Янус определяет сознание Будды 59 страница
Из греческой эпиграммы вычитываем стиль боя:
«О Сострат, Сосистрата сын, ты изукрасил родной Сикион множеством, наилучших венков; трижды победил в Олимпии в панкратии, дважды в Дельфах, увенчан двенадцать раз в Истме и Немее. Остальные же венки все показать непросто. Ты побеждал противников, чаще всего без борьбы».
Этого Сострата по прозвищу Акрохерсит описывает Павсаний:
«Рядом со статуей Лисандра стоит статуя эфесского кулачного бойца, который победил всех выходивших против него из мальчиков — имя ему было Афиней, — и статуя панкратиаста, уже взрослого атлета, Сострата из Сикиона; прозвище ему было Акрохерсит, так как он, хватая противника за пальцы (акрай хейрон — края рук), ломал их и не раньше отпускал его, чем не замечал, что тот отказывается от борьбы с ним. Он одержал на Немейских и Истмийских играх всего 12 побед, в Олимпии же и на Пифийских играх — на последних две победы и три в Олимпии. 104-й олимпиады, когда Сострат в первый раз одержал здесь победу, элейцы не вносят в свои списки, так как состязания этот раз устраивали не они, но вместо них писейцы и аркадяне».[2180]
Техники джиу-джитсу и айкидо основаны на заламывании суставов противника. Заламывание суставов широко встречается в других видах боевых искусств.[2181]
«Скажи, чей ты сын, какой родины, в чем победил? — Касмил, сын Эвагора, на Пифийских играх, кулаками, родосец.» Приписываемая Симониду эпиграмма входит в Палатинскую антологию (Antologia palatina).[2182] Боксеру посвящен эпиникий Пиндара в честь истмийской победы. Скорее всего, победа Касмила датируется 466 г. до н. э.[2183]
|
|
|
В боевом искусстве стили бывают внешними и внутренними.
Первые, это те, где победа достигается природной силой и умелым ведением боя. Вторые, где вдобавок используются внутренние возможности человека.
Велико число возможных сочетаний движений бойца с оружием какого-либо вида или без него. Однако оно не беспредельно. Лучшие, приводящие к успеху приемы, после естественного отбора в поединках, составляют стиль. Стиль передается непосредственно от учителя ученикам, из поколенья в поколенье. Изображать его знаками затруднительно, необходим наглядный показ учителя и опыт использования в драке.
Правила состязаний в кулачном бое с IV–го века до н. э. становятся все более жесткими. Снимаются ограничения на многие неприемлемые ранее в боксе удары. По мере увеличения заявок для участия в играх от профессиональных атлетов уменьшается число заявок от любителей: немногие решаются рисковать здоровьем, а иногда и жизнью.
«Обсуждая воспитание стражей [идеального государства], Платон большое внимание уделяет их здоровью. Ведь гимнастика, в задачи которой входит уход за здоровьем, в жизни стражей в связи с их профессией занимает большое место. Гимнастика идеально подходит для этой цели. Любому, читавшему медицинские сочинения греков, понятно, в какой мере медицина зависела от социального положения и профессии пациента. Нередко медицинские предписания адресованы непосредственно богатым. У них достаточно времени и денег, чтобы жить, заботясь только о своем здоровье. Такой образ жизни несовместим с принципом распределения труда по Платону. Разве мог бы плотник, заболев, продолжительное время заниматься своим лечением? Ведь это помешало бы ему заниматься своим делом. Для него был один выбор: либо работай, либо умри. Но и богатый, заболев, тоже не может посвятить себя делу, которое ему предлагает (в своей несколько преувеличенно реалистической манере) поэт Фокилид: «Заработав много денег, добродетель познавай». Как сможет он заниматься домашними или государственными делами, если «излишняя забота о своем теле выходит за пределы обычной гимнастики». Преувеличенная забота о здоровье помешала бы развитию духовной культуры, размышлениям и работе над собой. Ведь если закружится или заболит голова, люди обвиняют в этом занятия философией. Существует естественная взаимосвязь между философией Платона и телом. Только при строгом воспитании можно получить отличное здоровье. Меньше всего пристала философии способность вызывать болезни — черта, которую ей приписывают некоторые ее толкователи. В «Федоне» Платон требует, чтобы душа отвратилась от