Культура, наука, университеты

⇐ ПредыдущаяСтр 33 из 50Следующая ⇒

Для этого периода характерны две основные черты: преобладание классического образования в обучении и та главенствующая роль, которую играли университеты как центры развития науки.

Влияние греко-латинской культуры значительно изменилось со времен эпохи Возрождения и Барокко. Латынь более не являлась великим универсальным языком науки, культуры, церкви и управления. Она потеряла свой последний оплот, когда в сороковых годах прошлого столетия венгерский язык был провозглашен официальным языком Венгрии вместо латыни. Однако латинский вовсе не исчезает из научной жизни: во Франции вплоть до 1900 года для получения степени доктора наук обязательным было представление тезиса на латинском языке. Помимо основной работы, Бергсон, Дюркгейм, Пьер Жане и другие ученые должны были представить вторую часть диссертации на латинском. Считалось, что главная цель обучения в средней школе состоит в том, чтобы преподать скрупулезное знание латинского языка методом анализа и синтеза. Студент должен был сначала выучить все склонения, спряжения, грамматические правила, приобрести определенный словарный запас и только тогда приступал к составлению предложений и переводу с латинскою и на латинский, написанию сочинений, сначала в прозе, затем в стихах При этом он должен был все время заботиться о том, чтобы его сочинения были как можно ближе по стилю к работам великих римских классиков. После шести-девяти лет обучения студент овладевал латынью в совершенстве, но этот язык можно было использовать исключительно для письма и вряд ли для того, чтобы на нем говорить. Многие насмехались над тем, сколько времени тратится впустую на «изучение мертвого языка, совершенно бесполезного в жизни». Однако, если посмотреть на это с точки зрения эпохи, мы увидим, что изучение латыни в полной мере соответствовало тому рациональному подходу, который требовался от свободного образования. Как заметил филолог Виламовиц-Мелендорф: «Это было exercitio intelectualis, сравнимое с упражнениями по укреплению духа, к которым прибегали иезуиты».⁸ Изучение латыни являлось методом овладения навыком концентрировать умственные способности и применять синтез, что можно также сравнить с изучением математики. Ученые, прошедшие такую подготовку, оказывались способными создать собственные сложные системы синтеза. Исходя из этого можно понять, что Жане, Фрейд и Юнг были хорошо подготовлены к тому, чтобы создать предельно систематизированные структуры знания. Другое преимущество классического образования и культуры состояло в том, что оно предоставляло студенту ключ к познанию древней греко-римской культуры, а также всему, что было написано на латыни за 25 веков. Жане читал на латыни сочинения Бэкона, Фрейд - старые книги по колдовству в оригинале, Юнг - сочинения средневековых алхимиков, написанные на сложной латыни, все трое, при этом, не были исключением среди образованных людей того времени. Изучению латыни придавали большее значение, нежели изучению иностранных языков, поскольку первое означало приобретение знания истоков национальной культуры собственного народа, в то время как второе являлось подсознательным усвоением образа мысли, присущего чуждой культуре. Француз, англичанин или немец, получившие классическое образование, являлись в большей степени французом, англичанином или немцем, нежели их современные потомки, а также - в большей степени европейцами, так как каждый из них имел знания основ своей национальной культуры. Все они также владели общим богатством, извлекаемым из знания классики. Они могли распознать в тексте множество заимствований из сочинений греческих и латинских авторов или ссылки на них, что мало кто способен сделать в наши дни. Например, не вызывало удивления, когда ученый брал для своей книги эпиграф из Вергилия, как это сделал Фрейд в своей работе «Толкование сновидений». Так поступали не только Руссо и Пюисегюр, но и многие их современники, такие как Фрэзер и Майерс. Эти ученые предполагали, что читатель поймет, откуда взята цитата и, определив ее место в контексте поэмы, сможет осознать ее смысл.

Помимо изучения античной литературы, большое количество времени уделялось изучению национальной и зарубежной классики. Во Франции практическое знание немецкого считалось обязательным для любого образованного человека. В Германии знание французского также считалось существенным, а знакомство с творчеством Гете и Шекспира воспринималось как само собой разумеющееся. Другим основным элементом образования в то время являлось изучение философии. Во Франции этому посвящался последний курс лицея. В Германии и Австрии претендующие на звание доктора наук должны были в обязательном порядке пройти курс философии.

