Провозвестник новой эры: Ницше

⇐ ПредыдущаяСтр 34 из 50Следующая ⇒

Накануне 1880 года западный мир находился под мощным воздействием позитивизма, сайентизма и эволюционизма. Преобладающими направлениями помимо пережитков старой философии Просвещения были социальный дарвинизм, марксизм и новейшие материалистические и механистические философии. Среди ведущих мыслителей главенствовали утилитаристы и представители социальной философии Герберта Спенсера, Джона Стюарта Мнлля и Ипполита Тэна. В литературе того времени натурализм требовал от писателя - насколько это возможно - точно воспроизводить картину жизни и факты, как это делал Бальзак, а позднее - Флобер, Мопассан и Золя. Романтизм казался чем-то давно ушедшим в прошлое.

Однако около 1885 года происходит еще один поворот в области культурной жизни - в ориентации сознания людей по всей Европе чувствуются значительные перемены. Они охватывают многие аспекты культуры того времени, и надо отметить, что мы не сможем понять причины возникновения новой динамической психиатрии, не принимая во внимание это обстоятельство. Фридрих Ницше заметно выделяется на фоне остальных лидеров этого движения. Ницше (1844-1900) родился в семье протестантского священнослужителя. Его отец умер, когда Ницше был еще совсем мал. Его первым призванием стала греко-латинская филология. Он был исключительно одаренным студентом: в 1869 году, в возрасте двадцати пяти лет, Ницше был удостоен звания профессора классической филологии в Базельском Университете, что само по себе является легендарным достижением. Его сочинение «Рождение трагедии», вышедшее в свет в 1872 году, весьма удивило и раздосадовало его коллег. В 1879 году болезнь вынудила его оставить свою должность. К тому времени Ницше уже приступил к написанию серии сочинений, в которых, прибегнув к великолепному, изобилующему афоризмами стилю, в пророческой манере он провозгласил необходимость свержения общепринятых ценностей, современного общества, сформулировал принцип стремления к власти, а также изложил более туманное учение о сверхчеловеке и вечном возвращении. В 1889 году Ницше разбил полный паралич, - оставшиеся годы своей жизни до самой смерти в 1900 году он пребывал в состоянии полного помешательства.

Ницше в значительной степени являет собой пример человека, называемого в Германии загадочной натурой, то есть личностью, судить о которой очень сложно, и при попытках дать оценку которой возникают диаметрально противоположные мнения. Духовное развитие Ницше происходило по образцу следующих один за другим кризисов. После того, как в раннем возрасте Ницше утратил веру в Христа, он страстно увлекся музыкой Вагнера и философией Шопенгауэра, за чем последовало переключение интересов от филологии к философии и неожиданный разрыв дружеских отношений с Вагнером. Эти этапы жизненного опыта шли рука об руку с этапами его непрекращающегося физического и невротического страдания, откуда он каждый раз выносил новую философскую концепцию, последняя из которых воплотилась в знаменитой книге «Так говорил Заратустра». Трудно сказать, в какой степени перемены в мировоззрении Ницше, нашедшие отражение в его последней работе, являются следствием эволюции его учения, а в какой - его искажением, вызванным умственным расстройством.

То, что Ницше удостоился особенного внимания со стороны своих современников в Европе, было вызвано тремя причинами: легендой вокруг его имени, его стилем и его идеями. Легенда сложилась вокруг имени Ницше еще при жизни - легенда о человеке, изгнавшем себя из общества, живущем в одиночестве в швейцарских горах, подобно тому, как Заратустра жил в пещере, и предающем современное ему общество анафеме.³⁰ Затем последовало его безумие, которое некоторые склонны были расценивать как наказание свыше, обрушившееся на человека, дерзнувшего возвыситься над своими собратьями. После смерти Ницше легенда о нем поддерживалась в основном благодаря его архивам, настоящей целью которых, похоже, было распространять эту легенду в соответствии с желанием его сестры и небольшой группы приверженцев, не гнушавшихся публиковать фальсифицированные версии его посмертных работ.³¹ В свою очередь, легенда, сложившаяся вокруг его имени, впоследствии была использована различными идеологическими учениями, включая нацизм.

Своим огромным влиянием работы Ницше в не меньшей степени, чем содержанию, обязаны стилю, в котором они были написаны. «Рождение трагедии» - единственное произведение, в котором автор придерживается последовательного и ясного плана. Остальные его работы представляют собой непрерывный ряд ярких афоризмов. «Так говорил Заратустра» - это рассказ о пророке и его изречениях. Это произведение, изобилующее аллегорическими сравнениями и мифологическими сюжетами, оказало гипнотическое воздействие на европейскую молодежь в период между 1890 и 1910 годами.

Об идеях Ницше довольно трудно судить, так как они не были приведены в единую систему и изобилуют противоречиями. Неудивительно, что они вызвали такое количество спорных интерпретаций. На современников очень сильное впечатление производил полемический характер его идей, а также яростные нападки, с которыми Ницше обрушивался на идеологические институты того времени: социальное устройство, официальную религию и общепринятые моральные нормы. Он отрицал существование причинно-следственной связи, законов природы и возможность достижения человеком какой-либо истины. Это умозаключение нашло отражение в одном из его афоризмов: «Ничто не есть истина, все позволено!» В свете этих установок учение Ницше рассматривали как радикальную систему философского и морального нигилизма.³² Однако большинство толкователей его идей считают, что негативный аспект в его учении предваряет философские идеи возрождения человека, общества и этики.

Рассматривая позитивные аспекты учения Ницше, необходимо отметить, что в плане психологических понятий оно представляет не меньшую важность, нежели в плане философских воззрений. Новизну первых с запозданием заметили благодаря работам Людвига Клагеса³³, Карла Ясперса³⁴ и Алвина Митташа.³⁵ Клагес даже называет Ницше истинным основателем современной психологии. Томас Манн считал его «величайшим за всю историю человеческого сознания критиком и исследователем психологии морали».³⁶ Оказалось, что даже идеи Ницше относительно преступления и наказания отличаются большой оригинальностью и представляют огромный интерес для современной криминологии.³⁷

Алвин Митташ продемонстрировал связь психологических идей Ницше с открытиями в области физики того времени. Ницше ввел в психологию закон Роберта Майера о сохранении и превращении энергии. Аналогично тому, как физическая энергия может оставаться потенциальной или активизироваться, «квант сжатой (психической) энергии», по представлениям Ницше, может ожидать того времени, когда он будет использован, а иногда малейшей провоцирующей причины будет достаточно, чтобы вызвать мощный разряд психической энергии. Ментальную энергию также можно аккумулировать в зависимости от желания, дабы позднее использовать ее на более высоком уровне. Ее можно переводить из одного инстинкта в другой. Исходя из этого, Ницше представляет человеческое сознание как систему внутренних импульсов, а эмоцию - в виде «набора бессознательных образов и состояний воли».