чувственного материального мира и предалась созерцанию чисто абстрактных истин. В «Государстве» он говорит о другой стороне «Пайдейи» — гимнастике. Обе эти стороны дополняют друг друга и дают нам полное представление об учении Платона. Платон далек от того, чтобы преуменьшать значение врачебного искусства или вообще отрицать его. Но его отношение к врачу зависит от того, где он представляет себе врача: в современном ему обществе или в его идеальном государстве. В более примитивных, но здоровых условиях своего «Государства», созданных по мановению волшебной палочки его поэтической фантазии, Платон не оставляет места для изощренной медицинской науки своего времени. Для своего государства он берет за образец героический век врачебного искусства, описанный Гомером. Подлинным представителем медицинской науки для него был сам бог Асклепий. Он создал науку врачевания для здоровых людей, у которых появился какой-нибудь незначительный недуг. Если человек заболевал какой-нибудь внутренней болезнью, то, как это явствует из гомеровского текста, Асклепий и его сыновья такую болезнь не лечили... Стражам в идеальном государстве — благодаря мусическому воспитанию — не понадобится иметь дело с судьями и законами, а гимнастическая подготовка избавит их от необходимости обращаться за советом к врачам. Цель гимнастики, в соответствии с которой разработаны упражнения для стражей, не физическая сила, а «пробуждение природной отваги и пылкости духа».[2184]
|
|
|
|
|
|
|
|
|
В Олимпии профессионалы получали в награду оливковый венок, но компенсировали это тем, что на других играх выступали за плату. Нечто похожее мы видим у европейских борцов, под названием гамбургский счет.[2185]
«По цирковому преданию, пересказанному Виктором Шкловским, борцы всего мира раз в год собирались в каком-то гамбургском трактире, запирали двери, занавешивали окна и боролись честно, без дураков. Это потом, под софитами, на публике, элегантный красавец эффектно кидал через бедро медведеподобного силача, какой-нибудь «Мистер Х» выигрывал схватку у известного чемпиона … но раз в год, в Гамбурге, для себя, борцы уясняли, кто чего стоит, кто воистину первый, а кто всего лишь девяносто девятый».[2186]
В исследованиях повсеместно можно встретить мысль о жестокости кулачного боя. Это кабинетный дискурс.
Слово дискурс (discursus — бестолковое беганье-мельтешенье туда сюда, по кругу) я понимаю как болтовню, толковище. Как сообщила мне Т. Б. Аверина, М. Л. Гаспаров переводил дискурс словом говорильня. По этому поводу шутил А. В. Суворов: «В кабинете врут, а в поле бьют».[2187]
Греческий бокс был жёсток, но не был жесток. Жёсткость определялась правилами. Чем их было меньше, тем жестче были бои.[2188]
Э. Н. Гардинер: «Бросить своего противника на землю, придушив, ударив кулаком, локтем или ногой, привести его к покорности — все это является природным инстинктом дикаря или ребенка».[2189] С точки зрения англичанина панкратий и развился из изначальной грубости (rough) и резкости (tumble). Гардинер считал, что раз ни грубость, ни резкость не являлись составляющими греческого атлетического соревнования, по причине их опасности для здоровья и непредсказуемости (undisciplined), то и панкратий, как наиболее undisciplined из всех ударных видов спорта, был определен правилами позже остальных.
Латинское disciplina понималось во времена Цезаря как учение. В современном английском оно понимается как предсказуемость, а в русском и французском как подчинение, повиновение. Первоначальное значение стерлось, хотя по-русски военные упражнения в мирное время все равно именуются учениями, о чем и говорил А. В. Суворов: тяжело в ученьи, легко в бою.
Однако действительно: борьба, как вид соревнования была принята в 18-ю Олимпиаду, кулачный бой в 23-ю Олимпиаду, а панкратий в 33-ю Олимпиаду. Из своего опыта знаю, что чем меньше правил соблюдается в схватке, тем сложнее бой дается любителю.
В борьбе главным было бросить противника на землю, правила были таковы: 1) Если борец был положен на колени, бедра, спину или плечо он терпел поражение; 2) Если оба борца падали вместе, то это не засчитывалось ни тому, ни другому; 3) Ниже талии захваты не разрешались; 4) Захваты ноги разрешались.
