Рассматриваемый с юридической точки зрения 2 страница
“Если человек оказывается невинным, суд оправдывает его. В противном случае приговор над ним откладывается на следующий день. Между тем судьи собираются вместе и, вкушая немного мяса, но весь этот день не употребляя вина, совещаются о деле[607]. На следующее утро они возвращаются в присутствие и опять подают голоса, с такими же предосторожностями, как и прежде... Если наконец приговор произнесен, они выводят приговоренного для побиения камнями. Место казни должно быть отдельно от суда (ибо в Левит. XXIV, 14 сказано: “выведи злословившего (имя Господне) вон из стана"). В это время один служитель правосудия должен стоять у двери суда с платком в руке; другой верхом следует за шествием на казнь, но останавливается на самом дальнем пункте, с которого он еще может видеть человека с платком. Судьи продолжают сидеть, и если кто-нибудь берется доказать, что осужденный невинен, то стоящий у дверей машет платком, а верховой в тот же миг скачет за осужденным и призывает его защищаться опять".
Эти предписания, взятые не из комментария на устный закон, но из самой Мишны, вероятно, существовали во всей подробности в первосвященничество Каиафы. Нет основания сомневаться, что. по крайней мерс, общее правило, предписывающее отсрочивать окоп- чапис судопроизводства до другого дня, было обязательно для судей Иисуса Назарянина. Ни в каком случае это правило не было так безусловно обязательно для правосудия, как в настоящем, когда Обвиняемый, взятый под стражу по наступлении ночи, был на рассвете дня поставлен на суд, не имея ни малейшей возможности представить свидетелей для своей защиты. Гсмара называет жестокостью ускорение дня смерти обвиняемого1; здесь эта жестокость перешла в явное неправосудие, так как действительный суд, начатый вопреки закону слишком рано, вероятно, был кончен по существу дела во мраке ночи. Это было бы нетерпимым нарушением права при обыкновенном гражданском иске, который мог быть заявлен, и дело по нему могло быть начато только днем, хотя при случае оно могло продолжаться и при наступлении ночной темноты до постановления приговора[608] [609]. Но важное уголовное дело — дело о преступлении, несомненно влекшем за собою смертную казнь, должно было и начаться и возобновляться или продолжаться и оканчиваться только при дневном свете. Л что суд. по которому потомок Израиля, природный еврей, которого знал весь народ как “мужа сильного словом и делом”, мог быть лишен жизни, — что такой суд был начат и кончен формальным приговором, в промежуток времени между полуночью и утром, — это было попранием как форм и правил еврейского закона, так и основных начал правосудия. И так как Сальвадор' совершенно не обращает внимания на это необычайное нарушение права, то нам нет необходимости подробно разбирать защиту' им других частей этого мнимо законного судопроизводства.
|
|
|
|
|
|
Впрочем, не может быть сомнения, что в эти неурочные часы между ночью четверга и утром пятницы некоторые обряды судопроизводства по еврейскому закону были соблюдены. Как ни неправедны были судьи Христа, они все-таки были люди, воспитанные в еврейском законе и знавшие досконально все подробности его; они должны были чувствовать невозможным для себя, нарушив судебную правду, нарушить вместе с тем и все формы суда. Иисус Христос, как мы видели, потребовал настоящего формального обвинс- ния и следствия: “что спрашиваешь Меня? спроси слышавших, что Я говорил им'’1. И до самого конца мы нс услышим от Него более ни слова. Когда на требование гласного правосудия ответили ночным следствием, Обвиняемый отказался от участия в нем. В это время произошло многое. Члены совета искали свидетелей против Иисуса. Матфей говорит, что они искали лжесвидетельства'. 11о даже простое “искание" было соблазнительною непристойностью со стороны суда. Еврейские судьи, как мы видели, являлись и должны были являться на суд по преимуществу защитниками обвиняемого. И одним из самых страшных зрелищ, какие когда-либо видел мир, должно было быть заклинание, или торжественное обращение к свидетелям, пришедшим говорить против жизни Иисуса. Эта форма заклинания, или торжественного обращения к свидетелям, сохранилась целиком в еврейском законе1. Обязанностью первосвященника было произнести заклинание перед каждым свидетелем по уголовному делу и потом привести их к присяге. Кто может измерить действие, какое производило заклинание, когда было произносимо священным судьей Израиля на людей, обязанных во все время произнесения слов смотреть в лицо обвиняемому?