Людвиг Клагес характеризует Ницше как выдающегося представителя превалировавшего в восьмидесятые годы прошлого столетия течения - «раскрывающей» или «разоблачающей» психологии, которую Достоевский и Ибсен развивали в других направлениях. Ницше ставил задачу показать, как человек обманывает сам себя и при этом постоянно обманывает себе подобных. «Так как личность позволяет нам увидеть лишь часть самого себя, возникает вопрос: что же она стремится утаить? От чего она пытается отвести наш взгляд? Что за предубеждение лежит в основе всего этого? Насколько тонко она нас обманывает? В какой степени эта личность обманывает себя, поступая таким образом?³⁸ Так как человеку свойственно обманывать себя в большей степени, чем других, психологу следует делать выводы из того, что люди действительно имеют в виду, а не из того, что они говорят или совершают. Например, евангельское изречение «Тот, кто усмиряет себя, возвысится» следует перевести как «Тот, кто усмиряет себя, хочет возвыситься».³⁹ Более того, то, что человек принимает за свои собственные мысли и убеждения, всего лишь отголоски убеждений или, зачастую, просто голословных суждений его родителей и предков. Таким образом, наша жизнь зависит в равной степени как от глупости, так и от мудрости наших предшественников. Ницше неустанно пытался доказать, что любое наше чувство, мнение, отношение, манеры нашего поведения и проявления добродетели проистекают из самообмана или подсознательной лжи. Таким образом, «каждый человек находится дальше всех от самого себя», бессознательное представляет собой существенную часть личности, а сознание - всего лишь зашифрованную формулу первого; в той или иной степени фантастичный комментарий к бессознательному, которое представляется в виде неизвестного, однако ощутимого текста».⁴⁰

Ницше рассматривал бессознательное как сферу беспорядочных мыслей, эмоций и инстинктов и в то же время как область, где вновь оживают пройденные этапы жизни личности и человечества в целом. Нечеткость, беспорядочность и несвязность наших представлений во сне напоминает состояние ума на самых ранних стадиях человеческого развития. Галлюцинации, которые мы видим в сновидении, напоминают нам о тех коллективных галлюцинациях, охватывавших некогда целые сообщества первобытных людей. «Таким образом, в сновидениях мы еще раз повторяем уроки (Pensum), пройденные человечеством на ранних стадиях его развития».⁴¹ Они дают нам возможность оживить фрагменты нашего прошлого, а также прошлого человечества. То же самое верно по отношению к бесконтрольным проявлениям страстей и умственным заболеваниям.⁴²

Как Клагес, так и Ясперс проявляли огромный интерес к теориям инстинктов Ницше: теориям их взаимодействия, конфликтов и противоречий. В своих первых работах Ницше пишет о потребности в удовольствиях и борьбе, о половом и стадном инстинктах и даже - об инстинктах познания и стремления к истине. Постепенно он начинает придавать все большее значение одному основному инстинкту - стремлению к власти. Кроме того, Ницше описывает чередование инстинктов, их компенсацию с помощью иллюзий, подмену одного инстинкта другим при разрядке, сублимацию инстинктов, их подавление, и ситуацию, при которой их действие направлено внутрь личности, при этом он не забывает и о возможности осознанного и непринужденного контроля над ними.

Понятия сублимации, которое отнюдь не было новым, Ницше коснулся при описании полового и агрессивного инстинктов.⁴³ Он считал сублимацию следствием сдерживания инстинктов или же интеллектуального процесса и отмечал, что ее проявления очень часты. «Хорошие поступки - это сублимированные плохие».⁴⁴ Даже в самых сублимированных своих формах инстинкты сохраняют присущее им важное значение: «Уровень и характер сексуальности личности проявляются даже в самых высших достижениях ее духа».⁴⁵

Используя термин «ингибиция» (Hemmung), Ницше описывает процесс, который в наши дни называют репрессией или вытеснением. Он связывает его со сферой восприятия и памяти. «Потеря памяти не является всего лишь следствием инерции... Наоборот, она представляет собой активную и, в строжайшем смысле этого слова, позитивную функцию ингибиции».⁴⁶ «Я сделал это», - говорит моя память. «Я не мог этого сделать», - утверждает моя гордость и остается непреклонной. В конце концов, память уступает».⁴⁷

Что касается обращения инстинктов против самого себя, это положение предоставляет ключ к нескольким основным понятиям учения Ницше: негодованию, совести и происхождению цивилизации.

Слово «негодование», означающее многие виды чувств типа озлобления, неприязни, зависти, недовольства, ревности и ненависти, получило в интерпретации Ницше новое истолкование. Когда такие эмоции сдерживаются и в результате становятся бессознательными, они начинают проявляться в скрытой форме, особенно - в виде ложных моральных установок.⁴⁸ Христианская мораль, по представлениям Ницше, является утонченным проявлением негодования, это мораль рабов, которые не имели возможности открыто выступить против своих угнетателей, и потому прибегли к скрытому способу борьбы, что позволяло им считать себя выше своих врагов, в то же время презирая их. Ницше также считал, что христианская заповедь «Возлюби врага своего» - это наиболее хитроумный способ привести своих врагов в ярость, а значит, - наиболее жестокий вид мести. Концепцию негодования Ницше предстояло перенять и в несколько измененном виде развить Максу Шелеру⁴⁹ и Мараньону⁵⁰.

На создание концепции о возникновении совести Ницше вдохновили идеи его друга Поля Ре, который стремился доказать, что совесть в человеческом сознании возникла ввиду невозможности высвободить те агрессивные инстинкты, с которыми люди столкнулись в определенный период истории своего существования⁵¹. В своей работе «К генеалогии морали» Ницше, подобно Полю Ре, описывает первобытного человека как «дикого зверя», «хищное животное» или как «прекрасного зверя со светлыми волосами, кочующего с места на место и стремящегося к захвату добычи и победе».⁵² Однако когда сформировалось человеческое общество, инстинкты дикого свободного человека стало невозможно разряжать вовне, и они обратились внутрь личности. Так возникло ощущение вины, ставшее в свою очередь первой предпосылкой появления такого понятия в сознании человека, как совесть. Внутри личности этот процесс ускоряется благодаря воздействию моральных установок и разного рода ингибиций. «По сути своей наша совесть состоит из требований, которые к нам в детстве постоянно и без всяких объяснений предъявляли те, к кому мы испытывали уважение или страх... В основе совести лежит вера в авторитет. Это не голос Господа в нашей душе, это голос нескольких людей в одном человеке».⁵³ Более того, личность носит в себе множество взглядов и ощущений, унаследованных ею от своих родителей, которые она, однако, считает своими собственными. «Для сына становится убеждением то, что для отца все еще оставалось ложью».⁵⁴ Не только отец, но и мать может определять поведение личности в будущем. «Внутри каждого человека есть образ женщины, который складывается у него из представлений о своей матери. Именно этот образ определяет, будет ли он впоследствии уважать женщин, презирать их или будет к ним равнодушен».⁵⁵

Ницше объясняет происхождение цивилизации в том же ключе, что и возникновение совести. В основе как первого, так и второго процесса лежит отказ от удовлетворения наших инстинктов. В этом положении можно без труда узнать старую теорию Дидро и его последователей. Цивилизация есть источник всех болезней и страданий человечества, так как она является «следствием насильственного разрыва со своим животным прошлым, ... при котором человек объявляет войну собственным старым инстинктам, составлявшим до этого его мощь, удовольствия и величие».⁵⁶

Одна из своеобразных черт философии Ницше заключается в том, что он придает большое значение не только агрессивным инстинктам, но и инстинктам саморазрушения. Среди проявлений последних он называет стремление к познанию. В представлении Ницше, наука - «это враждебный жизни, деструктивный принцип. Желание познать истину может быть скрытым проявлением стремления к смерти».⁵⁷ Наука представляет собой утверждение чуждого нам мира и, таким образом, отрицание нашего мира, мира, в котором мы живем.

Среди собственно философских идей Ницше две заслуживают особого внимания: это понятие сверхчеловека и идея вечного возвращения.

