МОДАЛЬНОСТИ, ХАРАКТЕРЫ И МЕХАНИЗМЫ ЖИЗНИ

Стр 1 из 11Следующая ⇒

Руднев В.П. Характеры и расстройства личности. Патография и метапсихология. — М.: Независимая фирма "Класс', 2002. — 272 с. — (Библиотека психологии и психотерапии. вып. 102). В. П. Руднев — автор книг "Морфология реальности: Исследование по философии текста" (1996), "Энциклопедический словарь культуры XX века: Ключевые понятия и тексты" (1997,1999, 2001), "Прочь от реальности: «Исследования по философии текста. П" (2000); "Метафизика футбола»; «Исследования по философии текста и патографии" (200.1). Книга посвящена осмыслению системы человеческих характеров, механизмов эащиты и личностных расстройств, рассматриваемых, в частности, через призму художественного дискурса. Одна из основных мыслей книги заключается в том, что между конкретным Я (с присущим ему характером) и реальностью встает основной свойственный этому характеру механизм зашиты, который, искажая реальность, тем самым приспосабливает ее к воспринимающей ее личности. Следы этих искажений и приспособлений обнаруживаются как в бытовом поведении, так и в художественных текстах, в стилистической ткани которых можно найти соответствующие характерологические сигналы. В книге исследуются такие личностные расстройства и психопатологические феномены, как депрессия, паранойя, галлюцинации, персекуторный бред и бред величия. Новизна авторской позиции заключается, в частности, в том, что он выделяет и анализирует сугубо психотические механизмы защиты — экстраекцию и экстраективиую идентификацию, — проявляющиеся соответственно на параноидной (бредово-галлюцинаторный комплекс) и парафрениой (бред величия) стадиях шизофренического процесса. Книга В. П. Руднева сочетает в себе психологический и философский анализ с увлекательностью изложения, прозрачность» стиля и живым литературным языком. Книга будет интересна психологам и психотерапевтам, философам, филологам, культурологам, самому широкому кругу интеллектуальных читателей.

Главный редактор и издатель серии Л.М. Кроль

Научный консультант серии Е.Л. Михайлова

СОДЕРЖАНИЕ

5 - От автора

Часть 1 ПАТОГРАФИЯ ХАРАКТЕРА

Глава 1

9 - МОДАЛЬНОСТИ, ХАРАКТЕРЫ И МЕХАНИЗМЫ ЖИЗНИ

Глава 2

34 - ПОЭТИКА НАВЯЗЧИВОСТИ

Глава 3

72 - АПОЛОГИЯ ИСТЕРИИ

Глава 4

120 - ЭПИЛЕПТОИДНЫЙ ДИСКУРС

Часть 2 МЕТАПСИХОЛОГИЯ ЛИЧНОСТНЫХ РАССТРОЙСТВ

Глава 5

147 - АНАЛИЗ ДЕПРЕССИИ

Глава б

171 - ЯЗЫК ПАРАНОЙИ

Глава 7

190 - ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ГАЛЛЮЦИНА1ЩЙ

Глава 8 БРЕД ВЕЛИЧИЯ

Приложение

229 - МЕТАФИЗИКА РЕКЛАМЫ

247 - ЛИТЕРАТУРА

Посвящается Александру Сосланду

ОТ АВТОРА

Каждый человек воспринимает реальность по-своему. Прежде всего, это зависит от того, какой психической конституцией (характером) он обладает. Наиболее простей пример того, что мы имеем в виду: человеку с депрессивным характером мир будет видеться как непоправимо плохой, он будет смотреть на него через "серые очки". И наоборот, человеку с приподнятым, гипомакикальным характером мир будет казаться очень хорошим, праздничным, он будет смотреть на него через "розовые очки".

Однако характеров много, и каждый из них строит свою модель взаимоотношений с реальностью. Но у каждой такой характерологической модели всегда есть два параметра: модальность и механизм защиты.

Модальность— это тип отношения высказывания к реальности. Например, в высказывании "Курить запрещено!" выражается модальность нормы, а в высказывании "Жизнь прекрасиа" — модальность ценности. Есть характеры, которые предпочитают нормы. А есть те, для которых доминанту составляют ценности.

Механизм защиты — это тип реагирования личности (наделенной определенным характером) на проблемнук или травмирующую ситуацию с тем, чтобы избежать тревоги, сохранить собственное Я. Например, депрессивный чеяовек будет все время считать себя, во всем виноватым — это и 6удет его защитный механизм. Он называется "интроекция" — рассмотрение чего-то внешнего как чего-то внутреннего. Напротив, человек с подозрительным, агрессивным характером (эпилептоид или параноик) будет склонен в собственных грехах винить других, и. соответственно, здесь будет действовать противоположный механизм защиты — проекция (восприятие внутреннего так, как будто это внешнее).

Сочетание определенных модальностей с определёнными механизмами защиты в характере человека мы называем механизмами жизни. Подробно система человеческих характеров в сочетании с модальностями и механизмами защиты анализируется в главе "Модальности, характеры и механизмы жизни".

При остром душевном расстройстве (психозе) сознание человека теряет характер как дифференцированный тип восприятия реальности, оно вообще покидает почву реальности и переходит в область бредово-галлюцинаторных фантазий. Галлюцинации и бред—тоже механизмы жизни; поскольку, не будь их, душевнобольной человек мог бы совершенно разрушиться психически. Об этом последние главы книги — "Феноменология галлюцинаций" и "Бред величия".

Однако многие талантливые и гениальные люди, страдающие скрытыми или явными душевными расстройствами, сублимировали (сублимация — тоже механизм защиты) свои невротические фантазии в произведениях искусства и даже науки и философии.

Вообще художественный дискурс обладает такой особенностью, что черты психической конституции его автора запечатлеваются в нем особым образом, и это позволяет лучше изучить особенности механизмов жизни, связанных определенными конституциями. Это тема центральных глав первой части книги — "Поэтика навязчивости", "Апология истерии" и "Эпилептоидный дискурс".