|
|
|
“Не забудь, о свидетель, что иное дело давать показание в суде об имуществе и иное — в суде, на котором дело идет о жизни. В денежной тяжбе, если твое свидетельство будет неправильно, все дело кончается деньгами. Но если ты согрешишь в суде, решающем вопрос о жизни, то кровь обвиняемого и кровь его семени до скончания века вменится тебе... Почему и Адам был создан один, чтобы научить тебя, что если какой-нибудь свидетель погубит одну душу из среды Израиля, то Писание признает его погубившим весь мир; а того, кто спасает одну такую душу, — как бы спасшим мир... Ибо человек одною печатью своего перстня может сделать много оттисков, и все они будут точно схожи. Но Он, Царь царей. Он, Святой и Благословенный, с Своего образа первого человека взял образы всех людей, которые будут жить; так, впрочем, что ни одно человеческое существо нс похоже вполне на другое. Посему, будем думать и веровать. что весь мир сотворен для человека такого, каков гот. жизнь которого зависит от твоих слов”.
|
|
|
Сын Человеческий, жизнь которого закон ограждал таким страшным священнодействием, стоял молча пред свидетелями; и, по ка- [610] [611] кой бы там ни было причине, их свидетельства найдены недостаточными. Что говорит еврейский закон о показаниях? Талмуд делит все устные показания на:
1) пустые свидетельства,
2) недостаточные или одиночные свидетельства.
3) надлежащие свидетельства, или (быть может) показания, которые свидетельствуют согласно между собою*.
Показания свидетелей, которых первыми допрашивали в эту ночь, кажется, были устранены как принадлежавшие к первому разряду; так как “пустое свидетельство” нс принималось даже временно или не записывалось до тех пор. пока не подтвердится впоследствии. С другой стороны, “недостаточное свидетельство” допускалось предварительно, но нс имело силы, пока нс подтверждалось другими. К этому среднему разряду принадлежало показание того свидетеля, который заявил об изречении Иисуса относительно разрушения и восстановления храма. Когда же к нему присоединился другой свидетель. тогда возник вопрос: не возвышается ли свидетельство обоих на третью высшую степень свидетельства, известного под именем “свидетельства людей, согласных между собою”. “Но, — говорит Марк, употребляя точное техническое выражение, свидетельства сии не были достаточны" или согласны между собою*'. Без сомнения, здесь было словесное разногласие в показаниях о фактах. Это разногласие, по нашим современным понятиям, не могло бы иметь важности. Марк передаст свидетельства того и другого в одном и том же предложении, нс различая их. И Матфей делает то же, мало отличаясь от Марка. Ни тот. ни другой не делают явного различения между показаниями этих двух свидетелей. Предположим, что (указываемое Марком) разногласие состояло лишь в том, что один сказал словами Матфея: "могу разрушить храм Божий"[612] [613] [614], а другой — "Я разрушу этот храм". Но даже подобное этому разногласие было достаточно для уничтожения силы их свидетельства. В еврейском уголовном судопроизводстве “малейшее разногласие в свидетельских показаниях признавалось уничтожающим их силу”[615]. Простая разность в словах могла иногда иметь значение неопровержимого возражения в уме даже такого судьи, как Каиафа. Показания прежних свидетелей, которых евангелисты, оставляя обычную свою сдержанность, прямо называют “лжесвидетелями”1, были, вероятно, необстоятельны и сбивчивы. Что же касается последних двух свидетелей, то вполне возможно, что разность между изложениями их показаний у этих двух евангелистов нс слов только касалась, а представляла существенное и важное затруднение, имевшее большое значение в ходе дела.