Понятие сверхчеловека Ницше вызывало множество толкований. Это понятие не имеет ничего общего с образом «супермена» как необычайно сильной, волевой личности, наделенной мистической властью. Идея сверхчеловека не была новой, но что подразумевал под этим сам Ницше, до сих пор остается спорным.⁵⁸ Одно из возможных толкований проистекает из положения Ницше о том, что «человек - это некий этап, который нужно преодолеть» - первого из предсказаний Зарастустры.⁵⁹ Человек должен покорить сам себя, но как и ради чего? Возможно, проблема заключается в том, что человек испытывает страдания, так как он зажат между установками ложной морали и своими глубоко укоренившимися животными, агрессивными инстинктами. Чтобы разрешить этот конфликт, он должен отбросить все установленные ценности и почувствовать, как все его подавленные дикие инстинкты разворачиваются внутри него: так, человеку, испытывающему жажду мести, следует насладиться ею до предела, до тех пор, пока он не обретет способность прощать, благодарить и уважать своего противника.⁶⁰ Переоценив, таким образом, свои моральные установки, он создает собственную систему ценностей и собственную мораль и начинает жить в соответствии с ними.⁶¹ Этот человек - сверхчеловек - обрел теперь силу и даже жесткость, но он добр к слабым и соблюдает высочайший из моральных законов - закон вечного возращения. Данная идея также дала повод для множества самых разных интерпретаций. Не следует рассматривать ее в плане теории «циклического палингенеза» (cyclic palingenesis), которую исповедовали некоторые философы древности. Учитывая физическое строение вселенной, они считали, что одни и те же события будут обязательно повторяться через определенные промежутки времени до бесконечности (ad infinitum). У.Д. Виллиамс трактовал идею Ницше следующим образом:

Мы еще и еще раз возвращаемся не к жизни, точно повторяющей эту жизнь, а к самой жизни... Ницше считает, что вся жизнь, с ее самыми высокими и самыми низкими проявлениями, величественным и сиюминутным добром и злом, является вечной, хотим мы этого или нет... Мы можем заметить, что в этой идее предельно отражено осознание нашей абсолютной ответственности как представителей человеческого рода, ответственности, которой мы никогда не сможем избежать. Мы должны ответить за каждое мгновение своей жизни, воскрешая ее в вечности.⁶³

То же самое Ницше выразил в краткой формуле: «Эта жизнь - твоя вечная жизнь». Он проводил связь между идеей сверхчеловека и понятием вечного возвращения. Сверхчеловек сообразует свою жизнь с принципом бесконечного возврата, существуя, таким образом, с точки зрения вечности (sub specie aetemitatis), отсюда - повергающее в ужас величие каждого человеческого шага.

Ницше как-то сказал, что любая философская система - это не что иное, как скрытая исповедь. «Человек может возрасти, сколь это возможно, благодаря своим знаниям и казаться себе при этом максимально объективным, однако при окончательном анализе он не представит вам ничего, кроме собственной биографии».⁶⁴ Применительно к Ницше это должно быть верно в большей степени, чем по отношению к любому другому человеку. Лу Андреас-Саломе первой осознала тесную связь между страданиями физического и нервного характера, которые испытывал Ницше, и продуктивностью его мышления.⁶⁵ Согласно предположению Андреас-Саломе, он прошел сквозь серию циклов, среди которых были фаза болезни, фаза выздоровления, наступавшего одновременно с появлением новых философских открытий, и фаза эйфории, предшествовавшая новому приступу болезни. Этим, возможно, объясняется твердое убеждение Ницше в том, что он несет человечеству новые знания и является пророком новой эры, а также то обстоятельство, что его идеи пользовались в Европе девяностых годов прошлого столетия поистине фантастической популярностью. Целое поколение буквально бредило учением Ницше - в какой бы манере его ни трактовали - подобно тому, как предыдущее поколение находилось под влиянием идей дарвинизма. Невозможно преувеличить то воздействие, которое Ницше оказал на динамическую психиатрию. Его - в большей степени, чем даже Бахофена, - можно считать общим источником творчества Фрейда, Адлера и Юнга.

Для тех, кто знаком с работами как Ницше, так и Фрейда, схожесть их мышления представляется столь очевидной, что не возникает даже вопроса о том, оказал ли первый влияние на последнего. Фрейд характеризует Ницше как философа, «чьи предположения и интуитивные заключения часто самым удивительным образом совпадают с открытиями в психоанализе, на свершение которых было потрачено множество усилий». При этом он добавляет, что сам долгое время не читал трудов Ницше, так как стремился оградить свое сознание от внешних влияний.⁶⁶Стоит однако отметить, что во времена ранней зрелости Фрейда необязательно было изучать работы Ницше, чтобы проникнуться его идеями, - настолько часто его сочинения цитировали, рассматривали и обсуждали во всех интеллектуальных кругах, журналах или газетах.

Психоанализ, без сомнения, принадлежит к тому же «разоблачающему» течению, поиску скрытых подсознательных мотивов, характерному для 80-х - 90-х годов XIX века. В учениях как Фрейда, так и Ницше слова и поступки рассматриваются как проявления бессознательных влечений, в основном - инстинктов и их конфликтов. Оба они считают бессознательное сферой диких грубых инстинктов, которые не находят позволительного выхода. Они возникли в более раннюю пору существования человечества и выражаются в страстях, сновидениях и умственных расстройствах. Даже термин «ид» (das Es) впервые возникает в работах Ницше.⁶⁷ Динамическая концепция сознания, представление о ментальной энергии, количестве латентной или сдержанной энергии, а также освобождении энергии и превращении ее из одного стремления в другое - все это также можно найти в трудах Ницше. Задолго до Фрейда он стал рассматривать сознание как систему стремлений, которые могут приходить в столкновение или сливаться друг с другом. В отличие от Фрейда, однако, Ницше придавал наибольшее значение не половому влечению - хотя важность последнего он должным образом признавал, - а агрессивному и саморазрушительному стремлениям. Ницше были хорошо знакомы те процессы, которые Фрейд позднее назовет механизмами защиты, в особенности - сублимация (этот термин встречается в работах Ницше не менее десяти раз), вытеснение (Ницше использует термин «ингибиция») и обращение инстинктов против самого себя. В произведениях Ницше также присутствует понятие образов отца и матери. Описание негодования, ложных угрызений совести и ложных моральных установок предвосхитили появление в работах Фрейда описаний невротического чувства вины и суперэго Фрейда. Можно также провести параллель между работой Фрейда «Недовольство культурой» и сочинением Ницше «К генеалогии морали». Оба исследователя дают новое толкование старому положению Дидро о том, что современный человек подвержен специфическому заболеванию, причина которого заключается в самой цивилизации, так как именно она требует от человека, чтобы он отказался от удовлетворения своих инстинктов. По всем произведениям Ницше буквально разбросаны бесчисленные идеи и фразы, которые можно обнаружить и в произведениях Фрейда. Ницше учил, что жалобы и самообвинения никогда не возникают отдельно от стремления к отмщению, таким образом: «Каждая жалоба (Klagen) - это обвинение (Anklagen)⁶⁸. Подобную идею, где присутствует та же игра слов, можно найти в знаменитой работе Фрейда «Скорбь и меланхолия»: «Их жалобы (complaints) - это, на самом деле, обвинения (plaints) в более древнем смысле этого слова.⁶⁹

Если бы интерпретация идеи сверхчеловека, предложенная Лу Андреас-Саломе была верной, она содержала бы ростки концепции психоаналитического лечения Фрейда. Сверхчеловек, превзошедший конфликт между соглашательской моралью и потребностями своих инстинктов, обретает внутреннюю свободу и создает свою систему ценностей, равно как и собственную независимую мораль. Если он «благодетелен», то исключительно потому, что он сам принял решение быть таковым. Он превзошел самого себя, как это происходит с невротиком после успешного психоаналитического лечения.

Несмотря на то что влияние Ницше на психоанализ еще недостаточно хорошо изучено⁷⁰, имеется довольно подробное исследование Крукшенка, где он рассматривает творчество Ницше и Адлера.⁷¹ Здесь также нельзя не отметить многочисленные параллели. В понимании как Ницше, так и Адлера человек является незавершенным созданием, которое должно само обрести завершенность. Принцип Ницше «Человек есть нечто, что необходимо преодолеть» имеет аналог у Адлера: «быть человеком значит стимулироваться чувством неполноценности, которое необходимо преодолеть». Более позднее представление Ницше о том, что единственным основным инстинктом человека является стремление к власти, нашло отражение в учении Адлера о базовом стремлении человека к превосходству. В этом отношении работы Ницше изобилуют примерами, показывающими, как стремление к власти находит выражение в бесчисленном количестве скрытых форм, включая аскетизм и добровольное подчинение другому человеку (выражаясь более современным научным языком - моральный мазохизм). Основное расхождение во взглядах Ницше и Адлера заключается в том, что последний приравнивает преодоление самого себя к обретению «чувства общности», в то время как радикальный индивидуалист Ницше с презрением говорит о «стадном инстинкте». Однако его мысль о том, что «ошибка в восприятии жизни необходима для жизни», а самообман необходим личности, предвосхищает понятие Адлера о «направляющей фикции» у невротиков.

