного количества документации, существующей по данной теме. Практически невозможно собрать в одной энциклопедии все то количество концепций и идей по данной теме и, более того, необходимо учесть, что большая часть литературы не была переведена на другие языки, например, на английский. Параллельно с этим есть сложности и с определением хронологии написания трудов по этой теме. Как уже было сказано на предыдущих страницах, издательства неравномерно распределяли литературу в регионах и континентах, что привело к информационному дисбалансу между странами и университетами, а также к тому, что исследователи стали описывать «новые» идеи, не зная о том, что подобные труды уже были написаны ранее в других странах. Таким образом, международные отношения были заполнены аналогичными и повторяющимися концепциями, которые в сумме только затрудняли доступ к знаниям и демотивировали все больше и больше исследователей-ученых не из-за того, что они неожиданно скопируют чью-то идею, а из-за очевидного беспорядка, с которым необходимо разобраться как можно скорее.

В действительности, тот же Джеффри Уайзман не смог избежать этой проблемы в 1999 году, когда презентовал концепт «многосторонней дипломатии» (англ. Polylateral Diplomacy),^[731] в котором описал совокупность явлений, которые уже были описаны и отмечены несколько лет назад в его собственной стране – США.^[732] Несмотря на этот исторический момент, стоило принять этот риск потому, что в академическом кругу, в котором состоял Джеффри Уайзман, принимали подобные инициативы при условии несильно критиковать неправительственные организации и продвигать их преимущества как «продукт новой формы организации участия на мировой арене».

Джеффри Уайзман осознавал, что «многосторонняя дипломатия» имеет сходство с рядом понятий, которые на тот момент были в моде. Например, он упомянул, что «дипломатия «второго трека»», «каталитическая дипломатия», «дипломатия неправительственных организаций» (англ. NGO Diplomacy) и «треугольная дипломатия» имеют отношение к «многосторонней дипломатии», но он не заметил, что каждый из этих подходов «был больше, чем сумма его составных частей». Следовательно, американские академические сообщества понимали, что Джеффри Уайзман хотел ввести новый термин в то, что уже считалось «пройденным», и на его предложение концепта «многосторонней дипломатии» обрушились с критикой, тем самым приведя его к академическому безразличию^[733] и «небрежности».^[734] С другой стороны, подобное отношение академических кругов объясняется тем, что они касаются в основном структурных характеристик международной системы, а не «ролей и отношений дипломатических агентств».^[735] Тем не менее, судя по новой работе, написанной Джеффри Уайзман в 2010 году, стало ясно, что он по-прежнему настаивал на своем концепте.

История паломничества Джефри Уайзмана и его концепта о многосторонней дипломатии началась со статьи «англ Polylateralism and new modes of global dialogue».^[736] В ней он определяется с понятием «мультилатерализм» (англ. Polylateralism). Его он представляет как отношения между официальными учреждениями (государствами, содружествами государств или международными организациями при поддержке государства) и «неофициальными», не имеющими прямой связи с государственными учреждениями, в которых наблюдается разумная продолжительность системной связи, предполагающая некие формы репортажа, коммуникации и ведения переговоров, и не предполагающая взаимного признания суверенитета учреждений, взаимодействующих между собой.^[737] Главная идея Джеффри Уайзман – это существование двусторонних, многосторонних и полилатеральных отношений на международной арене. При двусторонних отношениях одни государства взаимодействуют с другими, как правило, через постоянные дипломатические представительства (посольства). При многосторонних отношениях государства имеют связь с тремя, четырьмя или более государствами одновременно через постоянные или временные^[738]представительства. В мультилатеральных отношениях государства связаны с другими международными субъектами, которые не являются государствами, наднациональными или общественными организациями. Другими словами, понятие «многосторонняя дипломатия» – это эквивалент сотрудничества между государствами с субъектами транснационального гражданского общества,^[739] которые действуют независимо. Здесь транснациональные представители гражданского общества действуют в равных условиях. Вокруг идеи Джеффри Уайзман на этом этапе возникают три очень серьезные проблемы.

Первая проблема – он не заметил, что отношения между государствами и транснациональными представителями гражданского общества не являются дипломатическими отношениями, это скорее общая связь дипломатической работы.^[740] Субъекты транснационального гражданского общества и его члены не являются государствами, они даже не представляют их. Поэтому может показаться, что термин «дипломатия» – это понятие, совершенно не связанное с понятием «многосторонней дипломатии», равно как и в случае с «дипломатией «второго трека»», «дипломатией неправительственных организаций»^[741] или «негосударственной дипломатией» (англ. Non-state Diplomacy).^[742] При этом Джефри Уайзману удалось уточнить, что сотрудничество государств и негосударственных представителей – это sui generis (лат. суи генерис; букв. своеобразный, единственный в своём роде) в мировой политической истории, и что этот процесс в последнее время только усиливается. С 80-х годов XX века произошел «драматический» рост случаев, когда государства стали нанимать неправительственные организации для выполнения задач в области защиты прав человека и развития услуг в рамках «аутсорсинговой дипломатии», в то время как ООН, МВФ, ВБ, ЕС демонстрируют предрасположенность к вступлению в отношения с неправительственными организациями для получения технической поддержки и политических консультаций в рамках «каталитической дипломатии».^[743] Он ошибался, полагая, что установление подобных отношений делает членов неправительственных организаций дипломатами. Дипломатическая доктрина очень гибкая, и без сомнения можно утверждать, что дипломатические представители должны, по меньшей мере, иметь некоторую степень легитимности, обеспеченной своим государством. Однако в этом случае члены неправительственных организаций не обладают подобным качеством. Также эту ошибку совершили Раймонд Санер и Личиа Гио,^[744] когда предложили концепт «полицентрической дипломатии» (англ. Polycentric Diplomacy) как альтернативу «многосторонней дипломатии». По их мнению, связь между дипломатическими службами и негосударственными представителями означает конструктивный диалог для обеспечения гарантий законности принятия политических решений и безопасности их применения политиками. Однако ввиду того, что эта связь обычно развивается в запутанной форме из-за Интернета (пространства, у которого нет политических и географических границ), необходимо учесть, что дипломатические службы и негосударственные представители взаимодействуют со «справедливыми» представителями. Вернее, дипломатические службы должны иметь в виду, что негосударственные представители могут быть систематизированы по уровням политической иерархии, что вынуждает центры принятия решений во внешней политике определять, какая часть дипломатических служб может взаимодействовать с ними, а какая – нет.^[745] Однако, Санер и Личиа Гио настаивают, что простой контакт с дипломатами также наделяет негосударственных представителей, как и других дипломатов, правом действовать. Потом они идут еще дальше, предполагая, что негосударственные представители – это гарантия обеспечения легитимности государственной политики, когда, на самом деле, это всего лишь воля государства установить границы законности. Однако, Вайзман прав, утверждая, что эти тенденции доказывают, что какие-то дипломатические службы неких государств имеют способность вводить новшества и корректировать их по отношению к новым общественным обстоятельствам, окружающим международную политику. Кроме того, дипломатические службы, которые решают сотрудничать с этими транснациональными представителями гражданского общества, обычно принадлежат государствам с «сильной» системой политической демократии. В соответствии с рядом предложенных примеров,^[746] этот тип сотрудничества наиболее неправдоподобен для государств с авторитарной или полуавторитарной политической системой^[747]или в государствах, нуждающихся в том, чтобы удовлетворить вопросы «большой политики» в кратчайшие сроки. Практика показывает, что данный тип сотрудничества не подходит для «большой политики», затрагивающей важнейшие государственные вопросы, такие как национальная безопасность.^[748] Однако, это сотрудничество также может объясняться и современной необходимостью, которая есть у центральных правительств, а неправительственные организации находятся в поиске новых конструктивных решений для управления комплексностью и неопределенностью глобализированного мира, а также для избежания потенциальных политических конфликтов, насилия и хаоса.^[749] Глобализация преобразовала мир и требует, чтобы государства соперничали из-за недостатка средств, рынков и экономически ограниченных доходов.^[750]

