Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 7 страница
Потом я стояла в кухне, поворачивалась под пристальным взглядом отца и чувствовала, как меня захлестывают волны счастья. Впервые в жизни я остро ощутила всю себя как единое целое, у меня было тело, которое было прекрасным дополнением к моему лицу и волосам, и это ощущение было приятным.
Отец молча следил за мной нежными, почти влажными глазами. Потом он мягко сказал:
— Детка, ты прямо как ожившая картинка.
— О, папа, — я покачала головой, однако его слова доставили мне огромное удовольствие — не столько их смысл, сколько чувство, с каким они были произнесены.
Ронни, стоявший возле стола, не сказал ничего, но это можно было принять и как равнодушие брата к сестре. На нем был костюм из синей саржи, который мать купила в прошлом году в магазине клуба ; рукава его теперь стали слегка коротковаты, хотя мать и выпустила манжеты, удлинила брюки. Но он все равно выглядел отлично, наверное, как наш отец в молодости. Правда, Ронни был уже немного выше его.
Мать снова взялась поправлять складки на моем платье, и в этот момент в дверь постучали.
— Войдите! — крикнула она.
Вошел Дон, за ним Сэм. У Дона был костюм из синей саржи, похоже, новый. Я заметила, что и башмаки у него тоже были новыми, через руку был перекинут плащ — опять-таки новый. Все у него было таким потрясающе новым, что с губ матери непроизвольно сорвалось:
— О, Дон, да ты сегодня просто великолепен! Твой корабль пристал к берегу?
|
|
|
Дон переложил плащ на другую руку, поправил галстук и ответил:
— Пока не корабль, тетя, а только маленькая лодка.
Отец внимательно смотрел на него. Ронни и Дон получали одинаково, мы вообще жили лучше, чем тетя Филлис, и все же мой брат не мог позволить себе новый костюм.
Отвечая матери, Дон смотрел на меня. Я стояла к нему боком, но чувствовала, что он оглядывает меня с головы до ног. Однако он не сказал ни слова. Сэм подошел ближе и, стоя передо мной, посмотрел на меня таким особенным взглядом, который потом, с течением лет, становился все глубже и глубже и значил все больше, и этот взгляд был полон такой нежности, что мне сделалось даже как-то больно и боязно. Не отрывая глаз от меня, не от платья, он благоговейно произнес:
— О, Кристина, ты такая восхитительная.
Я не стала отрицать, как сделала бы, если бы подобное заявление исходило от Дона или Ронни, а мягко спросила:
— Правда, Сэм?
— Угу, — кивнул он, потом посмотрел на отца, который стоял возле плиты, и они понимающе улыбнулись друг другу.
— В общем, если мы идем, надо поспешить, а то попадем туда к шапочному разбору, — проговорил несколько нетерпеливо Ронни. Мать помогла мне надеть пальто, повернула лицом к себе. Смахнув воображаемую пылинку с моего плеча и поправив крестик на шее, она тихо сказала:
|
|
|
— Развлекайся, девочка.
Однако ее тон скорее опровергал значение слова «развлекайся», оно звучало как предупреждение. Однако мать продолжала улыбаться. Подошел и отец. Я присоединилась к Ронни и Дону.
Смущаясь, я вышла на улицу. Возле двери своего дома стояла тетя Филлис. Я улыбнулась ей, но она не ответила на мою улыбку. Она не могла не видеть моего платья, ведь пальто было распахнуто, однако не сказала ни слова, а, глядя на Дона, резко произнесла:
— Учти, я не собираюсь дожидаться тебя всю ночь! — потом, заметив Сэма, который стоял на ступеньке крыльца возле моих родителей, сказала: — Иди сюда, я тебя ищу.
Мы пошли по улице, я — между Ронни и Доном. На углу, прислонившись к стене, стоял наш сосед, мистер Паттерсон, и с ним еще двое мужчин. Он жевал длинную соломинку. Увидев меня, сосед быстро вытащил соломинку изо рта и воскликнул:
— Бог ты мой! Кристина, ты сегодня потрясающе выглядишь! Собираешься повеселиться?
— Да, мистер Паттерсон, иду на вечеринку для прихожан.
