Общие замечания о механизмах, вызывающих терапевтический прогресс в психоанализе 6 страница

лительных представлений, связанных с механическими устройствами и электрическими системами (вызванных нынешним интересом пациента к технике), и (2) в эквива­лентности событий, вызывающих регрессию в процессе лечения (таких, например, как отмена назначенной встре­чи), и событий, вызывавших аналогичные смещения катек-( иса в детстве (замкнутость родителей).

Вначале мы обратим наше внимание на сновидения о механических устройствах, вращающихся колесах и электрических проводах. Метапсихологическое объяс­нение сновидений о механических устройствах не отлича­ется от интерпретации переноса в строгом метапсихоло-[ ическом значении термина (Freud, 1990, р. 562; см. также Kohut, 1959; Kohut, Seitz, 1963). Однако недостаточно констатировать, что предсознательные дневные остатки (текущие мысли по поводу различных механических устройств) становятся носителем вытесненного бессо­знательного содержания (архаичной телесной самости), поскольку можно было бы утверждать, что я продемон­стрировал лишь внешнюю регрессию репрезентативной

<имволики. Другими словами, можно было бы утверждать,
что я показал не более того, что пациент обращается

<бессознательным содержанием не с помощью вербаль­
ного мышления, а с помощью становящегося доступным
во сне языка образов, подобно тому, как это происходит
при гипнагогических регрессиях, описанных Зильбе-
рером (Silberer, 1909).

Однако не подлежит никакому сомнению, что механи­ческие устройства в сновидениях пациента представляли собой нечто большее, чем общедоступные универсальные символы тела, поскольку на протяжении всей жизни па­циента они являлись важным сознательным аспектом его расширенного самовосприятия. Механические игрушки, санки и трехколесные велосипеды в его детстве являлись главными средствами преодоления специфических ар­хаичных нарциссических и особенно аутоэротических напряжений (ипохондрического беспокойства о своем челе), а различные навыки при использовании механиче­ских приспособлений и, в частности, его удивительная способность обращаться со сложными двигательными

аппаратами (например, он был превосходным пилотом планера) играли решающую роль в поддержании его само­оценки во взрослой жизни и оставались важными состав­ляющими его представления о себе. Учитывая эти факто­ры, мы можем сказать, что механические приспособления в его сновидениях появлялись не только из-за их пригод­ности для образной репрезентации — их появление можно понимать (по аналогии с переносами в сновидениях, отно­сящимися к объектным стремлениям при неврозах пере­носа) как результат слияния текущих и архаичных аспек­тов репрезентации самости и образования компромисса между ними. После удара по самооценке пациента (потери нарциссически воспринимаемого аналитика) (пред)созна-тельная репрезентация самости становиласьдекатектиро-ванной, а бессознательные архаичные, детские представ­ления о себе, находящиеся на границе между грандиозной самостью и ее аутоэротической фрагментацией, стано­вились гиперкатектированными и стремились выразить­ся, чтобы устранить болезненное нарциссическое напря­жение в телесной самости. В результате в сновидении возникал компромисс, в котором старое и новое переме­шивалось, и благодаря ему временно устанавливалось душевное равновесие.

Данный метапсихологический анализ демонстрирует определенное сходство между некоторыми нарциссиче-скими образованиями и аналогичными трансферентными конфигурациями при неврозах переноса. В обоих случаях вытесненная структура сначала гииеркатектируется ин­стинктивной энергией, изъятой из предсознательной репрезентации и подвергшейся регрессивной трансфор­мации; затем гиперкатектированная структура вторгается в предсознательное Эго, чтобы слиться в компромиссных образованиях с подходящими содержаниями этой психо­логической области. Является ли это сходство достаточ­ным для того, чтобы позволить нам говорить о таких сновидениях как о трансферентных феноменах? Сначала такая возможность вызывает большие сомнения, посколь­ку объектно-инстинктивный катексис — один из главных элементов переноса в его метапсихологическом понима­нии — здесь отсутствует. Более того, даже если не прини-

мать в расчет нарциссическое качество активированных инстинктивных сил, необходимо признать, что здесь нет ни одного объекта, определяемого хотя бы в когнитивном, идеаторном значении, — ни репрезентанты телесной самости в бессознательных фантазиях, ни репрезентанты механических устройств в предсознательном воображе­нии, по-видимому, не имеют объектных свойств.