Вторая проблема состоит в том, что Вайзман придерживался консервативного взгляда на роли, которые играют негосударственные представители в международных связях, и не предвидел риска для этой связи. Несмотря на то, что Вайзман упоминает в своей работе предупреждения Симмонса, в общем, он старается не вмешиваться в эти темы и предпочитает оставаться в стороне, чтобы закрепить свое предположение вместо того, чтобы оценивать отрицательный опыт взаимодействия государств с негосударственными представителями. Но его позиция была понятной, так как статья «Learning to Live with NGO’s» получила только положительные отклики. В этой статье Симмонс указал на то, что у негосударственных представителей и, в особенности у неправительственных организаций, «есть потенциал для того, чтобы нанести столько же вреда, сколько и пользы». Для Симмонса, в большинстве своем, неправительственные организации – это антидемократические и безответственные группы. Поощряя продвижение большей открытости и участия в принятии решений, они могут преобразовываться в группы политического интереса, что может привести к «параличу в глобальном масштабе». Чтобы отстоять свою точку зрения, Симмонс напомнил об опыте Всемирного банка в 90-е годы XX века, когда пришлось принять критику от других негосударственных представителей, обвинявших в том, что Всемирный банк отдал предпочтение только 150 неправительственным организациям, которые и привнесли череду неудач в политику банка. Также он комментировал кризис Чьяпас (Мексика) в эти годы, когда 4500 иностранцев из 276 неправительственных организаций так и не смогли договориться между собой. Симмонс ссылался и на случай, произошедший в Боснии, когда различные неправительственные организации спекулировали на теме войны, при этом они просили профинансировать программы реконструкции, а позже эти средства были вложены в неподходящую рекламу. Похожий случай произошел в Судане и Сомали. Там некие неправительственные организации субсидировали военные фракции посредством прямых и непрямых платежей, чтобы получить доступ к областям, нуждающимся в помощи. В Эфиопии и Руанде неправительственные организации предоставили свои лагеря, построенные ООН, военным. Симмонс отмечал, что в XXI веке интенсивная конкуренция между неправительственными организациями в секторе гуманитарной помощи сможет позволить себе формы олигополии, которые создадут угрозу вытеснения более мелких представителей и особенно местных неправительственных организаций в развивающихся странах.

Третья проблема состоит в том, что Вайзман не обратил внимания на то, что связь между государствами и негосударственными представителями может эволюционировать в разрушительные формы, направленные «против дипломатов». Что также было понятным, так как в конце 90-х годов XX века было мало изучен механизм того, как неправительственные организации оказывают давление на государства и наднациональные учреждения. Это давление может «выкручивать руки» для того, чтобы действия неправительственных организаций были узаконены посредством получения политической силы или экономической прибыли, которая облегчила бы их работу.

В отличие от «каталитической дипломатии», где отношения между государствами и негосударственными представителями основываются на «политической связи», обобщающей интересы обеих сторон через обмен политическими привилегиями, здесь говорится о политической инициативе или одностороннем давлении неправительственных организаций на политическую национальной элиту для того, чтобы заставить их понять необходимость противостоять новым рискованным сценариям, которые не могут быть не приняты во внимание.^[751] Однако, в этом процессе неправительственные организации пытаются подняться до стадии «каталитической дипломатии», «аутсорсинговой дипломатии», или же на этап «дипломатии «от равного к равному»» (англ. Peer-to-peer Diplomacy), предлагающий лучшие условия, нежели подэтап полилатерализма. Неправительственные организации не могут подняться выше «асимметричной дипломатии» (англ. Asymmetric Diplomacy).^[752] Это понятие характеризуется дипломатической связью между международными представителями, обладающими различными уровнями власти для построения своего суверенитета. Оно означает, что транснациональные представители гражданского общества не принадлежат к этому уровню потому, что они не представляют государства, а, следовательно, испытывают недостаток в суверенитете или квотах.

Другими словами, Вайзман всегда считал, что дипломатические службы были теми уникумами, у которых было право принимать решения о том, связываться ли им с негосударственными представителями или нет. А именно, в понимании Вайзмана, негосударственные представители не брали на себя подобную инициативу. Например, он предполагал вопрос: «Откроют ли государства двери негосударственным представителям, заинтересованным в работе на них и в том, чтобы предлагать рекомендации в обсуждении тем «большой политики» исходя из идеи, о том, что в действительности государства уже открыли двери этим негосударственным представителям для обсуждения тем «небольшой политики?».

Вайзман уделяет внимание этому вопроу, однако, не допускает мысли о том, что государства могут быть обязаны распахивать двери перед негосударственными представителями. Один из показательных случаев произошел в 2008 году с компанией «Alliance for Financial Inclusion» (АФИ). АФИ зародилась как неправительственная организация, но ее лидерам удалось произвести различные политические маневры, сумев вовлечь многие мировые державы в свои ряды для оказания содействия на уровнях, где почти нет эталонов. Сейчас эта неправительственная организация может позволить себе взаимодействие по различным вопросам с официальными учреждениями разных стран и транснациональными представителями гражданского общества через «социальный процесс «от равного к равному»» (англ. Social Peer-to-Peer Processes). А именно – через взаимодействие между государственными и частными секторами, где неправительственная организация – это учреждение, «практически» не участвующее ни на одном этапе отношений, за исключением случаев направления переговоров. АФИ превратилась в огромную организацию, являющуюся функциональной для распределения интересов между государственными и негосударственными субъектами. Речь идет о платформе, похожей на программы обмена «равный к равному» (англ. Peer-to-Peer или P2P), действующими в Интернете, равно как и АРЕС (англ. ARES),^[753] где люди со всего мира могут обмениваться музыкой, видео, фотографиями, документами и архивами совершенно бесплатно, так же и АФИ получает прошения от различных учреждений, связанных с темами, относящимися к финансовой компетенции, и посылает их другим учреждениям, помогая устанавливать и облегчать их взаимодействие. В ходе этого процесса АФИ также может предложить дополнительные услуги по оценке вариантов и проектов, а также дополнительные услуги к его основной задаче, при этом не оказывая влияния на своих пользователей. АФИ – исключительный пример того, как организация, которая однажды вдохнула жизнь в мультилатерализм, может идти вверх по дипломатическим уровням. Благодаря АФИ, неправительственной организации Азии, которая хотела установить контакт с политической системой Мексики, подобные организации могут использовать свои средства, чтобы добиваться своих целей относительно официальными путями. Именно по этой причине АФИ – пример полилатерального развития (англ. Polylateral Development), которая в последнее время добилась значительного прогресса.^[754] Также, как и АФИ, другая неправительственная организация «Albany-Tula Alliance» имеет относительно успешный опыт в «дипломатии «от равного к равному»».