Каждый тип душевного расстройства при этом выстраивает свою модель мира, которая естественно реализуется через знаки и знаковые системы. С этой точки зрения в книге противопоставляются два типа психических расстройств, в первом из которых — паранойе — мир предстает как повышенно знаковый, полный тайных смыслов, во втором — депрессии — мир, напротив, утраичавает знаковость и теряет какой бы то ни было смысл. Проблеме знаковости при расстройствах психики посвящены главы "Анализ депрессии" и "Язык паранойи".

Таким образом, предметом этого исследования является человеческое сознание, человеческая психика, но не в клиническом аспекте, а в теоретическом метапсхологическом, если использовать термин Фрейда. Метасихология — теоретическое рассмотрение психологических проблем — является основным методологическим принципом этого исследования. Основным его инструментом является патогр-фия, то есть изучение того, как особенности психопатологии отражены в тексте — в данном случае в художественном тексте, или дискурсе.

Автор книги чрезвычайно многим обязан Марку Евгеньевичу Бурно, в семинаре которого он получил первоначальные представления о характерологии и психопатологии.

Почти все главы этой книги подробно обсуждались с Александром Сосладном, принимавшим заинтересованное участие в этом проекте.

Последние главы книги подробно обсуждались с Вячеславом Цапкиным (они стали после этого, безусловно, лучше).

Глубоко и сердечно благодарю своих наставников и коллег в психологии. Хотя, конечно, они не несут ответственности за те возможные просчеты или противоречия, которые, может статься, кто-то другой найдет в этой книге.

Я глубоко признателен главному редактору журнала "Логос" Валерию Анашвили за публикацию ряда материалов, ныне в переработанном виде вошедших в эту книгу. Публикации в "Логосе" очень дороги для меня, они стимулировали к дальнейшим исследованиям.

Я также чрезвычайно признателен издателю этой книги Леониду Кролю за внимательное и взыскательное отношение к моему труду.

Я благодарен свой жене, Татьяне Михайловой, за ту атмосферу интеллектуального творчества, которая во многом благодаря ей поддерживается в нашем доме.

Я желаю всем счастья. В.Руднев

Часть I

ПАТОГРАФИЯ ХАРАКТЕРА

Глава 1

МОДАЛЬНОСТИ, ХАРАКТЕРЫ И МЕХАНИЗМЫ ЖИЗНИ

МОДАЛЬНОСТИ

Модальность есть тип высказывания с точки зрения его отношения к реальности. Элементарными модальностями в языке являются наклонения: изъявительное (индикатив) — описание реальности — "Я ем"; повелительное (императив) — волеизъявление по отношению к реальности — "Ешь"; сослагательное (конъюнктив) — мысль о реальности — "Хорошо бы поесть". В логической традиции наиболее хорошо изученными модальностями являются алетические — необходимо, возможно, невозможно (их изучал еще Аристотель). В XX веке был построен ряд систем модальной логики, то есть такой, которая приписывает высказыванию модальный зачин (оператор), например, "возможно, что" и/или "разрешено, что". Логика высказываний с модальными операторами отличается от обычной пропозициональной логики. Так, например, в этой логике фундаментальный .Закон пропозициональной логики, закон тождества "Если А, то А", если высказыванию приписать оператор возможности, перестает действовать и начинает действовать противоположный: "Если возможно, что А. то возможно, что не А".

Модальная нарратология представляет собой применение идей модальной логики к теории повествования (наррации). Она опирается на различные модальные построения, прежде всего деонтическую логику Г. фон Вригта, аксиологическую логику А. А. Ивина, эпистемическую логику Я. Хинтикки и С.Крипке и темпоральную логику А. Прайора [Вригт 1986, Ивин 1971, Крипке 1986, Хинтикка 1979, Hintikka 1966, Prior 1966]. Непосредственным предшественником модальной нарратологии в нашем смысле является чешский филолог Любомир Долежел, чья работа [Dolezel 1979] в свое время послужила отправной точкой для наших исследований.

Наша стандартная теория нарративных модальностей состоит из шести членов: алетичесние модальности (необходимо, возможно, невозможно) (в XX веке различные типы алетических модальных исчислений построены К. Льюисом и его последователями — см. [Фейс 1971]); деонтические (должно, разрешено, запрещено); аксиологические (хорошо, безразлично, плохо); эпистемические (знание, мнение, неведение), темпоральные (прошлое, настоящее будущее — вариант: тогда, сейчас, потом) и пространственные (спациальные — здесь, там, нигде) — пространственная логика построена нами, см. [Руднев 1996, 2000]¹.

Типология модальностей может быть представлена для удобства в виде матрицы

Все модальности простроены изоморфно. Во всех шести случаях имеются крайние полюса и срединный медиативный член.

Каждое высказывание может быть охарактеризовано той или иной модальностью (тем или иным отношением к реальности) или несколькими модальностями, в предельном случае всеми шестью.

Так, например, все указанные модальные операторы могут быть приписаны простейшему высказыванию "Идет дождь".

Алетическое высказывание: Необходимо, что идет дождь. Деонтическое высказывание: Нужно (должно), чтобы шел дождь. Аксиологическое высказывание: Хорошо, что идет дождь.

' Число "шесть", которое фигурирует на протяжении всей этой работы, косит произвольный характер, во всяком случае на уровне исследовательского сознания. Возможно, страсть к шестерке определяется бессознательными гексаграмматическими предпочтениями автора (например, в духе известного предисловия Юнга к "Книге перемен" [Юнг 1994]). Во всяком случае, идея о том, что шесть выделенных модальностей аксиоматически исчерпывают модальную картину мира (идея. которой мы в принципе придерживаемся, но которую не беремся здесь подробно обосновывать): нормы и ценности, знание и необходимость, пространство и время, - может быть (например, поклонниками числа "семь") опровергнута представлением о том, что в модальную парадигму должно быть включено понятие существования в виде обыкновенных кванторов, которые вполне можно рассматривать как разновидность модальных операторов. Однако в силу того, что понятие существования в логико-философском смысле является бесконечно парадоксальным (чтобы квантифицировать предложение "Ручных тигров не существует", нужно написать "Существуют такие ручные тигры, которых не существует" [Moore 1959] и т. д.), мы предпочитаем - во всяком случае, в рамках этого исследования - с ним не связываться.

