Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 4 страница
— Нет, нет, никаких угощений... чашка чая — и хватит.
Со священником мать разговаривала тем же самым тоном, что и с нами.
— Ну-ка, заглатывайте. Сразу внутри урчать перестанет.
Эллис смеялся и «заглатывал».
Мой отец любил его, хотя священник часто упрекал отца за то, что он не ходил на воскресную мессу. Объяснений, что папина одежда недостаточно хороша для посещения церкви, он не принимал. Как-то отец сказал:
— Он — именно такой священник, какой угоден Господу Богу и мне.
Подобное отождествление себя с Богом добавило отцу значимости в моих глазах, а отцу Эллису — авторитета и уважения, которым обычно пользуются ангелы. И вот в ту пятницу мы все сидели за столом и слушали не столько отца Эллиса, сколько нашего Ронни.
Мать открыла рот от удивления, когда Ронни небрежно заметил, что рая не существует, а когда он заговорил о шимпанзе, орангутангах и гориллах, мои глаза вылезли из орбит. В какой-то момент он смутился, но потом взял себя в руки и продолжал, на этот раз с мрачным видом, о человекообразных обезьянах и первобытных людях. Отец сохранял серьезное выражение лица, но его глаза искрились смехом, и я видела, что он едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. Отец Эллис был серьезен; похоже, на него производили глубокое впечатление заявления Ронни, и он словно впитывал каждое слово, срывавшееся с губ моего брата. Когда Ронни, наконец, внезапно замолчал и ткнул большим пальцем в ладонь, словно поставив точку, священник задумчиво покивал головой и очень серьезно, без малейших признаков юмора, сказал:
|
|
|
— Ты прав, ты прав.
Ронни надменно и самоуверенно проговорил:
— Да, я знаю, что я прав, святой отец, а те, кто не верит в эволюцию, — просто невежественные люди.
Он вызывающе и в то же время испуганно оглядел нас, но все, кроме священника, молчали. Отец Эллис проговорил:
— Вот я, например, глубоко верю в эволюцию. Давайте обсудим этот вопрос на обычном уровне и в обычном значении этого слова. Возьмем, например, миссис Маккенну, ну, знаете, ту, которая поет в церкви выше всех.
Мы все ответили ему улыбками, и он, переводя взгляд с одного на другого, вовлекал нас в обсуждение.
— Вот вы — здравомыслящая семья, другой такой нет. А теперь спросите себя: стал бы наш добрый Господь создавать миссис Маккенну такой, какая она есть сейчас, — руки, ноги и все прочее? Нет, когда он сотворил ее, она была такой симпатичной, словно только что вышла из рая. Но вот что с ней сделала эволюция: она становилась все хуже и хуже, и так до тех пор, пока, как вы знаете, не стала тем, что она есть сейчас — женщиной немного не от мира сего, помоги ей Бог. Учтите, я не виню ее, и никогда не повторяйте никому ни одного слова из того, что я сказал сейчас. Вы слышите? Я говорю о ней просто в качестве иллюстрации. Она добрая женщина, благослови ее, Господи, хотя голос у нее как у коростели.
|
|
|
Мы все захихикали — кроме Ронни. Он сидел с каменным лицом, а на его лбу пролегла глубокая морщина. Он поерзал на стуле, потом, подавшись в сторону священника, резко сказал:
— Святой отец, бесполезно обращать все в шутку и приводить в пример миссис Маккенну. Она не показатель. Мы нее начинали, как она, и...
— Ронни, замолчи!
Мать, вышедшая из состояния оцепенения, вызванного обсуждением темы эволюции, теперь ужаснулась, услышав, как ее сын разговаривает со священником. Это она могла говорить с отцом Эллисом любым тоном — но она же была взрослой.
— И не смей перебивать святого отца! — закричала она. — Боже мой, куда мы катимся?
Ронни заморгал и уже куда более мягко проговорил:
— Но я читал, мама. Все это есть в книге. Правда, я знаю, что это правда.
— Вот тебе!
Пощечина получилась вовсе не сильной, так, легкая оплеуха в качестве порицания за плохое поведение, но Ронни вскочил из-за стола. Он стоял какой-то миг, покраснев от стыда, но когда мать извинилась, протянула к нему руки, он отбросил их и пошел в подсобку.
|
|
|
Великая дискуссия подошла к концу. Отец Эллис поднял-ся, покачал головой, похлопал мать по руке, подмигнул отцу и отправился за Ронни. Я последовала за священником.