Развитие «дипломатии «от равного к равному»» во многом обязано произошедшим за последние годы радикальным преобразованиям в числе и типе негосударственных представителей на мировой арене. Это многообразие представителей и методик, по которым они работают, помогло оставить позади «коллективное сотрудничество» (англ. Collective Cooperation), чтобы пропустить «гиперколлективное действие» (англ. Hypercollective Action), где излишек участвующих неправительственных организаций в международных делах создал бы новый способ производства глобальной политики из непредсказуемых характеристик.^[755]

Понятие «дипломатия «от равного к равному»» появилось благодаря Томасу Р. Эйзенману в 2007–2008 годах.^[756] Тем не менее, Эйзенман не включил эту идею в область политики, а отвел ей место в коммерческой и корпоративной области.^[757] Эйзенман связал «дипломатию «от равного к равному»» с практикой, которую должны были учитывать руководители предприятий и устанавливать личную и стратегическую взаимосвязь через новые технологические платформы (Интернет) с исполнительными, предприимчивыми и потенциальными клиентами. Эти клиенты представляют собой новые технологии, рынок и бизнес.^[758] Вместе с тем данная концепция может иметь и другой вариант. Согласно Илану Манору,^[759] это понятие может быть полезным для описания политической сферы, когда гражданин (или группы граждан) по своей собственной инициативе^[760] превращается в собеседника, защитника и ведет пропаганду внешней политики своего государства или других государств в присутствии других граждан, используя Интернет или другие средства массовой информации.^[761] Для Манора одно из главных преимуществ «дипломатии «от равного к равному»» состоит в том, что в эпоху социальных сетей сообщения внешней политики распределяются не только государственными институтами, но и гражданами, что оказалось достаточно привлекательным для политической элиты, ведь сейчас она обладает инструментом, поддерживающим стратегию «цифровой дипломатии», которая в последнее время используется как инструмент «публичной дипломатии». Во-первых, эта стратегия полезна тем, что граждане более склонны к основательной проверке информации о внешней политике государств, ведь на них оказывает влияние информация, доступная «онлайн» (online), например, в социальных сетях Facebook или Hangouts. Во-вторых, эта стратегия помогает гражданам понять, что информация, опубликованная на официальных веб-страницах, не является пропагандой, например, политические сообщения, которые выражают государственные институты в общественной сети Twitter. Однако несмотря на свои потенциальные возможности для усиления эффективности интернет-коммуникаций, в перспективе «дипломатия «от равного к равному»» несет определенный риск и некую неопределенность для государств. Например, Шай Аттис предупредил о том, что правительства, использующие «дипломатию «от равного к равному»» как часть «публичной дипломатии», должны понимать, что они не смогут контролировать сообщения, адресованные гражданам, не являющимся дипломатами или официальными представителями. Ввиду этих недостатков, гражданам может быть сложно объяснить доступным для них способом характеристики внешней политики и ее действие, в то же время для государств будет проблематично использовать политику для контроля такой ситуации.^[762]

Несмотря на то, что Манор отражает сущность социального процесса «от равного к равному», он не фокусирует внимание на том, что социальные сети – это по сути платформы, действующие как каналы коммуникации между гражданами и не влияющие на целостность содержания информации, которую передают его пользователи. Однако Манор указывал на то, что социальные сети не привлекают внимания государств, за исключением тех из них, которые используют сети как современные стратегические инструменты, ассоциируемые с пропагандой «публичной дипломатии» так, как описал это Георгий Филимонов в 2012 году.^[763]

Однако если сравнивать с ситуацией с АФИ, то есть небольшое отличие – эта неправительственная организация не ждала, что на нее обратят внимание государства или наднациональные организации. Тем не менее, лидерство этой неправительственной организации привлекло интерес национальной элиты 85 государств, которые позволили своим национальным учреждениям доверять службам АФИ, не обращая внимания на то, что с небольшим вложением экономических ресурсов в реструктуризацию цифровых платформ коммуникации, национальным учреждениям и дипломатическим службам не нужно было бы продолжать взаимодействие с АФИ.

Подобное сотрудничество даже не является «политической связью» как в «каталитической дипломатии» или связью как в «аутсорсинговой дипломатии». АФИ предложила единственную в своем роде систему поддержки. Например, Facebook и АРЕС могут носить более реальный или менее виртуальный контекст. Организация АФИ трансформировалась в службу связи, схожую с программой «от равного к равному», которая, как уже упоминалось, не участвует и не влияет ни на процессы проектирования и ведения внешней политики своих государств, ни на ориентацию негосударственных представителей, использующих платформу. Так, риск для государства, принимающего участие в этом проекте, минимален. Все это позволило политической элите, контролирующей центральные правительства, предоставить АФИ «микроскопическую» квоту суверенитета собственного государства, чтобы облегчить свою же работу, выраженную в активном участии национальных учреждений, которые были делегированы представлять форум АФИ.

Например, Министерство финансов республики Туниса и Уругвая, Центральный банк Бангладеша и Нигерии, Главное управление банков Панамы, Национальная комиссия банка Мексики – тоже часть учреждений АФИ. Их юридическая ответственность перед этой неправительственной организацией регламентируется с помощью бюрократических процедур. Все это дало АФИ новый статус международного наднационального учреждения, однако следует обратить внимание на то, что данный статус не находится на одном уровне со статусом ООН. АФИ находится на более низком политическом уровне между наднациональными учреждениями, иначе говоря, это своего рода противовес ООН.

Принимая во внимание идеи Эйзенмана и Манора, стоит отметить, что «дипломатия «от равного к равному»» эволюционировала в отношениях «лицом к лицу» при помощи социальных сетей до неправительственных организаций. Однако в качестве дипломатического маневра «дипломатия «от равного к равному»» не является функциональной, поскольку это только первый шаг, открывающий дорогу негосударственным представителям с тем, чтобы они могли поддерживать связь с государствами в контекстах «каталитической» или «аутсорсинговой дипломатии».

Центральный банк Туниса может получать информацию по каналам связи АФИ. В случае, если африканская неправительственная организация захочет получить консультацию о планах развития, то после установления контакта Центральный банк Туниса должен будет принять решение либо об установлении «политической» или «клиентурной связи» с этой неправительственной организацией, либо отказаться от этого. Мы понимаем, что в случае согласия Центрального банка Туниса установить отношения с неправительственной организацией, первый мог бы перенести «дипломатию «от равного к равному»» на совершенно другой уровень. Однако в случае, если банк оставляет инициативу взаимодействия, он посылает ясное сообщение, которое говорит о нежелании осуществлять взаимодействие с этой неправительственной организацией, и которое эта неправительственная организация должна вернуть в мир полилатерализма, где дипломатии как таковой не существует. Так в теории строится дидактическая модель, когда негосударственные представители должны проходить дипломатические этапы для увеличения своего политического влияния на государства.