Эпистемическое высказывание: Известно, что идет дождь.

Темпоральное высказывание: Сегодня идет дождь.

Специальное высказывание: Здесь идет дождь.

Понятно, что не всем высказываниям в равной мере может быть приписан тот или иной модальный оператор. Так, например, высказывание "Пятью пять — двадцать пять" есть в принципе алетически окрашенное высказывание "Необходимо, что 5 х 5 = 25". К этому высказыванию может быть также применен эпистемический оператор.

Известно, что 5х5=25.

Но применять к этому высказыванию все другие модальности более или менее бессмысленно:

* Должно (запрещено), что 5х5=25.

*Хорошо, что 5 х 5 = 25. "Сегодня 5 х 5 = 25.

*3десь 5 х 5 = 25.

Однако существуют высказывания, к которым можно применить все шесть модальностей. Такие высказывания мы называем сильными модальными высказываниями. Пример такого высказывания:

Иисус Христос воскрес из мертвых, смертию смерть поправ.

Это высказывание нагружено позитивно-алетически (чудо: невозможное стало возможным — А1+), деонтически (произошло то, что должно было. Произойти по замыслу Бога Отца — D+), аксиологически (воскресение Иисуса, безусловно, аксиологически оценивается как в высшей степени позитивное событие — Ах +), эпистемически (произошло то, о чем Иисус знал и предупреждал своих учеников — Ер+), темпорально (время в определенном смысле пошло вспять — после воскресения Иисуса — кульминации исторической драмы, по Августину, — то есть стала исчерпываться временная энтропия (подробнее см. [Руднев 1996]) — Т+), специально (Иисус после воскресения вознесся на небо (S+).

Таким образом, общая формула сильной позитивной модальной ситуации — это конъюнкция:

. А1+ @ D+@ Ах+ @ Ер+ @ Т+@ S+

Соответственно, возможны абсолютно негативные в модальном плане события, например, такие, как предательство Иуды, или нейтральные. Могут быть высказывания, которые по всем модальностям оцениваются как нулевые. Например:

Ничего не происходит:

АЮ @ DO @ АхО @ ЕрО @ ТО @ SO

ХАРАКТЕРЫ

Переходя к характерологии, можно сказать, что если модальность это тип отношения высказывания к реальности, то характер это совокупность психологических реакций сознания на реальность, и при этом в одном определенном характере преобладает ядерная, доминантная реакция на реальность.

В сангвиническом (циклоидном) характере такой доминантной реакцией является синтонностъ — жизнерадостно-светлое принятие реальности во всех ее проявлениях. (В психоаналитической характерологии кречмеровскому циклоиду примерно соответствует депрессивно-маниакальный характер [Риман 1998, Мак-Вильямс 1998].)

В эпилептоидном характере доминантой является вязкая дисфорическая эксплозивность. (В психоаналитической характерологии эпилептоиду, по крайней мере, отчасти, соответствует параноидный характер.)'

В психастеническом характере это тревожно-рефлексивная доминанта. (В психоаналитической характерологии ганнушкинскому психастенику отчасти соответствует райховский мазохистический характер [Райх 1999] и определенными чертами, с одной стороны, обсессивно-компульсивный, а с другой — депрессивный характеры [Мак-Вильямс 1998].)

В истерическом характере — это вытеснитедьно-демонстративный комплекс. (В психоаналитической характерологии выделяется нарциссический (у Райха — "фаллическо-нарциссический") характер, черты которого покрываются традиционно понимаемым истерическим [Мак-Вильямс 1998].)

В обсессивно-компульсивном (ананкастическом) характере это педантический комплекс (один из немногих характеров, который понимается обеими традициями примерно одинаково).

В шизоидном характере это артистический комплекс (в понимании данного характера кречмеровская и райховская традиции также во многом совпадают².

' Из клинических характерологов П. Б. Ганнушкии и К. Леонгард разграничивают эпилептоида и параноика (в терминологии Леонгарда соответственно возбудимый" и "застревающий" характеры) [Ганнушкин 1998, Леонгард 1998]. Н. Петрилович выделяет только параноика [Petrilo»ri»ch 1966]; М. Е. Бурно и П. В. Волков выделяют только эпилептоида, причем М. Е. Бурно считает параноиков подгруппой эпилептоидного характера [Бурно 1990,1996, Волков 2000].

^г В дальнейшем мы будем рассматривать только эти шесть выделенных нами характеров. Выделяемый в клинической традиции ювенильиый характер мы рассматриваем как вариант истерического. Вне нашего рассмотрения остаются также смешанные ("мозаические") конституции - органическая, эпилептическая, шизофреническая ("полифоническая") и эндокринная (гомосексуальная) (подробно о них см. в книгах [Бурно 1996. Волков 2000]).

Сказанное о характерах можно обобщить в виде матрицы:

Подобно модальностям, характеры проявляют себя в двух противоположностях, которые Кречмер в "Строении тела и характере" определил как пропорции [Кречмер 2000].

В циклоидном характере это диатетическая пропорция — между хорошим и дурным настроением.

В шизоидном характере это психестетическая пропорция — между гиперэстетичностью (сверхчувствительностью) и анэстетичностью (бесчувственностью).

Эпилептоидная аффективно-аккуммулятивная пропорция (выделена Ф. Минковской) — это пропорция между инертностью и дисфорической эксп-лозивностью. М. 0.Гуревич выделил также в эпилептоидном характере Пропорцию между прямолинейной жестокостью и ханжеской угодливостью ("комплекс Иудушки") [Бурно 1990:82]. Однако, как отмечает М. Е. Бурнo, вторая из этих двух пропорций менее универсальна, так как возможны "нравственные эпилептоиды" — не угодливые и не жестокие. р",.