— Так и надо, девочка, веселись, пока молодая. И глазом не успеешь моргнуть, как состаришься. Жизнь летит. Люди — всего лишь перышки над огнем.
|
|
|
Мы пошли дальше. Дон пробормотал:
— Перышки над огнем. Состаришься и глазом не успеешь моргнуть. Меня от него тошнит. Такие никогда не были молодыми. Со мною-то этого не случится.
Ронни, подавшись к нему, шутливо поинтересовался:
— А что ты намерен делать — пересадить себе обезьяньи железы?
— Угу, это и будут обезьяньи железы, но только в виде денег. Только такие железы и нужны человеку. Деньги не позволят мне стареть, я уж позабочусь об этом.
Ронни сузившимися глазами оглядел Дона с головы до ног, потом сказал:
— Ну что ж, похоже, первую дозу ты уже получил. Где ты взял деньги, чтобы так разодеться?
Дон откинул голову и медленно, неловко покачал ею из стороны в сторону.
— Не твое дело. На прошлой неделе я давал тебе шанс подзаработать, но ты не хотел пачкать руки.
Лицо моего брата окаменело, а его голос напоминал рычание.
— Я не собираюсь искать приключений, занимаясь всяким сомнительным бизнесом.
— Никакой он не сомнительный. Бизнес — да, но не сомнительный. Если ты купишь что-то за три пенса, а продашь за шесть — это бизнес, в нем нет ничего сомнительного.
— Хорошо, пусть будет по-твоему, но...
— Послушайте, мы идем на вечеринку или на матч по боксу — кто мне скажет? — мой голос звучал холодно, слова были произнесены тоном взрослой женщины. Я и чувствовала себя взрослой — таков был эффект от этого платья. И мои слова подействовали на обоих — они замедлили шаг и рассмеялись. Потом, видно, им пришла в голову одна и та же мысль, они вдруг схватили меня за руки и понеслись вниз по холму. Мы словно снова стали детьми, и в этот миг радостного предчувствия и волнения прикосновение руки Дона к моей руке не доставляло каких-то неприятных ощущений.
|
|
|
Как раз в тот самый момент, когда мы должны были увидеть мост, Ронни и Дон внезапно остановились, и я затрепыхалась между ними, словно готовый взлететь воздушный шар, пытаясь высвободить руки. Потом и я замерла на месте, увидев двух парней — нет, точнее сказать, молодых мужчин; именно они были причиной внезапной остановки моих спутников. Незнакомцы смотрели на нас, стоя неподалеку от дороги. Оба одеты в серые брюки и спортивные куртки, а шеи были замотаны длинными шарфами.
Эти шерстяные шарфы в разгар лета должны были выглядеть нелепо, но у меня, наоборот, создалось впечатление, что это мы представляем для них нечто странное и причудливое. Прищурившись, они внимательно и оценивающе рассматривали нас. Но я не испытывала чувства обиды из-за этого, скорее интерес, поскольку более высокий из двоих парней почему-то казался мне знакомым. Его лицо было бледным, цвет глаз с такого расстояния я различить не могла — видела только, что они яркие и темные. Волосы были каштановыми и слегка курчавыми, фигура стройной, очень стройной, а роста он был такого же, как Дон.
Когда мы прошли мимо, Дон презрительно улыбнулся:
— Меня от таких тошнит.
Я быстро взглянула на брата, но Ронни почти тем же самым тоном выразил солидарность с Доном.
— Кто это? — спросила я.
— Маменькины сынки, — ответил Дон. — Из Брамптон- Хилла. Они еще ходят в школу и, чтобы показать это, носят шарфы. Повесил бы их на этих шарфах, честное слово.
— Ты имеешь в виду колледж? — с внезапно пробудившимся интересом спросила я.
— Называй, как хочешь, но все равно это школа, а такие типы покупают себе хорошую работу за деньги. Да пошли они! — он сплюнул в канаву, а я на миг закрыла глаза и поежилась.
Почувствовав мое состояние, Ронни уже веселым тоном сказал:
— Да ладно, давайте жить сегодняшним вечером. Вперед, на вечеринку, к светской жизни Феллбурна, — он засмеялся, хотел взять меня за руку, но передумал — Дон проделал бы то же самое.