Эти общие правила борьбы в разное время действовали в различных частях греческого мира. В некоторых местах правила были свои, например, в Сицилии[2190].[2191]
В панкратии схватка продолжалась до тех пор, пока один из противников не признавал своего поражения или, как сообщает Филострат, не изнеможет.[2192] Именно в панкратии есть случай бегства атлета с соревнований из трусости. Отличился некий Серапион в 201 Олимпиаду.[2193]
Особенно почетным было победить в двух видах сразу. Боксе и панкратии. Панкратии и борьбе. Победа требовала от атлета выдающейся силы (κράτος) и выносливости (καρτερία); для того, чтобы победить дважды надо было быть выдающимся бойцом своего времени.
Способы достижения победы были различны. В боксе это удары, в борьбе и панкратии жесткие болевые приемы.[2194]
Правил в панкратии было меньше, а значит, они распространялись и на бокс и на борьбу: запрещено было кусаться (δάκνειν) и вырывать и прокалывать плоть (ὀρύττειν).
Панкратий более всего сохранивший в себе черты боевого искусства, не воспринимался как самостоятельный вид и самими греками. Его описывают как некую смесь из бокса и борьбы, некое всеборье (πάμμαχον).[2195]
Эпиграммы дают нам имена атлетов неоднократно побеждавших в панкратии и боксе одновременно. У Павсания и Евсевия есть список победителей одновременно в панкратии и борьбе. Традиционно этот список возглавляет Геракл, ставший чемпионом по борьбе и панкратии на первой Олимпиаде. Имена других атлетов историчны.
Так выглядит список в редакции К. Г. Кобета:
Кар (или Капр) Элеец, второй кто победил после Геракла в борьбе и панкратии.
Аристомен Родосец, в 156 Олимпиаду (152 г. до н. э.) стал третьим после Геракла.
Протофан из Магнетов на Лефее стал четвертым в 172 Олимпиаду (88 г. до н. э.).
Пятым был Стратоник сын Коррага Александриец в 178 Олимпиаду (64 г. до н. э.).
Шестой — сын Мариона, Марион, тоже из Александрии в 182 Олимпиаду (48 г. до н. э.).
В 198-ую Олимпиаду (13 г.) Аристей из Стратоники стал седьмым после Геракла.
Следующим был Никострат Эгеец в 204 Олимпиаду, то есть в 37 году, в правление императора Тиберия.
Последний о ком мы знаем, был некий Сократ, победивший в 232 Олимпиаду (149 год) и получивший оливковые венки за борьбу и панкратий одновременно.[2196]
Весовых ограничений в боксе, борьбе и панкратии не было (как впрочем, и в других видах атлетики). Существовало лишь возрастное ограничение. Атлеты выступали как мальчики (πᾶιδες), юноши (ἀγεντέιοι) — эта категория существовала не на всех играх — и мужи (ἄνδρες).
«Все игры делились по принципу вручаемых на них призов на священные (ἱεροὶ ἀγῶνες) или венценосные (στεφανῖται), где наградой служили венки, сплетенные из листвы и ветвей священных деревьев, и на коммерческие (ἀγῶνες χρηματῖται, θεματῖται, ἀργυρῖται), победители которых получали ценные призы или значительные суммы денег. Первая категория соревнований пользовалась в античном мире большим авторитетом. К ней принадлежали главные панэллинские фестивали: Олимпийские, Пифийские, Истмийские и Немейские игры. Престиж второй группы состязаний был невысок. Достаточно сказать, что несмотря на свое относительно раннее возникновение (первые свидетельства относятся к так называемой гомеровской эпохе), коммерческие турниры начинают регулярно упоминаться в победных надписях атлетов лишь в императорский период, да и тогда спортсмены обычно не вдаются в подробности и ограничиваются лишь указанием на общее число побед, одержанных на такого рода соревнованиях».[2197]
Спартанцам запрещалось участвовать в панкратии. Плутарх сообщает, что Ликург позволил лишь такие состязания, где сограждане не должны поднимать рук;[2198] Сенека говорит о том же.[2199] Похожее было в Риме, где сдаваться было не принято, а умирать в бою было в порядке вещей.
В Риме ограничений на бои насмерть не было. В Риме мужчины были опытны в этом деле.