Истерическая пропорция — это пропорция между неподвижностью и акцентуированным стремительным движением ("двигательной бурей") {Кречмер 1994] и, как вариант, между вычурной демонстративной статичностью и ювенильной сиюминутностью, подвижностью аффекта (см. также ifnaay "Апология истерии").

Обсессивная пропорция — это пропорция между стремлением к гиперупорядоченности, педантичностью и невозможностью брать на себя ответственность, нерешительностью, а также между рациональностью и мистицизмом, "всемогуществом мыслей" [Фрейд 1998] (см. также главу "Поэтика навязчивости").

Психастетическая пропорция — это пропорция между сверхсовестливостью и занудной сомневающейся дотошностью (комплекс Червякова).

МОДАЛЬНОСТИ И ХАРАКТЕРЫ

Естественно предположить, что каждый характер как тип психологической реакции на реальность должен определенным образом соотноситься с определенной модальностями как речевыми реакциями на реальность. По-видимому, каждый характер по-разному работает с разными типами реальности.

Проще всего показать, как противоположные характеры работают с противоположными модальностями на примере таких характеров, как истерик и ананкаст. Истерик — в принципе аксиологический характер. Это означает, что для него прежде всего важно его желание и оценка им действительности с точки зрения его желания как "хорошей", "плохой" или "безразличной". Напротив, деонтическая модальность в принципе не характерна для истерика, который практически не знает, что означает должно, запрещено или разрешено. Конечно, это не значит, что истерики сплошь и рядом нарушают запреты и никогда не делают того, что должно. Но если представить себе ситуацию, что два человека — истерик и ананкаст — куда-то спешат и останавливаются на перекрестке, а светофор показывает красный свет (предположим, машин при этом нет), то ясно, что скорее именно истерик рискнет перебежать улицу на красный свет, а ананкаст этого не сделает, ибо доминантная модальность ананкаста — это деонтическая модальность.

Ср. следующий фрагментиз книги Д. Шапиро "Невротические стили":

Обсессивно-компульсивный человек является своим собственным надзирателем. Он приказывает, напоминает и предупреждает; он говорит не только, что делать или не делать, но и чего желать, что чувствовать или даже что думать. Наиболее характерная мысль обсессивно-компульсивного человека: "Я должен" (курсив мой. — В. А)" [Шапиро 2000].

Ананкаст всегда делает то, что должно, и практически никогда не делает того, что запрещено. И напротив, аксиологическое измерение практически незначимо для ананкаста, вернее аксилогическое для него включено в деонтическое ("сейчас я должен расслабиться", "я должен немного развлечься"), так как вся его деятельность направлена на снижение тревоги путем совершения навязчивых действий, произнесения навязчивых высказываний и отправления навязчивых ритуалов — тут не до удовольствия. Итак, истерик — это аксиологический характер, а обсессивно-компульсивная личность — это деонтический характер. Что это означает для теории модальности и каким образом обогащает характерологию?

Сравним несколько высказываний в свете вышеприведенных рассуждении.

(1) Я всегда делаю то, что хочу.

(2) Садитесь, пожалуйста.

(3) Точность — вежливость королей.

(4) Но я другому отдана и буду век ему верна.

(5) Можно изменять жене сколько угодно, главное, чтобы она не догадалась.

(6) Я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я.

(7) Но я не создан для блаженства, ему чужда душа моя.

Фразы (1) и (5) можно охарактеризовать как сугубо истерические высказывания. Ананкаст вряд ли станет произносить такие фразы. Фразы (2) и (3), напротив, сугубо этикетно-ананкастические — истерик вряд ли их произнесет. С фразами (4). (6) и (7), цитатами из "Евгения Онегина", дело обстоит сложнее (достаточно подробно конфликт между Онегиным и Татьяной как конфликт между ананкастом и истеричкой разобран ниже в главах "Поэтика навязчивости" и "Апология истерии"). Наиболее простой в этом смысле является фраза (7), ее произносит Онегин, вразумляя Татьяну в IV главе романа. Здесь имеет место отказ от аксиологии, бегство от губительного для ананкаста и его конституции желания (об обсессивном бегстве от желания в духе идей Лакана см. также [Салецл 1999]). В дальнейшем развитии своего вразумляющего дискурса Онегин произносит знаменитое "Учитесь властвовать собою" — деонтическое наставление, следовать которому истеричка опять же в силу своей конституции не может. Но, как известно, в финале пушкинского романа позиции героев противоположным образом меняются. Онегин влюбляется в Татьяну, и аксиологическая фраза "Я утром должен быть уверен..." принадлежит ему; Однако она является аксиологической лишь на поверхности. На глубине за ней кроется обсессивно-компульсивная тяга к навязчивому повторению — он каждое утро должен быть уверен, что увидится с Татьяной. К тому ж Онегин дает волю своим чувства лишь в тот момент, когда Татьяна уже "другому отдана" и поэтому вполне безопасна. Видеть каждый день, вздыхать — в сущности, ничего истерического здесь нет. Интересно также утверждение Татьяны "Но я другому отдана И буду век ему верна". Это, безусловно, деонтическое высказывание: нельзя нарушать запрет. Но в этой псевдообсессивной максиме сквозит чисто истерическое желание отомстить — "вот когда я была моложе и лучше, чего же вы тогда смотрели". Роман не закончен, и мы не знаем: останется ли верна Татьяна своему генералу или ее изречение — лишь пустая истерическая фраза "на публику".

Я полагаю, что мы отчасти ответили на вопрос, что дает скрещивание теории модальностей с характерологией: оно облегчает анализ речи, принадлежащей людям с различной психической конституцией. Быть может, кому-то наши замечания понадобятся в чисто практических целях — для

лучшего понимания душевных особенностей пациента в психотерапевтическом процессе, диагностики в широком смысле; наши же цели, разумеется, сугубо теоретические.

