Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 3 страница
Но не собака, а кролик «заставил» меня поближе познакомиться с Фитти Ганторпом.
Я никогда не любила валяться по утрам в постели. Часто убегала из дома просто посмотреть на реку, пока мать еще готовила завтрак, а возвращалась прежде, чем сонный Ронни спускался из своей комнаты, широко зевая и протирая глаза. И когда я говорила брату: «О, Ронни, сегодня на реке так красиво», он отвечал: «Ну, ты, сумасшедшая, не спала, что ли, ночью?»
Иногда я уходила по утрам в поля или в лес, чтобы нарвать цветов для своей учительницы. В любое время года можно было найти что-нибудь. Например, первоцвет. Не лютики или маргаритки — они были слишком заурядными цветами, а что-нибудь вроде сережек с деревьев. А еще папоротник, лесные анемоны, колокольчики, ландыши... Эти прекрасные, белые, изумительно пахнущие ландыши.
То утро было мягким и теплым, озаренным золотистыми лучами солнца. Пели птицы. Я могла отличить некоторых из них по песням: конечно, жаворонка, трели которого уносились далеко в небеса, малиновку. Различала я и дрозда — обыкновенного и черного. Но на этот раз я не припустила бегом по улице и не прыгала, как бывало, от радости, заслышав пение птиц. Я отправилась в лес, прямо к тому месту, куда меня привел накануне Дон. Мне казалось, что я смогу найти нечто такое, что подтвердит правдивость моих слов. Тогда и тетя Филлис поверит мне. Но я нашла всего лишь три ягодки ежевики, лежавшие вместе на чистом участке дерна.
|
|
|
Они блестели от росы, как драгоценные камни, и могли бы каким-то образом подтвердить, что Дон толкнул меня в кусты и опрокинул банку с ягодами. Но все же я отказалась от этой мысли и, повернув назад, вышла на тропинку. Там я и увидела Фитти Ганторпа. Он подошел ко мне с широкой приветственной улыбкой. Собачка следовала за ним по пятам. Фитти был без шляпы, его длинные каштановые полосы вились, как у девушки, и казались париком.
— Зд...здравствуй, — произнес он.
— Привет, — ответила я.
— Чу...чудесное ут...утро.
— Замечательное, — подтвердила я, улыбнувшись.
Собака не обратила на меня внимания, и они прошли мимо по той тропинке, по которой я вошла в лес. Это была нижняя тропа; она начиналась у последнего дома на нашей улице. Следуя по ней, можно было выйти на холм, с которого открывался вид на Богз-Энд и на свободный участок земли на окраине, где стояли фургоны. В то утро я не хотела идти тем путем, поэтому избрала обходной маршрут, который вел к верхней тропе. Мы, дети, протоптали в лесу немало тропок и знали их так же хорошо, как дворы наших собственных домов. Сам лес раскинулся на продолжении холма, на котором стояли Фенвикские Жилища. Холм до вершины густо порос деревьями и его противоположный склон до самого подножия — тоже. Верхняя тропа зигзагами бежала к вершине. Кое-где в зарослях образовались прогалины, и там, куда проникали лучи солнца, росла трава и водились кролики. Мы называли такие участки «гаванями». Была малая гавань, большая гавань и заросшая гавань. Последняя, самая маленькая, была моей любимой. Она имела форму неправильного круга, по краям которого стояла стена деревьев. Место буквально очаровало меня. Больше всего мне нравилось бывать здесь одной. Когда же я приходила сюда с мальчишками, о тишине можно было забыть.
