Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 10 страница
— И вы говорите, Бог не создал зла, но нас учат, что Бог создал все, и нет ничего, что не было бы создано им. Тогда откуда же взялось зло?
— Я не могу ответить на все твои вопросы за минуту, — проговорил отец Эллис, начиная сердиться по настоящемy. Великие умы думали над ними целую жизнь, и если ты хочешь найти на них ответы, я тебе помогу. Но не стоит нападать на церковь и на Всемогущего Бога из-за своего ограниченного интеллекта.
— О, святой отец, простите меня, — заламывая руки, начала мать и, угрожающе взглянув на Ронни, добавила: — Когда вернется твой отец, у меня будет что рассказать ему.
- Не надо, миссис Уинтер. Мы все проходили через эту стадию и не должны сердиться на них, вот и все.
Отец Эллис пробыл у нас недолго. Когда он ушел, мать, держа руки на коленях, безнадежно взглянула на Ронни. Потом сказала:
— Ну что ж, парень, ты напросился на страшные неприятности.
— О, мама, ради Бога! Ты же не ребенок. Сейчас тысяча девятьсот тридцать девятый год, и человек не падает замертво, если поспорил о чем-то со священником.
Он встал и вышел, а мать повернулась и посмотрела на меня. Я чувствовала себя так же, как она: поругался со священником — хорошего не жди. Мать была очень суеверной женщиной, и это передалось от нее мне: я не стригла по пятницам ногти, никогда не ходила под лестницей-стремянкой, а если на столе лежали перекрещенные ножи, я быстро разбирала их и крестилась, чтобы в доме не было ссор. Если падала картина или за камином стрекотал сверчок, мы знали, что это признак смерти, а если кто-нибудь умирал на нашей улице, за ним наверняка должны были последовать еще двое. Поэтому мы ожидали крупных неприятностей.
|
|
|
Как-то раз к нашему парадному входу подъехал на своей машине Дон Даулинг. Автомобиль его был не новый, но хорошо отремонтированный. Гудок звучал так громко, что все жители повыскакивали на улицу. Тетя Филлис у двери не делала ни малейшей попытки скрыть свою гордость за сына. Мы с матерью стояли на ступеньке нашего крыльца.
— Я и не знала, что ты можешь водить машину, Дон, — заметила мать.
— Так ведь я тренировался некоторое время, тетя Энни. Идите садитесь. И ты, мама, — он жестом пригласил мать.
Но моя мать покачала головой, тетя Филлис — тоже.
— Ну, а ты? — Дон повернулся ко мне.
Я отступила в прихожую и, засмеявшись, сказала:
— Нет, только не я, Дон. Машины внушают мне ужас.
Дон не стал настаивать. Провожаемый взглядами всей улицы, он тронулся с места, свернул за угол, проехал переулком за домами и вновь выехал на главную дорогу.
Машина съехала по склону холма и скрылась из глаз. Почувствовав, что нужно как-то отреагировать, мать повернулась к тете Филлис и сказала:
|
|
|
— Ей-богу, он делает успехи, а?
— Да, и только благодаря собственным мозгам, — ответила тетя Филлис. — Это только начало. Скоро он уже не будет работать в шахте.
Моя мать ничего не сказала, а повернулась и пошла в дом. На кухне она предупредила:
— Будь осторожной, Кристина. Никуда не езди с ним в этой его машине.
— Как будто я собиралась, — мы посмотрели друг на друга и занялись своими делами.
Дни тянулись скучно и одинаково. Я уже начала задумываться, не суждено ли мне вообще прожить так всю жизнь. Мне захотелось найти себе какую-то работу. А потом я увидела его снова — того молодого человека.
Я убирала в комнате. Не знаю, что заставило меня открыть в тот момент дверь нашего парадного входа, но я открыла ее и выглянула на улицу. Он шел прямо ко мне. В его руке была трость, и он, вероятно, направлялся в лес. В одну минуту он находился на середине улицы, в другую — стоял на мостовой прямо напротив меня, но я не могла видеть его лица, потому что мои глаза застлала серебряная дымка. Но я слышала его голос.
— Эй, привет.
— Привет, — ответила я, и туман рассеялся.
— Вот мы и снова встретились.
Я промолчала. Мы смотрели друг на друга не отрывая глаз.