Как же соотносятся истерик и ананкаст с другими модальностями? Например, с эпистемической? Они соотносятся чрезвычайно интересным образом. Как известно, истерик любит врать, то есть, говоря в эпистемических терминах, выдавать известное за неизвестное и vice versa. Здесь напомним, что фундаментальной с точки зрения философии текста особенностью сюжетного построения является так называемое эпистемическое qui pro quo [Руднев 1996,2000]. Сюжет в сильном смысле, то есть сюжет "с интригой" (сюжет авантюрного романа, комедии, детектива, триллера), замешан на обмане, вранье или эпистемической ошибке, на некоем ложном знании (об этом см. также чрезвычайно глубокую статью [Фрейденберг 1973]), когда на место одного эпистемического оператора ставится противоположный. Например, в знаменитой сцене на балконе в пьесе Ростана Сирано де Бержерак читает стихи Роксане вместо Кристиана (на вопрос, почему он так поступает, ответила Анна Фрейд в книге "Эго и механизмы защиты" [Анна Фрейд 1999: 209—210] (мы разберем этот вопрос подробно ниже).

Однако вернемся к характерам. Ананкаст относится к знанию чрезвычайно добросовестно и осторожно. Знание для него — это прежде всего точное позитивное знание. Лучше всего, если оно будет подкреплено цифрами (об исключительной значимости числа у обсессивной личности см. в главе "Поэтика навязчивости"). Поэтому ананкаст — прекрасный бухгалтер или председатель счетной комиссии, но он не может быть президентом, у него почти полностью отсутствует воля к власти без подчинения кому-либо (ср. анализ характера Гиммлера в книге Фромма "Анатомия человеческой деструктивности" [Фромм 1998]).

Ананкаст, как правило, честен и предсказуем. Поэтому для классического сюжета ошибки он как будто бесполезен, но он бесполезен только в качестве главного героя, в качестве того, кто обманывает, но в качестве того, кого обманывают, он идеальный персонаж, поскольку он не в состоянии переносить хоть какую-то степень эпистемической неопределенности.

Подражая С. Жижеку [Жижек 1999], приведем в качестве иллюстрации старый анекдот, героем которого, несомненно, является ананкаст. Муж следит за женой, чтобы застать ее с любовником. После серии неудач он забирается на дерево перед окном в комнату, где находятся жена с любовником. Он все уже почти увидел, но в этот момент они гасят свет. "Опять проклятая неизвестность!" — восклицает ананкаст.

В том, что касается алетических модальностей, истерики и обсессивно-компульсивные также составляют полярную противоположность. Для истери-

ка в принципе все возможно, поскольку большая часть из того, что он говорит, совершается в его фантазиях, в сфере воображаемого (комплекс барона Мюнхаузена или Хлестакова). Для ананкаста сфера невозможного, мистического, чудесного является интимно-важнейшей, составляя один из противоположных членов обсессивной пропорции. С одной стороны, ананкаст разделяет, что все рационально, но тем не менее неотъемлемой чертой его конституции является вера во всевозможные приметы, суеверия, могущество ритуальных действий, одним словом в то, что Фрейд в книге "Тотем и табу" назвал "всевластием мыслей": обсессивные полагают, что между ними и реальностью существует мистическая связь. Например, стоит обсессивному человеку подумать о смерти своего знакомого, как тот на следующий же день умирает [Фрейд 1998]. В этом нет ничего от истерической фантазии, поскольку ритуализованное суеверие, экстатическая религиозность обсессивной личности не имеет ничего общего с враньем, скорее это ближе к паранояльным проявлениям, но все же отличается от них, как отличается навязчивая идея от сверхценной (в первом случае действует механизм изоляции, а во второй — проекции; подробно см. ниже).

В плане представлений о пространстве и времени истерик и ананкаст также противоположны. Педантизм ананкаста (например, появление в положенное время в положенном месте) противостоит капризной изменчивости истерика. Сфера ананкаста — точность; сфера истерика — свобода.

Ананкаст, как правило, помнит прошлое до мелочей и так же, до мелочей, планирует будущее, истерик, как известно со времен Врейера и Фрейда, вытесняет прошлое, перекраивает его по своему усмотрению и может существовать адекватно своей конституции только здесь и сейчас.

Посмотрим теперь, как работает с модальностями циклоид. В плане алетического, чудесного циклоид может быть как равнодушным к нему, так и "по-народному" верующим (ср. рассказ о сангвинике Лютере, запустившем чернильницей в черта), то есть эта модальность не является доминантной для циклоида, она выражена знаком "ноль". В плане деонтики циклоиды также могут проявлять себя по-разному, можно представить себе законопослушного ("ананкастоподобного") циклоида с достаточно сильным суперЭго, а можно представить вполне и свободолюбивого ("истероподобного"), особенно среди гипертимных (гипоманиакальных) циклоидов. например Фальстаф в интерпретации К. Леонгарда или тот же Сирано де Бержерак, с сильными влечениями, с развитой сферой Id. Таким образом, деонтика также не является доминантным признаком циклоида. Что же касается аксиологии, то здесь можно сказать, что для циклоида безусловно важны ценности, оценки, хорошее и плохое. Здесь он похож на истерика, хотя отношение к ценностям выражается у него, конечно, по-другому, по-циклоидному полнокровно. Циклоид просто склонен наслаждаться жизнью, и

этим все сказано, в то время как истерик делает из своего наслаждения мучение и себе и другому (подробно см. [Салецл 1999]). В русской культуре наиболее полную картину истерического отношения к наслаждению дают классические новеллы Бунина (подробно см. главу "Апология истерии"). Так или иначе, аксиология безусловно является для циклоида доминантной позитивной модальностью (Ах+).

К эпистемической проблематике, как кажется, циклоид равнодушен. Мы редко встретим среди циклоидов знаменитых ученых и практически не встретим философов (об этом писал уже и сам Кречмер). Таким образом, эпистемика является для циклоидной личности доминантной модальностью скорее со знаком минус.

В пространстве и времени циклоид чувствует себя как дома. Ни прошлое, ни будущее не являются для него психологической проблемой, никакой темпорально-спациальной акцентуации мы у циклоидов не наблюдаем. Это — недоминантные модальности.