Минут десять спустя мы стояли у дверей школы. Отец Эллис приветствовал меня:
— Кристина! Ну-ну... — он окинул меня взглядом. — Новое платье. Это... это твоя мать сшила?
— Да, святой отец, — ответила я, чувствуя легкое смущение, потому что он не понизил голос и его слова привлекли внимание большинства парней, стоявших у входа. Они застегивали и расстегивали пиджаки и смотрели на меня — одним из них был Тед Фаррел. Когда я окончила младшие классы, он уже был «большущим мальчишкой», и мне было всегда приятно смотреть на него; сейчас, когда он находился так близко и, нас не разделяло пространство церкви, где я мельком видела его на службе по субботам, я обнаружила, что мое отношение к нему не изменилось.
Я отвернулась от компании парней и посмотрела на школьные часы. Было двадцать минут восьмого. Вечер будет продолжаться до половины одиннадцатого — три часа, исполненных очарования...
В половине десятого я стояла на кухне и глазами, полными отчаяния, смотрела на мать. Ронни, потупившись, стоял рядом. Из носа у него текла кровь, на подбородке был порез, с куртки свисал надорванный рукав.
— Что... ради всего святого, скажите, что случилось? — спросил отец.
Мать ничего не сказала. Я разрыдалась, побежала наверх и бросилась на кровать. Несколько минут спустя в комнату вошла мать. Она подняла меня и стала помогать снимать платье. Потом молча сложив его, убрала в нижний ящик комода. Усадив меня на кровать, она взяла мою руку и тихо произнесла:
— Расскажи, что случилось, девочка.
Не поднимая глаз и качая головой, я пробормотала:
— Это все Дон, он не хотел, чтобы я с кем-то танцевала, кроме него. Один парень, Тед, Тед Фаррел, пригласил меня, а Дон сказал, что если... что если я еще раз пойду танцевать с ним, он...
— Продолжай, — проговорила мать.
— Он отделает его так, что родная мать не узнает.
— А что Ронни? Он знал об этом?
— Он... он... — я вдруг почувствовала, что не могу сказать ей о том, что и Ронни предупредил меня, чтобы я не танцевала с Тедом Фаррелом. Как я могла объяснить ей? Мы с Ронни бродили по комнатам, и он, стиснув мою руку, шептал: «Послушай, что я тебе скажу, Кристина. Ты не поощряй Теда Фаррела, потому что у него дурная слава. Он нехороший парень — потом не оберешься неприятностей».
— Где они дрались?
— Я... я не знаю, наверное, возле бойлерной. Я видела, как Тед вышел с двумя парнями, а потом Дон сказал Ронни: «Пошли».
— А где же был отец Эллис?
— Занимался вистом. Кто-то потом сказал ему, он вышел на улицу и остановил их, и... о мамочка! — я уронила голову ей на плечо. — Все смотрели на меня, как будто... как будто...
— Ну-ну, успокойся. Посмотри-ка на меня. — Когда я подняла глаза, она спросила: — Тебе нравится Дон — хоть немного?
— Нет, мама. Нет... нет!
Она сделала глубокий вздох, потом воскликнула:
— Слава Богу, что так. Я знала, что ребенком ты не любила его, но, знаешь, девушки взрослеют и меняются, и часто в подростковом возрасте они... ну, они...
— Мне никогда не понравится Дон. Я... я боюсь его, мама.
Она пристально и строго взглянула на меня и твердо сказала:
— Никогда не бойся его, он этого и добивается. Дон — нехороший парень, Кристина. Есть в нем что-то такое, я не знаю, как это определить, но что-то есть.
Я понимала, что она имеет в виду, и когда она проговорила: «Ты должна держаться от него как можно дальше», я не ответила, но спросила себя с некоторым отчаянием: как это можно сделать, если он живет буквально в одном с нами доме?
Чувствуя мое состояние, мать сказала:
— Я знаю, детка, это будет нелегко, — потом добавила: — К тому же не стоит в открытую портить с ними отношения. Я понимаю, тетя Филлис — трудная женщина, она и святого может вывести из себя, но ее тарелка и так полна до краев. Она очень несчастна, так что давай не будем усугублять ее положение. Просто держи его на расстоянии вытянутой руки и никогда не показывай, что боишься.