— Отличный денек. Я собрался прогуляться по лесу.
|
|
|
— О, — выдавила из себя я.
— Ты здесь живешь?
Я кивнула.
Он собирался сказать еще что-то, но тут из глубины дома послышался голос матери. Она не звала меня — просто продолжала разговор, который мы начали до того, как я открыла дверь. Теперь его взгляд устремился за мою спину; понизив голос, он спросил:
— Ты сегодня будешь гулять возле реки?
Я потупила глаза и заставила себя сказать:
— Да, я буду проходить мимо.
— До свидания, — произнес он.
— До свидания, — ответила я.
Но он не уходил, я пошевелилась первой. Повернулась, шилась за дверь и робко закрыла ее. Потом постояла, прислонившись к ней спиной и сжимая подол платья. Учащенно билось сердце — не только сердце, каждая жилка, наполняя тело какой-то пульсирующей болью. Я даже чувствовала, как кровь опускается по венам ног.
Я начала петь и окончила уборку, пребывая в блаженно-изумленном состоянии. Мать, просунув голову в комнату, сказала:
— Боже, да ты и правда «красишь облака лучами солнца». Я давно не слышала, чтоб ты так пела.
В половине седьмого я была на берегу реки. О времени мы не договаривались, но он ждал меня как раз напротив нашего дома, в том самом месте, где я когда-то плюхалась в воде. Он быстро направился ко мне без тени смущения или неловкости. Он не застегивал пиджак, и не расшаркивался, и не путался в словах. Какое-то мгновение мы смотрели друг на друга, как утром, потом он мягко спросил:
|
|
|
— Как тебя зовут?
— Кристина. Кристина Уинтер.
— Кристина, — повторил он. — Это имя тебе идет. А я — Мартин Фоньер.
Его фамилия звучала как иностранная и отпечаталась в моем мозгу как Фонир.
— Куда бы ты хотела пойти... Кристина? — и мое имя звучало в его устах как-то по-особому. Так его еще никто не произносил.
— Пройтись по берегу.
— Хорошо, — улыбнулся он. — Не составит ни малейшего труда. Я восхищен твоим выбором, это будет чудесная прогулка.
Я дрожала, ноги совершенно не слушались меня, я не прошла и дюжины шагов, как зацепилась за пучок травы. Он тут же поддержал меня. «Не решит ли он, что я спотыкаюсь на ровном месте?» — подумала я. Когда я вновь обрела равновесие, он убрал руку и не прикасался ко мне до того самого момента, как мы подошли к камням. Тогда он совершенно естественно поддержал меня за локоть и помог встать на первый камень, потом взял меня за руку, и так мы перебрались через реку, словно я никогда в жизни еще не делала этого. На противоположном берегу мне вдруг ужасно захотелось, чтобы он не выпускал мою руку. Но он разжал пальцы; мы пошли рядом, но не очень близко друг от друга.
К тому времени, когда мы достигли большой излучины, не только мое сердце, но я вся полностью принадлежала этому созданию, этому чудесному созданию. Мой спутник был старше и Дона, и Ронни, правда, ненамного. Ему было лет двадцать. Но он говорил как зрелый и опытный мужчина, более умудренный опытом, чем мой отец.
Отец Эллис был единственным из образованных людей, с которыми мне прежде доводилось беседовать, но сравнивать плавную, завораживающую манеру священника и речь Мартина было все равно что сравнивать свечу с солнцем. Мартин — это имя кружилось в моем мозгу, заглушая даже его собственные слова.
Мы стояли на берегу и смотрели на сады Брамптон-Хилла. Его отрывистый голос вдруг вернул меня к действительности.
— О чем ты мечтаешь? — смеясь, поинтересовался он.
Я хотела сказать «О тебе и о твоем имени», но молча взглянула на него и засмеялась в ответ.
— Ты часто мечтаешь?
И опять мне захотелось сказать: «Всегда, когда я счастлива», но я ответила коротко:
— У меня не так много времени, чтобы мечтать.
— Расскажи мне о себе.
И мне было очень легко выполнить его просьбу, но я говорила не о себе — говорить тут было нечего, а о матери, отце и нашем Ронни. Я не упомянула о Даулингах. Когда я умолкла, он никак не комментировал мой рассказ и вообще мало говорил о себе — сказал лишь, что остановился у друзей в Брамптон-Хилле и только что окончил Оксфорд.