Здесь мы становимся лицом к лицу с самыми важными во всем исследовании вопросами: за какое преступление все это время судили Иисуса? По какому обвинению и в силу какого обвинительного акта стоял Он пред синедрионом? Доселе мы нс имели в описании суда никакого указания на этот предмет. В современном судопроизводстве такое положение дела было бы необычайно. Судить человека, в особенности судом уголовным, нс указав наперед преступления. за которое его судят. — справедливо считается нарушением права. Но об иудейском законе или о древнем законе какого бы то ни было народа мы нс должны судить по нашим новейшим узаконениям. Еврейский закон, как мы видели, давал свидетелям особенно важное значение. И в древнее время обвинение состояло именно из показаний главных свидетелей. Другого обвинения, другого формального обвинительного акта не было. Пока свидетели говорили — а говорили они всегда в открытом собрании, — узник едва ли признавался даже подсудимым. Когда они оканчивали свою речь и показания двух из них оказывались согласными между собою, тогда эти показания получали силу законного обвинения, доноса или обвинительного акта и вместе с тем служили доказательствами. Это, для нас парадоксальное, но на деле простое и естественное возникновение каждого еврейского уголовного процесса нигде лучше не объясняется, как в древнейшем знаменитом деле 11авуфся, израильтянина: “объявили пост и посадили Навуфея во главе народа. И выступили два негодных человека, и сели против пего. И свидетельствовали на него эти недобрые люди перед народом и говорили: Па- вуфей хулил Бога и царя, и вывели его за город и побили его камнями, и он умер”[616] [617] [618] [619]. С удивительной точностью здесь представлены существенные пункты еврейского уголовного судопроизводства5. По в деле Навуфся лжесвидетели, подученные дочерью царя сидонско- го1, представляются употребляющими техническое название (nomen juris) хулы. В суде над Иисусом о свидетелях говорится ясно только то, что они доносили об отдельном выражении Обвиняемого. Какое же преступление хотели найти в этом выражении обвинители или судьи? Два разных значения они могли придать приведенной фразе. По одному — слова: “Я разрушу храм сей рукотворенный и через три дня воздвигну другой нерукотворенный"’ могли быть истолкованы в смысле нападения на существующие учреждения или в значении намерения "разрушить закон и пророков”. Весьма важное пояснение на это мы имеем в параллельном обвинении, взведенном несколькими месяцами позже па Стефана: “Мы слышали, как он говорил, что Иисус Пазорсй разрушит место это и переменит обычаи, которые передал нам Моисей”[620] [621] [622] [623] [624]. При другом воззрении, в приведенном изречении — именно в той измененной форме, какую изречение имеет у Матфея: могу разрушить храм Божий*, — быть может, хотели найти повод к обвинению в надменном присвоении себе вы- шсчсловсчсской силы. Так поняли это изречение евреи, в первый раз услышавшие оное: “Сей храм строился сорок шесть лет, и Ты воздвигнешь его в три дня?”5 Надо заметить, что эти два обвинения, хотя и различные, нс несовместимы между собою. Разве не могли обвинять Его и в покушении на перемену национальных учреждений, и в притязаниях на чудотворную силу? Или, обобщая обе эти вины, мы можем сказать: Иисус был осужден окончательно за “хулу”, потому что Он объявил себя Мсссисю и Сыном Божиим, усвояя, таким образом, себе права, превышающие даже те притязания, которые приписывали Ему подысканные судом свидетели. Хулу именно подразумевало одно из обвинений — обвинение в том, что он приписывал себе сверхчеловеческую силу... Под ту же категорию закона. или nomen juris, т. с. под категорию хулы, подведено было и другое обвинение. Па такую мысль наводят нас свидетели против Стефана. назвавшие "хульными словами"[625] рассуждение этого диакона о преходящем значении святого места и закона[626]. И. по нашему мнению, нельзя найти никакой еврейской категории преступлений, под которую бы покушение — отменить древние учреждения — могло подойти так естественно, как под категорию, обозначавшуюся термином хулы. Свидетели имели это в виду с самого начала, а судьи, несомненно, имели; и для нас нс излишне заняться вопросом: что значил этот юридический термин?