В отличие от Фрейда, Юнг всегда открыто заявлял, что Ницше оказал на него колоссальное влияние. Учение Юнга изобилует положениями, которые - с разной степенью изменений - были заимствованы из учения Ницше. Таковыми являются взгляды Юнга на проблему зла - главенствующего инстинкта человека, на проблему бессознательного, сновидений, архетипов, тени, персоны, мудрого старца, а также на многие другие понятия. Юнг также дает свою интерпретацию личности Ницше. Заратустра, в его представлении, - вторичная личность Ницше, которая сформировалась и медленно развивалась в его бессознательном до тех пор, пока она неожиданно не прорвалась на поверхность, открыв тем самым огромное количество архетипического материала. Сочинения Юнга, посвященные Заратустре, составляют девять неопубликованных машинописных томов и содержат самый подробный из известных комментариев знаменитой работы Ницше.^724*

Неоромантизм и

Fin

Cle

Как уже отмечалось выше, около 1885 года по всей Европе происходят стремительные перемены в ориентации сознания. Это движение представляло собой реакцию, направленную против позитивизма и натурализма и в какой-то мере спровоцировавшую возврат к романтизму, в силу чего оно получило название нео-романтизма.⁷³ Однако данное движение не смогло вытеснить позитивистские и натуралистические течения и до конца столетия существовало параллельно с ними. Неоромантизм охватил сферы философии, литературы, изобразительного искусства, музыки, повлиял на образ жизни в целом и оказал несомненное влияние на глубокие перемены, происходившие в то время в динамической психиатрии.

В узком смысле этого термина, движение неоромантизма ограничивалось группой немецких поэтов, в которую входили Стефан Георге, Герхард Гауптманн, Гуго фон Гофмансталь и Райнер Мария Рильке. В широком смысле оно включало в себя гораздо более обширный круг поэтов, художников, музыкантов и философов, принадлежавших ко множеству местных объединений временного характера, таких как: пре-рафаэлиты в Англии, символисты во Франции и движение Jugendstil в Германии. Наивысшее свое выражение неоромантизм нашел в эпохе «декаданса» и особых настроениях fin de siecle (конца века).

Несмотря на название, это движение ни в коей мере нельзя считать простым возвратом к романтизму. В некотором смысле его можно назвать искаженным подражанием, почти карикатурой на романтизм. Во-первых, отношение неоромантиков к природе не могло оставаться тем же. Благодаря широкомасштабной индустриализации, урбанизации, новым открытиям науки жизнь в XIX столетии значительно утратила свою естественность, поэтому неудивительно, что в неоромантизме отсутствует то непосредственное, обостренное ощущение личного контакта с природой, которое лежало в основе романтизма. Даже в тех случаях, когда в произведениях неоромантиков отсутствует целенаправленное стремление к неестественному и когда они ближе всего подходят к природе, она, как правило, изображается в традиционном стиле, глазами художников и эстетов. Если романтики видели окружающий мир в процессе роста и эволюции, то неоромантики имели склонность считать, что он находится в процессе упадка. Если первые обладали причудливой способностью поставить себя на место героев почти любой исторической эпохи, то последние предпочитали обращаться к периодам упадка. Неоромантики не имели также и возможности установить непосредственный контакт с душой народа, как это когда-то делали немецкие романтики. По мере сокращения числа крестьян фольклор, который был неисчерпаемым источником вдохновения для представителей романтизма, на протяжении XIX столетия постепенно исчезал, и неоромантикам приходилось довольствоваться более или менее туманными поисками мифа. Романтизм подчеркивал уникальность и непреходящую ценность личности, рассматривая ее, в то же время, сквозь призму межличностных контактов - в дружбе, в любовных отношениях, в отношениях внутри небольшой группы людей, а также общества в целом. Для неоромантизма характерно поклонение перед личностью, доведенное до тех пределов, где она рассматривается изолированно от других, в результате чего одной из основных черт этого направления является нарциссизм. Никогда еще в истории литературы поэты так не превозносили Нарцисса и героев, у которых эта черта превалировала. Известно, что фигура Нарцисса стала главным символом и воплощением духа того времени.⁷⁴ Однако неоромантики в не меньшей степени, чем их предшественники, проявляли интерес к иррациональному и оккультному, равно как и к исследованиям неизведанных глубин человеческого сознания. Подобно тому, как романтики обращались к Месмеру и животному магнетизму, неоромантики интересовались гипнотизмом и нуждались в новых подтверждениях существования бессознательного.

В своих мемуарах Жюлю Ромену удалось отразить разительный контраст между движением символистов во Франции и общим прогрессом цивилизации в современном им мире:

Мир стремительно двигался по пути прогресса и был буквально переполнен жизненной энергией. Повсеместно шло установление принципов политической свободы и социальной справедливости. Материальное положение, не только тех немногих, кто принадлежал к привилегированному сословию, но и огромного числа обычных людей беспрестанно улучшалось. Наука и современная техника демонстрировали исключительно свои положительные стороны и, похоже, не предвещали ничего, кроме дальнейшего улучшения условий временного пребывания на Земле... В мире, который стремительно наполнялся гигантскими предприятиями, заводами, машинами, обладавшими огромной мощностью, где главная проблема заключалась в том, чтобы быть в курсе происходящего, включить все это в свою духовную жизнь, научиться управлять этим хаосом, дабы извлечь из него гармонию новой цивилизации, истинный символист, сидя в своей башне из слоновой кости, рассказывает самому себе легенды, иногда - приятные, иногда книжные и наивные... (Он считал свое время эпохой декаданса, сравнивая его с эпохой упадка Византии)... что, конечно, представляет собой один из самых феноменальных примеров неправильного отражения реальности, когда-либо имевшего место в литературе. Это явление можно назвать разновидностью коллективной шизофрении, значение которой, возможно, не было таким уж ничтожным.⁷⁵

То, что Жюль Ромен говорит о движении символистов во Франции, вполне применимо и к другим подобным движениям, существовавшим по всей Европе, то есть движениям, исповедовавшим идею упадка современной цивилизации и относящимся к неоромантикам.

Исследователь истории литературы А.Э. Картер схожим образом описывает эту тенденцию:

Почти все писатели того времени считали свой век эпохой упадка. Это было отнюдь не проявление обыкновенного стремления к эксцентричности, а устойчивое мнение многих патологоанатомов, философов и критиков. Если посмотреть на XIX век из руин нашего времени, он покажется нам неимоверно массивным, неким соединением пара, прокатного железа и уверенности в себе, точь в точь как какая-нибудь из международных выставок той эпохи. Это был век, захватывающий континенты и покоряющий мир... Почему же именно в этом веке, отличающемся особой энергичностью жизни, люди проводили столько времени в мрачных размышлениях над тем, что их время - эпоха упадка - довольно сложный вопрос, на который невозможно дать простой ответ.⁷⁶

Как утверждает Картер, само слово «декаданс» поменяло смысл и к концу столетия приобрело побочное значение роскошной, обольстительной развращенности. Люди, жившие в то время, сравнивали его с эпохой упадка Рима (или же, скорее, с легендарной атмосферой Рима периода Империи), с не менее легендарным временем заката Византийской Империи, а также с отличавшейся безудержным распутством двора эпохой правления Людовика XV. Повсюду можно было наблюдать попытки выразить мысль о том, что мир стал слишком стар, подкрепляемую различного рода псевдонаучными теориями, - в особенности теорией дегенерации. Этим можно объяснить огромный успех книги Макса Нордау «Вырождение», содержавшей радикальное осуждение современных культурных движений того времени.⁷⁷