А потом наступили длинные сумерки, и туман окутал нас, когда мы двинулись в обратный путь. Я не помню, о чем мы говорили, но когда мы достигли участка берега напротив наших домов, он поймал меня за руку и сказал уже совсем другим тоном, серьезно и настойчиво:
— Побудь еще, Кристина.
Мы стояли очень близко и видели в глазах друг друга трепетные огоньки. Я сбивчиво пробормотала:
— Я... я не могу. Мне надо идти, меня будут ждать дома. Брат может пойти искать меня.
Его пальцы еще крепче сжали мою руку.
— Когда я снова увижу тебя?
— Завтра, — прошептала я. — Я могу прийти к шести.
— Завтра я занят, по крайней мере, большую часть вечера, — и, сжав мою руку еще сильнее, добавил: — Но я постараюсь прийти. Если не появлюсь до семи, не жди. Зато в воскресенье вечером я приду где-то около шести. Договорились?
Некоторое время мы стояли неподвижно, не отрывая друг от друга глаз. Потом его взгляд опустился к моим губам, и я почувствовала, как жаркая волна прокатилась по моему телу.
— Я... я должна идти.
— Спокойной ночи, Кристина.
Я попятилась, но он продолжал крепко сжимать мою руку.
— Спокойной ночи, Мартин, — прошептала я. Потом с некоторым усилием высвободилась и, позабыв о том, что мне следует вести себя спокойно, побежала по склону холма. Мне хотелось обхватить себя руками и подпрыгнуть — чувство того старого, исступленного восторга было сильным как никогда, и я с большим трудом подавила его.
На углу я столкнулась с Сэмом, и что-то в его глазах заставило меня остановиться.
— Что такое, Сэм? — спросила я, буквально излучая свое счастье на него.
Он опустил голову, и некоторое время водил большим пальцем ноги по грязной мостовой. Потом проговорил:
— Кто этот парень?
Сердце екнуло в моей груди, и на какой-то миг, вспоминая о Ронни, Доне и Теде Фарреле, я испытала чувство страха.
Наклонившись к нему, я умоляющим тоном попросила:
— Сэм, не говори ничего, хорошо, никому не говори о том, что видел меня с кем-то на реке.
Он посмотрел мне в глаза.
— Нет, Кристина, я ничего не скажу.
— Обещаешь?
— Да, конечно, обещаю.
Я слегка коснулась его волос, а потом зашагала по улице. А в дом вошла, напевая не «Я крашу облака лучами солнца», а... «О, завтра, завтра, завтра! О! Мартин, Мартин, Мартин!».
В субботу выдался жаркий день. К полудню духота стала почти невыносимой. Люди говорили, что такого еще не бывало — словно жара была некой заразной болезнью.
Я готовила салат, когда в подсобку вошел Дон. Он был изысканно одет. Тихим, ровным и вежливым голосом он спросил:
— Прокатишься со мной вечером в Уитли-Бей?
— Спасибо, Дон, — тоже очень вежливо ответила я, — но я не могу оставить мать.
Его лицо потемнело самую малость.
— Что, даже на час? Я спрошу у нее.
— Нет, — я положила руку на рукав его пиджака и спокойно, но твердо проговорила: — Не стоит, я все равно никуда не поеду.
За какое-то мгновение его поведение изменилось. Он смотрел на меня, сжимая зубы, и я отчетливо услышала их скрежет. Потом он прорычал:
— Значит, по-хорошему ты не хочешь, да? Ты всегда толкаешь меня на грубость, верно? Похоже, тебе это нравится.
— Не говори глупостей.
— Так я глупый?
— Да, конечно, глупый. Не знаю, что ты имеешь в виду... какую такую грубость.
— Не знаешь, да? Ты такая наивная. Ну что ж, когда-нибудь узнаешь, обещаю тебе.
Он с грохотом захлопнул дверь, но на этот раз его угрозы не привели меня в состояние страха и трепета.
В этот день никто не мог повлиять на мое настроение — ни Дон Даулинг, ни Ронни... и никто другой во всем мире. Я наклонилась и перевернула Стинкера, который лежал возле чана для стирки, на спину, у нас с ним был секрет, прошлой ночью я потихоньку пронесла его к себе, после того как мать легла спать. Я не осмеливалась додумать до конца свои желания, но где-то глубоко внутри я ощущала потребность ласкать кого-то.