В случае, если неправительственная организация хочет достигнуть высокого положения в политическом мире, она должна полностью отказаться от принципов полилатерализма. Для того, чтобы добиться поставленной цели, неправительственная организация должна приложить все возможные усилия для получения преимуществ дипломатии «от равного к равному» для того, чтобы позже можно было достигнуть уровня отношений каталитической или аутсорсинговой дипломатии с государствами. Итак, если неправительственная организация, такая как АФИ, начинает реализовывать механизмы оказания влияние на внешнюю политику каких-либо государств-членов этой организации, то это вовсе не гарантирует, что такое давление будет результативным.

Все вышеперечисленные нюансы создают некую путаницу в определении типов дипломатических маневров для понимания дипломатической иерархии посольств. Стоит вспомнить о том, что самая элементарная основа, отражающая суверенитет государства за пределами его границ с точки зрения государственного и дипломатического международного права – это посольство. Например, давайте присвоим посольству показательное число «01» для обозначения существования учреждений с большими квотами суверенитета, присвоенными государством; под этим числом существуют учреждения с меньшими квотами суверенитета. Так, у посольства Испании в Монтевидео была бы стоимость «01», а у делегации ЕС в этом же городе была бы большая стоимость – «02», потому как по юридическим причинам после заключения Лиссабонского договора в 2009 году, посольство Испании должно было признать некую иерархию во взаимоотношения с делегацией ЕС, которая обладает квотами суверенитета 28 государств-членов. Очевидно, что резиденция ООН, существующая в Монтевидео, имеет верхнюю стоимость – «03», так как у этой резиденции за плечами квоты суверенитета 193 государств и поддержка других 13 государств, поэтому можно предположить, что у этой резиденции большая дипломатическая иерархия. Таким образом, можно сделать вывод о том, что делегация служащих, представляющих интересы нецентрального правительства на международной встрече, где также участвуют другие эквивалентные иностранные служащие (в случае «учредительной дипломатии»), обладают дипломатической стоимостью «00», так как представляют не государство, а только его часть. Кроме того, делегация дипломатов или военных, представляющих центральное учреждение и оказывающих помощь на международных конференциях, обладает дипломатической стоимостью «00», так как они не имеют полномочий принимать решения.

Также неправительственные организации представляют государство на международной арене, где участвуют другие эквивалентные служащие или иностранные неправительственные организации по принципам «каталитической» или «аутсорсинговой дипломатии». В этом случае вышеупомянутые неправительственные организации обладали бы дипломатической стоимостью «02», так как государство должно гарантировать, что действия этих организации согласованы и не повлекут за собой дипломатического прецедента, который может лишить их существующих полномочий. В случае «дипломатии «от равного к равному»» неправительственные организации получили бы дипломатическую стоимость «01», так как государство использует этот дипломатический маневр только как добавочный механизм коммуникации. И, в конце концов, служащие, представляющие интересы нецентрального правительства и помогающие проводить международные встречи, в которых участвуют другие эквивалентные иностранные служащие, в механизме «парадипломатии» вышеупомянутые служащие обладали бы дипломатической стоимостью «00», так как они не представляют ни государство, ни его составляющую часть. Руководствуясь общепринятыми принципами, можно вывести и другие оценки важности, но в целом принципы дипломатической иерархии могут быть выражены математически в педагогических целях.

Религиозная дипломатия

Ключевые Слова: Религиозная дипломатия, Дипломатия паломничества, Буддийская дипломатия, Дипломатия католической церкви, Дипломатия ислама, Папская дипломатия, Дипломатия Ватикана, Дипломатия иудаизма, Даосская дипломатия, Дипломатия индуизма, Дипломатия дзен, Дипломатия реликвий, Межрелигиозный диалог, Диалог мировоззрений, Диалог верований, Дипломатия зуба Будды, Серый кардинал, Дипломатия мечети, Дипломатия храма, Дипломатия религиозных центров.

На протяжении всей истории ключевым фактором сохранения мира считался диалог между лидерами или представителями различных вероисповеданий на всех уровнях политической власти, будь то уровень локальный, национальный или международный. История доказала, что отсутствие диалога между представителями разных конфессий ведет не только к насилию, но и к более масштабным и кровопролитным войнам. Таким образом, наличие или отсутствие взаимодействия между религиями является основополагающим фактором в сфере международной политики. Этих принципов придерживался и Ханс Кюнг, который утверждал: «Невозможен мир между народами без мира между религиями. Невозможен мир между религиями без диалога между религиями».^[764]Осознание значимости межконфессионального диалога привело к выделению его в отдельное понятие в научной среде. В 2003 году вышла в свет книга Дугласа Джонстона под названием «Faith-Based Diplomacy: Trumping Realpolitik» (рус. «Религиозная дипломатия: побеждает реальная политика»),^[765]в которой автор определяет диалог между религиями как «элемент национальной безопасности». В своей работе Дуглас Джонстон признает, что межрелигиозный диалог должен отвечать за урегулирование всех возникающих конфликтов, будучи значимым механизмом в поддержании мира. Однако данный механизм теряет свою миротворческую функцию вследствие нарастающей угрозы утраты национальных культурных ценностей, вызванной глобализацией. Религия противостоит разрушительным процессам глобализации, яро защищая свои ценности и традиции, тем самым абстрагируясь от влияния международной политики. Тем не менее, мировое развитие побуждает лидеров и представителей религиозных конфессий выходить за свои национальные границы. По словам Луиса Ритто, в недалеком прошлом была выявлена неспособность властей решать ряд социальных проблем среди населения стран. Как следствие, религиозные объединения, не желающие оставаться равнодушными к этим проблемам, затрагивающим в том числе и их интересы, посчитали необходимым принять участие в решении вышеупомянутых проблем наравне с политической элитой.^[766] Таким образом, мировая тенденция к политической регионализации приблизила религиозные организации к институтам власти, где зачастую пересекаются интересы различных религий – это и приводит к необходимости начать межрелигиозный диалог, основная цель которого – мотивировать участников приложить все усилия для достижения соглашения и принятия совместных мер, даже если это и обозначает современную тенденцию к политизации религии. Дэвид Стил отметил, что аналогичная ситуация наблюдалась в ходе Хорватско-боснийского конфликта и Косовской войне в 90-е гг. ХХ века, когда межрелигиозный диалог сыграл ключевую роль в поддержании мира в послевоенные годы.^[767] Благодаря этому диалогу лидеры православной, католической, мусульманской и иудейской конфессий Сербии, которые изначально не привлекались к достижению мира, подписали декларацию о примирении и организовали в 1997 году в Боснии межрелигиозный совет, который помог сгладить напряженность между представителями воюющих стран. Подобным образом в 1999 и 2000 гг. религиозные лидеры Косово организовали другой межрелигиозный совет и подписали декларацию, осуждающую насилие, тем самым способствуя развитию терпимости в гражданах своих государств.