Рассмотрим теперь психастенический характер, как он описан П. Б. Ган-нушкиным и М. Е. Бурно. Алетическое психастенику чуждо в силу его пусть интровертной, но безусловной реалистичности. В этом его характернейшее отличие от мистически настроенного ананкаста. Можно с определенной долей уверенности утверждать, что психастеники равнодушны к религии. Таким образом, алетика для психастенической конституции — не доминантная модальность ("О"). Напротив, деонтика является для психастеника чрезвычайно мучительной проблемой: "Правильно ли я поступил?" "Должен ли я это сделать?" "Имею ли я право так сказать?" (говоря обобщенно, "Кто виноват?" и "Что делать?" как два парадигмальных психастенических вопроса классической русской культуры) — суть характернейшие высказывания русского интеллигента-психастеника. То есть в отличие от ананкаста и эпилептоида (см. ниже), для которых закон есть нечто незыблемое, психастеник подвергает его, как и все остальное, разъедающей рефлексии. Поэтому не будет преувеличением сказать, что деонтика является для психастеника доминантной модальностью со знаком минус. То же самое можно отнести к сфере аксиологии. Психастеник не то чтобы равнодушен к наслаждению, но для него это также является предметом постоянной рефлексии. "Вот я сейчас сижу в теплой комнате, а голодные дети..." "Вот у нас все хорошо, а в Чечне убивают людей". И так далее. Аксиология — модальная доминанта психастеника со знаком минус. То же самое эпистемика. Сомнение — в принципе эпистемическая категория. Психастеник, как правило, ни в чем не уверен, всегда во всем сомневается — именно поэтому он хороший ученый, особенно в области естественных наук (Дарвин), экспериментатор.

Время и пространство для психастеника — также мучительная психологическая проблема. Он всегда находится не там и не тогда, где и когда находится его тело. В противоположность истерику и циклоиду психастеник никогда не существует здесь и теперь. И в этом плане он ближе обсессивно-компульсивному. Во время разговора он думает о прошлом или будущем, находясь в одном месте, думает о другом. Пространство и время доминантны для психастеника со знаком минус.

Эпилептоид. К сверхъественному, как правило, равнодушен, реалист (Al—). Деонтика для эпилептоида самое важное, его напряженная авторитарность покоится на соблюдении нормы для себя и, прежде всего, для других (комплекс Кабанихи). В этом принципиальное отличие эпилептоида от ананкаста, который не авторитарен и вменяет норму только себе. Так или иначе, деонтика для эпилептоида — безусловно доминантная модальность со знаком плюс. В плане аксиологии, по-видимому, наиболее правильным было бы сказать, что существуют эпилептоиды с сильными страстями и эпилептоиды-фанатики и аскеты. Таким образом, аксиология не может быть рассмотрена как доминантная модальность эпилептоида ("О"). Эпистемическая сфера исчерпывается для эпилептоида тем, что он всегда "знает, как надо", и никогдани в чем не сомневается. Сочетание экстраверсии и реалистичности (не-аутистичности — ср. ниже о шизоиде), прямота и отсутствие интеллектуальной глубины и тонкости не позволяют эпилептоиду делать открытия и строить новые теории. Эпистемика. таким образом, безусловно слабая сторона этой конституции (Ер-). Пространство и время, как кажется, для эпилептоида не представляют чего-либо характерного ("О").

И, наконец, шизоид. Алетическая сфера позитивна. Среди шизоидов — великие церковные и религиозные деятели, такие, например, как Кальвин, церковные философы (Августин, Фома). Деонтика колеблется в зависимости от того, в какую сторону поворачивается шизотимный характер — психастено— или ананкастоподобную — в сторону минуса или плюса, что в итоге дает ноль. По отношению к ценностям шизоиды могут вести себя по-разному — от сильного "артистического" сладострастия или эстетства до полной аксезы и равнодушия к прекрасному (в итоге — "О"). Эпистемика — самая сильная позитивно окрашенная модальность шизоида — как правило, творческого человека, интеллектуала — писателя, ученого, философа. Время и пространство — достаточно позитивные и точные категории для шизоида, но в отличие от ананкаста они приобретают для него аутис-тический характер: Кант — априорные категории чувственности. Все философы времени и истории от Августина и Вико до Бергсона, Бердяева, Рейхенбаха и Тойнби — шизоиды. В обыденной жизни шизоид хорошо ориентируется в пространстве и времени (хотя понимает их на аутисти-

ческий манер) — в этом его близость к ананкасту, с которым у него вообще много пересечений.

Сказанное можно обобщить в виде матрицы соотношения модальностей и характеров.

ХАРАКТЕРЫ И МЕХАНИЗМЫ ЗАЩИТЫ

Под механизмами защиты в психоанализе понимаются определенные ментальные акты, направленные на то, чтобы путем транспортировки в бессознательное определенных психических содержаний сознание (Эго) справлялось с травматической ситуацией, связанной с угрозой, идущей от реальности (первичные зашиты) или от СуперЭго (вторичные защиты).

Со времен знаменитой книги Анны Фрейд, выделившей десять механизмов защиты, и исследований Мелани Кляйн, добавившей к этому списку проективную идентификацию (механизм защиты, которому суждено играть огромную роль в современных психоаналитических исследованиях (см., например, [Кериберг 1998]), их количество неудержимо росло и к настоящему времени исчисляется несколькими десятками (см., например, [Мак-Вильямс 1998, Никольская-Грановская 2000]).

Мы выберем из них те шесть, которые в наибольшей степени, с нашей точки зрения, подходят к нашим шести конституциям, а именно: вытеснение, изоляцию, отрицание, интроекцию, проекцию и идентификацию.

Уже исходя из работ Фрейда и Брейера об истерии, можно с уверенностью говорить, что основным (доминантным) видом защиты Эго для истерика является вытеснение. Истерик вытесняет травму в бессознательное и замещает ее конверсионным псевдосоматическим симптомом (замещение, по-видимому, выступает неким универсальным conditio sine qua поп в любом механизме защиты).