Главным центром культуры и науки считался университет. Каждый образованный человек в то время проходил через обучение в университете, а научная карьера была тесно связана с университетской. Исключения, такие как Бахофен и Дарвин, встречались довольно редко (оба пользовались преимуществом большого состояния). Университетское образование не имело своей главной целью подготовку специалистов, скорее, в его задачу входило дать студентам общее образование при специализации в одной из областей науки. Особенно ценилось умение непредвзято проводить исследование. «Чистое» исследование часто ценилось выше, чем «практическое», особенно если последнее проводилось вне стен университета. В самом университете профессора пользовались значительной автономией, и научные профессии почитались, по крайней мере, в континентальной Европе.

Карьера университетского ученого обычно была длительной и требовала огромных усилий. Известны лишь редкие случаи, когда на должность титулярного профессора назначался молодой ученый. Двадцатипятилетний Ницше, удостоившийся этой должности в 1869 году, входил в число таких заметных исключений. Младшие преподаватели университета вынуждены были не только существовать в условиях напряженной конкуренции, но также и испытывать значительные материальные затруднения. Прошли те времена, когда молодые ученые, ожидая вакансий в университете, могли подрабатывать частными уроками с детьми из богатых семей, - занятие, которое так ненавидели Фихте, Гегель. В Германии и Центральной Европе наиболее распространенной была система приват-доцентов. Она заключалась в том, что ученый читал лекции в университете исключительно за ту плату, которую вносили студенты, посещающие его занятия. Даже в самом благоприятном случае при такой системе лектор не мог стать состоятельным человеком. Таким образом, молодой ученый проводил лучшие годы своей жизни в утомительном ожидании назначения на заветную должность экстраординариуса, что в конечном счете означало достаточно прочное финансовое положение. Назначение на должность ординариуса или титулярного профессора знаменовало завершение успешной университетской карьеры. Но на них было много желающих, а удостаивались их считанные единицы. Тем более, что для этого недостаточно было быть талантливым или усердным - требовалось также соблюдение определенных правил. Хотя считалось, что проявлять честолюбие необходимо, не менее важным при этом было умение избежать той манеры поведения, за которую ученого в Германии называли Streber, а во Франции - arriviste. Альберт Фухс вспоминает, что его отец, посвятивший всю жизнь карьере ученого в Венском Университете, учил его различать две эти вещи. Усилия, направленные на получение более высокой должности, считались проявлением здорового честолюбия, в то время как попытки получить дворянский титул или награды расценивались как карьеризм (Streberei).⁹ Фухс отмечает, что граница между первым и вторым временами становилась весьма условной.

В мемуарах Макса Дессуара мы находим краткое описание правил, которых следовало придерживаться, чтобы преуспеть в университетах Германии около 1885 года.¹⁰ Наиболее верный способ состоял в том, чтобы проявлять преданность по отношению к занимающим главенствующие должности. Другой способ заключался в написании научных работ, которые могли заметить специалисты и таким образом наладить отношения с теми, кто занимал руководящие должности в университете. Однако не менее важным представлялось не писать слишком много, дабы не прослыть «чернильным Нарциссом». Наиболее быстрым путем считалось проведение активного исследования в одном из общепринятых направлений, из чего можно сделать вывод, что далеко отклоняться от проторенной тропы также было опасно. Многогранность научных исследований в равной степени не приветствовалась, - следовало придерживаться какой-либо одной области знания. Считалось весьма почетным, если имя ученого являлось синонимом учебника, открытия или теории, тем не менее ситуация, когда его известность выходила за рамки университета, оказывалась крайне нежелательной и опасной. Так, например, произошло с Геккелем: он начал блестящую университетскую карьеру, однако его сочинения о философии и науке в целом вызывали яростные нападки со стороны его коллег.