Но если мы теперь перейдем от метапсихологической оценки сновидений к рассмотрению психологических событий, вызывающих регрессию нарциссического либи­до, у нас сразу же возникнет ощущение, что мы оказы­ваемся на знакомой почве, то есть что мы имеем дело с трансферентной реакцией — быть может, и не в самом строгом метапсихологическом значении термина, но во всяком случае в его широком клиническом смысле. И действительно, значительная часть информации, полу­ченной при анализе, подтверждает это первоначальное впечатление. После устранения многочисленных поверх­ностных сопротивлений становится вполне очевидным, что эмоциональный уход пациента возникал в ответ на из­менение аналитиком расписания или отмену встреч из-за предстоящих праздников, выходных и т.п. Кроме того, удалось выяснить, что сходные реакции возникали у па­циента до начала лечения (особенно в его отношениях с женой — они продолжали возникать наряду с реакциями на аналитика) и в детстве, когда уезжали его родители. Наконец, все новые факты позволили создать реконструк­цию, подкрепленную многочисленными воспоминаниями пациента о том, что беременность матери, рождение брата, когда пациенту было три года, и последующий отход от него матери явились для него основным центром нарциссических фиксаций, которые не только во многом определили его дальнейшее личностное развитие, но и, несомненно, стали ядром некоторых его реакций на аналитика.

Необходимо подчеркнуть, что рождение брата нельзя считать главной причиной нарушений развития детского нарциссизма. Пожалуй, именно нарциссической личностью матери и в целом патогенными отношениями ребенка с ней — как до рождения брата, так и после — объясняются

травматическое воздействие и патологические последствия этого события. Мы можем даже допустить, что нарцисси-ческие фиксации возникли бы у него, даже если бы не было другого ребенка, и поэтому можем предположить, что зна­чение воспоминаний, связанных с рождением брата, было обусловлено тем, что на них сфокусировалась тенденция к наложению аналогичных (ранних и поздних) пережива­ний. Собственно говоря, рождение брата в некотором смыс­ле даже могло способствовать психическому развитию па­циента, в частности в сфере его нарциссизма. Оно прервало тесные отношения с его амбивалентной матерью и побудило пациента совершить две определенные попытки вырваться из тупика развития, одна из которых, к сожалению, не уда­лась, а другая оказалась лишь частично успешной. Неудача, по-видимому, произошла в отношениях ребенка с отцом, к которому он повернулся — совершенно типичный шаг в подобных условиях, — пытаясь найти объект, чтобы изба­виться от своего нарциссического напряжения. Хотя к тому времени он уже был достаточно зрел для подобного шага (ему было три с половиной года), попытка привязаться к отцу как вызывающему восхищение, идеализированному родительскому имаго (образу мужского совершенства) не уда­лась по трем причинам: (1) вследствие незаметного, но весь­ма эффективного противодействия со стороны его матери, (2) из-за того, что все его предыдущее развитие, характери­зовавшееся тесными, приносившими удовлетворение от­ношениями с матерью, оставило его неподготовленным к неожиданно потребовавшемуся изменению, и, что пред­ставляется даже еще более важным, (3) из-за того, что недо­оценивавшийся отец (который, например, скрывал свое более низкое социальное происхождение по сравнению с аристократической семьей матери) не смог выдержать сыновней идеализации и отошел от него.

Гораздо более успешной оказалась попытка ребенка разрядить нарциссическое напряжение посредством фи­зических упражнений. Хотя они всегда находились на гра­ни грандиозности и нереалистичности (и поэтому нередко подвергали опасности его жизнь и здоровье), они содер­жали некоторые сублимационные возможности и явля­лись для него сценой, на которой можно было достичь

реалистичного удовлетворения его грандиозных фанта­зий и эксгибиционизма.

Оправдали ли мы использование термина «перенос» в отношении тех нарциссических феноменов, которые позволили мистеру Л. совершить подобные благотворные терапевтические трансформации? На мой взгляд, ответ на этот вопрос не является очевидным и во многом зави­сит от личных предпочтений теоретика в области психо­анализа. Я не буду здесь заниматься этими теоретическими проблемами, оставлю терминологический вопрос откры­тым и вместо этого вернусь к клиническому материалу, перечислю наиболее важные факторы, связанные с той специфической ролью, которую аналитик играл для па­циента в процессе анализа.