Хула, или, точнее, богохульство, не есть оскорбление вообще, а оскорбление, которое, как показывает самое название1, направляется прямо против Бога. Таков был в древности смысл слова “хула”, и он начал снова придаваться этому слову в новейшее время. Но в странах Европы, управляющихся вместе и гражданским и каноническим законами, хула получила вторичное и производное значение. В их кодексах она занимает первое место при перечислении преступлений, составляющих измену против Божества, предшествуя даже измене против государства. И это crimen leasae majestatis divinae (преступление оскорбления Божественного величия), подобно преступлению измены против земных правителей, часто на практике получало слишком уж широкое приложение. Мы нс будем исследовать, необходимо ли вообще для обыкновенных народов и законодательств иметь в своих уложениях такое преступление, как измена Богу. Несомненно, что в еврейском государстве и законодательстве это было необходимо. Еврейское государство было чистой теократией, и все его пророки, священники, судьи и цари были в собственном смысле сановниками и служителями Невидимого Царя, откровением которого определялись государственное устройство и закон Израиля. При таком государственном устройстве хула, или словесное отречение от Бога, была в прямом и собственном смысле слова государственной изменой; а всякое покушение ниспровергнуть великие учреждения богоправления составляло измену в производном, не собственном смысле. Несомненно, что это слово употреблялось в век Каиа- фы для обозначения указанных покушений против божественной системы еврейской религии.
Оставаясь на строго исторической почве в нашем юридическом разборе, мы должны признать, что общий ход ночного судопроизводства над Иисусом Христом был предначертан заранее (т. е. сряду по воскресении Лазаря, а может быть, и раньше) руководящими членами синедриона и что они. а не свидетели, на самом деле вели обвинение. В Евангелии мы имеем на это решительные' доказатсль- [627] [628] ства. На неоднократных заседаниях собрания, которые в четвертом евангелии называются собраниями синедриона1, пресечение деятельности, а если понадобится, то и смерть Иисуса, были уже решены. И в этих предшествовавших взятию И. Христа заседаниях синедриона обсуждались не одни только Его действия как пророка или противника существующих учреждений. Его заявления, что Он есть Христос, и даже Сын Божий (что давно уже признали Его ближайшие последователи), какое бы значение ни соединяли с этими таинственными заявлениями — сильно беспокоили совесть евреев, особенно в Иерусалиме. Решение, указываемое в четвертом евангелии: “чтобы, кто признает Его за Христа, того отлучать от синагоги"[629] [630] [631], собственно, не отвергало справедливости этих заявлений. Оно, как полагает 11сандер, быть может, только предоставляло обсуждение этих заявлений единственной власти, имевшей право обсуждать подобные вопросы, — великому совету народа; и в то же время запрещало всем частным лицам, каковы бы ни были их личные убеждения, выражать эти убеждения публично впредь до торжественного приговора синедриона. Время произнесения такого приговора наступило, и легко понять, какие беспокойные вопросы занимали умы судей в то время, когда они в это раннее утро выслушивали свидетеля за свидетелем.
Показания, как все евангелисты свидетельствуют, найдены на суде недостаточными, может быть, “не относящимися к делу"', во всяком случае, негодными для того, чтобы па них одних судьи могли основать свое убеждение. Правило закона на такой случай говорило ясно, что обвиняемого тотчас же должны были освободить. Даже если бы обвинительные показания были найдены достаточными, следующий шаг суда, по правилам еврейского судопроизводства, должен был состоять в приглашении свидетелей защиты[632]. Но такое распоряжение в ночное время было бы неудобно делать и пришлось бы приостановить суд. Пи того, ни другого нс сделали, а сделана была попытка подвергнуть Обвиняемого перекрестному допросу. “Что же ничего нс отвечаешь, что они против Тебя свидетельствуют", — вот подлинные слова первосвященника, повторенные в двух евангелиях1. Но Он молчал и нс отвечал ничего[633] [634]. Допрос был незаконный. Нельзя представлять это молчание следствием негодования па ошибки или на ложь обвинителей или на недобросовестность судей. Что обычные права всякого обвиняемого еврея представлялись уму Иисуса, это мы уже видели. Но чтобы Он надеялся как-либо избежать осуждения, или даже Он желал избежать этого при настоящем положении дела, на это нет никакого указания. Вее повествования согласно показывают, что Он уже за несколько времени представлял приближение потрясающего конца своего земного поприща. Изречения, сказанные Им в предвкушении этого конца в течение предшествующих недель, и в особенности в предшествующий день, известны всем и обнаруживают высочайшее самообладание. Эта высота самообладания отличает Его и в этот решительный час. Неточные или злонамеренные пересказы о том. что Он говорил три года тому назад, теперь нс обращали на себя его внимания. Он пришел в Иерусалим на смерть нс по ошибке; и если мы непременно желаем составить себе некоторое представление о том, какие мысли занимали Его, когда Он безмолвствовал, то можем предположить, что Его занимало то зрелище, которое теперь было пред Его глазами. Вот. наконец, собрались пред Ним сыны дома Израилева в лице своего верховного совета и великого множества народа. Он всегда исповедовал Себя предназначенным и посланным на служение этому народу; теперь они встретились в последний раз; и все века прошедшей истории Израиля представились уму Того. Кто стоял здесь в ожидании Своего приговора.