Из литературы того времени можно получить представление о том, что карьера ученого в университете изобиловала препятствиями и что разрушить ее было довольно легко. Патологоанатом Лубарш вспоминает, что он чуть было не загубил свою карьеру из-за единственного опрометчивого шага. Когда Лубарш работал ассистентом в Институте патологии в Ростоке, он однажды спросил: «Какому идиоту пришло в голову положить анатомический орган в этот раствор?» На что второй ассистент ответил, что это было сделано по указанию господина профессора. На следующий день Лубарш получил письмо от профессора Тирфельдера, в котором тот сообщал, что увольняет Лубарша из института за нанесение ему оскорбления. Лубарш добавляет, что во многих областях науки, таких как анатомия, физиология, бактериология и химия, молодой ученый полностью зависел от института, предоставлявшего ему материалы и рабочее место. Таким образом, увольнение из института было почти равносильным крушению его карьеры.¹¹ Резко менять направление своих исследований или переключаться на другую отрасль науки также было небезопасно. Так, Бахофен, которому многие пророчили великолепную карьеру историка права, столкнулся с тем, что все его планы разбились вдребезги, когда он опубликовал свое исследование по древним захоронениям. То же произошло с Ницше: после выхода в свет его труда «Происхождение трагедии» его блестящая карьера филолога была поставлена под угрозу, а затем и вовсе прекратилась, когда он опубликовал свои последующие философские произведения. Большое состояние тоже представляло собой палку о двух концах: оно позволяло ученому безбедно существовать, когда он находился в должности приват-доцента, но значительно усложняло дело, если он становился своим собственным меценатом. Например, серьезные проблемы возникли у физиолога Чермака после того, как он за свой счет построил в Лейпциге просторный лекционный зал, специально оборудованный для демонстрации экспериментов. Оберштейнер, профессор анатомии и патологии нервной системы, в течение тридцати семи лет бесплатно преподавал в Венском университете. Он на собственные деньги организовал институт, а позднее передал университету все свои материалы, коллекции и библиотеку, насчитывающую 60 тысяч томов. Тем не менее он часто сталкивался с враждебностью со стороны администрации университета и некоторых своих коллег. Те, кто не был обладателем состояния, нередко умирали в нищете, несмотря на свою славу. Бенедикт вспоминает, что когда умер знаменитый патолог Рокитанский, его вдове определили скудную пенсию, которую впоследствии сохранили за ней только потому, что в ее судьбе принял участие сам Бенедикт.¹² То же положение дел наблюдалось и в клинической медицине. Хотя врач мог рассчитывать на доходы со своей практики это не могло заменить научные ресурсы, предоставляемые больницей или другим официальным заведением.

Отношения между учеными внутри университета отличались напряженным соперничеством, которое, как ни парадоксально, соседствовали с традиционной профессиональной солидарностью - Korpsgeist. Именно из соображений такой солидарности из университетов не увольняли старых профессоров, чьи знания давно устарели, или поведение стало чудаковатым, или тех, кто был уже слишком немощным для преподавания. Печальным примером такого отношения может служить случай, произошедший в родильном доме Венского Университета в 1844-1850 годах. Сотни матерей потеряли жизнь из-за эндемической родильной горячки, в то время как в других родильных домах университета, выполнявших функции школ по подготовке акушерок, смертность не была столь высокой. Заместитель главного врача доктор Земмельвейс беспрестанно указывал на источник беды и старался доказать несостоятельность своего начальника, профессора Иоганна Кляйна, против которого не предпринималось никаких действий, а университетская коллегия, состоявшая из честных и ответственных людей, предпочла не вмешиваться по соображениям Korpsgeist. Когда, наконец, профессор Кляйн ушел из больницы, Земмельвейс не был назначен на его место, так как он нарушил правила этики, пытаясь разоблачить своего начальника.¹³ Эта история, вызвавшая бурю негодования, не так давно повторилась с профессором Фердинандом Зауэрбрухом (1875-1951), великолепным хирургом, чье завышенное мнение относительно своих профессиональных способностей приобрело характер патологии. В последние годы его карьеры пациенты один за другим умирали у него на операционном столе, но при этом никто не осмеливался вмешаться.¹⁴