|
|
|
Чтобы попасть в заросшую гавань, мне надо было пересечь вторую тропу, и вот тогда я услышала крик — тихий, писклявый, прерывистый и в то же время протяжный в своей агонии. Вскарабкавшись по откосу, поросшему густым мхом и ярко-зелеными переплетениями, я выбралась на поляну и поняла, что кричит кролик. Даже еще не увидев его, я начала дрожать от жалости. Чтобы принести в дом дополнение к ежедневному рациону, мужчины ставили на кроликов капканы. Делалось это по ночам, а рано утром «охотники» собирали добычу. Я никогда не видела этих капканов, но знала о них по рассказам отца. Однако, насколько я понимала, их расставляли, в основном, по периметру леса, потому что кролики выходили в поисках корма на поля. Заросшая гавань находилась в самом центре леса, но, видно, кто-то решил поставить капкан и здесь. Потом я увидела несчастного зверька — и застыла на месте. Ладонью я приглушила готовый сорваться крик. Кролик сражался не с капканом, а с деревом. Огромным деревом. Потому что одна из его задних лапок была прибита к стволу гвоздем. Я отвернулась и вроде бы побежала. То есть мне показалось, что я бегу прочь, — поэтому я удивилась, ощутив трепещущее тело зверька в своих руках. Его лапа была вся разорвана и кровоточила, и когда я как безумная стала дергать гвоздь, кролик пронзительно запищал. Я начала стонать: эти звуки напомнили мне прошлогоднее происшествие, когда на рынке автомобиль сбил какого-то человека. Его уложили на пороге дома, и он издавал такие же звуки. В следующий момент ноги сами понесли меня через лес, и я находила дорогу домой скорее инстинктивно, чем по каким-то приметам, потому что мои глаза буквально ослепли от потока слез. Наконец я вырвалась из полумрака леса и очутилась на залитой утренним солнечным светом улице. Я ворвалась в дом, с силой толкая двери, сокрушая на своем пути стулья, какие-то другие мелкие предметы, и бросилась, нет, не к матери, — к отцу.
|
|
|
— Папа! Папа! Пойдем! — с плачем выкрикивала я. — Бедный кролик, бедняжка. О, папа... папа.
|
|
|
Я выбила у него из рук кусок поджаренного хлеба, и жир брызнул на скатерть. Мать воскликнула:
— Да что это с тобой, дочка? Посмотри, что ты наделала! Что произошло? — потом, словно напуганная какой-то неожиданной мыслью, она оттащила меня от отца и, встряхнув, проговорила: — Перестань! Перестань! Что случилось?
— Кролик, кролик, бедный кролик! — только и могла выговорить я. — Кто-то приколотил его гвоздем к дереву. За заднюю лапу, она вся в крови.
Я повернула к ним свои ладони, испачканные кровью, и отец тут же поднялся из-за стола.
— Где?
— В гавани, папа, там, наверху.
Одевая на ходу куртку, без которой отец никогда не покидал дом, он поспешил за мной. Я все время бежала, но, когда мы достигли поляны, он отстал лишь на несколько шагов. Пройдя вперед и увидев, что я медленно приближаюсь к нему, отец резко приказал:
— Стой там!
Я видела, что он пытается освободить кролика, выдерну и гвоздь. Попытка не удалась. Отец достал из кармана нож, помедлил и отрывисто бросил мне:
— Кристина! Отойди за деревья.
Я отвернулась и, заткнув уши, бросилась на край поляны.
Через несколько минут я услышала за спиной шаги отца. В руке он держал мертвого кролика. На шее зверька текла кровь, одной ноги не хватало. Я ничком упала в сырую траву, мой желудок, казалось, прилип к позвоночнику и, похоже, был готов извергнуть из себя все, что в нем находилось.
В школу я не пошла.
Мать в тот день должна была работать у миссис Дюрран и взяла меня с собой. Когда мы достигли моста у подножия холма, там было многолюдно. Мужчины не сидели на корточках и не перегибались через парапет как обычно, а стояли группой. Только подойдя, я сообразила, что они нее слушают моего отца. Впервые я услышала, как он ругается. Я не видела его лица, но догадалась, что сейчас оно должно быть вытянувшимся и жестким, потому что он кричал:
— Если бы я нашел того сукина сына, который сделал это, я приколотил бы его гвоздями к чертову дереву своими собственными руками. Педик проклятый! Еще неизвестно, как такое зрелище повлияло на мою Кристину.
В тот момент я обратила внимание на два обстоятельства: мой отец использует бранные слова, а моя мать не делает ничего, чтобы его остановить. Мы обогнули собравшихся, словно не знали никого из них — даже человека в центре группы. Некоторые посторонились, чтобы пропустить мать, и когда мы поднялись к середине моста, я услышала, как один из мужчин сердито сказал:
— Давайте пойдем и разыщем этого Ганторпа.