— Пойдем-ка, прогуляемся, — обратился он к моему брату. — Есть вещи, в которые трудно заставить поверить взрослых.
Ронни стоял, опустив голову, и смотрел на бак для кипячения воды. Потом он повернулся, схватил кепку, висевшую на двери черного хода, и вышел первым, что было проявлением непочтения, но в данных обстоятельствах простительно. Мы все трое пошли рядом, и священник, положив руку на плечо Ронни, засмеялся:
— Не падай духом, Ронни.
— Ну да, ты всего лишь раздражен и кипишь внутри. Верно?
— Верно, — он не добавил «святой отец», и я прикусила губу.
— Что касается эволюции, Ронни... — тут отец Эллис не успел закончить, потому что брат остановился и воскликнул:
— Я был прав, святой отец!
— Да, разумеется, ты был прав, и все такое прочее, — проговорил тихим доверительным тоном священник, — Но скажу тебе как мужчина мужчине, Ронни: неужели ты полагал, что я смогу изложить теорию эволюции твоим родителям и всем остальным вот так, в пять минут? Это обширная тема, обширная и глубокая, и ты не можешь не признать, что в их годы она им совершенно безразлична.
|
|
|
Он говорил о моих родителях так, словно они были очень старыми людьми, хотя был ровесником моей матери: ему было тридцать два. Отцу было тридцать пять, но он выглядел намного старше, потому что долго работал в шахте.
Некоторое время мы все молчали, потом Ронни вновь начал:
— Вот об этом райском саде, святой отец... — и по его тону я поняла, что он собирается говорить долго.
— Осторожней! — священник едва не столкнул его в канаву, но, ухватив за плечо, удержал, потом запрокинул голову и рассмеялся. — Мы в другой раз обязательно поговорим на эту тему, прямо с самого начала. Мы просто с головой погрузимся в райский сад, но в данный момент я по уши загружен работой. Я не должен был столько задерживаться в вашем доме, но твоя мать умеет создать такой уют, что время летит незаметно, а мысли о работе улетучиваются из головы. Но я обещаю тебе, что в ближайшее время мы займемся и эволюцией, и райским садом. А теперь я должен бежать. Но послушай, Ронни, не разговаривай об эволюции на кухне — у них все перепутается в мозгах. Не то чтобы я полагал, будто у тебя и самого в голове путаница. Нет, просто продолжай читать об эволюции или еще о чем-то, что ты найдешь в этих своих книгах, но не досаждай подобными разговорами матери.
Он мягко ткнул Ронни кулаком, потом, сложив ладони лодочкой, взял меня за подбородок и, покачав головой, произнес:
- А вот ее проблемы эволюции не волнуют. Верно, Кристина?
— Верно, святой отец.
— Ты слишком занята тем, что живешь — слушаешь гонт реки, ветер, который шумит в листве деревьев.
Я не совсем поняла, что он имеет в виду, но подтвердила:
— Да, святой отец.
Я думала, что Ронни будет дуться, когда отец Эллис уйдет, но он схватил меня за руку и, засмеявшись, побежал через поле к реке. Мы сели на берегу, болтая ногами над журчащей водой. Не глядя на меня, он спросил:
— Как ты думаешь, я могу говорить красиво, Кристина?
— О да, Ронни! Я люблю тебя слушать.
Он быстро повернулся.
— Правда?
— Я думаю, ты умный, очень умный.
Ронни взглянул на противоположный берег реки и сказал:
— Когда-нибудь я стану по-настоящему говорить, и говорить, и говорить, и я заставлю людей слушать меня. Знаешь, чего мне хочется?
— Нет.
Он засмеялся, встал на колени и схватил меня за руку.
— Я всегда могу говорить с тобой. Рассказывать о том, что прочитал. Ладно, я скажу тебе, о чем я часто думаю. Я готов привязывать людей к стульям, чтобы они слушали меня. Посреди ночи я просыпаюсь, и мне в голову приходят всякие идеи, но никто не желает меня выслушать. Поэтому я готов привязывать всех к стульям — отца, мать, дядю Джима, мистера Грехема (это был наш учитель), тетю Филлис... да-да, и тетю Филлис.