1. В ранней фазе анализа пациент продемонстрировал восхищение аналитиком и его профессиональными уме­ниями. Эта установка (идеализирующий перенос) сформи­ровалась очень быстро, сохранялась несколько недель ипостеиенно сменилась более спокойной, но вместе с тем более сильной привязанностью. Нарушением этой связи и объяснялось изменение содержания его сновидений, ко­торое обсуждалось на предыдущих страницах. Эта транс-ферентная связь включала в себя несколько конкрети­зации объекта. Вместе с тем имевшийся незначительный материал указывал на то, что пациент либо ощущал себя (литым с аналитиком, либо воспринимал аналитика как свое второе «я», то есть как себе подобного, с которым он мог поделиться своими мыслями и переживаниями. Это нарциссическое отношение позволило ему постепен­но оживить свои выраженные нарциссические потребно­сти, в частности свои эксгибиционистские и грандиозные стремления в сфере физической ловкости. Этот материал относился главным образом к периоду, когда его мать, ранее обеспечивавшая ему интенсивное, но вместе с тем патологически затянувшееся, безоговорочное, неизбира-тельпое нарциссическое удовлетворение, от него отвер­нулась. Тогда ребенок попытался канализировать свое нарциссическое либидо в идеализирующие отношения с отцом; но после того как эта попытка не удалась, он, но всей видимости, погрузился в фантазии об отношениях

с товарищами по играм ' (представлявшими его второе «я»), которые чередовались с депрессивно окрашенным задумчивым одиночеством (в котором он, должно быть, реактивировал некоторые из прежних чувств слияния со своей матерью). Эти стадии развития грандиозной самости были оживлены в процессе анализа после завер­шения первоначальной фазы идеализации и стали осно­вой для вторичных близнецового переноса и переноса-слияния, которые преобладали в анализе. Однако но мере продвижения анализа эти формы переноса постепенно сменились зеркальным переносом в узком значении тер­мина, то есть пациент стал лучше осознавать свои требова­ния одобрения, отклика и поддержки со стороны ана­литика. Но и теперь основной акцент пациента делался не на аналитике, а на самом себе и своих нарциссических требованиях. И только в последний год длительного ана­лиза у пациента, по-видимому, еще раз установился — но те­перь уже более целостный — идеализирующий перенос. Это привело к заключительной стадии переработки, кото­рая, в частности, была связана с его идеализирующими попытками (относившимися к тому времени, когда он по­вернулся к отцу после того, как был отвергнут матерью). К сожалению, из-за внешнего события анализ здесь при­шлось прекратить, а потому дать надежную оценку этого последнего периода не представляется возможным. Одна­ко кратковременные вспышки возобновленной идеализа­ции встречались иногда и в середине анализа, хотя верх все же брали близнецовый перенос и перенос-слияние. Эти непродолжительные периоды идеализации вполне можно расценивать как проявление определенных скоро­течных переходных стадий в движении нарциссического

¹ Пациент В., упомянутый в другом контексте (см. главу 7), также рассказал об аналогичном периоде своего детства, когда он представлял себе, что новый ребенок в семье (в его антиципиру­ющем воображении — близнец) мог бы стать ему товарищем по играм и в дальнейшем сыграть определенную роль в восста­новлении его нарциссического равновесия, тяжело нарушен­ного беременностью матери, с которой прежде существовала теснейшая нарциссическая связь и которая теперь от него отвернулась.

либидо, в частности в те периоды, когда пациент был на пути к восстановлению базисной мобилизации своей грандиозной самости при переносе-слиянии и близнецо­вом переносе на аналитика после того, как эти отношения временно прерывались. Значение раннего кратковремен­ного периода реактивации идеализированного родитель­ского имаго как мимолетного предшественника длитель­ной реактивации грандиозной самости в основной части анализа обсуждалось нами при рассмотрении вторичного зеркального переноса (глава 6). Здесь меня прежде всего интересует относительно стабильный перенос, который создал основу для важнейшего процесса переработки во время анализа. Поэтому в дальнейшем я вернусь к этой долговременной связи и, в частности, к некоторым ее трансформациям в ходе лечения.

2. Как уже отмечалось, в ходе анализа преобладали более или менее спокойные отношения в рамках перено­са-слияния и близнецового переноса без каких-либо прояв­лений или с незначительными проявлениями открытого пли скрытого восхищения аналитиком, а также без какой-либо конкретизации свойств, присущих объекту. Аналитик принимался в качестве молчаливо присутствующего чело­века или — на более поздней стадии зеркального перено­га — в качестве эха того, что выражал пациент. Успешные интерпретации аналитика в основном касались само­оценки пациента (в настоящем и в прошлом), а также его настоящих и прошлых стремлений и амбиций. Хотя эти интерпретации иногда вызывали у пациента сильное со­противление ', присутствие аналитика, который воспри­нимался либо слитым с грандиозной самостью, либо как ее копия, выполняло важную функцию буфера, и оценка себя пациентом происходила в рамках контролируемых колебаний напряжения (где крайними точками являлись тревожное оптимистическое возбуждение и сменявший его уход от гиперстимуляции через самоуспокоение и по­творство пациента своим желаниям). В целом, однако, благодаря аналитическому процессу пациент стал более

■ Обсуждение сопротивлений, встречающихся в процессе перера­ботки, см. в главе 7.