Ананкаст замещает травму навязчивым действием, которое повторяется бесконечное число раз, осуществляя защитный механизм изоляции от ОС-

тальных мыслей и поступков в некой герметической магической среде, пригодной для отправления ритуалов и других оккультных действий [ Freud 1981b], например в ситуации заговора или заклинания, когда субъект выходит на некое отграниченное открытое пространство ("чистое поле") и, изолируясь от повседневной жизни и используя технику навязчивого повторения, произносит определенное число раз предусмотренные ритуальные формулы (подробно об обсессивном механизме заговоров и заклинаний см. в главе "Поэтика навязчивости"). Эта характерная для невроза навязчивых состояний и обсессивно-компульсивной конституции в целом эксклюзия, выключенность из процесса обыденной жизни, обеспечивает обсессивному Эго защиту от страхов внешнего мира. Эго как будто очерчивает вокруг себя магический круг, изолирующий его от внешнего мира.

Все остальные корреляции механизмов защиты с определенными психическими конституциями менее очевидны и требуют обоснования. Как нам кажется, для шизоида основным механизмом защиты является отрицание, подобно тому как отрицание реальности (фрейдовское Verlust des Realitat [ Freud 1981 a ]) — основа любого, аутистического по самой своей сути, психоза, прежде всего, конечно, шизофренического. У шизотимной личности отрицание выступает как защита Эго против угрожающей реальности, что проявляется в эпистемическом отрицании, но, если так можно выразиться, не самой реальности, как это происходит при психотической реакции, а онтологическо-эпистемических квинтэссенций реальности, ее материальности и независимости от сознания. Поэтому идеализм является естественным философским проявлением неклинического шизотимного или шизотипического мышления (философским проявлением клинического аутистического психотического мышления с отрицанием реальности в пользу бредовых представлений является, например, психотическая концепция метаистории Даниила Андреева, изложенная в "Розе мира", или параноидные "Мемуары" Даниэля Шребера). Разве не отрицанием реальности в широком смысле является знаменитый ответ Гегеля на претензии к его системе, что она не во всем соответствует действительности: "Тем хуже для действительности"?

В неклинических непсихотических аспектах отрицание у шизоида проявляется также в идее предпочтения некоему объективному факту, оценке и или построению своих интровертированных аутистических ценностей.

Каковым является доминантный механизм защиты психастеника (соотносимого с психоаналитическими мазохистской и меланхолической конституциями в психоаналитической характерологии)? Очевидно, что это интроекция, то есть принятие чего-то внешнего за что-то внутреннее, "проглатывание" неприятного и обидного (ср. выражение "проглотить обиду", ко-

торое идеоматически выражает суть интроективной защиты). Порождая постоянное чувство вины и акцентуированную совестливость, психастеник защищает свое Эго от тревоги.

Напротив, для эпилептоида (мы в определённом смысле включаем сюда и неклинического параноика') характерен противоположный механизм защиты — проекция, принятие чего-то внутреннего за что-то внешнее ("вымещение на другом", "перекладывание с больной головы на здоровую"), экстериоризация своих аффективно-эмоциональных блоков. В этом смысле хорошо видно, как экстравертный и интровертный эпилептоид и психастеник отличаются друг о друга.

Для циклоида мы считаем доминантным механизмом защиты идентификацию. Циклоид — наиболее общительный тип личности, наиболее альтруистичный, он с легкостью идентифицируется с другим, принимая на себя заботу другого (об этом писал Кречмер в "Строении тела и характере" [Кречмер 2000:105—109]). Ср. описание защитной идентификации циклоида в книге П. В. Волкова:

В рассказе А. П. Чехова "Душечка" изображена духовно несложная синтонная женщина. На том основании, что она бывает разной с разными людьми, как бы теряя себя, ее нельзя отнести к истерическим натурам. Душечка противоположна истеричке. Последняя хочет быть в центре внимания и чтобы события вращались вокруг нее. Душечка в центр внимания ставит другого человека и растворяется в заботах о нем, не ожидая наград и похвалы. Она беспомощна перед своей глубинно-эмоциональной потребностью всем телом и душой служить близкому человеку. При этом она теряет себя как независимая личность. Но не жалеет об этом нисколько — ведь как своей независимостью поможешь мужу? Ее любовь по-матерински хлопотливая, абсолютно здешняя и находит свое высшее развитие в маленьком мальчике. Жить для себя она не умеет [Волков 2000:225].

Отличие синтонной идентификации от психастенической (депрессивной) интроекции в том, что первая нерефлексивна и нетревожна, в то время как вторая сопровождается постоянной работой сознания по самообвинению. Психастеник все время стремится брать на себя вину другого, поскольку сам чувствует себя перед всеми виновным. Наиболее яркий пример — динамика отношений между князем Нехлюдовым и Катюшей Масловой в романе Толстого "Воскресение". Формально Нехлюдов не виноват в том, что

' Ср. у М. Б. Бурно частичное отождествление эпилептоидного и паранояльного характеров (для последних проекция не подлежит сомнению): "Думается, именно эпилептоиды с высокой склонностью к напряженной подозрительности, сверхценным идеям вообще (в том числе изобретательству) составляют известную группу паранояльных психопатов (параноиков)" [Бурно 1996: 26].

Катюша стала проституткой, но душевно он чувствует себя безусловно виновным, и, чтобы избыть тревогу за чувство вины, он интроецирует ситуацию, в которой оказывается Катюша, и готов разделить с ней несправедливо понесенное ею наказание. Психастеническая (депрессивная) интроекция всегда драматична и часто трагична, синтонная идентификация безмятежна и носит жизнестойкий и светлый характер независимо от того, насколько адекватной она является. Так, синтонный мистер Пиквик идентифицируется с интересами негодяя Джингля, а синтонный д'Артаньян провозглашает принцип идентификации мушкетеров друг с другом главным принципом жизни: "Один за всех, все за одного". При этом мушкетеры действуют как единый симбиотический организм, главным скрепляющим стержнем которого является д'Артаньян.