— А меня, Ронни?
— Нет, Кристина, тебя — никогда, потому что ты слушаешь. Ты всегда будешь слушать меня, Кристина?
— Да, всегда-всегда.
В то лето стояла сильная жара, воды не хватало. На нашем заднем дворе водопровод работал с перебоями. По вечерам я чувствовала себя такой липкой от пота, что умоляла мать опять отпустить меня на реку с мальчишками. Ронни обещал научить меня плавать. Но мать и слушать не хотела об этом.
— Можешь поплюхаться у берега, и не больше.
И я бродила на мелководье и перекликалась с мальчишками, которые плавали подальше. Они ныряли, как черепахи, поднимая фонтаны брызг, и исчезали в глубине. Потом на поверхности появились их черные блестящие головы, по лицам струились потоки холодной воды. Они снова и снова уходили в глубину, а я думала: «Эх, если бы только...»
По вечерам мы сидели, распахнув все окна и двери, и ложились спать поздно. Отец обычно садился на верхней ступеньке крыльца и читал вслух газету, мать — у окна, занималась штопкой или вязанием: она никогда не сидела сложа руки.
Кое-что из того, что читал отец, отпечаталось у меня в памяти: рождение Дионнской пятерни, человек, начавший велосипедный бизнес всего лишь с пятью фунтами в кармане и ставший миллионером — прежде его фамилия была Моррис, теперь — Наффилд, труп женщины, обнаруженный в чемодане в камере хранения на каком-то вокзале, сообщение о массовых празднествах по случаю королевского юбилея.
Я знала о юбилее потому, что в городе состоялось несколько праздничных чаепитий, но в Фенвикских Жилищах не было ничего подобного. Миссис Браун, правда, предложила организовать что-нибудь для детей, но отец сказал: «Вы хотите, чтобы потом считали наши кексы с целью проверки нуждаемости?» Помню еще, отец читал о некоем Хоре-Белиша, человеке, имевшем какое-то отношение к фонарным столбам, и смеялся, и еще об одном — его звали Муссо, который напал на бедных абиссинцев. Отец сказал, что мы — следующие на очереди, и в жаркие беспокойные ночи эта мысль часто тревожила меня.
В то лето я неоднократно ходила с отцом Эллисом на Верхний холм на ферму Бертрамов, и миссис Бертрам всегда угощала меня чашкой молока и спрашивала потом: «Вкусно?» И я всегда отвечала: «Да, спасибо». Она почему- то считала, что я голодна, а это никогда не соответствовало действительности. Стоило мне вбежать и выдохнуть: «О, мама, я хочу кушать», как мать отвечала: «Ну что ж, ты знаешь, где лежит нож и где лежит хлеб, а если ты не в состоянии отрезать его сама — тогда извини». Но я хорошо знала, что подобная практика не находила особо широкого применения в Феллбурне или даже в Фенвикских Жилищах, не говоря уж о доме тети Филлис. Когда я была го- модна, Сэм и Дон всегда сопровождали меня на кухню, и МЫ ни разу не уходили с пустыми руками.
Не чашку молока из рук миссис Бертрам предвкушала и, когда мы отправлялись с отцом Эллисом на ферму, а то восхитительное времяпрепровождение, что ожидало меня во время этих прогулок. Общаться с ним так же весело, как и с Ронни или Сэмом. Что же касается Дона, то я даже в самых фантастических мыслях не смогла бы объединить его с моим братом, Сэмом и понятием «веселое времяпрепровождение», хотя он тоже был моим постоянным спутником.
Когда мы взбирались на холмы, отец Эллис давал мне фору в беге, а потом мчался следом до какого-нибудь дерена, или, взяв меня за руку, бежал рядом, или прыгал вместе со мной, и тогда прыжки у меня выходили куда выше, чем когда я прыгала одна, раскинув руки. Иногда во время таких прыжков я даже могла разглядеть за дальними холмами весь город. Время от времени отец Эллис рассказывал какую-нибудь ирландскую шутку, временами то же самое делала я, и мы смеялись долго и громко.