Мы посмотрели друг на друга в мерцающем свете свечи, потом она взяла мое лицо в руки и, наклонившись, поцеловала меня в губы. Для моей матери это был весьма необычный поступок. Я целовала ее по вечерам, когда ложилась спать, или утром, уходя из дома, но — в щеку, и они тоже всегда целовала меня в щеку, но сейчас это был какой-то особенный поцелуй, и в тот миг я почувствовала, что я всегда должна быть хорошей и никогда-никогда не сделать чего-то такого, что принесло бы моей матери боль.
Глава третья
Я помню тот день, когда прекратила работать в магазине миссис Турнболл. Это случилось в октябре тысяча девятьсот тридцать восьмого года, вскоре после того, как Гитлер захватил Чехословакию.
Газет я не читала и знала об этом из разговоров с отцом. Его очень беспокоил этот человек, которого звали Гитлером, но теперь тот вроде бы получил, что хотел, и все должно было успокоиться. Так или иначе, в парках Лондона перестали копать траншеи.
Молли же, напротив, очень интересовалась газетами, и день за днем комментировала для меня заголовки. Я знала, она разочарована тем, что войны не будет, — война для Молли значила волнение и много-много парней в военной форме.
В то утро она шепотом и с некоторым сожалением сообщила мне последние новости.
— Эх! Вот моя мать повеселилась в последнюю войну, ей-богу! Как рассказывает, я начинаю смеяться до упаду. Какие у нее были возможности — круглая дура, что не подцепила кого-нибудь, сержанта там, или еще кого-то. А потом она вышла за моего отца. Как раз тот случай, когда пришлось. Ей-богу, я кое-чему научилась. Если еще раз случится какая-нибудь чертова война, ни один салага из тех, что чистит на кухне картошку, не получит меня — смею тебя заверить. Может, я и не Грета Гарбо, но котелок у меня варит. Ей-богу, варит. Мать научила меня — приобрела сокровище.
— А за шахтера ты бы вышла?
— За шахтера? Только не я. Ни в коем случае, черт побери. За шахтера!
Я искоса взглянула на нее и с коротким смешком сказала:
— Тебе же, как будто понравился наш Ронни?
Она хитро посмотрела на меня, сунула кулаком под ребра и ответила:
— Нравиться — одно, выходить замуж — другое. Если бы он выиграл в тотализатор, тогда хоть завтра.
Мы расхохотались, но, услышав, как из противоположной части магазина к нам идет миссис Турнболл, затихли. Помню, я повернулась и от неожиданности у меня отвисла челюсть: за миссис Турнболл стоял мой отец. Он шагнул прямо ко мне и, нервно теребя в руках кепку, сказал:
— Я тут поговорил с миссис Турнболл, — он мотнул головой в ее сторону. — Тебе надо возвращаться домой, дорогая, матери стало хуже.
Я ничего не сказала, даже не извинилась перед хозяйкой, а бросилась в заднюю часть магазина, схватила пальто, шляпу и вернулась к отцу. Не успела миссис Турнболл молвить и слова, как Молли спросила меня:
— Ты вернешься?
Отец ответил:
— Не думаю, девушка, пока нет. Моя жена очень больна, некоторое время ей придется полежать.
Миссис Турнболл проводила нас до двери и сказала:
— Мне очень жаль, очень-очень жаль, мистер Уинтер, — и, повернувшись ко мне, закончила: — Твое место останется за тобой, я позабочусь об этом.
— Спасибо, — поблагодарила я, поспешив на улицу, и забросала отца торопливыми вопросами: что случилось? когда? как? Когда я уходила утром, с матерью все было в порядке.
Мать постучала в стену, привлекая внимание тети Филлис, и та послала кого-то за отцом — он в это время работал на участке. За доктором она послала раньше.
— Но в чем все-таки дело? — спросила я.
Отец встряхнул головой, словно стараясь избавиться от чего-то, потом воскликнул:
— Желудок, у нее что-то с желудком.
Я обогнала отца на подъеме и первой вбежала в комнату, где тетя Филлис тут же одернула меня:
— Тише! Возьми себя в руки.