Понятия декаданса и дегенерации, обретавшие всевозможные формы и обличия, пронизывают все мышление того времени. В 50-х годах XIX века Морель сформулировал психиатрическую теорию, объединяющую почти все хронические психические расстройства под общим названием «умственная деградация». Теория Мореля пользовалась колоссальным успехом, и в 80-х годах стала доминирующей во французской психиатрии благодаря Маньяну. Дошло до того, что все определения диагноза во французских психиатрических больницах начинались со слов degenerescence mentale, avec..., (умственная дегенерация, с…) после чего следовали основные симптомы заболевания. В начале 80-х годов XIX века Ломброзо поведал миру о «прирожденных преступниках», которые, как предполагалось, представляли собой результат регрессии до уровня первобытного человека. Медицинские теории Мореля и Маньяна обрели популярность благодаря романам Золя и других писателей натуралистического направления. Однако в более утонченной форме они распространялись и благодаря группам неоромантиков. Граф де Гобино утверждал, что человеческие расы не являются равными и что все существующие цивилизации были основаны высшими расами, которые в результате смешения с низшими растворились среди последних, таким образом, человечество обречено дойти до крайней степени смешения, в результате чего оно потеряет все свои творческие способности.⁷⁸ Следует отметить, что гораздо чаще мыслители довольствовались описаниями мнимого упадка какой-либо одной конкретном расы или нации. Во Франции, Италии, а также в Испании, после того, как она в 1898 году потерпела поражение в Испано-Американской войне, была широко распространена идея о неполноценности народов романской группы, часто дополняемая идеей о превосходстве англо-саксов.⁷⁹ Тем не менее, англичанин Хьюстон Стюарт Чемберлен подчеркивал мнимое превосходство немецкой нации и заявлял о том, что немцам необходимо сохранять чистоту нации с помощью расового отбора.⁸⁰ Еще одна версия концепции декаданса заключалась в идее «упадка аристократии»: вследствие повсеместного распространения демократических идей лучшие индивиды, а также благороднейшие семейства будут поглощены массами. И наконец, существовало утверждение Ницше о том, что человечество в целом пришло в упадок, так как цивилизация не совместима с природой человека. Подобные настроения стали причиной ностальгии по первобытной жизни, первобытным народам и первобытному искусству.

Кульминацией этого движения в целом стал особый дух времени fin de siècle (дух конца века). Это выражение, видимо, впервые появилось в Париже в 1886 году и вошло в моду благодаря Полю Бурже и его роману «В сетях лжи» (Mensonges). К 1891 году оно стало своего рода «литературным бедствием», - это выражение на каждом шагу появлялось в разговорах, и его можно было по десять раз увидеть на каждой странице любой газеты.⁸¹ Точно так же, как во времена романтизма, главенствующей была идея mal du siècle (идея «болезни века»), период, предшествующий концу столетия, был наполнен переживаниями fin de siècle. Во-первых, для этого времени характерно всеобщее пессимистическое настроение, якобы берущее истоки в философии Фон Гартманна и Шопенгауэра. Нам, живущим в современную эпоху, трудно представить то завораживающее воздействие, которое философия Шопенгауэра оказывала на представителей интеллектуальной элиты того времени. Мальвида фон Мейзенбург, хорошо знавшая Вагнера и Ницше, пишет в своих мемуарах о том, что для нее ознакомление с работами Шопенгауэра было равносильно обращению в новую веру.⁸² Философские проблемы, волновавшие ее на протяжении многих лет, неожиданно прояснились. Она получила возможность по-иному взглянуть на христианскую веру и обрела душевный покой, равно как и новый смысл жизни. Однако гораздо чаще пессимизм Шопенгауэра и Фон Гартманна воспринимался менее возвышенно и служил источником вдохновения для мрачных и унылых эссе, пьес и романов.

Второй характерной чертой настроений fin de siècle стал культ Anti-Physis («антифизис»), то есть всего, что противопоставлялось природе. Если в XVIII веке превалирующим был миф о «благородном дикаре», решительном первобытном человеке, живущем в лесу и сражающемся за свою свободу, то теперь это место занял представляющий собой полную противоположность миф о «развращенном цивилизованном человеке», избалованном роскошью большого города и весьма искушенном в ней.⁸³ Вопреки представлениям романтиков о единении с природой, герой эпохи fin de siècle чувствует себя как дома в подобных монстрам огромных городах, villes tentaculaires, как о них сказал поэт Верхарн, и наслаждается теми развратными и извращенными удовольствиями, которые они предоставляют. Все это сопровождалось культом эстетизма, проявлявшимся в подчеркнутой элегантности одежды и интерьера, а также стремлением людей ко всему редкостному, в чем они видели хотя бы крупицу эксцентрики. Пожалуй никогда в истории культуры в ней не было такого насыщения эксцентричным, как в этот период.

Следующей характерной чертой данной эпохи был присущий ей туманный мистицизм. В наиболее благоприятных случаях увлечение мистицизмом привело нескольких авторов к тому, что они - самым удивительным образом - в той или иной степени обратились к религии (как это произошло раньше с некоторыми из романтиков). Что же до остальных, то они попросту вступали в различные оккультные или спирические секты. В редких случаях это стремление подымалось до увлечения такими феноменами, как гипноз, сомнамбулизм, множественная личность и психические заболевания. Литература взяла на вооружение новый прием - внутренний монолог, имевший целью в точности отобразить поток мысли героя. Французский писатель Эдуард Дюжарден⁸⁴ и австриец Артур Шницлер⁸⁵ стали писать романы, в которых не было действия, однако присутствовало описание предполагаемых мыслей, возникающих в сознании героя за определенный период времени, нить которых автор разворачивал перед читателем.

Еще одной немаловажной чертой особого духа fin de siècle был культ эротизма. Так называемый «викторианский дух», превалировавший примерно до середины XIX века, в основном, в Англии, к этому времени уже иссяк, и на континенте его влияние также было весьма незначительным. Более того, журналы и газеты пестрили публикациями эротического характера, хотя их способ выражения был несколько более сдержанным и утонченным, нежели в наши дни. Засилье непристойной литературы было столь интенсивным, что Жюль Кларетье в своем обозрении, посвященном 1880 году, поместил эпитафию следующего содержания: «Здесь лежит порнографический год, 1880-й».⁸⁶ Эротизм доминировал в литературе, начиная с самых высоких утонченных произведений таких писателей, как Анатоль Франс и Артур Шницлер, и заканчивая наиболее непотребными публикациями для необразованных слоев. Появилось умопомрачительное количество медицинской и псевдомедицинской литературы, посвященной половым извращениям, которая обрела большое количество читателей. Сексуальные извращения описывались в более или менее сдержанной форме и во многих романах того времени. Действительно, именно в ту эпоху некоторые из извращений получили названия, сохраняемые ими и поныне: садизм, мазохизм, фетишизм, а научное описание какого-либо извращения часто следовало за его появлением на страницах литературного произведения. Марио Праз отметил ту роль, которую в мировоззрении людей прошлого столетия играл вампиризм, а также то обстоятельство, что образ «вампира-мужчины» (коварного обольстителя или волка) к концу века постепенно был вытеснен образом «женщины-вампира» («роковой женщины»).⁸⁷ Другим заметным проявлением эротизма был культ проститутки: живописцы, такие как Тулуз-Лотрек и Климт с некоторой нежностью изображали этих женщин на своих картинах, писатели - Мопассан, Ведекинд, Вильдганг, а также Поппер-Люнкеус прославляли их.

Особый дух fin de siècle царил, по крайней мере, в двух городах - в Париже и Вене. Историки философии отмечают, что поколение, которому в 1890 году было от двадцати до тридцати лет, может считаться одним из наиболее одаренных, какие когда-либо знала Франция. В области философии, науки, искусства и литературы это время отмечено расцветом гениальности и таланта и настоящей бурей в результате столкновения идей. Представители старого поколения часто с неодобрением относились к этой духовной анархии: они не подозревали, что fin de siècle - всего лишь временное настроение и что именно в это время возникают новые формы мышления. Писатели, такие как Поль Моран, рассматривая по прошествии многих лет этот период истории, склонны считать его пустой, легкомысленной эпохой, неспособной дать миру ничего, кроме банальностей. Они подчеркивают нездоровый эротизм, буквально пронизывавший жизнь в то время.⁸⁸ Андре Бийи, однако, утверждает, что эротизм, засилье которого он не отрицает, все же предъявлял достаточно высокие эстетические требования и являлся в ту эпоху одной из составляющих стремления людей обрести счастье.⁸⁹ Он также считает, что помимо всего прочего эпоха fin de siècle страдала от чрезмерной интенсивности культурной жизни.