Система, порождавшая такую конкуренцию и множество препятствий, неизбежно приводила к тому, что между соперниками возникали зависть, ревность и ненависть. Но эти чувства приходилось подавлять, дабы поведение соответствовало общепринятым нормам. Это порождало возмущение, очень тонко описанное Ницше и Шелером. Французский писатель Леон Доде дал описание особого типа профессионального негодования, возникающего в отношениях между писателями, которое он называем invidia, но его описание полностью применимо и к отношениям между университетскими учеными того времени.¹⁵ Invidia довольно редко перерастала в открытый конфликт между профессорами одного университета. Одним из немногих примеров может служить ссора между профессорами Венского университета Хюртлем и Брюкке. Эти известные ученые жили на территории Анатомического Института: Брюкке проживал на первом этаже, а Хюртль - этажом выше. Хюртль пользовался репутацией одного из величайших анатомов своего времени. Он был очень богат, но при этом не менее скареден и привередлив, за что коллеги его от души ненавидели. Угрюмый, строгий и педантичный уроженец Пруссии, Брюкке ненавидел Вену, и многие его студенты отвечали ему тем же за его строгость. Начало конфликту с Хюртлем положило заявление Брюкке о том, что он собирается читать курс лекций по «высшей анатомии» (hohere Anatomie). Название, которое Брюкке выбрал для гистологии, Хюртль воспринял как личное оскорбление. С тех пор всякий раз, как он узнавал, что Брюкке принимает гостей в своей квартире этажом ниже, Хюртль начинал работать с инструментами, создающими много шума. Брюкке отомстил ему, поместив под окна Хюртля собак, на которых проводил эксперименты, связанные с голодом, ожидая, что их лай будет раздражать его. Однако он вскоре заметил, что животные не теряют в весе, как предполагалось. Это приводило его в недоумение, пока однажды он не обнаружил, что Хюртль тайно подкармливает несчастных животных, кидая им из окон мясо.¹⁶ И все же, как правило, внутри одного университета профессора, которые испытывали неприязнь друг к другу, старались соблюдать видимость если не уважительных, то, по крайней мере, корректных отношений и никогда не говорили плохо друг о друге в чьем-либо присутствии. Однако, что касается отношений между учеными из разных университетов, то здесь они испытывали гораздо меньшее давление моральных обязательств ограничивать себя и нередко яростно нападали друг на друга, что выражалось либо в словесной форме (примером может служить язвительная речь Вирхова, произнесенная им в адрес Геккеля в Мюнхене в 1877 году), либо в форме едких памфлетов. Когда Ницше опубликовал свой труд «Рождение трагедии», филолог фон Виламовиц-Моллендорф резко критиковал его в письменной форме.¹⁷Друг Ницше, филолог Эрвин Роде¹⁸ ответил не менее ядовитым памфлетом, начинавшимся знаменитой фразой: «Если книгой ударили по голове и при этом раздался пустой звук, разве причина обязательно в книге?»¹⁹Новые идеи иногда воспринимались сразу и с большим энтузиазмом (например, открытие рентгеновских лучей), но нередко они вызывали активное сопротивление. Когда Пастер создал новое профилактическое средство от бешенства, он подвергся столь яростным нападкам со стороны терапевта Петера, что впал в депрессию, и ему пришлось на несколько месяцев уйти в отпуск.²⁰ После того как в Германии Эрлих открыл способ лечения сифилиса с помощью аэробензолов, он несколько лет не мог избавиться от безжалостной критики. Некоторые темы, такие как гипнотизм, время от времени выносились на всеобщее обсуждение, но подобные нападки сводили все начинания на нет. Когда Крафт-Эбинг, ставший впоследствии профессором в Граце, прибег в своей работе к гипнозу, он стал объектом яростной критики со стороны Бенедикта, заявившего, что подвергнет его «психологическому анализу», то есть личность Крафта-Эбинга будет проанализирована и затем реконструирована с помощью синтеза.²¹ Какие бы объяснения этому ни приводились, остается несомненным, что раньше словесные оскорбления были гораздо более распространены в научном мире, нежели в наши дни, и это также необходимо принять во внимание при изучении полемики между Фрейдом, Адлером и Юнгом и их современниками.