Я вспомнила его лицо, озаренное утренним светом, и собачку, прижавшуюся к его башмаку и штанине из грубой ткани, и его «здравствуй». И тут мною овладело такое чувство, которое я не в состоянии точно описать. Это было нечто вроде скорбного недоумения. Фитти всегда казался мне частью леса, он вписывался в него так же естественно, как и деревья, но все же к одному из них он прибил гвоздем кролика — так, по крайней мере, я сказала себе.
Я была так расстроена, что не обратила никакого внимания на красоту и комфорт дома миссис Дюрран. Я не могла видеть ничего другого — перед глазами стоял кролик с остекленевшими от боли глазами. Положив руку мне на голову, миссис Дюрран повернулась к матери и сказала:
— Какая ты счастливая, Энн, — потом вновь взглянула на меня и добавила: — Ничего подобного я прежде не видела. Даже сразу не скажешь, золото это или серебро, — выходя из комнаты, она задержалась и со смехом поинтересовалась: — Что ты за нее хочешь?
Мать тоже засмеялась и ответила:
— Я не отдам ее даже за весь чай Китая, мэм.
У миссис Дюрран детей не было, зато имелось много денег, большой дом, красивые наряды. В тот день мать принесла домой большой пакет с одеждой и корзинку с едой. Но ни то и ни другое не вызвало у меня особой радости.
Мы вернулись в половине второго и увидели возле дверей нашего дома какого-то человека. Он снял кепку и спросил:
— Вы миссис Винтер, мадам?
— Да, а в чем дело?
— Я — Джон Ганторп.
— О! — произнесла мать. — Заходите, пожалуйста.
Он был такого же роста, как Фитти, его волосы были густыми, но очень седыми, лицо и руки — чистыми (похоже, их основательно скребли), и хотя одежда его была старой, а на кармане куртки красовалась заплата, выглядел он очень опрятно.
—Я хочу видеть вашего мужа, миссис, — проговорил он.
— Он вот-вот придет. Выпьете чашку чая? Я как раз собиралась поставить. Пока поднимешься на этот холм...
— Нет, спасибо, миссис, — он стоял, переминаясь с ноги на ногу, мял свою кепку, потом, скрутив ее в трубку, сунул под мышку и посмотрел на мать, она — на него. Потом он выпалил: — Девочка ошиблась, мой сын не мог сделать ничего подобного. Он любит животных... с ума по ним сходит. Это единственное, ради чего он живет, — Гантроп вызывающе дернул головой. — Он не псих, мэм. У него бывают припадки, но он не умственно отсталый.
— Я знаю, — сказала мать.
— Если бы не эти припадки, знаете, кем бы он был?
Мать не ответила, и он продолжал:
— Ветеринаром, вот кем бы он стал. И говорить, что он прибил кролика гвоздем к дереву... — Ганторп медленно покачал головой. — А эти невежественные горлопаны прибежали к моему фургону. Они бы линчевали его, миссис, понимаете? Еще одна искра, и они бы линчевали его. А времени и ума у них для этого достаточно.
Я пристально смотрела на него, застыв на месте. Он подошел ко мне и, склонив свою долговязую фигуру, мягко проговорил:
— Деточка, мой парень не мог так поступить, постарайся поверить в это. Да, кто-то прибил гвоздем кролика, какой-то жестокий человек, но не мой сын. Ты можешь понять это, дорогая?
Я склонила голову в знак согласия. Он выпрямился и сказал матери:
— Где мне найти его, миссис, — вашего мужа?
— Он или на участке, или в это время уже возвращается.
— Спасибо, миссис, весьма вам благодарен.
Он коротко кивнул матери и еще раз посмотрел на меня. Его взгляд был таким добрым, что мне захотелось плакать. А когда я легла спать в тот вечер, меня стошнило, и мать приходила вымыть меня.