Стинкер лежал в состоянии тихого экстаза, пока я чесала его живот. В кухню вошла мать.
— Разбалуешь ты эту псину. Станет такой же сумасбродной, как ты сама, — и глазом не успеешь моргнуть, — смеясь, заметила она. Потом уже серьезным тоном спросила: — Что он хотел?
Продолжая чесать Стинкера, я небрежно ответила:
— Да как обычно.
— Никак он не успокоится, — сказала мать и добавила: — Меня это пугает.
Меня это обычно тоже пугало, но в тот день я, подобно Стинкеру, пребывала в состоянии экстаза, который, как броня, защищал меня.
За ужином Ронни объявил:
— Я еду на Уинди-Нук на матч по крикету. Хочешь со мной?
— Нет, спасибо, — ответила я. — Столько высидеть на такой жаре...
На его лицо набежала тень, и, не отводя от меня глаз, он проговорил:
— Ты можешь сидеть и в тени.
— Мне не хочется. Я немного устала, а жары с меня и так хватает — что в тени, что без тени.
После того как Ронни, громко топая, вышел из дома не попрощавшись ни с кем, отец воскликнул:
— Не знаю, что в последнее время находит на этого парня. Он никогда не был таким несдержанным. Это все его путаные книги — забивает себе голову вещами, которых не понимает. В жизни хватает проблем и без этого. Ему придется, как и всем нам, век жить и век учиться.
Ближе к вечеру духота стала невыносимой. Поскольку была суббота и в доме был полный порядок, кроме приготовления пищи, до понедельника никакой другой работы не предвиделось; мать сказала, что пойдет приляжет. Потом добавила:
— Почему бы тебе тоже не прилечь на полчаса. Откроешь пошире окно — будет попрохладней.
Мне было шестнадцать лет, радость пульсировала в моей груди, а мать предлагала мне полежать. Только изнуренные семейными заботами и тяжким домашним трудом женщины ложились отдыхать после обеда. Увидев выражение моего лица, мать ласково засмеялась и сказала:
— Дочка, у тебя такой бледный и усталый вид, но ло-житься, наверное, ты не захочешь, — потом, очевидно, уверенная, что ее сообщение обрадует меня, добавила: — После чая помоемся. Чан с водой греть не будем — так, несколько чайников. Управимся до прихода Ронни.
Я промолчала. После чая я собиралась на реку.
Когда мать ушла в комнату, я поднялась к себе. Встала у окна и взглянула на серебряную ленту реки, которая, извиваясь, несла свои воды по дну долины. Через каких-то три часа я буду стоять на берегу с Мартином — если ему удастся вырваться. О, он должен вырваться, просто должен. Если я не увижу его сегодня вечером, я умру. Я не смогу пережить еще один день до новой встречи. Я обхватила себя руками, убаюкивая и свою радость, и свою тревогу.
В шесть часов я была готова. Я полностью переоделась, выбрав синее хлопчатобумажное платье с квадратным вырезом; на лицо впервые в жизни положила немного крема. Баночки, что стояли в ящике туалетного столика, были подарком Дона, но сегодня я не придала этому значения, решив поступиться малым ради великого. Мне хотелось только одного — чтобы от меня приятно пахло. Волосы я зачесала назад, перехватив их лентой. Теперь можно было идти.
— Пойду прогуляюсь, — сказала я матери. Она кивнула, и, когда я направилась к двери, поинтересовалась:
— А чем это так приятно пахнет?
— Мылом, — солгала я. — Это один из кусочков, что мне подарили на Рождество.
Жара не спала, и за то короткое время, которое потребовалось мне, чтобы дойти до реки, я вся покрылась липким потом. Мартина не было. «Ну что ж, до семи еще далеко», — сказала я себе. Прогуляюсь по берегу, не выпуская из поля зрения этот участок реки. Мое сердце совершало в груди дикие скачки, в то же время от мрачного предчувствия, что он не придет, меня начинало подташнивать.