И тем не менее, ради справедливости следует также упомянуть о том, что недоверие к новым идеям и открытиям не раз оправдывало себя. Не составит труда привести целый перечень мнимых открытий, оказавшихся впоследствии ошибочными. Сколько раз археологи заявляли, что нашли ключ к расшифровке языка этрусков, физики - что они открыли новые лучи, врачи - что им удалось создать средство от рака, а историки, - что они установили истинного автора произведений Шекспира. Иногда ошибочное открытие вводило в заблуждение и других исследователей, и это вело к неверному заключению, опровергнутому впоследствии при более тщательном исследовании. Так произошло с физиком Блондло из Нанси, - он был убежден в том, что открыл новый вид лучей - лучи N. В конце концов было доказано, что это заблуждение.²² Другим ошибочным утверждением, приобретшим коллективный характер и долгое время остававшимся не опровергнутым, стало открытие итальянским астрономом Скиапарелли в 1879 году каналов на Марсе. Несколько астрономов из разных стран считали, что они действительно видят эти каналы и их количество увеличивается. Публиковались карты Марса, где было отмечено до восьми тысяч таких каналов. Из этого сделали вывод, что Марс населен разумными существами.²³ Однако никому не удалось сфотографировать эти каналы. В данном случае заблуждение было особенно устойчивым, так как имело побочный эмоциональный оттенок, связанный с проблемой наличия разумных существ в других мирах. Не следует также забывать, что официальной науке приходилось постоянно противостоять нескольким псевдонаукам, таким как френология, гомеопатия и астрология, которые пользовались популярностью у широких слоев населения и у многих представителей интеллектуального мира.

Такое напряженное соперничество среди ученых может служить объяснением той отчаянной решимости, с которой они доказывали свое первенство в том или ином открытии. Даже ученые, обладавшие достаточно мягким характером, приходили в ярость, когда кто-нибудь из их коллег обнародовал в качестве нового открытия сведения, уже опубликованные ими. Примером этого, если говорить о восемнадцатом столетии, может служить знаменитый спор Лейбница и Ньютона, касающийся первенства в открытии интегрального исчисления; этот спор сильно омрачил последние годы жизни Ньютона. Следует заметить, что в данном случае речь шла об одном из величайших открытий в истории науки, однако в девятнадцатом веке яростные споры разгорались по поводу приоритета в таких вопросах, которые в ретроспективе кажутся мелкими и недостойными подобного внимания. Редким примером того, когда вопрос приоритета был решен в доброжелательной манере, является диспут между Дарвином и Уоллесом под покровительством Общества Линнея. Ситуация, когда ученый действительно похищал открытие у своего коллеги, возникала довольно редко, тем не менее имеются сведения о нескольких таких случаях. Огюст Форель настаивает на том, что в 1884 году он открыл ядро слухового нерва у кролика и отослал доклад профессору Бехтереву в Санкт-Петербург. Тот ответил ему, что сам недавно сделал такое же открытие. Через некоторое время Бехтерев отослал его в Neurologisches Zentralblatt. До конца своей жизни Форель пребывал в уверенности, что Бехтерев присвоил себе его открытие.²⁴ В большинстве подобных случаев спор заключался в том, чтобы доказать свое первенство. Было установлено правило, по которому приоритет в открытии закреплялся за тем, кто первым опубликует о нем сообщение в печати. Официальная дата публикации считалась решающей, в результате чего возникали споры вокруг количества времени, прошедшего между днем отправки рукописи в издательство и ее появлением в журнале. Форель утверждает, что в 1886 году открыл нервную клетку (the unity of the nervous cell) и отослал доклад в Archiv fur Psychiatrie, где его опубликовали лишь в январе 1887 года. Такое же открытие совершил Хиз. Он отослал сведения в другой журнал, где они были опубликованы в октябре 1886 года, благодаря чему приоритет был закреплен за ним. Позднее Рамон и Кахал, Келликер и Вальдейер также опубликовали сведения об этом открытии, но так как последний ввел термин «нейрон», то и открытие в целом приписали Вальдейеру.²⁵ Ходили слухи, что некоторые авторы не гнушались изменять дату публикации своих книг или памфлетов, дабы обеспечить себе приоритет.