В ходе Хорватско-боснийского конфликта и Косовской войны священники, клирики, архиереи, патриархи, приходские священники, прелаты, архиепископы и пастыри действовали больше как «религиозные дипломаты» (англ. Religious Diplomats), чем выступали в роли «серых кардиналов» (англ. Grey Eminences).^[768] Впоследствии лидеры и представители различных конфессий, несмотря на имеющиеся между ними «непреодолимые различия», обнаружили способность к ведению эффективной совместной работы, подписывая политические соглашения, развивая и укрепляя культурные связи, сведения о которых распространялись средствами массовой информации^[769] – всё это не имело ничего общего с деятельностью так называемых «серых кардиналов», людей, стоящих за спиной наделенного властью правителя и оказывающих влияние на его решения, при этом не имеющих реальной власти и не обладающих официальными полномочиями. Это понятие имеет исторически религиозный оттенок и обязано своим происхождением Франсуа Леклер дю Трамбле, известному как Отец Жозеф (1577–1638), монаху капуцинского ордена, всегда облаченному в рясу бежевого цвета^[770] и носившему титул «Ваше Преосвященство» (англ. «His Eminence») благодаря могущественному влиянию, которое он оказывал на кардинала Ришелье.^[771] Однако, вскоре религиозный оттенок данного понятия был утрачен, и сегодня «серыми кардиналами» называют людей, обладающих большим влиянием на политической арене, благодаря своей репутации и заслугам. Несмотря на то, что причисление к этому определению весьма относительно, к «серым кардиналам» можно отнести такие исторические фигуры, как Шарль Морис де Талейран, Жозеф Фуше, Мартин Борман, Рамон Серрано Суньер, Генри Киссинджер, Гига Бокерия и Питер Мандельсон. Данное понятие очень обширно, поэтому может относиться и к действиям профессора и выдающегося физика, консультирующего ведущих ученых и лидеров стран в вопросах ядерной энергии, или же действия сенатора США в отставке, дающего советы действующему президенту, равно как и действия представителей религии, совершенные негласно, но направленные на поддержание мира.

Однако деятельность «серых кардиналов» не всегда направлена на достижение взаимопонимания между участниками конфликта и поиски компромисса.^[772] Напротив, понятие «религиозные дипломаты» наиболее применимо к событиям в Балтийском регионе. Представители конфессий вышли за рамки своей привычной религиозной деятельности и приняли участие в процессах, к которым не были полностью подготовлены. На встречах они проявляли глубокое уважение друг к другу и были настроены воодушевленно во имя установления и поддержания мира, как и предписывало им их облачение. Другими словами, представители религиозных конфессий грамотно применили вверенные им полномочия, используя методы урегулирования конфликта, отличные от методов, применяемых в дипломатии. Последние больше сфокусированы на политике, чем на духовности; они не позволяют проявлять настойчивость в спорных вопросах, поскольку эти методы не строятся на постулатах Священного Писания для объяснения природы человека и его духовного начала собственную «религиозную дипломатию» (англ. Religious Diplomacy) – стратегию достижения мира, в основе которой лежит гражданский и толерантный диалог между различными конфессиями, где первостепенное значение отдается обсуждению религиозных ценностей во имя плодотворного взаимодействия, нацеленного на подписание политических соглашений между участниками, осознающими, что спор между религиями не имеет конца, поэтому лучше предпочесть «напряженность без агрессии» «открытому конфликту».^[773]

Стоит отметить, что понятие «религиозная дипломатия» относится не только к современным европейским конфликтам. Напротив, на мировом уровне оно использовалось и раньше и было применимо к различным регионам. Это привело к появлению в научных кругах различных трактовок этого концепта, таких как дипломатические стратегии, используемые религиозными организациями, находящимися в подчинении у политических учреждений и преследующие цели, далекие от религиозных;^[774] дипломатические условия, основанные на принципах «многосторонней дипломатии», где религиозные деятели участвуют в процессе создания мирной обстановки, помогая конфликтующим сторонам находить общий язык.^[775] Существующее расхождение во мнениях еще раз доказывает, что термин «религиозная дипломатия» все еще находится в стадии развития, а сегодня можно выделить общие черты, ведь в них пересекаются понятия дипломатии и религии. В 2010 году Мехмет Гермез говорил о том, что «религия и дипломатия – это два разных понятия. Дипломатия действует по своим правилам. Она основывается на принципе насаждения своей собственной реальности, даже если эта реальность ошибочна. Религии же основываются на искренности. Религия и дипломатия не связаны между собой… Однако в современном мире наблюдается тенденция к их объединению, и это неоспоримый факт».^[776] Кроме того, Гермез указал на то, что тесная связь между двумя понятиями – это результат их функциональности в урегулировании проблем путем применения политических стратегий как современности, так и прошлого. Можно сказать, что «религиозная дипломатия» выполняет три функции. Во-первых, «религиозная дипломатия» представляет собой основу доверия, терпимости, взаимоуважения и свободы всех конфессий, представленных на одной территории, что впоследствии позволит обратить внимание на решение других международных проблем. По словам Джона Морхеда, «религиозная дипломатия» создает такую политическую обстановку, при которой «осознание наших различий и то, как они переплетаются между собой, чрезвычайно важно.^[777] Вместо того, чтобы видеть врага друг в друге и все больше разжигать существующий конфликт, использование религии может быть залогом эффективных и плодотворных решений». При том, что «религиозная дипломатия» вскрывает все разногласия, она содействует росту доверия между сторонами при условии нахождения точек соприкосновения интересов. Только на этом этапе возможно эффективное взаимодействие представителей религиозных кругов, когда поставлены ограничения и очерчены границы, нарушать которые нельзя. Во-вторых, «религиозная дипломатия» служит инструментом так называемой «мягкой силы» (англ. Soft Power),^[778] применявшейся США во время Холодной войны с целью узаконить свою дипломатическую деятельность на территории Азии с помощью рекламной пропаганды в СМИ.^[779]В-третьих, «религиозная дипломатия» укрепляет политическую стабильность, достигнутую сторонами, бывшими в конфронтации, а также гарантирует тесное взаимодействие между политической элитой разных стран и религиями, особенно в моменты «турбулентности в международной политике».^[780] В данном случае «религиозная дипломатия» дополняет саму Дипломатию. Другими словами, в случае военного конфликта на первый план выходят вооруженные силы, от командования которых зависит принятие важных стратегических решений, но как только конфликт будет исчерпан, вступает в действие политическая элита страны-победителя, применяя на побежденных землях такие «инъекции», как дипломатия и «религиозная дипломатия» во благо «скорейшего заживления ран», нанесенных военными действиями. С этой точки зрения «религиозная дипломатия» рассматривается как действенное средство совершенствования дипломатической деятельности страны. Однако в связи с тем, что политическая обстановка в мире неоднородна (на лицо многообразие религий и конфликтов разной природы), связь между дипломатической деятельностью и «религиозной дипломатией» тоже неоднородна, она изменяется в зависимости от религии и региона, что и позволяет считать ее ключевой стратегией, объединяющей другие дипломатические действия, которые, в свою очередь, ее обогащают и укрепляют.