Невозможно определить, в какой именно час произошла великая заключительная сцена, так живо описанная тремя евангелистами-. Несомненно, что частный и публичный допросы свидетелей должны были занять значительное время; присутствовал ли или нет при допросах “весь совет” или один отдел его членов, но то вполне несомненно, что, пока допросы продолжались, в заседание собралось огромное число членов великого синедриона. Членов этого учреждения считалось семьдесят один; “в малом синедрионе”, который, вероятно, был комитетом или отделением, образованном из членов первого, только двадцать три члена1. Очень возможно, что в такой ранний час Каиафой было созвано “малое собрание” и что никакое другое вовсе не собиралось, «хотя повествования евангелистов скорее дают повод думать, что был созван “великий совет”, который один мог в то время судить человека уголовным судом и который один только во все времена мог судить пророка[635] [636] [637] [638]. Допустим, согласно с образом выражения евангелистов, что в этом пункте закон был соблюден. В таком случае мы можем представить следующую картину суда. Совет заседал в палате Газит (Gazith). Места судей были расположены полукругом, и одна половина членов сидела по правую. а другая по левую сторону от председателя, или нази, которым в настоящем случае был первосвященник Каиафа. Около него по одну сторону сидел “отец суда”, по другую “мудрец”. Два писца сидели за столом для записывания приговоров: два служителя стерегли Узника, стоявшего прямо перед председателем. В этой массе судей Каиафа и его друзья представляли сильную саддукейскую партию. Саддукеи, как рационалисты, не питали большой вражды к Иисусу; их отталкивало от Христа только общее всем им нерасположение признавать какое бы то ни было участие Божественного промысла в человеческих делах. Но. как аристократическая и официальная партия, они весьма живо принимали к сердцу то расстройство, которое религиозный энтузиазм обыкновенно производит в обыденной жизни общества, и всегда были расположены подавлять энтузиазм прежде, чем он успеет распространиться до опасных границ. Припомним здесь то заседание, которое первосвященники и фарисеи собрали сряду по воскрешении Лазаря. На этом заседании глава саддукеев Каиафа сделал свою замечательную ссылку на salus populi (на безопасность народа), как цель, стоящую выше всех прав личности: “вы ничего не знаете и не подумаете, что лучше нам. чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь парод погиб”5. Ссылка, была, по-видимому, весьма основательна и свидетельствовала о его здравом взгляде на характер и своего народа, и римских властей, взгляде широком, нс упускавшем из внимания пи одного элс- мента, который должно было принять в расчет, ни одного, за исключением бытия Бога и промыслительной близости Его к человеку. Первосвященник высказывал тогда чуждую ненависти, холодную и спокойную решимость освободиться от святого Согражданина, и тогда же было решено убить Иисуса1. Но при самом выполнении этого плана, т. с. во время самого производства суда, уже слышалось в его голосе некоторое раздражение. С другой стороны, фарисеи, составлявшие тоже значительную часть совета, со своими патриотическими и религиозными убеждениями поначалу должны были задуматься над проповедью Иисуса и даже питать к ней некоторое сочувствие. Но внутренняя борьба, которую они. несомненно, испытали, прежде чем решительно отвергли Его притязания, была причиной того, что за этим отвержением, по обыкновенным законам человеческой природы, последовала постепенно возраставшая враждебность, перешедшая к этому времени в самую сильную ненависть. Эти-то ревнители совета и начали ту необычную и шумную сцену, которой закончилось заседание. В продолжение последнего допроса свидетелей Иисус молчал; но мысль о Его притязании на права Мессии и Бога, ни на минуту нс оставлявшая судей, давила их своею тяжестью, и наконец они не выдержали.
Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 129; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!