(Если воспользоваться историко-культурной аналогией, идея общества синтонных людей, как кажется, легла в основу коммунистической утопии. Коммунистическое общество это такое, в котором каждый в силу внутренней потребности во главу угла ставит интересы другого. Но поскольку люди, по большей части, не синтонны, то в реальности эта модель из чистой, светлой идентификации превратилась в трагическую интроективно-проективную динамику агрессий и жертв, как это было при сталинизме.)

Подобно модальностям и характерам, механизмы защиты во многом построены изоморфно. В каждом случае нечто (аффект) как бы "берется" из какого-то "места" в сознании (genus proximum), и далее с ним производится некое действие (differentia specifica) (ниже следуют определения в духе семантических примитивов и lingua mentalis Вежбицкой):

При истерическом вытеснении нечто "берется" и убирается из памяти сознания, а на его место ставится истерический симптом.

При обсессивной изоляции нечто в сознании "берется" и изолируется от других элементов сознания, и с этим изолированным элементом производится некая интеллектуальная или поведенческая работа.

При шизоидном отрицании нечто в сознании "берется" и наличие его отрицается, а на его "место" ставится нечто противоположное.

При психастенической интроекции нечто "берется" из места, находящегося вне сознания, и переносится в некое место, находящееся внутри сознания.

При эпилептоидной проекции нечто "берется" из некоего места внутри сознания и переносится в некое место вне сознания.

При циклоидной идентификации нечто находящееся за пределами сознания "берется" и рассматривается как одновременно принадлежащее пространству внутри и вне сознания.

Разумеется, механизмы защиты не прикреплены намертво к определенной конституции хотя бы потому, что в реальной жизни чистых характеров практически не существует — у шизоида почти всегда есть нечто обсессивно-компульсивное; циклоида, в особенности гипертимического, легко спутать с истериком; ананкаст во многом пересекается с психастеником и так далее.

Можно повторить процедуру, которую мы проделывали применительно к модальностям и характерам.

Вытеснение для шизоидов и обсессивных не характерно — эти все держат в голове. Ставим минус. Для циклоидов оно вполне характерно — особенно, как уже говорилось, гипертимичных, истероподобных. Но не для всех. Ставим "ноль". Для эпилептоидов — нет, им не нужно вытеснять в бессознательное то, что они с успехом проецируют вовне. Для психастеников тоже нет — им мешает вытеснять интроекция: если доминанта характера чувство вины, то какое уж тут вытеснение!

Изоляция. Для обсессивноподобных шизоидов, безусловно, характерна. Изолировав, легче отрицать — за ненадобностью. Для истериков тоже может быть характерна в виде "зацикленности" на определенном психическом содержании, при том что аранжировка этой изоляции, конечно, будет не обсессивная. Для циклоидов, безусловно, нет — они слишком вовлечены в реальность. Впрочем, при депрессиях определенные содержания могут изолироваться, но это уже будут, по нашей номенклатуре, психастено-подобные, тревожно-рефлексивные люди, которые, конечно, изолируют вовсю, поскольку вообще похожи на обсессивно-компульсивных. Эпилептоидам особенно изолировать нечего, для этого как минимум нужна интроверсия. Здесь же аффект сначала просто подавляется, а потом выплескивается на окружающих.

Отрицание. Истерики по-своему отрицают — самим фактом вытеснения отрицают то, что вытеснено ("Я этого не делал", "Я так бы никогда не сказал"). Но это отрицание не реальности в целом, а более камерное, и окрашено оно не эпистемически, а эмоционально-аксиологически. Циклоиды отрицают в меру своей истероподобности. Психастеники не отрицают — болезненно совестливые и честные. То "же самое, как ни странно, эпилептоиды — практически не лгут. Для подлинных ананкастов отрицание не характерно — иначе они слились бы с шизоидами. Реальность для ананкаста имеет большую ценность — как предмет для ритуальных манипуляций, но не отрицания. Пожалуй, самая большая трагедия этих людей в.том и состоит, что они не могут забыть (вытеснить) или отвергнуть.

Проекция. Шизоиды могут, особенно авторитарные. Истерики могут во всех своих бедах винить других. Психастеники, понятно, никогда. Циклои-

ды, так же как истерики, могут проецировать, а могут и не проецировать. (Вероятно, скорее гипоманиакальные в силу своей истероподобности, а не депрессивные в силу их психастеноподобности.) Насколько мы понимаем ананкастов, они не склонны к проекции, так как их стремление к упорядоченности, педантизм, не распространяется на другого.

Интроекция. Шизоиды могут — психастеноподобные. Циклоиды тоже — депрессивные. Эпилептоиды, естественно, никогда. Истерики — нет, зачем "брать в голову", когда можно с легкостью вытеснить и забыть. Ананкасты могут, те, которые похожи на психастеников, тревожные, дефензивные.

Идентификация. Шизоид, в сущности, может, но не с человеком, а скорее с абстракцией, со своей философской системой например, и это, конечно, не та идентификация. Психастеник может, если ему надо на кого-то опереться, то есть если он больше похож на циклоида, а не на ананкаста.

Истерик не может, в этом главная трагедия этого характера — выразительный поиск объекта желания и невозможность его принять, разве что в романтической фантазии, там идентификация возможна, но эфемерна в силу своей литературности ("Воображаясь героиней / Своих возлюбленных творцов, / Клариссой, Юлией, Дельфиной, / Татьяна в глубине лесов / Одна с опасной книгой бродит"). Ананкаст тоже не может, он трагически разобщен даже с собственной навязчивостью, понимая ее чуждость. У эпилептоида если и возможна идентификация, то проективная, то есть отождествление своих спроецированных неприятных черт с какой-то личностью. В "Мастере и Маргарите" изображено, как поэт Рюхин проективно идентифицируется с памятником Пушкину на Тверском бульваре. Впрочем, проективная идентификация особого характерологического значения не имеет, так как является чрезвычайно примитивной психотической защитой, имеющей место прежде всего при тяжелых пограничных и психотических расстройствах (подробно см. [Кернберг 1998,2000]).

Теперь обобщим, как это у нас заведено, сказанное в виде матрицы и двинемся дальше.

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 152; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!