Другими словами, в современном мире существует ряд дипломатических стратегий, связанных с «религиозной дипломатией», которые варьируются в зависимости от религии и региона и характеризуются определенными дипломатическими стилями. Среди многообразия стилей можно выделить «Буддийскую дипломатию» (англ. Buddhist Diplomacy) с ее центристским стилем ведения экономики, тяготеющим к «мягкой силе»;^[781] «Дипломатию католической церкви» (англ. Catholic Diplomacy) с ее дискурсивным ортодоксальным стилем;^[782] «Дипломатию ислама» (англ. Islam Diplomacy) с ее экспансионистским стилем;^[783] «Папскую дипломатию» (англ. Papal Diplomacy)^[784] и ее продвижение Папы Римского в качестве главного действующего лица на политической мировой арене;^[785] «Дипломатию Ватикана» (англ. Vatican Diplomacy) и ее классический представительский стиль;^[786] «Дипломатию иудаизма» (англ. Judaism Diplomacy) с ее характерным военным стилем;^[787]«Даосскую дипломатию» (англ. Taoist Diplomacy) с ее многоплановым и многофункциональным стилем;^[788] «Дипломатию индуизма» (англ. Hinduism Diplomacy), отличающуюся дезорганизованным стилем.^[789] Несмотря на все многообразие дипломатических стилей, в каждом из них наблюдаются две основные тенденции. С одной стороны, «религиозная дипломатия» действует тогда, когда на повестку дня дипломатической встречи выносятся вопросы религиозного характера; или же когда в таких встречах принимают участие представители религий; в случае проведения встречи между религиозными деятелями из разных стран мира для обсуждения актуальных вопросов; также в любой другой деятельности лидеров и представителей конфессий в международной сфере, как и на их встречах с главами государств и президентами наднациональных организаций. С другой стороны, «религиозная дипломатия» имеет четыре сферы интересов, характерных в мирное время.

В конце ХХ века некоторые государства стали включать в задачи внешней политики такие вопросы, как инвестирование ресурсов в строительство и реконструкцию на зарубежных территориях храмов, мечетей, церквей, религиозных школ, кладбищ; в покупку или аренду зданий для их дальнейшего преобразования в центры религиозного характера. Все это делалось с целью расширить границы национальных религиозных убеждений, объединить людей, исповедующих одну и ту же религию, но проживающих в государстве, бо́льшая часть населения которого другого вероисповедания. Например, в начале 2015 года президент Турции Реджеп Тайип Эрдоган посетил Кубу с намерением укрепить экономические связи между странами и обсудить с властями Кубы возведение мечетей на территории острова. Тем не менее, инициатива главы турецкого государства по масштабам не сравнится с деятельностью, которую развернули Марокко и Саудовская Аравия в данном вопросе. С одной стороны, в начале XXI века Марокко старалось сблизиться с Африканским континентом посредством строительства мечетей. В этот период начали планировать возведение мечетей в таких странах Тропической Африки, как Сенегал, Нигер, Бенин и Гвинея. В 2013 году правительство Марокко подписало соглашение с Мали об обучении 500 имамов с целью распространения более терпимой версии ислама в данном государстве. Впоследствии по этому вопросу в министерство иностранных дел Марокко обратился целый ряд стран, проповедующих ислам. Помимо этого, во время официальных визитов в соседние африканские страны король Марокко Мохаммед VI подарил принимающей стороне несколько экземпляров Корана для их передачи в мечети. По словам Гиты Тадлауи, благодаря репутации Марокко как «страны умеренного ислама», данная стратегия возымела успех для распространения политического влияния в Западной Африке и Сахеле – регионе, в котором ислам является доминирующей религией.^[790] Стоит упомянуть также и финансирование Саудовской Аравией строительства 2000 исламских центров и более 1500 мечетей по всему миру, из которых 1300 находятся на территории Европы и Северной Америки;^[791] в то время как результатом тридцатилетнего сотрудничества с Российской Федерацией стало возведение 7000 мечетей на территории этой страны.^[792] Политика Саудовской Аравии в данном вопросе намного амбициознее по сравнению с ее курсом в 70-е гг. ХХ века, когда ежегодно, в лучшем случае, строилась всего лишь одна мечеть на территории Европы.^[793] Однако, деятельность властей Саудовской Аравии подверглась жесткой критики со стороны некоторых европейских государств. Так, в 2010 году министр иностранных дел Норвегии, социал-демократ, Йонас Гар Стёре отказал Саудовской Аравии в строительстве мечети в городе Осло со словами: «было бы неестественно и парадоксально принять финансирование от государства, в котором свобода вероисповедания попросту не существует; организация христианской общины в этой стране будет приравнена к преступлению… Многие мои европейские коллеги столкнулись с этой проблемой, и Норвегия потребует рассмотрения данного вопроса на повестке дня Совета Европы».^[794] Годом ранее подобный случай произошел в Швейцарии, когда правительство страны организовало референдум для обсуждения с центральными органами исполнительной власти вопроса строительства минаретов^[795] при мечетях в коммунах округа Ванген и в деревне коммуны Лангенталь. На встрече было принято решение о запрете возведения данных конструкций. Мишлин Кальми-Ре, министр иностранных дел Швейцарии заявила: «запрещается строительство мечетей с минаретами… запрет не касается строительства мечетей. Только минаретов». Швейцарская народная партия, одержавшая победу на референдуме, назвала принятое решение «первой серьезной попыткой остановить распространение шариата (или закона ислама) в Европе», что оказалось, по сути, правдой, поскольку впервые страна «западной демократии» ввела закон, направленный против конкретной религии.^[796] Также в 2010 году множество споров вызвала поддержка президентом США, Бараком Обамой, на встрече послов мусульманских стран строительства мечети «Cordoba House» и культурного центра недалеко от трагического места террористических атак 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке. Мэр Нью-Йорка Майкл Блумберг и 53 % жителей города выступили против этой идеи. Следует напомнить, что в 2013 году в округе Хорн под исламский центр Al-Noor было продано здание Евангелическо-лютеранской церкви, которую из-за недостатка прихожан вынуждены были закрыть в 2002 году. Тогда в Германии газеты пестрели заголовками: «Когда церкви заменяют мечетями»,^[797] «Новый арендатор Аллах»,^[798] «Долой христиан! Добро пожаловать, мусульмане»,^[799] которые неблагоприятно сказались на отношениях немецкого правительства с органами местной власти круга Хорна с их слишком «дозволительной» политикой. В теоретическом плане, такого типа дипломатическая инициатива не раз упоминалась в типологиях религии и получила название «Дипломатия мечети» (англ. Mesquite Diplomacy или Mosque Diplomacy),^[800] означая дипломатическую деятельность исламских государств, направленную на строительство мечетей в других странах. С недавних пор стало употребляться понятие «Дипломатия храма» (англ. Temple Diplomacy), которое больше относится к межрелигиозным встречам внутри храмов (обмен едой, чтение молитв и т. д.).^[801] В качестве примера можно привести дипломатическую кампанию, развернутую властями Таиланда в 2013 году с целью возведения буддийского храма в Аргентине, в рамках которой был организован сбор пожертвований в храме Ват Луанг.^[802] Во избежание двойственных толкований и дискриминации лучше отдать предпочтение такому понятию, как «дипломатия религиозных центров» (англ. Diplomacy of Religious Centers), которое обладает бо́льшей гибкостью и более широким значением без принадлежности к какой-либо конкретной религии, обозначающее действия, направленные на строительство, реконструкцию, сбор пожертвований и покупку недвижимости в религиозных и политических целях за рубежом.