Однажды по какой-то причине я пропустила его, но знала, что он отправился на ферму, поэтому решила встретить его. Солнце клонилось к закату, я стояла на вершине холма и, напрягая зрение, вглядывалась в ослепительный розовато- лиловый свет, пытаясь отыскать его силуэт на фоне темных холмов. Но я ничего не могла различить, а от яркого солнца мои глаза начали слезиться. Но помню, я так и не отвернулась. Я находилась так высоко, что даже скользивший по склонам холма на противоположной стороне реки огненный диск был ниже меня. Солнце казалось мне таким близким, что стоило лишь слегка податься вперед, вытянуть руку — и я смогу вдавить его в расстилавшуюся передо мной долину.
Ослепленная светом, моргая, я наконец отвернулась и увидела в нескольких футах от себя отца Эллиса. Он стоял и смотрел на меня, и я радостно воскликнула:
— О, здравствуйте, святой отец!
Но он не ответил, а просто взял меня за руку, и мы направились к Фенвикским Жилищам. Мне показалось, что он чем-то расстроен, однако внешне ничего не было заметно. А потом он заговорил таким тоном, каким всегда пользовался на исповеди и никогда — во время наших прогулок.
— Кристина, сколько тебе лет?
— Одиннадцать, святой отец. Двадцать шестого апреля мне исполнилось одиннадцать лет. Я родилась в день бракосочетания герцога Йоркского. Для дня рождения — замечательная дата, верно?
Я взглянула на него, и он улыбнулся:
— Лучшей и найти трудно, — а потом продолжил: — Но теперь, Кристина, ты взрослая девочка и должна перестать витать в облаках, — он слегка качнул моей рукой. — Надо становиться более практичной. Понимаешь?
— Да, святой отец, — проговорила я, хотя точно не знала, что он имеет в виду.
— Надо помогать матери по дому, потому что ей приходится немало работать.
— О, я помогаю, святой отец. Каждую субботу я чищу все медные принадлежности и печную решетку. Ох уж эта решетка, святой отец! — я улыбнулась ему. — Столько приходится попотеть, чтобы она заблестела.
— Да, я знаю, что ты этим занимаешься, но надо делать больше. Учиться готовить пищу, выполнять всю домашнюю работу, шить и никогда не сидеть без дела.
— Я хорошо шью, святой отец, только не люблю латать.
Он засмеялся.
— Да, конечно, чинить старую одежду тебе не по душе, — потом он остановился и снова посмотрел на меня, лицо его было серьезным. — Но ты запомнишь, что я сейчас сказал, и постараешься сосредоточиться на повседневных обязанностях? — тихо спросил он.
— Да, святой отец.
Я понимала, что он имеет в виду: мне всегда говорили, что я невнимательна, что я должна перестать мечтать. Но я любила мечтать, любила лежать в постели и мысленно улетать из нее. Не то что я не любила мою маленькую комнату и мою кровать или не считала, что наша кухня является лучшей кухней в мире, но я просто хотела куда-нибудь лететь — куда, я и сама не могла объяснить себе. Просто куда-нибудь. Смутное понимание моих желаний пришло ко мне следующей весной.
За жарким летом наступила суровая зима, выпало много снега, дули сильные ветры, были и большие сугробы, и оттепели, и морозы. Все это, казалось, никогда не кончится. Я не очень любила снег, потому что, когда играла в снежки, мои руки даже в перчатках очень мерзли, и еще я ненавидела, когда меня валяли в снегу. Ронни знал это и никогда не толкал меня в снег, и Сэм тоже, хотя, несмотря на невысокий рост, он был сильным мальчиком. Но Дон при каждом удобном случае ставил мне подножку и пытался извалять в снегу. Это часто оканчивалось драками между ним и моим братом.
Однажды схватка вышла особенно ожесточенной, и Сэм тоже участвовал в ней, но не на стороне Дона, а на стороне Ронни, а вечером я слышала, как тетя Филлис задала Сэму взбучку — Дон нажаловался на брата. В эту жестоко холодную зиму я впервые заметила, что мать стала ходить как-то медленнее. Поднимаясь по склону холма, она несколько раз останавливалась, а на вершине садилась передохнуть. Это было довольно странно, потому что она всегда садилась отдыхать лишь вечером. Она никогда не позволяла мне носить сумки с продуктами, заявляя, что они для меня слишком тяжелы — да и вообще постоянно носила их только сама. Но однажды она вернулась домой в сопровождении Сэма. В руках у него был большой мешок из рогожи величиной почти с него самого. Когда Сэм с трудом опустил его на стол, мать посмотрела на него с улыбкой и сказала:
— Спасибо, Сэм.