Стоя возле кровати и глядя на мать, я вдруг заметила, что за эти три часа она очень постарела — может, лет на десять. Она не говорила, но похлопала меня по руке. Тетя Филлис вывела меня из комнаты и пошла со мной на кухню. Там она заявила:
— Теперь надо приниматься за дело тебе, самое время, зa ней нужно присматривать. Ей надо в больницу, но она всегда считала, что знает больше других. Давай-ка раздевайся и заканчивай стирку. Она как раз стирала, да оказалось, это ей уже не по силам.
Словно во сне, я сняла шляпу, пальто и надела фартук. Теперь, через столько лет, мне кажется, что с тех пор я его н не снимала.
Через две недели моей матери вроде бы стало лучше, и она заговорила о том, чтобы встать, но так и не встала, а пролежала в кровати еще много недель. Каждый вечер, перед тем как лечь спать, я заходила с ней, и она, похлопывая меня по руке, говорила:
— Завтра я должна постараться встать, не могу же я лежать вечно.
Но на следующее утро она, как и прежде чувствовала страшную усталость.
Отец почти не выходил из дома, за исключением тех случаев, когда он отправлялся подработать или заняться своим участком. Помогал мне по хозяйству, но когда я готовила еду, толку от него было мало, хотя он, бывало, говорил:
— А твоя мать делала это вот так.
Но как бы усердно я ни старалась готовить так, как готовила мать, продуктов у меня уходило всегда в два раза больше, конечный же результат всегда был далек от того, что получалось у нее.
Денег тоже стало меньше, и это беспокоило нас всех. Хотя я больше не работала в магазине, пособия отцу не платили. Ронни продолжал ходить на шахту, к тому же мы лишились не только нескольких шиллингов, которые мать зарабатывала у миссис Дюрран, но и тех мелочей, которые она от нее приносила.
Каждый день приходила тетя Филлис, умывала мать, поправляла ей постель, и иногда мать говорила:
— О, Филлис, не стоит беспокоиться, я и сама бы справилась.
Но при этом она никогда не просила тетю Филлис не приходить. И каждый день тетя Филлис в той или иной форме высказывала мне, как плохо я справляюсь с домашними обязанностями.
Как-то она шла через кухню, когда я раскладывала по тарелкам ужин. Бросив взгляд на чересчур размокшую капусту, она заметила:
— В ней столько воды, что она и при желании не утонет.
К ее изумлению — да и к моему тоже, — Ронни, стоявший возле печи, повернулся и воскликнул:
— Оставьте ее в покое, тетя Филлис, она же не мать и она старается изо всех сил.
Тетя Филлис остановилась как вкопанная, слегка повернула голову и одарила брата таким взглядом, что он опустил голову и вновь неловко повернулся к огню, а тетя пробормотала что-то, слов я не разобрала. Но реплику, предназначенную для меня — свой прощальный выстрел, — она произнесла очень отчетливо. Стоя у кухонной двери, повернулась ко мне и, почти белая от ярости, воскликнула:
— Ей-богу, тебе будет, что потом расхлебывать!
Когда внешняя дверь с грохотом закрылась, я, все еще
держа в руке сковородку, повернулась к Ронни.
— Скажи, ради всего святого, что я сейчас-то натворила? — спросила я. — Все из-за того, что капуста чересчур размокла. Так я ее сейчас еще раз отожму.
Я метнулась в подсобку, но брат поймал меня за руку и успокаивающе проговорил:
— Не обращай на нее внимания. С капустой все в порядке. Эта женщина сошла с ума, ее надо держать под замком. Когда-нибудь с ней случится беда — вот увидишь.
Дон и Сэм приходили к нам каждый день и справлялись о здоровье матери, но Дон никогда не заходил в ее комнату, а оставался в кухне. Но ему так никогда и не удалось побыть со мной наедине или встретить меня на улице, потому что, в какую бы смену он ни ходил на шахту, я всегда планировала свои походы в магазины так, чтобы он был в это время на работе.
Сэм сидел на кровати моей матери так долго, как ему только позволяли, — до тех пор, пока она не говорила ему: «Сэм, пора тебе пойти погулять». Или пока он не слышал крик тети Филлис: «Сэм! Эй, Сэм!» Он часто спрашивал меня:
— Могу я чем-то вам помочь, Кристина? Принести уголь или еще что?
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 102; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!