Во-вторых, в рамках «религиозной дипломатии» развивается такое направление, как «дипломатия реликвий» (англ. Relic Diplomacy) или, по-другому, «Столкновение реликвий» (англ. Relic Warfare).^[803] Данная деятельность отражает взаимодействие стран в вопросах обмена или пожертвования реликвий, представляющих большую религиозную ценность для демонстрации их широкой публике в зарубежных странах. В этом смысле реликвии, идеи, эмблемы и символы приобретают политическую ценность, которая влияет на религиозные организации, а также на их роль в решении международных вопросов.^[804] Эти дипломатические маневры уходят своими корнями в первые века нашей эры, когда буддийские монахи Китая Фа Ксян (337–442) и Сюань Цзана (602–644) объездили Индию, Непал и Шри-Ланку и увезли на родину реликвии, буддистские документы и опыт изучения местных буддистских практик.^[805] Эти монахи были переводчиками китайской императорской династии Тан.^[806] Заслуживает упоминания и деятельность Иинюана Лонгки (1592–1673), китайского буддийского монаха, жившего в Средневековье, который способствовал налаживанию отношений между китайской и японской империями благодаря «Дипломатии дзен» (англ. Zen Diplomacy). Она заключается в насаждении буддийских ценностей за рубежом с помощью учений, которые сами по себе считаются реликвиями.^[807] С технической точки зрения все эти примеры не сравнятся с принципами религиозной дипломатии КНР, одной из внешнеполитических целей которой является взаимообмен почитаемыми религиозными реликвиями с соседними странами. В 1946 году была образована Китайская народная политическая консультативная конференция (англ. «Chinese People's Political Consultative Conference»), которая оказывала давление на центральные органы исполнительной власти в вопросах распространения пяти наиболее популярных религий Китая: буддизма, даосизма, ислама, католицизма и протестантства. Во многом благодаря такой инициативе с середины XX века буддийские реликвии Китая выставлялись в Южной Корее, Японии, Вьетнаме, Таиланде, Мьянме и Шри-Ланке. Помимо этого, китайские религиозные организации по приглашению стран Европы и Америки наносят регулярные визиты в данные регионы для ознакомления с религиозной обстановкой и распространения китайских религий среди местного населения. В 1994, 1997 и 2012 годах правительство Китая отправило для поклонения в Мьянму и Таиланд свою почитаемую священную реликвию Будды – его левый клык.^[808] Однако, «дипломатия реликвий» вызвала волну критики со стороны политических деятелей и дипломатов. Например, деятельность Китая в этом отношении очень беспокоила австралийского ученого и дипломата Милтона Осборна, который утверждал, что Китай использует религию как инструмент своей впечатляющей наступательной стратегии, в основе которой лежит укрепление дипломатических связей с теми странами, которые исторически считались странами «заднего двора»;^[809] в то время как Джон Стронг отметил «лицемерие» Китая, которое не позволяло честно общаться с соседними странами.^[810] Однако вся критика, по большей части, отражает осознание неспособности Запада конкурировать с хитростью Китая. Стоит также упомянуть отношения Ватикана с Россией, в рамках которых в российскую столицу для участия в выставках привозятся различные священные реликвии и святыни. Так, в марте 2001 года для экспонирования в московском храме Христа Спасителя из Ватикана была привезена коллекция реликвий Базилики Святого Николая города Бари. В политическом плане этот жест означал намного больше, чем просто перевозка мощей святого.^[811] Впоследствии уменьшилось напряжение между двумя религиями, возникшее в 2001 году в связи с отказом Патриарха Московского и всея Руси Алексия II от встречи с главой Римско-католической церкви Папой Иоанном Павлом II в знак протеста против назначенного визита Папы на Украину летом того же года.^[812] Таким образом, благодаря наладившимся отношениям между странами, с 2006 по 2014 гг. в Москве выставлялись: десница Иоанна Крестителя, пояс Пресвятой Богородицы, Святой крест Андрея Первозванного, Дары Волхвов монастыря Святого Павла на горе Афон (Греция); к каждой святыне пришло поклониться более 2 млн. паломников. Другой особенный случай «дипломатии реликвий» произошел в 2013 году, когда Индия на две недели отправила четыре фрагмента костей Будды, известных как реликвии Капилавасту, в Шри-Ланку, где они были выставлены в ряде городов для поклонения. Во всех вышеупомянутых случаях «дипломатия реликвий» способствовала налаживанию отношений между странами. Правда, бывали и обратные случаи, например, когда в 2014 году одна неправительственная организация Китая потребовала от Японии вернуть каменную плиту времен династии Тан (618–907) с письменами на мандаринском языке, хранящуюся с 1908 года в садах Императорского дворца Японии в качестве памятной реликвии о Японо-китайской войне (1894–1895), в результате которой Япония потеряла свои острова Сенкаку и Дяоюйдао, которые и по сей день являются предметом территориального спора двух стран.