Вена была вторым крупнейшим центром, где царил дух fin de siècle. В Австрии идея декаданса, превалировавшая в Европе, приобрела особый смысл, так как рассматривалась в применении к монархии и империи, которым многие предсказывали грядущий упадок и разложение. Как и в Париже, молодое поколение Вены было чрезвычайно одаренным и блистало талантами. Среди членов кружка «Молодая Вена» были такие поэты как Германн Бар, Рихард Беер-Гофманн, Гуго фон Гофмансталь, Рихард Шаукаль и Артур Шницлер. Здесь, вероятно, так же, как и в Париже, основная проблема заключалась в перенасыщенности идеями и невероятной интенсивности культурной жизни.

Тесная связь между появляющейся новой динамической психиатрией и атмосферой того времени проявилась в сходстве между тем, как пациентов описывали психотерапевты, и тем, как это делали писатели и драматурги. Мы уже отмечали, что многие из историй болезни, описанных Пинелем, казалось, были заимствованы им из произведений Бальзака. В то же время пациенты Жане демонстрируют значительное сходство с героями Золя (например, пациентка Жане Ирен с Полиной, героиней романа Золя «Радость жизни» (La Joie de Vivre)). Однако Электра Гофмансталя гораздо более напоминает Анну О. Брейера, нежели Электру Еврипида, а знаменитая Дора Фрейда похожа на героинь коротких рассказов Шницлера. Это неудивительно, так как эти писатели и психотерапевты принадлежали к одному поколению, и первые изображали своих героев, а вторые описывали пациентов в свете представлений эпохи tin de siècle, отличавшихся стремлением к утонченности и высоким уровней эротизма.

Психиатрия и психотерапия

Как мы уже видели в предшествующей главе, в первые десятилетия XIX века доминировали два главных направления в психиатрии: одно представляли приверженцы соматического подхода, другое - психического (в Германии их называли, соответственно Somatiker и Psychiker). Первые приписывали проявление умственных расстройств физическим причинам и состоянию мозга, представители второго направления особо подчеркивали эмоциональные причины таких заболеваний. Как мы уже видели, последняя тенденция к 1840 году исчерпала себя, и Гризингер предпринял попытку объединить эти две теории. После него, однако, органическая теория возобладала во всех областях психиатрии. По всей Европе существовало два основных подхода к лечению психических больных. Первый, гуманитарный подход, возник из учения Пинеля и его современников о том, что с такими пациентами следует обращаться как можно более гуманно. Второй основывался на утверждении, что «психические расстройства - это заболевания мозга», поэтому лучшее, что может сделать для своих пациентов психиатр - изучать анатомию и патологию мозга в надежде на то, что это приведет его к открытию особых способов лечения таких заболеваний. Результатом подобного взгляда явилось то, что многие лечебные заведения для душевнобольных превратились в центры изучения анатомии и патологии мозга. Были случаи, когда директором психиатрической больницы назначался врач-терапевт исключительно из тех соображений, что он, будучи студентом, прилежно изучал строение человеческого мозга. В результате несколько выдающихся открытий того времени были сделаны в небольших провинциальных психиатрических лечебницах. Выдвинув тезис: «психические расстройства - это заболевания мозга», Гризингер объявил войну последователям старого романтического направления психиатрии. В это время Рокитанский и Вирхов закладывали основы клеточной патологоанатомии, которая, казалось, являлась прочным основанием для всех областей медицины. Вскоре Мейнерт, Вернике и их последователи предприняли попытку основать психиатрическую науку на этой базе. Теодор Мейнерт (1833-1892) и Карл Вернике (1848-1905), два страстных исследователя анатомии мозга, обладавшие огромным клиническим опытом, пытались создать общую систему органической и механистической психиатрии. Однако они часто подкрепляли свои объективные открытия гипотезами, основанными на анатомическом и физиологическом восприятии психической активности, а к концу девятнадцатого столетия многие психиатры имели обыкновение определять психопатологические расстройства в терминах, заимствованных из области анатомии мозга: это называли Hirnmythologie (мифология мозга).

Заслуга в преодолении этой тенденции принадлежит Эмилю Крепелину (1856-1926), который ввел сложный подход к психиатрии, где различал неврологию, анатомию мозга и экспериментальную психологию. В последней применялись самые современные на тот момент методы тестирования и тщательное исследовалась история жизни пациента. В наши дни Крепелин стал своего рода мальчиком для битья для многих психиатров, утверждающих, что он заботился лишь о навешивании на своего пациента таблички с диагнозом, после чего не предпринимал никаких действий, чтобы помочь ему. В действительности же, будучи необычайно гуманным человеком, Крепелин проявлял величайшую заботу о том, чтобы каждый из его пациентов получал помощь на самом современном уровне.⁹⁰ Одним из его крупных достижений было создание рациональной нозологии и классификации психических заболеваний, в которую входили понятия «dementia praecox» (раннее слабоумие, впоследствии названное «шизофренией») и «маниакально-депрессивное заболевание». Около 1900 года Крепелин получил, наконец признание как исследователь, внесший ясность в учение о психических расстройствах, и его система была принята повсеместно.

В то же время работы таких специалистов, как Гейнрот, Иделер, Нейман и остальных представителей направления Psychiker, которое полностью никогда не утрачивало свои позиции в восьмидесятые годы, переживает свое второе рождение. В этой связи особого внимания заслуживают два исследователя: Форель и Блейлер.

Огюст Форель (1848-1931) был необычайно энергичным человеком, чья жизнь стала нам хорошо известна благодаря его автобиографии,⁹¹ а также биографии, написанной Аннмари Уэттли.⁹² Жизнь этого ученого представляет собой типичный пример того, как юноша, страдающий комплексом неполноценности, обретает компенсацию и становится одним из выдающихся ученых своего поколения. В детские годы Форель находил утешение в изучении муравьев и стал, вероятно, одним из самых крупных специалистов в этой области. Форель хотел изучать естественные науки, однако исходя из практических соображений выбрал медицину, где вскоре отличился своими открытиями в области анатомии мозга, благодаря которым он получил должность профессора в Цюрихском Университете, пост, предусматривающий надзор за психиатрической больницей в Бургхольцли. Форель внес важные изменения в устройство этого заведения, благодаря чему больница в Бургхольцли стала пользоваться мировой известностью. Изначально Форель принадлежал к последователям органической школы, однако его взгляд на эту проблему постепенно менялся. Он недоумевал, почему психиатрам не удается успешно лечить алкоголиков, в то время как это получается у некоторых непрофессионалов. Форель спросил одного из таких целителей, сапожника Боссхардта, как ему это удается, на что получил ответ: «Ничего удивительного, господин профессор, ведь я трезвенник, а вы нет».⁹³ Такой ответ настолько изумил Фореля, что он дал обет не употреблять спиртного, и с тех пор успешно лечил больных алкоголизмом. Это был первый шаг, сделанный Форелем на пути осознания того, что успех лечения во многом зависит от личного отношения психотерапевта. Его вторым шагом в этом направлении стало открытие им гипноза. Прослышав о деятельности Бернгейма, он отправился в Нанси, где оставался до тех пор, пока не овладел техникой лечения с помощью гипноза, которую по возвращении стал применять в Цюрихе. Вскоре Форель стал одним из ведущих специалистов, применяющих этот метод. Он организовал отделение амбулаторного лечения, где гипноз также с успехом применялся при лечении ревматизма и других различных физических заболеваний. Среди учеников Фореля были Юджин Блейлер (1857-1939), впоследствии ставший одним из выдающихся психиатров Швейцарии, и Адольф Мейер (1866-1950), позднее один из знаменитейших психиатров США.