Научная полемика подогревалась также националистическими настроениями. С начала века происходят все учащающиеся столкновения между представителями немецкой, французской и английской науки, при этом каждая из стран стремится выдвинуть на передний план своих ученых. Франко-прусская война еще более усугубила страсти. Между учеными этих стран начались споры, которые иногда проходили цивилизованным образом, как, например, диспут между Ренаном и Давидом Штраусом, а иногда в более непримиримой манере, как между Фюстелем де Куланж и Моммзеном. Временами соперники опускались до взаимных оскорблений. После поражения в войне французы считали Пастера, сделавшего открытия эпохальной важности во имя процветания человечества, символом превосходства французской нации на поприще духовного развития. Германия противопоставляла Пастеру Коха. На Международном конгрессе по гигиене, проходившем в Женеве и 1882 году, Пастер читал доклад в защиту своего открытия, опровергая аргументы Коха. Случилось так, что он стал цитировать recueil allemand (немецкое собрание) сочинений, посвященных гигиене. Коху, которым присутствовал в зале, послышалось, что Пастер сказал orgueil allemand (немецкое тщеславие). Он поднялся с места и в знак протеста принялся яростно перебивать Пастера, к великому удивлению всех присутствующих в зале, которые никак не могли понять, что же именно не устраивает Коха.²⁶ Без сомнения, наука к тому времени во многом утратила международный характер, присущий ей в XVIII столетии. Попытки создать новую международную науку сталкивались со все возрастающим количеством препятствий, вызванных ее расширением и увеличением числа ученых. Ранее ученый мог на протяжении многих лет сосредоточивать все свои усилия на написании одного главного сочинения, которое становилось для него синтезом трудов и идей всей его жизни. С развитием научного движения настала эра регулярных заседаний академий и собраний научных обществ. На этих собраниях ученые могли сделать краткое заявление о своем открытии, как только они его совершили. Настала также эпоха многочисленных конгрессов, где ученые преждевременно заявляли об открытиях, над которыми еще только велась работа, и о результатах, которые они всего лишь желали получить. Далеко не все представляют, что научные конгрессы были в ту пору нововведением. Ежегодные национальные конференции профессиональных научных ассоциаций, а также съезды ученых, делегированных правительствами их стран для обсуждения некоторых проблем, проходили и ранее, но большие научные конгрессы, воспринимаемые теперь нами как само собой разумеющееся, в восьмидесятых годах прошлого столетия были совершенно новым явлением.²⁷ Первые международные конгрессы были довольно малочисленны по количеству участников. Например, на первый Международный Конгресс по психологии, проходивший в 1886 году, было заявлено 160 участников, на второй, собравшийся в 1889 году в Париже - 200 участников, на третий, в Лондоне в 1892 году - 300, а на четвертый, в Мюнхене в 1896 году - 503 участника. Официальными языками этих конгрессов были французский, немецкий, английский и иногда итальянский. Предполагалось, что ученые из разных стран смогут понимать друг друга, обходясь без услуг переводчика (система синхронного перевода тогда еще не появилась даже в научно-фантастических произведениях).

История науки - в том виде, в каком ее обычно преподносят - восхваляет победителей и умалчивает о тех многих, кто не выдержал этой яростной борьбы. В то же время некоторые из последних были если не гениями, то, во всяком случае, людьми выдающихся способностей. Мы рассмотрим всего один пример - судьбу Морица Бенедикта (1835-1920), чьи «Мемуары» представляют собой грустное повествование о его жизни в Вене, полной разочарований на научном и профессиональном поприще.²⁸ На первый взгляд, могло бы показаться, что карьера Бенедикта складывалась весьма успешно: новатор в области невропатологии, электрологии, криминологии и психиатрии, он преподавал в Венском Университете, имел богатых пациентов, многие его работы были опубликованы. Бенедикт часто путешествовал за границу, где его принимали как одного из наиболее ярких светил австрийской медицины. Он удостоился восхищения и дружбы Шарко, который назвал его именем одно из редких заболеваний (синдром Бенедикта, симптомы которого действительно впервые описал Бенедикт). Однако «Мемуары» Бенедикта написаны человеком, находившимся в состоянии глубокого отчаяния, который буквально задыхался от негодования. Он повествует о том, как его коллеги присваивали и разрабатывали его открытия одно за другим и пожинали славу, на самом деле, предназначенную ему; о том, как он так никогда и не получил профессорской должности, принадлежавшей - как считал Бенедикт - ему по праву; и о том, что его соотечественники так и не признали его заслуг. Бенедикт описывает, с какой враждебностью австрийцы относятся к любым проявлениям величия и вспоминает о том неуважении, которое они проявляют к великим художникам и музыкантам, таким как Моцарт, Гайдн, Шуберт, поэт Грилльпарцер и другие. Как можно убедиться ниже, Бенедикт, вне всякого сомнения, внес значительный вклад в развитие динамической психиатрии.