В-третьих, «религиозная дипломатия» способствует проведению межрелигиозных встреч на международном уровне для установления диалога и поддержания терпимости представителей различных конфессий посредством организации конференций и съездов на определенный временной период – несколько дней, недель или месяцев.^[813] На этих встречах, участие в которых могут принимать и главы государств, участники стараются решить различные социальные проблемы, а также обсудить такие вопросы, как безопасность во время проведения религиозных мероприятий, канонизация святых,^[814] споры по межрелигиозному праву,^[815] псевдорелигии и т. д. Эта особенность «религиозной дипломатии» уходит корнями в 1893 год, когда в Чикаго (США) в рамках юбилея открытия Америки Колумбом был созван «Всемирный парламент религий» (англ. World's Parliament of Religions), в котором приняло участие по меньшей мере 6000 представителей различных религиозных конфессий. Ровно век спустя в 1993 г. во встрече приняло участие уже около 8000 человек, заинтересованных в продвижении данного движения на международном, национальном и локальном уровнях.^[816] На встречах были приняты важные решения, например, был организован «Всемирный день молитвы» (англ. Day of Prayer) в городе Ассизи. Впервые идея была выдвинута Иоанном Павлом II и реализована в 1986 году.^[817] Тогда на встречу приехало 160 религиозных лидеров со всего мира, представители 32 христианских организаций, а также 11 нехристианских религий. На сегодняшний день эта встреча считается первой в истории встречей религиозных лидеров на высшем уровне, оживившей взаимодействие представителей различных конфессий в решении насущных и острых проблем современности: насилие, направленное против женщин и детей, неправосудие, бедность, отсутствие уважения и любви к ближнему.^[818] В 2010 году в г. Баку (Азербайджан) прошел Всемирный саммит религиозных лидеров, на который съехались религиозные представители тридцати двух стран. В качестве почетных участников были приглашены Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл и глава Управления мусульман Кавказа Гаджи Аллахшукюр Гуммет оглы Пашазаде. Благодаря этой встрече значительно снизилось напряжение между Россией и Кавказом, а Генеральный секретарь ООН Пан Ги Мун с воодушевлением сообщил о предстоящей в 2015 году всемирной встрече религиозных лидеров как символа терпимости, солидарности и примирения. Следует также упомянуть межрелигиозные концерты, которые проходят в Люксембурге с 2010 года; деятельность НПО «Всемирная федерация мира» (англ. Universal Peace Federation), которая координирует с местными органами власти различные мероприятия, призванные продвигать мирные инициативы, например, творческие мероприятия в Буэнос-Айресе (Аргентина) в 2014 году; местные межрелигиозные съезды в Канзасе, Хьюстоне и Калифорнии (США), которые, по меньшей мере, послужили площадкой для политических дебатов между религиозными сообществами данных штатов.^[819] Ученые предлагают использовать такое понятие, как «межрелигиозный диалог» (англ. Interfaith Dialogue), под которым стоит понимать диалог, характеризующийся конструктивным и плодотворным сотрудничеством между представителями различных конфессий. Цель этого диалога – не создание новой альтернативной религии, вбирающей в себя что-то от каждой существующей, а достижение понимания между представителями разных вероисповеданий и их взаимное признание.^[820] В некоторых исследованиях предлагаются следующие термины: 1) «Диалог мировоззрений» (англ. Interpath Dialogue) – вид диалога конфессий, в котором особая роль отводится атеистам, агностикам и гуманистам, – всем тем, кто не делает акцент на «вере», в отличие от некоторых западных религий, или же проповедуют другую, отличную от других, философию и мораль;^[821] 2) «Диалог трансцендентности» (англ. Transbelief Dialogue) – диалог, созданный рационалистами и плюралистами, которые в рамках конференций пытаются превзойти все существующее видение мира (будь то религиозное, культурное или политическое);^[822] 3) «Диалог верований» (англ. Interbelief Dialogue) – диалог, участники которого ищут сходства и различия в своих религиозных верованиях.^[823]

В-четвертых, в «религиозной дипломатии» внимание ученых привлекает религиозность политических лидеров. Здесь они выделяют так называемую «Дипломатию паломничества» (англ. Pilgrimage Diplomacy),^[824] при которой главы государств, дипломаты и чиновники посещают дружественные и враждебно настроенные страны для продвижения или участия в какой-либо религиозной деятельности. В этом случае путешествующие могут быть искренне мотивированы своими личными ценностями и убеждениями, или же их действия могут объясняться политическим расчетом, когда традиционными дипломатическими методами наладить отношения с лидерами стран уже не представляется возможным. В первом случае в качестве примера можно привести паломническую деятельность епископов Ватикана. Достаточно вспомнить результаты десяти поездок, совершенных Папой Римским Павлом VI, который стал первым в истории папой, побывавшим на пяти континентах в период с 1963 по 1978 гг. Его визит в Израиль в 1964 году – в страну, с которой на тот момент у Ватикана не было дипломатических связей, вошел в историю. В результате встречи с Патриархом Афинагором I в 1965 году было объявлено о «снятии анафем» 1054 года, которые в свое время раскололи Запад и Восток. Иоанн Павел II путешествовал больше любого другого понтифика за всю историю Церкви и посетил 133 страны в период с 1978 по 2005 гг. Бенедикт XVI посетил 23 государства в период с 2005 по 2013 гг. Франциск в 2013–2015 гг. нанес визит в восемь стран, в том числе в Иорданию, Израиль и Палестину. Все визиты римских понтификов весьма благоприятно сказались на отношениях между Ватиканом и принимающими странами, способствовали развитию терпимости между народами и примирению между религиями, поскольку нередко понтифики посещали те страны, в которых бо́льшая часть населения не исповедовала католицизм.^[825]

Однако «дипломатия паломничества» имеет и негативный аспект, вернее, спорный, поскольку религия может быть использована как повод наладить политические связи с враждебно настроенными государствами. Так, в 70–80-е гг. XX века несколько иранских дипломатов посетили Мекку и некоторые иракские святыни, руководствуясь своими религиозными убеждениями, но, как выяснилось позднее, основной целью визитов было налаживание контактов с властями этих стран. В 2013 году президент Пакистана Асиф Али Зардари прибыл в Индию, желая посетить известный храм Аджмер Шариф Дарга и «сблизиться с духовным спокойствием» этой страны, с которой у Пакистана было несколько вооруженных конфликтов. Премьер-министр Индии Манмохан Сингх подхватил инициативу пакистанского президента и нанес ответный визит в Пакистан.^[826] Безусловно, действия Асифа Али Зардари подверглись критике в средствах массовой информации Пакистана, которые усомнились в эффективности применяемой стратегии. В Индии, в свою очередь, его действия были названы изощренным вмешательством в дела страны.^[827] Однако несмотря на все противоречивые моменты, такая дипломатическая стратегия логична и эффективна. Именно она помогает избежать использования такого понятия, как «официальный визит».

Центральная идея этой стратегии заключается в том, чтобы данные поездки воспринимались враждебно настроенными странами не как «официальные», а как «частные визиты» религиозного характера. В отличие от «официальных визитов», в которых может быть отказано, сославшись на Дипломатическое право, «частные визиты» с религиозными целями не подчиняются ни одному международному закону^[828] и не могут быть запрещены. Когда политический лидер какого-либо государства прибывает во враждебную страну с визитом религиозного характера, он дает понять, что руководствуется своими персональными и духовными ценностями, а не политическими и дипломатическими принципами. В данном случае у принимающей стороны нет юридических оснований воспрепятствовать подобному визиту, поскольку отказ будет восприниматься как религиозная нетерпимость, которая только ухудшит имидж страны на политической арене и неблагоприятно отразится на отношениях со странами, исповедующими данную религию. В то же время запрет нарушит священное право человека выражать свои религиозные убеждения и следовать своему духовному пути. Принимая во внимание все вышесказанное, вполне логично усмотреть в визите пакистанского лидера попытку наладить политические отношения и примириться со своим злейшим врагом, прикрываясь религиозным характером поездки. Однако, с точки зрения дипломатии, использование религии в качестве инструмента достижения мира вовсе не обязательно. Не стоит недооценивать традиционные методы дипломатического искусства, при которых государство может прямо и честно обратиться с предложениями к другому враждебно настроенному государству. К тому же, те политические деятели, которые придерживаются традиционных дипломатических методов, обладают превосходством над своими оппонентами, поскольку используют зрелый подход в решении проблем без притворства, эвфемизмов и страха. Получается, что нежелание наладить прямой и разумный диалог влечет за собой сохранение и усугубление конфликта между странами, власти которых либо не предпринимают никаких политических мер, либо слишком усердствуют в разрешении противоречий.

Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 352; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 7 8910 11 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!