Я прошла по берегу взад-вперед бесчисленное количество раз, и когда часы на рыночной площади пробили семь, пребывала в таком состоянии, что могла запросто опорожнить свой желудок в реку. «Будет еще и завтрашний вечер», — успокаивала я себя. Но до него много-много лет — и еще целая ночь. К тому же завтра будет воскресенье, и берег реки, как всегда, усеют прогуливающиеся парочки. По вечерам в субботу здесь редко можно было увидеть хотя бы одну парочку или даже рыбака: в Феллбурне смотрели кино или устраивали танцы, а мужчины, занимавшиеся в течение недели рыбной ловлей, отправлялись в бар. Да и вообще, в субботние вечера в городе собирались члены шахтерского клуба, так что сегодня река принадлежала бы только нам — весь мир принадлежал бы только нам. Я никого не хотела ни видеть, ни слышать, кроме Мартина, а он не пришел.
Медленно подойдя к камням, я переправилась по ним па противоположный берег. Потом медленно направилась к большой излучине. Когда я достигла ее, мой лоб был влажным, вокруг рта выступили капли пота, а платье прилипло к лопаткам.
Опустившись на траву, я посмотрела на воду. Мне вдруг захотелось погрузиться в ее соблазнительную прохладу, и я ощутила чувство легкой обиды на мать. Почему она не позволила мне учиться плавать? Я бы не испытывала сейчас этой ужасной липкости. Потом я упрекнула себя за то, что осмелилась думать о матери подобным образом — моя мама была такой хорошей, такой доброй, такой чудесной по отношению ко мне.
Из сада на вершине холма послышался смех, и я быстро перевела взгляд туда. Никого не было видно, но я знала, что там находится несколько человек. Интересно, чем они занимаются? Там ли он? Смеется ли вместе с ними? Я встала и отправилась в долгий обратный путь.
Я миновала одну парочку. Парень и девушка сидели на берегу, он помогал ей снять туфли — они собирались бродить босиком по воде. Эта сценка так подействовала на меня, что я была готова зареветь, но приказала себе не глупить. «Что со мной происходит?» —спросила я себя. Но ответа на этот вопрос не было.
Я подходила к дому все ближе, и мне ужасно не хотелось, чтобы эта прогулка закончилась. Что, если он все- таки придет и не найдет меня? Сама мысль об этом была мучительной. Потом я подошла к тому месту, где любили плавать парни. Здесь были кусты, на которые они вешали одежду, а к воде вела хорошо проторенная тропинка. На этом берегу рос еще один вид кустарников, однако тропинка огибала их. Но сейчас я впервые заметила дорожку, которая уходила в заросли, а потом бежала прямо к кромке воды. Она напоминала стежку рыбака, и я, чтобы продлить себе путь, направилась по ней. Через несколько метров широкая стена кустов расступилась, образовывая нечто вроде небольшой поляны с поросшими травой бугорками; кое-где трава была сильно помята, и я покраснела от догадки: сюда приходили влюбленные парочки, потому что заросли надежно закрывали их со стороны реки и со стороны другой тропы.
Река в этом месте казалась довольно мелкой; с того места, где я стояла, можно было видеть дно, покрытое песком и гравием. Место напоминало маленький соблазнительный пляж.
В следующий момент я скользнула вниз по откосу и села. И там, возле самой воды, опять подумала: о, если бы я только могла плавать. Я представила себе, как волны перекатываются через мое тело. Ну что ж, я не могу плавать, но ничто не мешает мне побродить по воде. Конечно, это была неравноценная замена, так, занятие для детишек, которое в моем возрасте следовало бы с презрением отвергнуть, но я все-таки сняла туфли и чулки, подняла подол платья выше коленей и медленно вошла в воду. Она была холодной и успокаивающей, и я принялась ходить взад-вперед, легонько разгребая ее. Вода доходила мне лишь до икр, и вдруг желание чувствовать ее выше, выше стало таким настойчивым, что какая-то сила повлекла меня дальше от берега. Но я не собиралась заходить на середину — там было уже глубоко. Вода была уже намного выше моих коленей, но я по-прежнему видела дно, а потому, приподняв платье еще чуть-чуть, продолжала осторожно двигаться вперед, не забывая заранее коснуться ногой тверди, найти надежную опору. Когда вода почти достигла края моего поднятого платья, дно вдруг исчезло, и я резко остановилась. Я стояла на краю золотисто-коричневого уступа, который резко обрывался, словно был отсечен ножом — далее вода выглядела черной и угрожающей. Здесь начиналась глубина.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 116; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!