Глава вторая
Шли дни, месяцы, и постепенно время, подкрепленное особенностями детских впечатлений, затянуло рану, оставшуюся в моем сердце после случая с кроликом. Оно затушевало происшествие с Доном Даулингом. По крайней мере, для меня. Однако я не могла не заметить, что мать по-прежнему помнит об этом, да и тетя Филлис тоже. Поэтому они и перестали разговаривать друг с другом. Дядя Джим и отец по-прежнему работали вместе на участке, и их отношения остались прежними. Я все так же ходила в лес или на реку, теперь постоянно в сопровождении Ронни и Сэма — когда ему удавалось уйти из дома. Но я уже не прыгала и не ощущала той радости, что прежде, и так продолжалось до самого Рождества. И только когда я увидела, как отец развешивает под потолком цветные гирлянды, а мать достает из ящика стеклянных лебедей и цветные шары, ко мне вернулось знакомое чувство сладкого возбуждения и забытое ощущение рождественского чуда. Раскинув руки, я запрыгала по кухне.
Отец стоял на стуле и привязывал последний цветной веер к рейке. Мать на коленях замешивала тесто в огромном глиняном блюде, которое она обычно использовала для двойных выпечек. Они оба одновременно прекратили свое занятие, взглянули на мое смеющееся лицо, затем друг на друга и тоже засмеялись. Потом мать произнесла странные слова:
— Пора все это прекратить. Я должна сходить к Филлис.
— Да, дорогая, правильно. Добро и мир всем людям.
Кухня была наполнена таким теплом и счастьем, что, казалось, я могла вытянуть руки и прикоснуться к нему или собрать в пригоршню прямо из воздуха. Глубоко вдыхая, я наполняла этим счастьем грудь. Потом я легла на коврик и, подперев голову руками, стала пристально смотреть сквозь короткие медные стержни, поддерживающие печную решетку, — утром я вычистила их мелом и золой, — на раскаленные добела прутья, за которыми бушевало устойчивое яростное пламя. Я ни о чем не думала, даже не дышала (или так мне казалось?) — настолько неподвижно я лежала. Мною владело одно чувство — чувство покоя. А когда ребенок испытывает чувство покоя, он испытывает и чувство безопасности, а с нею — любви. И этого всего было так много, что я словно плавала в любви.
Прошло какое-то время. Я все еще лежала на коврике, но уже на спине, и смотрела в потолок, украшенный переплетенными гирляндами, потому что формы с тестом закрыли от меня огонь: мать поставила их на решетку, после чего отправилась к тете Филлис. Но спустя буквально несколько минут мать вернулась. Она прошла через парадный вход и, снимая кофту, направилась в подсобку, бросив на ходу отцу:
— Иди-ка сюда на минутку.
Ее голос вернул меня на землю. Я села и увидела, что отец последовал за ней.
— Она обезумела от злости, — услышала я слова матери, потом она понизила голос, и до меня долетало лишь неясное бормотание. Но отца я слышала отчетливо.
— Только не говори, что она сама не напрашивалась. Я полагаю, это назревало давно, и, мне кажется, я знаю, кто эта женщина.
— Тсс! Тсс!
Дверь на кухню закрылась, и я вновь обратила свой взгляд на огонь. Тесто поднялось над краями форм, и я заметила, что одна из буханок сверху поджарилась и растрескалась, поэтому я взяла чайное полотенце и накрыла ее. Несколько минут спустя появилась мать. Она подошла ко мне, погладила по голове и беззаботно сказала:
— Ты начинаешь разбираться, что к чему, дорогая, — потом добавила: — Ты бы хотела, чтобы завтра к нам пришли Сэм и Дон?
Первым она упомянула имя Сэма, и только его я имела в виду, когда ответила:
— Конечно, это было бы замечательно... На обед и на чай?
— Да, на весь день. А завтра вечером мы устроим себе небольшой праздник.
— О... мама! — я обхватила ее за талию, впитывая все новые порции радостного чувства. Настало Рождество, и завтра бедный маленький Сэм будет весь день сидеть в нашей кухне, и я заставлю его съесть все, что приготовила мать, позабочусь о том, чтобы он смеялся. О тете Филлис и о ее проблемах я не думала.
Мать и тетя Филлис в конце концов помирились. Что же касается тети Филлис и дяди Джима... Месяцы складывались в годы, а трещина в их отношениях все более расширялась. Я узнала, что у дяди Джима появилась в Богз-Энд какая-то женщина, однако он по-прежнему жил с тетей. Когда ему удавалось заработать пару лишних шиллингов к своему пособию по безработице или обхитрить чиновников, занимавшихся проверкой обоснованности выплаты пособий, он молча бросал эти деньги на стол. Тетя Филлис так же молча брала их — и они больше не разговаривали.