Юджин Блейлер⁹⁴ стал всемирно известен благодаря разработанной им концепции «шизофрении».⁹⁵ Вряд ли можно разобраться в исследовании Блейлера, не принимая во внимание политические и социальные пертурбации, происходившие в XIX веке в Цюрихском кантоне. Юджин Блейлер родился в 1857 году в Цолликоне, фермерской деревне (в наши дни - пригород Цюриха). Его предки были фермерами, однако отец принадлежал к коммерсантам и имел также должность управляющего местной школы. Отец Блейлера, его дед и вся семья еще хорошо помнили те дни, когда фермеры этого кантона находились в ведении городских властей Цюриха, которые строжайшим образом запрещали фермерскому населению осваивать ремесла, профессии и, помимо всего прочего, получать высшее образование. Классовое сознание фермеров часто проявлялось в форме агрессивных или же революционных действий, однако иногда они вели себя и более конструктивным образом. Фермеры организовывали читательские кружки, а также занимались другими видами культурных мероприятий. Семья Блейлеров приняла активное участие в политической борьбе, приведшей к тому, что в 1831 году фермеры получили равные права с горожанами. В 1833 году был открыт Цюрихский университет, которому было предназначено способствовать интеллектуальному развитию молодого поколения фермерского сословия. На вакантные должности, на которые не нашлось швейцарских ученых, пригласили профессоров из-за границы.

В числе первых, кто прибыл в Цюрих преподавать психиатрию, были немецкие профессора: Гризингер, Гудден и Гитциг. Они также стали первыми директорами психиатрической больницы в Бургхольцли. Однако у пациентов возникали жалобы на то, что эти господа больше внимания уделяют своим микроскопам, нежели больным, а также, что пациентам трудно их понимать, так как те говорили исключительно на верхненемецком и не были знакомы с местным диалектом. Когда Блейлер был школьником, он часто слышал такие жалобы от людей из своего ближайшего окружения. Он решил стать психиатром, который смог бы понимать больных и которого без труда понимали бы его подопечные.

Как только Блейлер защитил диплом, он получил должность интерна в больнице Вальдау, недалеко от Берна, где продемонстрировал необычайную преданность по отношению к своим пациентам. Затем он направился в Париж продолжить свое образование, обучаясь у Шарко и Маньяка, посетил Лондон и Мюнхен и по возвращении домой стал врачом в психиатрической больнице Бургхольцли, которую в то время возглавлял Форель. В 1886 году Блейлер был назначен главным врачом психиатрической лечебницы в Рейнау, огромного приюта, населенного утратившими рассудок стариками, считавшегося одним из самых отсталых медицинских заведений Швейцарии. Блейлер взял на себя нелегкую задачу по восстановлению репутации этой больницы и заботился о своих пациентах в высшей степени самоотверженно. Будучи холостым, Блейлер жил на территории больницы и все свое время, с утра до вечера, уделял пациентам, принимая участие в физическом лечении, организации трудовой терапии и устанавливая близкий эмоциональный контакт с каждым из пациентов. Таким образом он добился уникального понимания психических больных и наиболее интимных сторон их внутренней жизни. Опираясь на этот опыт, Блейлер собрал сведения, которые в дальнейшем вошли в его работу по шизофрении и в созданный им учебник психиатрии.

В 1898 году Блейлера избрали на должность директора психиатрической больницы Бургхольцли, на которой он сменил Фореля. В его обязанности теперь входило также и преподавание, что позволило ему передавать молодому поколению опыт, приобретенный им в Рейнау, и эти лекции стали основой его знаменитой работы по шизофрении, опубликованной им с большим опозданием, лишь в 1911 году.⁹⁶ В то же время Блейлер продолжал свои исследования, в чем ему помогали сотрудники его больницы, в число которых после 1900 года входил К.Г. Юнг.

Поскольку учение Блейлера о шизофрении часто понимают неправильно, я думаю, не будет лишним привести здесь ее основополагающие принципы. Отправной точкой для Блейлера послужило его стремление понять ту категорию людей, которых никто ранее не понимал, то есть шизофреников. В течение двенадцати лет, проведенных в Рейнау, постоянно находясь среди множества пациентов, он не только разговаривал с ними на родном диалекте, но и делал все возможное для того, чтобы выяснить значение их якобы «бессмысленных» восклицаний и бреда. Таким образом, Блейлер оказался в состоянии установить раппорт или «эмоциональный контакт» (affektiver Rapport) с каждым из своих пациентов. Этот метод клинической практики позднее заменили в Бургхольцли исследованием с помощью теста словесных ассоциаций, которое проводилось под руководством Юнга, а еще позднее - методом, в котором применялись психоаналитические понятия Фрейда.

На базе своих клинических исследований Блейлер разработал новую концепцию шизофрении. В противоположность превалировавшим в то время органическим теориям он разработал подход, который в наши дни называли бы органо-динамическим. Блейлер полагал, что шизофрения возникает вследствие неизвестной причины (например, в результате воздействия токсических веществ на мозг) и что в этом важную роль играет наследственность. Среди хаоса разнообразных симптомов шизофрении он выделял первичные, или физиогенные симптомы, вызванные неизвестным органическим процессом, и вторичные, или психогенные, являющиеся результатом первичных. Это различие, возможно, было подсказано понятием психастении Жане, определившего главное нарушение при психастении в форме понижения психологического напряжения. Блейлер также предположил, что главным нарушением при шизофрении является понижение напряженности ассоциаций - процесс, подобный тому, что происходит во время сна или дремы. Он считал, что все многообразие вторичных симптомов проистекает именно из первичных, особенно из Spaltungen или расщеплений между различными психическими функциями, например, между эффективностью и интеллектом или между эффективностью и волей. Аутизм, представляющий собой потерю контакта с реальностью в первоначальном варианте концепции Блейлера присутствовал лишь как последствие внутреннего разрыва (только позднее его ученики увидели в этом главный симптом шизофрении). На ум приходит курьезное сравнение подхода к шизофрении Блейлера и философском теории Шлегеля⁹⁷, заключавшейся в том, что человек лишен связи с Богом, природой и Вселенной вследствие того, что внутри он разрывается между разумом, волей и фантазией, при этом задача философии состоит в том, чтобы восстановить в нем первоначальную гармонию. Однако несмотря на некоторую схожесть в рассуждениях представляется весьма сомнительным, что именно идеи Шлегеля повлияли на концепцию Блейлера.

С точки зрения нозологии, подход к шизофрении Блейлера шире, нежели представление о dementia praecox у Крепелина, так как первый относит к шизофрении различные острые состояния, которые ранее считались самостоятельными заболеваниями. Блейлер считал, что, если по отношению к пациентам, находящимся в таком состоянии, проявлять надлежащую заботу, они получат шанс на выздоровление. Однако в том случае, когда о них заботятся недостаточно или применяют неправильное лечение, состояние многих из пациентов может ухудшиться до стадии хронической шизофрении.