реалистичным, у него повысилась работоспособность и возросла способность брать на себя ответственность.

3. Каждый раз, когда перед пациентом вставала пер­
спектива разлуки с аналитиком (или любого другого ана­
логичного события), угрожавшей сохранению гомеоста-
тической функции буфера,  которая обеспечивалась
присутствием второго «я», то есть аналитика, или сли­
янием с ним, аналитическая работа останавливалась.
Б такие периоды пациент чувствовал себя отвергнутым,
опустошенным и подавленным, и за исключением снови­
дений о механических устройствах, которые регулярно
снились ему в это время, у него не возникало никаких
других ассоциаций, кроме тех, что касались его настро­
ения, а также его физического и психического состояния.
Характерно, что в эти периоды он никогда не обращался
к аналитику, за исключением отдельных случаев на более
позднем этапе анализа, которые свидетельствовали о воз­
росшем (пред)сознательном понимании того, что его на-
пр5гжение было обусловлено расставанием с аналитиком.

4. Интерпретации, сформулированные с точки зрения
чувств к аналитику, не имели большого эффекта и терпели
неудачу независимо от того, к чему они относились —
к выражению нежных чувств или к раздраженному него­
дованию и деструктивности. Генетические интерпретации
также не вели к существенному прогрессу, пока эти рекон­
струкции выражались в терминах объектно-либидипозных
и объектно-агрессивных стремлений к детским имаго,
в частности к его матери.

5. Однако заметный прогресс был достигнут (в снови­
дениях пациента колеса перестали вращаться и появилась
сила трения), как только его реакции (на настоящее и про­
шлое) вышли на нарциссический уровень. В частности,
мы пришли к пониманию того, что в ранних фазах анализа
пациент воспринимал аналитика не как отдельного, само­
стоятельного человека, которого он любил или ненавидел,
а как безмолвную копию или продолжение его собствен­
ного инфантильного нарциссизма, что присутствие анали­
тика помогало пациенту не поддаваться чувствам, которые
порождала крайне низкая самооценка, а также связанным
с нею апатии и безынициативности, точно так же, как вы-

ступавшие в качестве его второго «я» товарищи по играм (либо полностью воображаемые, либо, главным образом позже, реальные, к которым относились его фантазии) частично защищали его и позволяли сохранять минимум физической активности, подкреплявшей самооценку (глав­ную роль здесь играла езда на трехколесном велосипеде), даже когда его мать неожиданно отстранилась от него, перестав реагировать на его физическое присутствие и пре­увеличенно восхищаться его достижениями (прежде эти реакции были чересчур интенсивными и не соответство­вали фазе развития). В поздних фазах анализа — в значи­тельной мере в результате процессов переработки, относив­шихся к статусу аналитика (второго «я») — перенос-слияние и близнецовый перенос отчасти сменились зеркальным переносом in sensu stricliori , содержание интерпретаций изменилось, и пациент стал понимать, что его самооценка снижалась и что он испытывал типичную для себя болез­ненную апатию из-за того, что переживал предстоящее отсутствие аналитика (или какое-нибудь другое событие, которое, несмотря на внешние отличия, имело для пациен­та такое же эмоциональное значение) как отвод нарцисси-ческих катексисов от грандиозной самости, которые были 11ужны, чтобы демонстрировать трюки перед восхищавшей­ся матерью. Но в любом случае — лишался ли он аналитика как продолжения себя самого (в роли его второго «я») или аналитик переставал выполнять свои функции отклика­ющегося, восхищающегося и одобряющего зеркала — нар­циссический катексис регрессировал с уровня, который поддерживался, пока нарциссический перенос не был нарушен, и это вызывало катексис менее дифференциро­ванного с точки зрения мыслительных содержаний пред­шественника связной грандиозной самости — архаичной фрагментированной телесной самости. Вместе с тем гипер-катексис архаичной телесной самости вызывал состояние болезненного аутоэротического напряжения, которое пациент переживал в форме ипохондрической озабо­ченности своим физическим и психическим здоровьем. Мы можем сказать, что в области грандиозной самости происходила регрессия от нарциссизма к аутоэротизму и от связности самости к ее фрагментации.

---

Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 83; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!