Если бы кто-то взял на себя труд детально проанализировать, какие факторы приносят славу одним ученым и забвение другим, он, безусловно, сделал бы многое для создания неизвестной истории науки. Например, можно сравнить судьбы Шампольона (1790-1832), признанного гениальным ученым за то, что он сумел найти ключ к расшифровке египетских иероглифических надписей, и Гротефенда (1775-1853), который совершенно никому не известен в наши дни, несмотря на то, что он расшифровал древнюю персидскую клинопись.²⁹ Ничто не дает нам права предполагать, что первое открытие является большей заслугой, нежели второе. Как же тогда объяснить столь разное отношение к этим двум ученым? Во-первых, Шампольон оказался в более выгодном положении благодаря тысячелетнему мифу, окутывавшему Древний Египет. Считалось, что иероглифические надписи (священные письмена) якобы содержат удивительные забытые секреты мудрости древних времен. В то же время, культура Древней Персии была настолько сильно разрушена исламскими и монгольскими завоевателями, что уцелела лишь ничтожная ее часть. Только позднее, после того как вышли в свет книги Фехнера «Зенд-Авеста» и Ницше «Заратустра», изучение этой древней культуры становится чуть более модным. Во-вторых, буквы клинописного письма являются более абстрактыми и гораздо менее живописными, нежели выполненные в высокохудожественной манере египетские иероглифы. В-третьих, открытие Шампольона имело также и политическую подоплеку: египетский поход Наполеона (сам по себе, один из наиболее романтичных эпизодов истории) потерпел полную неудачу из-за вмешательства англичан, после чего англо-французское соперничество перешло в область науки. В то время как английские ученые были всего лишь на пути к открытию, египетские надписи сумел расшифровать француз, что было воспринято как реванш со стороны Франции. Гротефенду суждено было совершить свое открытие в то время, когда научный мир Германии был совершенно невосприимчив к подобным вещам. В-четвертых, жизнь самого Шампольона была наполнена романтикой и приключениями. Еще в детском возрасте он был очень впечатлен походом Наполеона в Египет. Когда ему было двенадцать лет, он торжественно поклялся, что разгадает тайну иероглифов. Позднее Шампольон познакомился с египетским монахом, и тот обучил его коптскому языку, который Шампольон вскоре выучил и к шестнадцати годам владел им не хуже, чем своим родным языком. Первая работа Шампольона по коптскому языку была с энтузиазмом воспринята в Institut de France. Когда Шампольон совершил свое великое открытие, он подбежал к своему брату, воскликнув «Je tiens l'affaire!» («Я это сделал!»), после чего упал в обморок и целых пять дней не вставал с постели. Во Франции это открытие отмечалось как национальный триумф, несмотря на яростные опровержения со стороны англичан. Жизнь Гротефенда была полной противоположностью: он родился в семье сапожника, с трудом добился должности учителя в небольшом классическом колледже и не имел возможности подняться выше по академической лестнице. Его открытие столкнулось с недоверием, подозрениям и враждебностью со стороны ориенталистов, которым претила сама мысль, о том, что такое великое, эпохальной важности открытие сделано вне университетских кругов. С большим трудом Гротефенду удалось опубликовать часть материалов о своем открытии, и всю оставшуюся жизнь он отчаянно добивался признания, которое пришло к нему только после смерти. Во многих областях науки можно провести немало параллелей судьбам Шампольона и Гротефенда. Воистину, научному миру той поры, наверно, более, чем любому другому явлению общественной жизни, подходит строка из стихотворения Киплинга: «Триумф и крушение... эти вечные спутники...»

Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 164; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 28 29 30 31 323334 35 36 37 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!