В сочинении Филострата Жизнь Аполлония Тианского тот прибывает в Спарту:
«Лакедемоняне донимали его, именуя его и гостем Зевса, и отцом спартанского юношества, и блюстителем обычаев, и старейшиной старейших. Как-то раз некий коринфянин спросил с досадой, не почтят ли они Аполлония заобно и теофанией,[2200] и получил ответ: «Близнецы свидетели! — Все для этого готово». Аполлоний, опасаясь завистников, отклонил упомянутые почести, но когда, перевалив через Тайгет, увидел он Лакедемон возрожденным и Ликурговы заветы в действии, то не в тягость себе счел потолковать со спартанскими властями о занимающих их предметах». Е. Г. Рабинович примечает к переводу: «Спартанец клянется Диоскурами, своими божественными земляками».[2201]
Драться одно. Биться — иное. В русском языке от выражения (у)бить на/до смерть/ти произошло новое значение у глагола убить. От выражения задрать насмерть нового значения у глагола задрать применительно к человеку не произошло: задранный не обязательно мертвый. Победа одного поединщика, за редким исключением, не означала смерти второго — и в этом коренное различие между боевым искусством и спортом (развлечением), то есть между боем без всяких ограничений от смертоубийства и ограниченным правилами боем — панкратием и боксом.[2202] Это не означает, что всем спортсменам слабо биться насмерть. К такому бою они хорошо подготовлены. Однако сознание, что противник может убить оказывает часто ошеломляющее впечатление, к нему надо привыкнуть. В русском языке военных эту привычку называли обстрелянность. Это непростое понятие:
«Выскочив в первое мгновение из кустов, я сразу же метнулся влево, чтобы расширить сектор охвата, положить амбалу и «лейтенанту» подсветку на глаза (развернуть их лицом против солнца), а также чтобы деблокировать директрису. Не удалось только последнее: амбал с похвальной быстротой переместился вправо и снова оказался за рослым, фигуристым помощником коменданта. Он двигался легко и ловко, и реакция у него была хорошая, но при этом защитном движении его голова на секунду появилась правее фуражки помощника коменданта, и в тот же миг выстрелом из правого нагана я сбил с него пилотку. Такие вещи впечатляют, а от меня сейчас требовалось все время давить ему на психику.
Помощник коменданта лишь теперь протер мозги, лапал судорожно кобуру, прижатую полой кителя, и не мог от возбуждения открыть – заколодило, как случается и не только у таких лопухов. Вообще-то Паша должен был дать ему «вальтер» в карман, и действовать ему следовало в первую очередь именно «вальтером». Но я сейчас не мог занимать извилины его оружием и его действиями; я на него нисколько не рассчитывал: после того как Пашу вырубили, я, естественно, надеялся только на одного себя.
— Падай, капитан, падай! — закричал я ему, но он, будто не слыша, даже не пригнулся.
Я ничуть не удивился: фактор внезапности в скоротечных схватках тормозит решительные действия даже у бывалых фронтовиков, чего же можно ожидать от разодетого тылового фраера?
— Ложись, комендатура, ложись!!! — яростно заорал я и тотчас прыгнул вправо.
Мне на секунду открылась часть туловища амбала, его левый бок и рука с браунингом, и, стремясь упредить его действия, я нажал на спусковой крючок, но амбал проворно дернулся влево, я же, вероятно, так боялся попасть в помощника коменданта, что от этого мандраже промазал и в душе обложил себя самыми последними словами».[2203]
Об этом писал А. В. Суворов: «Ученье свет, неученье — тьма. Дело мастера боится. И крестьянин [коли] не умеет сохой владеть, [так] хлеб не родится. За ученого трех неученых дают. Нам мало трех! Давай нам шесть! Нам мало шести, давай нам десять на одного! Всех побьем, повалим, в полон возьмем! [В] последнюю кампанию неприятель потерял счетных [подсчитанных] семьдесят пять тысяч, только что не сто тысяч. Он искусно и отчаянно дрался, а мы и одной полной тысячи не потеряли. Вот, братцы, воинское обучение! Господа офицеры — какой восторг!»[2204]
Под учением Суворов имел в виду битость, как в простонародной поговорке: «За одного битого двух небитых дают… и то не берут».[2205]
Об этом военная мудрость Козьмы Пруткова:
Не нам, господа, подражать Плинию,
Наше дело выравнивать линию.[2206]
Быть битым не хочет никто. Особенно прошедшие военную подготовку.