Концепция шизофрении Блейлера представляла собой не только новую теорию, но и, как подчеркивал Минковский, обладала возможностью применения в терапевтических целях.⁹⁸ Именно Блейлер впервые высказал исполненное оптимизма мнение о том, что шизофрению можно остановить или, по крайней мере, снять остроту ее проявлений на любой стадии болезни. Во времена, когда не существовало ни физиологических, ни фармакологических методов ее лечения, он использовал ряд приемов, которые, согласно свидетельству всех его коллег, работавших в то время в психиатрической больнице Бургхольцли, временами совершали настоящие чудеса исцеления. Блейлер, например, мог прибегнуть к преждевременной выписке из больницы пациента, который был явно тяжело болен, неожиданно перевести пациента в другое отделение или же поручить ему какие-нибудь обязанности. Он также организовал систему трудовой терапии, определял занятия в часы отдыха пациентов и добился установления в психиатрической больнице порядков нормального человеческого общежития. Блейлер не был единственным психиатром, который в период с 1890 по 1900 год стремился лечить психических больных, исходя из понимания их психологии, но, по-видимому, именно его усилия в этом направлении увенчались наибольшим успехом. Он первым избрал тот путь, по которому позднее пошел американец Адольф Мейер.⁹⁹ В Германии подобные эксперименты проводились во многих больницах, постепенно они начали приносить улучшение в состоянии больных, что часто приводило в изумление иностранных посетителей. В 1906 году Стюарт Пейтон отмечал оптимистические настроения немецких психиатров и утверждал, что психиатрические больницы в Эрлангене, Вюрцбурге и Мюнхене достойны называться образцовыми заведениями для душевнобольных.¹⁰⁰ Он также отметил и то, как хорошо в Германии организована служба амбулаторного лечения, следствием чего оказывается значительное улучшение психического здоровья населения в целом. Кульминационным моментом проводимых усилий стало создание Германном Зимоном системы aktivere Therapie (более активной терапии), метода, разработанного им за несколько лет до начала Первой мировой войны.¹⁰¹ Это была тщательно продуманная система трудовой терапии, где каждому пациенту поручалось конкретное задание и определенное количество работы, цель которой состояла в том, чтобы вызвать максимально возможное улучшение в состоянии больного. В результате проведения всех этих мероприятий психиатрическая лечебница, во главе которой стоял Блейлер, избавилась от присущей ей нездоровой атмосферы, причем, повторюсь, это произошло в то время, когда ни физиологические, ни фармакологические методы лечения еще не были известны. В частных заведениях такие специалисты, как Мебиус, Громанн и другие также применяли трудовую терапию для лечения невротиков.¹⁰²

Другой отличительной чертой периода с 1880 по 1900 год было постепенное формирование такого понятия как динамическая психиатрия. Слово «динамический» часто использовалось в психиатрии в самых разных значениях, что нередко приводило к неразберихе. Философы и физиологи порой употребляли его в весьма неясном смысле, поэтому словарь Философского общества Франции предупреждал относительно его использования. «Слово "динамический", - говорится в словаре, - весьма привлекательно для ученого, ввиду того, что оно относится к научной лексике, при всем при том (особенно в значении прилагательного) это слово представляет собой один из ложных терминов, наиболее часто встречающийся в языке студентов-философов и мыслителей псевдофилософского толка».¹⁰³ Я предлагаю рассмотреть различные значения, которые этот термин приобретал в невропсихиатрии.

(1) Большинство исследователей полагают, что термин «динамический» впервые ввел Лейбниц. Он придавал ему значение, противоположное смыслу слов «статический» и «кинематический». Лейбниц использовал данный термин в механике. Это слово появилось в психологии благодаря Гербарту, различавшему статическое и динамическое состояния сознания, а позднее и в социологии, где его впервые применил Огюст Конт, считавший, что эта наука делится на статическую и динамическую. В физиологии этот термин появился еще в 1802 году, когда немецкие магнетизеры заговорили о «динамико-психических» силах.¹⁰⁴ Тем не менее, именно Фехнер ввел понятие психической энергии, и, как мы увидим далее, на протяжении второй половины XIX века постоянно возникали теории о нервной и умственной энергиях, создаваемые, в большей или меньшей степени, по модели физической теории энергии.

(2) Французские физиологи, однако, использовали слово «динамический» в значении «функциональный», то есть противоположный термину «органический». Макарио написал часто цитируемую работу о «динамических параличах» ¹⁰⁵, под которыми он подразумевал параличи, не сопровождающиеся повреждениями нервной системы. Позднее Шарко учил, что существуют два вида паралича - «органический» и «динамический»; последняя группа включает в себя параличи, возникающие в результате истерии, гипноза и психических травм.

(3) Третье значение ввел Браун-Секар, сформулировавший теорию «динамических процессов» в нервной системе.¹⁰⁶ Он утверждал, что стимуляция одного раздела нервной системы может привести к воздействию на какой-либо из остальных, либо в форме «динамогенеза» (стимуляции функции), либо в форме «ингибиции» (убавления функции). Психиатры стали использовать эти понятия в применении к умственным расстройствам, особенно к неврозу, дополняя их иногда другими, заимствованными из области физиологии мозга, например понятием «фасилитации» («облегчения»).¹⁰⁷

(4) В то же самое время термин «динамический» применялся также в представлениях о движущей силе образов, предположительно восходящих к философу Мальбраншу и его последователям. Согласно сведениям де Морсье, из философии в психологию эти представления перенес Эскироль, посещавший с 1811 по 1813 годы лекции философа Ларомигьера.¹⁰⁸ Идею о движущей силе образов воспринял Бернгейм, положивший ее в основу своей теории внушения. Назвав это явление «законом идеодинамизма», он выразил свое убеждение в том, что «любая внушенная и воспринятая идея имеет тенденцию проявиться в действии».¹⁰⁹

В 1987 году Эме описал в общих чертах теорию динамической психологии, основанную на учении Брауна-Секара и на идеях Нансийской школы.¹¹⁰ Он различал три класса нервных расстройств: чисто органические, чисто динамические (при которых неизвестно о каком-либо физическом повреждении) и смешанные состояния (в наши дни их назвали бы органодинамическими). Он учил, что идеи и эмоции, по сути, являются «динамическими нервными факторами», то есть выражениями либо динамогенных, либо ингибиторных явлений в нервных структурах. Правильная диагностика призвана оценить соответствующие составляющие и органических, и динамических факторов болезни. Динамические методы лечения делятся на два класса: основанные на подавлении и основанные на динамогенезе. Среди последних - внушение как таковое, внушение посредством гипноза, «материализованное внушение» (в наше время называемое плацебо-терапией) и, наконец, методы тренировки. Автор придает особенную важность динамической терапии при лечении или, по крайней мере, облегчении всевозможных болезней физического характера.

(5) И, наконец, слово «динамический» приобрело еще одно значение, относящееся к концепции эволюции и регрессии. По-видимому, первым, кто ввел эти понятия в психиатрию (не используя еще, однако, термин «динамический») был Моро (де Тур), который учил, что умственные расстройства имеют свою собственную сферу, отличную от внешнего мира и сравнимую лишь с миром грез, несмотря даже на то обстоятельство, что ее элементы могут быть заимствованы из реального мира.¹¹¹ Определяющий фактор, лежащий в основе этого мира маний и галлюцинаций, заключается не в стимуляции какой-либо из функций мозга, но, наоборот, в модификации, приводящей к сокращению числа интеллектуальных функций и непропорциональному развитию рудиментарной психической активности. Жане постоянно подчеркивал то, что на создание своей собственной динамической теории его вдохновил - как он выражался - «фундаментальный закон умственного расстройства», сформулированный Моро де Туром.¹¹² Анри Эй неоднократно отмечал оригинальность идей Моро.¹¹³ Сходную концепцию позднее ввел в неврологию Хьюлингс Джексон, который первым применил ее при изучении афазии и эпилепсии.¹¹⁴ Джексон принял во внимание эволюцию нервной системы. В нервной системе человека некоторые центры появились на более поздней стадии его эволюции, нежели другие. Чем моложе эти центры, тем более уязвимыми они являются, а когда один из них поврежден, увеличивается активность более древних центров. Отсюда проистекает различие между нервными повреждениями с негативными симптомами (вызванными исключительно физическим повреждением) и нервными повреждениями с позитивными симптомами (причиной которых является реактивация функций более древних центров). На самом деле, термин «динамический» в учении Джексона совмещает несколько из описанных выше значений этого слова. Он отражает контраст между физиологическим и анатомическим аспектами, функциональным и органическим, аспектом регрессии в противоположность неизменному состоянию (status quo) и выражает то же время энергетический аспект, включая даже иногда побочное значение конфликта и сопротивления. Концепция Джексона - как хорошо известно сегодня - оказала огромное влияние не только на невропатологов, таких как Хэд и Гольдштейн, но также и на психиатров: на Адольфа Мейера, который учился у Джексона в Лондоне в 1891 году и, по всей видимости, на Фрейда.

Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 186; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 29 30 31 32 333435 36 37 38 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!