У той женщины в Богз-Энд был маленький магазин, и однажды я из любопытства зашла в него и купила конфет.
Она была полной противоположностью тете Филлис — круглая, толстая, со счастливым лицом. Она очень любезно поговорила со мной и положила в пакет лишнюю конфету. Мне понравилась эта женщина, и, выйдя из магазина, я подумала, как было бы хорошо, если бы тетя Филлис умерла, а дядя Джим мог бы жениться снова, и тогда у Сэма была бы такая добрая мама.
Сэм проводил в нашем доме больше времени, чем в своем собственном. Тетя Филлис ничего не имела против. Но стоило прийти Дону, голос которого она слышала через стенку кухни, как сразу же начиналось: «принеси воды», «принеси дров», а то она просто звала его домой.
Мне было лет одиннадцать, когда Сисси Кемпбелл обратила мое внимание на нечто, чего я умудрилась до сих пор не заметить.
—Ты и шага не можешь сделать без парней, — заявила она.
Возможно, в ее словах была обычная ревность, потому что ни Ронни, ни Дон не обращали на нее внимания, а Сэм был еще слишком мал. Но, несмотря на привычку отодвигать мелкие проблемы на задний план, я все же задумалась над ее словами и без чувства досады и раздражения обнаружила: а ведь я и в самом деле постоянно ходила в середине треугольника, углы которого составляют Ронни, Дон и Сэм. В школу, из школы, на реку, в лес — они сопровождали меня всюду. Я понимала, почему наш Ронни всегда находился со мной: однажды вечером я услышала, как мать говорила ему:
— Ты никогда не должен оставлять ее одну с мальчишками, слышишь? Запомни, что я говорю: никогда не оставляй ее одну.
— Да, мама, — ответил Ронни.
Мать сказала «с мальчишками», но я знала, что она имела в виду одного Дона. Ведь когда ей надо было пойти в город, она спокойно оставляла меня в кухне с Сэмом.
Когда я стала ощущать это давление, мною овладело желание вырваться на свободу, но, не обладая для этого достаточными силами, я, как и в некоторых других вопросах, выбрала линию наименьшего сопротивления.
Когда Ронни исполнилось тринадцать, у него начал меняться характер. Мой брат всегда любил поговорить, но, как метко заметил отец, Ронни не знал, когда остановиться. А теперь он начал спорить и дискутировать более агрессивно, стал беспокойным и нетерпеливым, раздраженно считая дни, когда окончит школу и, может быть, устроится па шахту «Венера»; пожилых людей на ней «вышвыривали», но молодые все еще требовались.
Примерно в это время он выдумал необычную игру. У нас был старый словарь, и Ронни открывал его на любой странице, а потом с закрытыми глазами с помощью булавки выбирал какое-то слово. После этого он начинал рассказывать отцу все, что знал об этом слове. Отец старался сохранить серьезное выражение лица. Иногда Ронни отправлялся в библиотеку и приносил оттуда толстые книги, которые он с грохотом бросал на стол. Многие он не читал, даже первую страницу, поскольку затрагиваемые в них темы были для него так далеки и непонятны, как если бы они были изложены на французском или немецком языке. Одно слово, однако, на которое мой брат наткнулся с помощью булавки, серьезно завладело его вниманием. Он нашел в библиотеке книгу по этому вопросу и тщательно прочитал ее, хотя отец и посмеялся, обнаружив, что именно штудирует его сын.
— Боже мой, не собирается же он утверждать, что понимает все это? — воскликнул он.
Речь шла об эволюции, и Ронни в какой-то степени действительно понял суть вопроса и однажды вызвал еще большее мое восхищение тем, что осмелился вступить в дискуссию со священником, хотя я и была ошеломлена его безрассудством.
Была пятница, и отец Эллис совершал свой регулярный обход прихожан. Мать угостила его чаем. Даже после того как мой отец стал безработным, мать всегда подавала гостю большой кусок сдобного кекса, хотя через неделю после своего увольнения отец предупредил ее:
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 104; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!