В Советской армии эта мудрость выражалась по-разному:
«Вы должны это знать, как пять своих облупленных пальцев!
Каждый курсант должен быть либо поощрен, либо наказан!
Значение синуса в военное время может достигать четырех.
Голова у солдата, чтоб думать, а мозги — чтобы соображать.
Что вы матом ругаетесь, как маленькие дети?
Живете, как свиньи в берлоге».[2207]
Иначе говоря, солдат в мирное время должен мечтать о войне.
Римские лагерники без всякого сомнения тоже мечтатали, пока не успокоились в Янусе.
Прусский король Фридрих II, который был старше Суворова на 18 лет, выражал ту же мысль, когда говорил, что солдат должен бояться палки капрала больше, чем пули врага.[2208]
Состояние, которого добиваются учителя, отцы-командиры, от учеников в военных учебках описывается так:
«Знаете, это примерно как среди монтажников-высотников. Одни из них, малоопытные, пользуются страховочным поясом. Другие — никогда не пользуются. Первые падают и разбиваются, вторые — никогда. Происходит это потому, что тот, кто поясом пользуется, создает себе иллюзию безопасности. Однажды он забыл застегнуться, и вот уж его кости собирают в ящик. Тот, кто поясом не пользуется, — иллюзий не имеет. Он постоянно контролирует каждый свой шаг и никогда на высоте не расслабляется…
Нас водят на тренировки будущих олимпийских чемпионов. Вот они, пятнадцатилетние боксеры, пятилетние гимнасты, трехлетние пловцы. Смотрите на выражение их лиц. Ждите самый последний момент тренировочного дня, когда на маленьком детском личике появляется злая решимость побить свой собственный вчерашний рекорд. Смотрите на них! Когда-нибудь они принесут олимпийское золото под огромный красный флаг с серпом и молотом. Смотрите на это лицо! Сколько в нем напряжения. Сколько муки! Это путь к славе. Это путь к успеху! Работать только на пределе своих возможностей. Работать на грани срыва. Чемпионом становится тот, кто знает, что штанга сейчас задавит его, но толкает ее вверх. Побеждает в этой жизни только тот, кто победил сам себя. Кто победил свой страх, свою лень, свою неуверенность».[2209]
В римской военной и некоторых спортивных (состязательных) дисциплинах то же самое.
Младший современник Юлия Цезаря Диодор Сицилийский,[2210] сочинения которого читал с греками учителями юный Гай Фурин, описывает дуэль, происшедшую после ссоры по-пьянке в войске Александра Македонского, причем войско находилось в Индии:
«За одной попойкой случилось событие своеобразное и заслуживающее упоминания. Среди застольников был один македонец, по имени Корраг, отличавшийся физической силой и совершивший немало подвигов в бою. Разгоряченный вином, вызвал на единоборство афинянина Диоксиппа, атлета, увенчанного за свои славные победы. Участники пира, разумеется, стали подстрекать соперников. Диоксипп согласился, и царь назначил день для поединка. Когда пришло время единоборства, на это зрелище собрались десятки тысяч. Македонцы, земляки Коррага, и сам царь желали ему победы; эллины болели за Диоксиппа. Македонец вышел в дорогом вооружении; афинянин обнаженный, смазанный маслом, с обыкновенной палицей в руке. Оба вызывали изумление своей необычайной крепостью и силой; казалось, будто ожидают поединка богов. Македонец всем своим складом и блестящим вооружением внушал великий страх и напоминал Ареса; Диоксипп огромной силой, осанкой и палицей походил на Геракла. Когда они сошлись, македонец метнул с подобающего расстояния копье; его противник, слегка отклонившись, избежал удара. Тогда Корраг, выставив вперед македонскую сариссу, пошел на Диоксиппа, но когда уже приблизился к нему, тот ударил палицей по сариссе и сломал ее. После этих двух неудач македонец схватился за меч, но пока он его вытаскивал, противник опередил его; подскочив к нему, он левой рукой схватил руку извлекавшую меч, а другой столкнул противника с его места и, ухватившись за ноги, свалил его наземь. Когда тот рухнул, он стал ему ногой на шею и, подняв палицу, посмотрел на зрителей.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 174; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!