Ответ Сэма был необычно длинным для него.
— Пожалуйста, тетя Энни, я могу всегда носить для вас сумки, если хотите.
Улыбка матери стала еще шире, она похлопала Сэма по спине и сказала:
— Пойди в кладовку и отрежь себе кусок кекса.
Он резко повернулся, но тут же спохватился и, посмотрев на мою мать, заметил:
— Я не потому нес ваш мешок, тетя Энни.
— Да, да, мой мальчик, я это знаю. Иди и не будь таким обидчивым.
Наступило Рождество, но на этот раз оно прошло, пожалуй, не так весело, как всегда. Минула еще целая вечность, и вот однажды утром я обнаружила, что пришла весна. Солнце светило ярко и безудержно; я побежала на опушку леса и сквозь деревья увидела чудесную картину: снега не было уже несколько недель, но у корней сверкало что-то похожее на снежинки. Насколько хватало глаз, везде блестели эти капельки безупречной белизны, и каждая была не только отделена от другой, но и разделилась на части внутри самой себя. Каждая частичка сверкала. Я сделала большой глоток воздуха. Мне хотелось поделиться этим волшебством с кем-нибудь, кто тоже в нем нуждался. А кому это было нужно сейчас больше, чем моей уставшей матери? И я бросилась по улице к дому, влетела в кухню. Мама как раз сняла с огня большую черную сковороду. Прильнув к ее фартуку, я закричала:
— Мама, пойдем в лес, посмотришь что-то очень красивое. Там шел снег!
Она быстро повернулась и посмотрела на меня удивленно и почти встревоженно. Потом отрывисто проговорила:
— Не говори глупостей, дочка, снега не было уже много недель.
Я засмеялась и ответила:
— Был снег, мама.
Из подсобки вышел отец, ворот его рубашки был завернут внутрь, щеки в мыле — он собирался бриться. На миг он вгляделся в мое лицо, а потом сказал матери:
— Иди, иди, дорогая. Оставь свою сковородку, я присмотрю.
Пена на его щеках казалась белой бородой, отец словно постарел за ночь. Забрав у матери сковородку, он шепнул мне:
— Продолжай в том же духе, — потом, толкнув мать локтем, добавил: — Иди же.
Она с досадой взглянула на него.
— Да ладно тебе, — произнесла она, разглаживая фартук, и щелкнула языком.
Ее поведение не охладило мой пыл, и когда мы шли по улице, я пританцовывала от радости. На опушке леса я остановилась на том же месте, откуда открывался вид на этот удивительный пейзаж. Мать подошла, встала рядом и стала смотреть, куда я указывала. Ее рука бережно обняла меня за плечи.
Мать прижала меня к себе, и так мы стояли, очарованные этой сверкающей россыпью подснежников.
— Как будто они радуются, что появились на белый свет, правда, мама?
Она крепко обняла меня.
— Да, дорогая, они рады, что зима позади, — проговорила мать. Потом, к моему удивлению, она не повернула домой, а молча направилась в лес, все так же обнимая меня.
В какой-то момент она повернулась и посмотрела назад, и я тоже повернулась, не понимая, что она хочет увидеть. Потом мать совершила нечто странное — опустилась на корточки, как отец, и, взяв меня за плечи, пристально посмотрела мне в лицо, ее глаза как будто искали что-то в нем — словно по нему прыгала блоха. Сжав его своими большими, с грубой кожей руками, она тихо воскликнула:
— О, дитя мое, — потом она сказала что-то, удивившее меня еще больше, чем ее поступок. И все же я отчасти поняла, что она имела в виду. — Оставайся такой всю свою жизнь, дорогая, — а потом добавила, опровергая все то, что я обычно слышала от нее каждый день: — Никогда не меняйся. Постарайся быть такой всегда.
Эти слова прозвучали весьма странно, потому что она вечно говорила мне: «Перестань витать в облаках» или «Будь же повнимательней». И разве не говорил мне то же самое отец Эллис? А теперь она просила, чтобы я никогда не менялась.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 100; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!